Что сказали карты...

Девушка инстинктивно пыталась прикрыть ладошками грудь, и все его грехи в этот миг отражались в ее глазах. Две сверкающих вишни наливались тьмой и питались полумраком. Именно ради этого зрелища Фролло не только грешил без сожалений, но и Заповедями закона Божия поступился, не размениваясь. Всеми десятью, в той или иной степени. Разве не забыл Клод Бога ради нее? Разве не в его келье лежат пергаменты, исчерченные болезненной рукой, и там – лишь силуэт танцовщицы? Разве... О, да естественно, он нарушил все, что мог. Ее волосы, ее кожа пахли полевыми травами. Ткань платья лежала на полу жалкой ненужной лужицей, более не скрывая округлых бедер и невыносимо тонкой талии. Волосы рассыпались смоляной волной по хрупким плечам и груди, пряча за своею завесой тяжелое, загнанное дыхание пойманной в силки лани. Покорная ведьма. Черна, словно галка, горда, как королева, и ныне… покорна. Священник видел перед собою вожделеемого столь долго и безнадежно идола и теперь боролся с порывом упасть на колени и молиться. Маленькая фейри из старых кельтских языческих легенд. Прекрасная, хоть трепещи пред нею. Да только… Выглядит, как великомученица. Злость накрыла внезапно. С таким лицом идут на казнь, а не признаются в любви. Уж он то, член духовного суда, знал это точно. Нет, что бы бесовка себе там не придумала, ужаса пред тем, кого она заманила в свой дом, в ней было в разы больше. А какой смысл владеть телом, если не можешь удержать в руках чужого сердца? Все, абсолютно все происходящее сразу же стало казаться до дрожи фальшивым. Уйти бы навсегда, унося в тишину поруганное и невысказанное, сохраняя этим хоть бы один цельный осколочек себя. Однако… Око за око, не так ли? Эсмеральда начала это сама. И сама же сейчас искренне ожидала от него чего-то ужасного. И, пожалуй, архидьякон, как никто другой в этом городе, мог на деле доказать, что похоть – это больно и плохо. Ложь – наказуема. А за ошибками следует неминуемая плата. Глас священнослужителя сейчас в его душе был сильнее голоса влюбленного. А может, этот голос и вовсе был лишь голосом оскорбленного человека, которому всем своим видом показывали, что он – чудовище. В каждом мужчине живет тиран, порою готовый оправдывать подобные ожидания. И, даже если шею судорожно обвивают нежные руки, это уже мало что меняет, когда поцелуи отдают горечью, а воздухе витает запах страха. *** Жесткое ложе и удушливая, чужая тяжесть заставляли биться разум в панике. А вот молодая, горячая плоть в оболочке смуглой кожи жила отдельной от хозяйки жизнью. Не знавшая ласки, она недвусмысленно отзывалась на грубые прикосновения и жадные поцелуи. Казалось, непривычная к чужим рукам, она была в восторге, что ее хотят. И не важно, как именно. Эсмеральда не смотрела на Клода, всецело увлеченная дурными внутренними переживаниями и пойманная липкой паутиной собственного Дара. А – стоило бы. Если бы только юная чайялэ открыла глаза хоть на мгновение! О, как он на нее смотрел! С какой мольбою! Архидьякон все видел и чувствовал. Вдыхал смятение, осязал конвульсивный страх. Клеймя себя коршуном, ломающим крылья пойманной певчей птице, записывал тревогу плясуньи на свой счет. Но остановиться уже не мог, хоть и не понимал, почему тогда девушка мирилась с его касаниями, ежели – не желала. Почему, прежде живая и горячая, столь смелая и дерзкая, она ныне застыла под ним, подобно статуе, отстраненная и далекая. Позволяя. Терпеливо снося его, будто пытку. И это невольно сподвигало священника на все большую резкость в отчаянной надежде почувствовать хоть какой-либо отклик. Пусть не любовь, но хотя бы – ненависть. О, теперь он был согласен даже на нее, лишь бы разбудить эту, из воска отлитую, фигуру! Пусть бы хоть била, кричала, спорила, вырывалась! Хоть слово, хоть один повод остановиться или продолжить! А цыганка молчала. Глухо, нечленораздельно зарычав, он без труда выгнул звеневшую монистами египтянку, подхватывая под бедра, но развести в стороны сильные ноги, сведенные