Что сказали карты...

Деньги. Вполне себе практический, обусловленный искренним беспокойством за бытие этой воздушной жительницы Двора Чудес, донельзя, к слову, логичный с точки зрения заботы об очень ближнем своем жест эффект имел разрушительный. Схожий по силе с разорвавшимся поблизости на осколки пушечным ядром. Возможно, разъяренную девушку было слышно и на том краю Парижа. С возмущенными криками, из которых цензурным было лишь «За кого ты меня держишь!» во множестве вариативных синонимизмов данной фразы, цыганка принялась швыряться в еще активней засобиравшегося на выход мужчину всем, чем ни попадя. А после, заметив, что он попросту, почти лениво отмахиваясь, отбивает все ее подачи одной левой – сменила тактику. О, у Эсмеральды был немаленький опыт того, как доступно доносить до собеседника информацию о том, что он впал в немилость. А потому девушка, громко шмыгнув носом, показательно отвернулась, закутываясь в простынь на манер тоги, и еще раз всхлипнула. Уже громче. Священник же удивленно молчал, качая головой и массируя виски. Злобное бормотание на тарабарском от этого цветочка улиц, несмотря на незнание языка, приблизительно к смыслу перевести было не сложно. Это совершенно точно было что-то, категорически не лестно его характеризовавшее. А подобных речевых оборотов в грязном наречии арго, Фролло не сомневался, было с лихвой. Надо бы злиться, а не стоять растерянным истуканом. Вот сейчас – так уж точно. А он – он не мог. Снова. В который раз за ночь. Да и в целом чувствовал себя так, будто наблюдает за капризами пятилетнего малыша. Которому вот очень срочно, но – неизвестно, что. И, разумеется, искренне обидно, если этого «срочно» не наблюдается. Да и в целом – со стороны все совершенно не понятно и явно не серьезно, но для маленького участника драмы тем временем происходит чуть ли не конец света. И, если Клод правильно понимал, куда стремится все нараставшая амплитуда ситуации, закрепляемая рыданиями – из него сейчас за рекордные сроки совьют неплохую такую пеньковую веревку. Потому что архидьякон, как ни странно, проведя очевидную параллель, уже знал, какой всамделишной трагедией все может закончиться. И, собственно, имея разумную тенденцию учиться на своих ошибках, собирался этого избежать, уплатив малой кровью во имя мира, и, да простит Святая Дева, своих собственных интересов. Живо припомнив, как с десяток лет назад Жеан умудрился сбежать с Мельницы из под пригляда пяти пар глаз только потому, что старший брат в один из визитов отказался достать ему бабочку, ровно такую же, какая была нарисована на яркой гравюре, и естественно, не существующую, а после белокурого бесенка сутки искали по полям и домам, священник оглушительно вздохнул. Тогда, за неимением наличия живого цветного насекомого в подлунном мире в принципе ему крылатое существо пришлось вышивать лично, под чутким руководством сердобольной жены Мельника. Делегировать ей задачу полностью не получилось. Маленькое чудовище было против, и из ангела за доли секунды перевоплощалось в верещащего демона, как только к игле приближалась женщина. Жеан шел на принцип. …Суеверно вздрогнув и словно вживую ощутив, как снова глохнет от пронзительных волн истерики маленького сатаненка, мужчина сосредоточился на реальной проблеме из ничего с удвоенной силой. Легче отдаться, повиниться и не сопротивляться, право слово. Иначе история о том, какой он нехороший, затянется на недели. Вообразив перспективы, Клод еще раз оценивающе оглядел хрупкую фигурку бесовки, которая и слушать даже его резоны не собиралась, не то, что понимать. Нет, отказываться от ее общества в угоду собственной правоте Клод категорически не собирался. А потому еще полчаса убил на то, что умел лучше всего на свете. Убеждал и внушал. За витиеватыми потоками лести удивленно хлопавшая ресницами девушка, не понимавшая и половины мудреных слов, будто бы Ева перед Змием, растаяла и позабыла, о чем вообще шла речь. И на том бы и порешили, если бы кошель по прежнему не оставался сиротливо валяться на столе. Умильно нахмурив бровки, девица вывернулась из кольца рук и гневно отодвинула мешочек с деньгами в направлении двери, решительно глядя ему в глаза. Однако, момент уже был упущен, и ход давно перешел к архидьякону, вдохновенно занявшемуся очередным плетением витка словоблудия, теперь уже на тему заботы, любви и самоотречения. При чем тут последнее, он и сам не до конца понял, но ввернуть получилось красиво. Слушали проникновенно вещавшего священника охотно и с тщанием. Пыл оскорбленной гордости в глазах смуглянки понемногу сменяли искорки любопытства. Цыганка неохотно взяла кошель в руку, обстоятельно