Что сказали карты...

Сорвался с губ Фролло, мучительно все это время старающегося перевести для своего понимания путанную речь на арго, самый отвратительный в мире вопрос прежде, чем он вообще сумел его осознать. Слишком уж невероятным для священника было осознание, что у него – и будет ребёнок. И подтекстов никаких он в эти слова, по сути, и не вкладывал, лишь свое безграничное удивление. Но в ответ предсказуемо заслужил звонкую пощёчину и – очередной рваный всхлип. С той лишь разницей, что бесовка вмиг ожила, и воображать из себя умирающую – прекратила. А все то смутное намерение, если оно было, броситься ему на шею, вцепиться в одежду и никогда больше не отпускать, покуда жив, испарилось, как его и не было. - Зачем я только сюда вернулась... Проклятый город! Как ты... Как вообще ты можешь... Новый всхлип ознаменовал то, что Эсмеральда, покуда её собеседник растерянно касался горящей щеки и осторожно отступал от разъяренной девчонки, швырявшейся в него сеном, благополучно себя накручивала, оскорбившись вполне закономерно. - Клятая столица! Мэ накамам!* О, я действительно несчастна! Я люблю чудовище, бессердечное чудовище! Пхагэл тут дэвел!** Клод был уверен, что тот оглушительный щелчок, что после слов черноволосой ведьмы случился в его голове, был столь оглушителен, что его должны были слышать в соседних домах. Непонятная ситуация вмиг стала кристально ясна. Омертвевшее сердце вновь трепыхнулось в клетке ребер и принялось болезненно рваться к той, кому принадлежало. И кто он такой, чтобы его останавливать?.. Он обнимал её, закрыв глаза и совершенно не обращая внимания на удары маленьких кулачков, всхлипы и запальчивые требования отпустить её. Она его любит. Она – вернулась. Она носит его ребёнка. Клоду казалось до сего момента, что он познал с нею счастье. Но это было не так. Потому что счастливее, чем сейчас, быть просто невозможно. - Прости, прости, я не должен был… Конечно, глупо… О, он скажет что угодно, лишь бы она осталась. Хоть целый мир пообещает. Только бы затихла. Эсмеральда его ненавидела. И прямо сейчас – очень сильно. Вот просто до дрожи в пальцах желала выцарапать ему эти невозможно-синие глаза и раскровить ударом кулачка горячие, как каленое железо, губы, лихорадочно, против её воли, касавшиеся волос и лба. За то, что напугал. За то, как смотрел. За то, как себя вёл. За то, что только что сказал. За то, что думал, будто её знает. И цыганка изо всех сил пыхтела, сцепляя руки в замок и сдерживая кровавую жажду вонзить ногти в постылые глаза. Совершая маленький молчаливый подвиг во имя любви. А он все уговаривал, так елейно, так проникновенно, будто лил масла на лампаду. Лжец. Лжец-лжец-лжец. Пусть докажет. Каждое чертово слово. И тогда она, может быть, поверит, что он и правда увезет ее на край света, где она будет счастлива. Но как же сначала было бы здорово сломать ему нос! Наконец, девушка обессилела в этой молчаливой борьбе с собой и, обмякнув в крепкой хватке, продолжила молчаливо плакать, тихо жалуясь ему – на него же и продолжая причитать: - Ты ничего мне не сказал! Ты лгал мне! Почему я должна тебе верить сейчас?! Священник вновь болезненно прижал её к себе и она, подняв голову, испуганно подавилась словами. Мужчина опасно щурился, поджимая губы. И, завидев страх в больших глазах, тут же горько скривился. Однако голос его оттого не стал менее едким: - О, и когда же я должен был тебе сообщить подобное? Может быть, сразу? Как ты это себе представляешь, Эсмеральда? Может быть, так: «Милая, ты боишься. Не стоит. Тот, кто виноват во всех твоих бедах, тот, кого ты видишь в видениях, тот, кто доводит тебя до дрожи своим обликом, моя маленькая ведьма, это – я. Но не стоит тревожиться. Я передумал отдавать тебя духовному Суду, хоть теперь и доподлинно знаю, что ты колдунья». Так я должен был сказать, девушка?! Надувшись, цыганка нервно дёрнула плечом и с сомнением сообщила: - Ты утр... – внезапно засомневавшись, цыганка осеклась и задумалась. Со вздохом мужчина, примерно поняв, какое слово она пытается заимствовать из его же манеры изьясняться, подсказал: - Утрируешь. - Да. Мужчина, сердито вновь заматывая цыганку в свой, сброшенный ею ранее, плащ, и силой усаживая обратно на солому, вопросил: - Твои варианты, в таком случае? Смуглянка показала ему кончик языка, считая это вполне себе аргументом. Фролло с большим трудом удержался от того, чтобы закатить глаза. По сути, чего он ждал? Каких-то глубокомысленных диспутов и весомых аргументов «за» и «против»? Смешно. Перед ним была обиженная женщина. Он так или иначе будет не прав, что бы ни сказал. - Мне дурно. Некоторое время сидели они сидели молча. Выпускать из кольца рук скукожившуюся в три погибели танцовщицу падре, тем не менее, не собирался, несмотря на её надутый вид. Осторожно привлекая цыганку ближе, Клод ожидал, что та опять станет вырываться. Но этого не произошло. Девушка на него не смотрела, но и попыток отстраниться – не предпринимала. Мужчина облегченно выдохнул. А еще через минуту с новым вздохом зарылся носом в её волосы, ладонью невесомо касаясь её живота. Хотя бы это ему сейчас было позволено. Надо было срочно менять тактику, что-то сказать, нечто очень убедительное, если он хотел, чтобы она осталась. Чтобы снова смеялась. - Я люблю тебя, слышишь?.. Эсмеральда? Большеокая колдунья не отвечала, опустив ресницы. И на осторожные, мягкие поцелуи не отзывалась. Хоть и позволяла себя целовать. - Эсмеральда, Эсмеральда… Он повторял её имя с тихим благоговением, так, как обращается лишь истинно верующий к своему Богу. - Эсмеральда... Как сакральное заклинание, со страстной надеждой произносимое алхимиком. - Эмеральд... Как единственный в своём роде драгоценный камень. А девушка, на самом деле вовсе не бесчувственная, а попросту растерянная и уставшая, пыталась понять. А ведь… Вдруг ему было страшно? Вдруг – правда?.. И теперь, будто заговоренная гюрза, влекомая дудочкой заклинателя, она вновь очаровывалась каждой интонацией, живущей во многократно повторенном её имени, таком необъяснимо прекрасном в его интерпретации. И теперь… была готова простить все. Даже если бы и то, что ей снилось в самых страшных кошмарах, в эту самую секунду было бы им сотворено, она бы и не подумала возражать. И оправдала бы любое его безумие, танцуя для него свой последний танец в петле. Но этого – не случилось. Ничего плохого, если честно, не происходило, и всё, что успела за последние недели надумать себе цыганочка, неторопливо осыпалось бессильным пеплом в шелестящей его голосом тишине.