судорогой, так и не смог. Тяжелая, увязавшаяся горячим узлом в низу живота страсть лишала разума, и он даже не заподозрил истинных причин поведения хозяйки странного дома. Да и откуда бы ему?.. А Эсмеральда действительно была очень и очень далеко, теряя рассудок среди темноты и огня, хотя её тело, напротив, ныло и ликовало, приветствуя болезненную близость, в которой утонуть бы, раствориться, да только… инфернальная дрожь, вцепившаяся зубами в позвоночник, мешала. Несмотря на отпечатки чужих рук на запястьях и багряные пятна на груди и ключицах… Дар был сильнее. Дар был ярче. Арканы подлетали вверх, цепляясь за языки пламени. Гадалка вытянет вам карту, даже если вы ее о том не просите. Ему выпала «Башня» и «Дьявол». Ей не повезло. Его «Башня» рвала рясу, словно ржавые кандалы, вдохновляла на преодоление закоснелого мышления, взывала окунуться в бурю… Бурю, которая грозит самой плясунье оказаться сломленной, яко тоненькое деревце на одиноком утесе, избитое порывами ветра. Его «Дьявол» знакомился со своими теневыми, прежде неизвестными сторонами и познавал их с тою же жадностью, с какой сейчас мужская ладонь проникала меж сведенных бедер любовницы, исторгая этим действием сладострастный хрип из его горла. А Эсмеральда тем временем рисковала пасть жертвой похоти. А потом… это «потом», возможно, для нее уже никогда не настанет. И будет поздно. Для всего. О, не будь карт, она бы и вовсе не нашла в себе разумения осознать происходящее. Теперь же гадалка хотя бы отдаленно понимала, что с нею творится. Понимала ЕГО. Но… что толку? Девушка, мня себя угнетенной невинностью, понятия не имела, что с этим делать, и лишь крепко жмурилась, пытаясь думать о чем-то, совершенно не связанным с мужчиной. И ни в коем случае – не шевелиться. Покоряясь. В корне неправильная, но – тоже тактика. Но тут, словно последнее благословение из прошлого, перед ней возникла Шандра, сжимая в зубах трубку и протягивая к ней руку с двумя зажатыми меж морщинистых пальцев картами. Это было давно. Много лет назад. Но малышка запомнила тот момент столь четко, словно он случился вчера. «Жрица» и «Колесница». Способные перевесить «Дьявола» и «Башню». Совсем ненужные тогда еще маленькой девочке, но очень важные теперь уже влюбленной женщине, заплутавшей в собственных тревогах. Ей сулили безумство храбрых и благополучный исход. И речь точно велась об этом дне. А о каком еще то? Судорожно сжатые мышцы расслабились, дробный перестук кастаньет, что издавали белые ровные зубы, разом смолк. Право слово! Сколь мало надо столь трепетному юному созданию! Порою лишь шального воспоминания оказывается с лихвою, дабы преодолеть собственное малодушие! Один лишь смутный этюд минувшего – и вот уже дочь цыган готова ко всему, что от нее настойчиво требовали Арканы в угоду светлому будущему. И на самом деле, секрет, как вдруг подумалось Эсмеральде, как раз в том, чтобы эти самые Карты больше не слушать… Ведь именно они её пугали больше прочего. А с людьми найти сладу не сложно. И гадалка, так боявшаяся еще мгновение назад своего внутреннего пламени, в следующий миг уже смело окуналась в костер, касаясь ладонями мутных образов и убеждаясь на деле, что, какую бы власть над нею не имели видения, она над ними была властна не меньше. И, как только эфемерное отступило, в мир девушки со всею неумолимостью ворвалась реальность. Маленькая ведьма впервые за последние несколько минут распахнула очи, немного воспрянув духом. И тут же подавилась с таким трудом отвоеванным очередным рваным глотком воздуха, что неизменно отнимали чужие сухие губы. В синих глазах ее гостя, такого близкого и одновременно далекого, плескалось не только желание. Но и – отчаяние. Странное, неясное ей, больное горе, бессильная злость и одновременно – покорность судьбе. Все, что желалось изжить, раз и навсегда. Невыносимый, режущий сердце, взгляд. Эсмеральда не понимала. Она словно бы вышла из комнаты на минутку, а по возвращении обнаружила там мертвеца. И совершенно не ведала причин его