Что сказали карты...

Горячий, непостижимый даже для неё самой, темперамент дочери дорог перестал раскачиваться, подобно маятнику. И вот уж никак не ожидал падре, что тоска, звеневшая тишиной в воздухе, сменится на просительный шепот: - Не обижай меня больше... Цыганка помнила, как плохо ей было в одиночестве. Цыганка не хотела ощущать этого снова. И тёплые девичьи губы уже добровольно коснулись холодной щеки. Невесомо. Приглашающе. Трепетно. - Ты… меня прощаешь? - Ни за что! Когда-нибудь – может быть. Но я совершенно точно тебя не оставлю в покое. И намерена превратить твою жизнь в ад. Цыгане, чтоб ты знал, мстительны. Она говорила со всей доступной серьёзностью, но лгать не умела, и игривые ноты то и дело проскальзывали в осуждающих интонациях голоса. О, Эсмеральда была столь же отходчива, как и вспыльчива. Клод Фролло примерно подозревал, что, как только она решит, что с него довольно, и он страдал ровно столько же, сколь и она, его грехи – отпустят. И он решил максимально приблизить этот момент. Уж что что, а прибедняться священник умел. Но, тем не менее, сейчас у него намечалось несколько более насущных задач. *** Эсмеральда болталась недовольным кулем на плече уродливого звонаря. Босоногую ношу свою он пытался нести бережно, как и велели, но поначалу с грехом пополам усевшаяся на живой транспорт цыганка то и дело соскальзывала, цеплялась за загривок невпопад извинявшегося глухого и искренне подумывала спрыгнуть и сбежать восвояси. Плясунья чувствовала себя очень нелепо, и молилась всем богам, чтобы таборные не углядели, как именно она возвращается домой. Засмеют. И никакой Клопен шутников не заткнет. А потому девушка вновь сердилась на Клода, что становилось уже доброй традицией. И клялась божьей матерью, что обязательно ему это свое путешествие припомнит. И то, что к подобному неординарному решению доставки живого груза архидьякон склонился как раз потому, что промокшую Эсмеральду бил очевидный озноб, в её глазах его ни капельки не извиняло. Потому что в момент, когда разгорелся спор о том, как именно она доберётся до Двора Чудес, девушка совсем не ждала, что после её запальчивой фразы «неси тогда на руках» священник буднично достанет странного вида свисток и... позовет Квазимодо. Да уж, о таком юные девицы точно не мечтают. В который раз ужаснувшись нестандартности фантазии архидьякона Жозасского, и не в силах постичь логику данного решения, девушка поежилась. И со своими желаниями впредь дала себе слово быть поосторожнее. Мало ли, что он ещё в состоянии удумать?.. Разумеется, откуда бы маленькой гадалке было знать, что архидьякон, вполне объективно оценивавший свои силы и понимающий, что вряд ли донесет свою, порой слишком активную, женщину через полгорода, да еще и так, чтобы успеть на встречу с Луи де Бомоном через полчаса, тем не менее, точно знал, кто справится с задачей. Изначально, если начистоту, видеться с Епископом кюре не собирался, поскольку подумывал отравиться до полусмерти, как минимум. Но сейчас – все изменилось, и данное свидание стало неизмеримо важно. Конечно, можно было бы отдать плясунье свой плащ и сандалии, и на том и успокоиться. Но их наличие не отменяло того, что у девушки, кажется, появилась мода падать в обмороки на мокрую и холодную мостовую. Нет, подобного полёта мысли, приведшего мужчину к логичному выводу, что цыганке нужен сопровождающий, Эсмеральда не ведала. А потому на подходе ко Двору Чудес все же предприняла попытку сбежать. Но чужая обувь сыграла с девушкой злую шутку, и она попросту запнулась, даже не успев сделать и шага после того, как спрыгнула с чужой шеи. Добилась она лишь того, что Квазимодо теперь держал её обеими руками, и ежесекундно смущённо – (кто бы мог подумать) – извинялся. Снова – невпопад. Девушке оставалось лишь иногда обреченно взмахивать кистью руки, указывая верное направление. И только