взвесила на ладони и лишь потом – аккуратно вернула, словно опасаясь рассыпать или порвать, опасливо прокомментировав: - Много. Он лишь насмешливо качнул головой в ответ. - Не больше, чем я ношу обычно. Эсмеральда в каком-то странном отупении села на скамеечку, уставившись в пол и не обращая внимания над нависшей над нею тёмной фигурой. А после, судя по всему, придя к каким-то своим, неожиданным и незапланированным оратором выводам, как-то потеряно заключила, поднимая на него большие несчастные глаза: - Мне надо бы быть повежливее, да? Справедливо ожидая подвоха в очень, если подумать, простом вопросе, правдивым ответом на который было слово «разумеется», отозваться Клод решил таким же идиотским вопросом: - С чего такие мысли? Цыганка, вновь отводя взор, неловко завозилась на месте, зябко обхватывая себя руками. При всей ее хрупкости и беззащитности возникало странно знакомое, опасливое ощущение. Как если бы в руках священника находился неизученный, нестабильный взрывоопасный реагент. И когда он рванет – не известно. Но жуть, как любопытно, почему и как. - Я... Я когда о тебе думала, то… как-то не задумывалась о том, что у тебя есть деньги. И вообще о том, кто ты. То есть, конечно, я понимаю и понимала, но… как-то забыла, что ли… А надо бы помнить, за что тебя люди боятся. Аннет бы меня убила за легкомыслие, правда. Она всегда перво-наперво про кусок хлеба талдычит. А Клопен бы добавил. Просто потому, что не надо лезть, к кому не надо… Этот поток сознания Фролло решил воодушевленно прервать, пока не поздно. - Знаешь, это очень хорошо, что ты не думала. Прелестное качество, я считаю. Продолжай в том же духе. Мне очень нравится. А она ведь, что показательно, не врала. По маленькой зингаре было видно. Вот буквально написано все на лице. Либо она не умеет думать больше одной мысли за один раз, что очень сомнительно, либо… кроме человека, её ничто не интересовало. Ни положение в обществе, ни прочие насущные моменты, которыми зачастую озабочены женщины, подыскивающие себе любовников. И маленькая ведьма попросту зациклилась на одной-единственной мысли, отсеяв, с ее точки зрения, ненужное. Непостижимо. Волшебно. Разом возвернув благостное расположение духа обратно, тем не менее, Фролло не забывал, что он на этих улицах – гость не желанный. И рассвет близко. Пора было уходить. Убедить в своей правоте уже отошедшую от обиды вспыльчивую колдовку, так и не соизволившую одеться, все таки не вышло. На почти что требование взять монеты плясунья лишь надула губы, парируя тем, что понятия не имеет, что отвечать брату на вопросы о собственном внезапно выправившемся благосостоянии. И вообще – она «сама» и «не маленькая». Поразительно. В общем и целом, Фролло не сдался. Но на сегодня – отступил. И покинул ластившуюся к рукам замерзшим котенком девушку с твердым ощущением неправильности. У него есть женщина. От которой он сбегает вором, крадущимся в сумеречных тенях. И эта женщина не желает принимать от него абсолютно ничего. Больше того – пытается накормить в дорогу. И тайком сунуть в карман деревянный амулетик. Ему. Колдовской амулет. Впервые архидьякон Жозасский не знал, как должен реагировать, глядя в честные глаза и смущенно-тревожное личико. А потому решил умилиться. Почему бы, собственно, и нет. Святая Бригитта, это было самым странным завершением самого странного вечера на его памяти. *** С трудом разлепив глаза уже под вечер, кюре сел на кровати и, тут же зашипев, упал обратно, с силой зажмуриваясь и осторожно принимая прежнюю позу. Пусть ноги мужчины и привыкли к нагрузкам, с его-то образом жизни и бесконечной беготней по не менее бесконечным лестницам, но… плечи и поясницу нещадно ломило. В голове гудел набат, прозрачно намекая хозяину вышеозначенной черепушки, что спать бы ему надо поболее трех часов в сутки. А определённые части тела и вовсе предсказуемо неприятно щипало в угоду предшествовавшей силе трения. Громко цокнув языком, Клод Фролло глубокомысленно изрёк в пустоту: - Я понял, в чем подвох. Повернув голову в сторону распятия и рассеянно разминая кисть руки, которая поутру болеть и не думала, священник с подозрением уточнил у незримого собеседника, подразумевая вопросом собственную греховность и заслуженную кару за нее: - Я же на земле не один такой? Ответа архидьякон, разумеется, не получил. Однако, спустя еще пять минут в памяти уже окончательно проснувшегося человека соткался образ цыганки. Холодные глаза вмиг ожили, наполнившись искрами, и словно позабыв свое плачевное состояние, он вскочил на ноги. И вот – посреди кельи стоит уже совсем другой человек. Даже удивительно, как одно-единственное чувство может