появления. О, ну как же его стало жаль! Почти обездвиженная, тем не менее, свой козырь в рукаве тяжело дышавшая смуглянка имела. Её сильные ноги решительно оплели поясницу любовника, приглашая. Рывком вдавливая удивленного священника в себя, переплетая свои пальцы с его, девушка яростно прижалась губами к его губам, понятия не имея, как еще обозначить свои чувства. Не зная, в чем теперь-то его проблема. Но при этом – имея горы решимости. Жезл должен соединиться с Чашей в Пантакле. Ей надо быть готовой. Хотя, по сути, цыганка уже была готова. Она начинала получать неправильное, болезненное удовольствие от жадных, властных касаний неизвестно с чего прибодрившегося мужчины, и теперь была всецело сосредоточена на этом. Щеки лишь на мгновение вспыхнули от стыда, а после – погасли, и мир утонул в необходимости. Карточный домик Кубков всех мастей, построенный из светлых идеалов, рушился и сгорал на углях костра, которым уже полыхала и сама кожа. Девушке казалось, что ещё немного - и это пламя, раздутое неистовой бурей чужого сердца, сожжет и её, и любовника, не удовлетворившись девичьим лоном, словно наполненным каленым оловом. Больно, непривычно. Правильно. И именно так и должно быть. Эсмеральда чувствовала себя фениксом, превращаемым в кучу пепла. И боялась теперь вовсе не архидьякона. А себя, не подозревая доселе внутри своей души столь тёмного огня. Танцовщице мнилось ранее, что она знает, что такое любовь и сердечное томление. Что же. Так и было, в самом деле. Но вот со страстью и желанием доселе смуглокожая фея знакома не была. Сейчас не имело значения, кто с ней делит ложе. Лишь бы... Лишь бы что? Она не знала, чем все должно увенчаться, но оно – должно было. Воздуха не хватало, цыганка мучительно кривилась, тяжело дышала и трепыхалась под тяжёлым телом, наконец, высвободив руки и теперь царапая плечи тому, кто точно должен был понимать, как эту пытку завершить. Каждое соприкосновение кожа к коже посылало искры от головы до пят. Сердце плясало дикие танцы, за ритмом которых не успели бы и самые быстрые ноги. - Замри! Повелительный окрик на ухо от того, кому кардинально надоела её хаотичная возня и невозможность толком что-то сделать, сработал. От неожиданности девушка и вправду замерла. Резкая боль тут же прошила тело. Близко до невозможного. До дна – и глубже. А старушечий голос все также надсадно скрипел над ухом, озвучивая образы. Заставляя слушать сейчас, коль не слушала тогда. …- «Повешенный» - это испытание и жертва. Идет обыкновенно в триаде с «Колесом Фортуны» и «Силой». Последующие карты – закономерная награда. Маленькая ведьма действительно больше не противилась, распятая в уплату за собственное желание. За силу укрощения зверя в страсти дикого порыва. Страсти, для нее в эту ночь почти что священной. Дрожащий, утонувший в ней, прячущий лицо в длинных кудрях своей желанной добычи, грозный архидьякон, этот бич цыган, словно из камня сотворенный и будто сроднившийся со своим холодным собором, сейчас был потерянным, беззащитным и... живым. Обычный человек. Раскоординированный, жаждущий, но все же – старающийся не шевелиться. Трепещущий, судорожно сминающий покрывало, задыхающийся. Ожидающий, когда прокусившая ему плечо до крови девчонка расслабится, и ее боль утихнет. Безмолвно позволяющий нищей безродной гитане оставлять ярко-красные полосы у себя на спине и мстительно вгрызаться зубами чуть выше его ключицы. Розовый язычок обожгла соль. Кровь за кровь. Он понимал. Он - позволял. Боль сразу же ушла куда-то на второй, если не десятый, план. Темное, неверное, но очень уместное торжество расцветало черным цветком под ребрами. Рычавшая и скулившая девица вдруг довольно заурчала, зализывая проколотую собственными клыками кожу. Она не умела привораживать мужчин, никогда не умела. Но в эту ночь хватило и ее самой, безо всякой магии. В этой войне победа все же за нею. Эсмеральда получила своего собственного волка, покорного ее воле. Того, кто в силах защитить ее от беды. Того, кто больше