было цыганка решила, что Святая Дева к ней благоволит, раз уж улицы словно вымерли, как на пороге её собственного дома обнаружился Пьер Гренгуар. Очень невежливо раззявивший рот Пьер. Квазимодо как-то скомкано кивнул, будучи с тем явно знаком, и быстро сгрузил цыганку прямо на порог, преданно заглядывая той в глаза. Причин такого поведения девушка не ведала, и знать не желала, поскольку для разговоров по душам было явно не время и не место. А потому, торопливо отвернувшись от поэта, пока тот не отмер, чётко произнесла одними губами: «- Передай Хозяину – Квазимодо с готовностью кивнул – что у него нет совести». Нахмурив бровки, девушка для полноты впечатления сложила руки на груди и топнула ножкой. Квазимодо медленно повторил свой кивок, хоть – уже и не так уверенно. И когда уходил, все ещё смотрел с сомнением, несмотря на то, что цыганка изо всех сил мимической пантомимой указывала на парня за своею спиной. Когда звон колокольчика, который горбун вновь повесил на шею, как только расстался с плясуньей, стих вдали, девушка обреченно развернулась к поэту. - И что же это было, моя пери?* - Доставка. – окончательно этим словом уравняв себя с утренней выпечкой, цыганка мрачно пнула дверь. А Квазимодо, бодро ковыляя в Собор, размышлял, стоит ли передавать Господину послание. В конце концов, звонарь видел многое. И, пусть и не знал, куда и к кому ходил его приёмный отец, но, как только танцовщица покинула город, и этот слух разнесся по улицам, как только ему строго наказали её искать – все понял. И, когда приказ был отозван, а его Господин сам стал схож с одной из каменных статуй Собора, забеспокоился. Да и сам... Сам тосковал по такой красивой бабочке, что танцевала на площади. В один из полуденных дней он бил в колокола. А она, несмотря на колокольный звон, продолжала плясать. И больше того, каждый её прыжок теперь был – в такт перезвону. И только солдаты смогли остановить то, что сочли богохульством. А цыганка, смеясь, лишь помахала невидимому звонарю рукой. Квазимодо – понравилось. Ещё никто не плясал под его музыку. А тех солдат он запомнил, и позже – здорово напугал в переулке. Впрочем, ещё больше ту парочку напугал сам Господин, вступившись после, в одну из ночей, за ту же самую цыганку. И да, Квазимодо был тем самым, кто видел, пусть и – не мог слышать. Но он и так прекрасно знал, как архидьякон Фролло устраивает разносы. И теперь архидьякон снова выглядел живым. Единственное, что действительно печалило Квазимодо, так это предчувствие, что Господин его скоро покинет. Вместе с так прекрасно танцующей цыганкой. Церковь – или женщина. Квазимодо точно знал, что выберет кюре. Потому что сам бы сделал также. *** Клод Фролло любил жизнь, боялся смерти и верил в судьбу и теорию шансов. А потому сейчас –очень торопился, и форменным образом зашивался. Ни следа последних бессонных ночей и упаднических настроений не ощущая. Он собирался не оставить вздорной колдунье ни единого шанса передумать. А потому сейчас – отчаянно торговался с Бомоном насчёт цены за права на ленные земли, попутно создавая образ безумного встревоженного учёного, который столь обеспокоен судьбою брата, что может совершить море фатальных ошибок. Свою спешку и нехарактерную финансовую жадность он тоже валил на брата, который очень удивился бы, узнав, каким невменяемым алкоголиком его описали. В целом, Фролло своим спектаклем был удовлетворён. Если в таком состоянии он подорвет даже целый Собор, не то, что себя, никто не углядит в этом ничего подозрительного. Заприметив в витражном отражении собственный взъерошенный вид, торчащие в разные стороны волосы и сверкающие нездоровым тревожным блеском глаза, священник криво усмехнулся и –замедлил шаг, неспешно приводя себя в порядок. Если однажды прошлое его настигнет... Его задача сделать сейчас все, чтобы никто банально не поверил собственным глазам.