преображать… Женщины – искушение от лукавого. Но Клоду, выучившему эту простую истину крепче прочих, было откровенно ныне на нее плевать. Даже закатное, тусклое солнце, по его мнению, в эти минуты светило ярче. Все прекрасно ведали, что архидьякон Жозасский обладает очень живой мимикой. Но, кажется даже уже его брат, Жеан, позабыл, что тот умеет улыбаться. Сегодня черноокая ведьма с золотой кожей ждала Фролло в маленьком домике, запрятанном в лабиринте темных улиц. И обещала ждать каждую ночь. Все прочее, окромя цыганки, не имело значения. *** Он старался появляться у неё почти каждый вечер. И приходил к ней в дом, как в свой. Ровно так, как она и просила, робко вручая вместе с оберегом потертый ключ. Решение далось на удивление легко. Эсмеральде попросту нравилось знать, что она более не одна. Зачастую он был усталым и хмурым, но, как только переступал порог, вдруг преображался, как по мановению руки ярмарочного фокусника. Морщины на лбу разглаживались, глаза сверкали ярче неба, взор становился внимательным и пристальным. Она в эти минуты ощущала себя очень вкусным кусочком пирога. Ей нравилось быть причиной таких перемен в, казалось бы, бездушном, грозном человеке. Когда она его касалась, даже мимоходом, в сердце вспыхивал сияющий огонь надрывной, трепетной, восторженной вспышкой. И растекался по телу, чем ближе, тем неумолимей стекая вниз, к бедрам, превращаясь по дороге в жгучее, бешеное пламя. И ровно тот же пожар, только в разы сильнее, она видела в нем. Он дышал надрывно и тяжело, как загнанный породистый конь, потерявший разум. И она была в восхищении. Ей нравилось принадлежать. Ей нравилось покоряться силе. Ей нравилось бороться с бурей. …Однажды, в далеком и безоблачном детстве, во времена, когда их табор еще не осел во Дворе Чудес и кочевал, мужчины привели с полей дикого иноходца. Необъезженный, злой вороной сверкал вишневыми глазами на мучителей и никого к себе не подпускал. Этот гордый скакун, жилистый и блестящий, ненавидел их всех. Малышка Эсмеральда лишь пугливо и мечтательно вздыхала в сторонке. Мол, вот бы мне такого. Клопен же, в то время еще ни разу не Барон, но – уже очень серьезный и ответственный молодец, над сестренкой, завидев ее сверкающие глазенки, решил посмеяться. Доведенный непокорным скакуном до ручки, он дозволил цыганочке к нему подойти поближе. Но откровенную шутку по то, что ей разрешается попытаться его объездить, крошка восприняла серьезно. И, вооружившись яблоком, решительными маленькими шажочками пошла вперед. Опутанный веревками, стреноженный, полыхавший взором, яко сатана, конь, кажется, был ошарашен ее поведением не меньше, чем Клопен, никак не ожидавший, что сестренка – не забоится. А ей… было его жаль. Ему бы на свободу... и ножичек в складках платьица имелся. И очень быстро можно было рассечь острым лезвием ремни, но… уж очень Эсмеральда хотела его себе. Вот так зудело, что не передать словами! Она, право слово, прямо влюбилась в этого жуткого коня. Жилистый, мощный, красивый. Черный, как сама ночь. Страшный. И крошка-цыганка упорно протягивала яблоко, стоя на носочках. И пугливо тянулась к морде лошади. А конь в отупении смотрел на подношение, нервно косясь на мужчин поодаль. Ища подвох. Подвох, как уже и говорилось, был под ее юбкой в виде ножа. Малышке было достаточно взмахнуть лезвием – и лошадь бы сбежала. Но как же Эсмеральда хотела, чтоб он остался! На третий день иноходец, сдавшись перед настырностью упорного детеныша, принял яблоко. А через неделю – разрешил себя потрогать. Под маленькими ладошками перекатывались сухожилия и бугры мышц. И такой всесильной и довольной цыганочка себя еще не чувствовала ни разу в своей недолгой жизни, впервые открыв для себя удовольствие покорения чужих сердец. И с того дня крепко уяснила, что добротой и лаской можно взять много больше, чем силой… И сейчас, судорожно сжимая пальцами мужские бедра и царапая словно из стали отлитые, напряженные плечи, ощущая под пальцами горячее тело, она вновь испытывала тоже самое. Только… во сто крат сильнее. И, прежде коллекционируя взоры, что притягивала ее пестрая юбка, теперь желала лишь одного взгляда во след. Его. Все остальные люди на земле теперь могли о ней позабыть и вовсе. Не велика беда. Совсем как когда-то, единожды выбрав себе скакуна и после его продажи супротив воли маленькой Эсмеральды так и не выбрав за эти годы замены, словно бы потеряв интерес к лошадям вовсе и все еще тоскуя по тому единственному, идеальному коню, теперь плясунья ровно также выбрала себе мужчину. И теперь до смерти, до самого, может быть, трагичного конца либо – он, либо – никто другой. Каждой твари – по паре. Не больше.