никогда не будет ей видеться изломанным трупом на мостовой. Девушка решительно двинула бедрами навстречу, разрешая, тут же оглушенная глухим, благодарным стоном. Хаотичные, рваные, беспорядочные движения мгновенно заглушили жжение. Музыкальная, песни всех земель впитавшая, она все никак не могла уловить ритм. Сытая, вовсе не к месту, улыбка на полных девичьих губах противоречила нахмуренным бровям. Сейчас, даже начиная понимать весь смысл фразы «посажение на кол», колдунья все же была невероятно довольна собственной властью, таким странным образом обнаружившейся. Чуть выгибаясь грудью навстречу, касаясь пальцами его волос, быстро и неумело рисуя губами линию волевого подбородка и сцепляя ноги в замок, смуглянка вслушивалась в сиплые ответные вскрики, чуть морщась от толчков. Ощущая при этом себя всесильным божеством. Кукловодом, дергающим за нити чужого восприятия. Ведьмой, напрочь позабывшей про Арканы и получавшей удовольствие скорее внутреннее, чем внешнее. Близость мужчины, столь непривычная, неведомая и желанная, ни шла ни в какое сравнение с осознанием его преклонения перед нею, цыганкой. Это наполняло смыслом всю их ночь, одну на двоих. Именно скрытый смысл превращал Эсмеральду из очередной продажной безродной девки в любимую женщину. Заполненную тем, кто ее любит, и сердцем и телом. Она заплатила. Она сгорела и возродилась. И готова была повторять это каждую ночь. Он того стоил. Этот зверь – ее. *** Сегодня он чувствовал себя поделенным на две части, на две стороны. Священник, живущий в нем, ненавидел ту, что делала его грешником. Грешник безнадежно, безответно любил. Обе стороны ему не нравились. И какая ипостась его губила, а какая могла спасти, было не ясно. Вот лично Клод понятия не имел, какая именно права. И какой из внезапно размножившихся, яко голодные крысы по весне, голосов в голове слушать, тоже не знал. Впору было признать, что в верности своих поступков кюре заплутал окончательно. Цыганка тем временем ни капельки не помогала определиться, решив переплюнуть мраморное изваяние в недвижности. Однако, грешник мог стать счастливым мужчиной. А вот священнику… не светило ничего. Но вдруг все изменилось. Время вновь бросилось в галоп. …Словно завороженный, он смотрел в большие удивленные глаза, на дне которых плескалась жалость. И не мог пошевелиться. Где бы ни была в последние минуты девушка, среди каких лунных лучей бы ни танцевал ее смятенный разум, она вернулась. И ничего теперь не понимала. Но то, что черноволосая красавица его жалела… такие себе причины для того, чтобы лечь с человеком в постель. По его скромному разумению, Эсмеральда должна была быть с ним не поэтому. Взгляд плавно скользнул по мягкой румянящейся щеке, перетекая к багровому пятну на аккуратной груди. И надолго там застыл. Ох, да будь же он проклят. За что ее, девочку, наказывать? За честность? За непонимание? Чего Фролло от нее хотел? Чтоб его помыслы читала? Послушна была? Верила? Так, чай, не жена. Плясунья его даже не знает толком, ее привело в объятия Клода лишь стечение обстоятельств и детская порывистость. Это ведь Фролло за нею несколько месяцев наблюдал денно и нощно, а не наоборот. Сильные ноги корифейки внезапно захватили его в плен. Прижимаясь к горячему лону, до невыносимого чувствительно, он почти задыхался. Нити рассуждений тут же спутались и все, что священник смог – это невесомо касаться губами отметин на ее теле в немой мольбе. Уж чего он там просил, прощения или попросту продолжения, Клод и сам не совсем понимал. Но он ждал ее. Ждал так долго, что и сам не мог поверить в происходящее. А вот теперь – поверил. Вернувшись в реальность, отмерев, девица показала норов. Царапаясь, извиваясь сладострастной змеей, постанывая. Каждой низкой грассирующей нотой доводя до трепетного безумия. Одуревший, он забыл с ней себя, да и всё на свете. Пылающие плечи девушки искрились золотом в свете догорающих углей. Зажмуриться бы, отвести взор хоть на мгновение, перевести дух… Но никакой возможности не было. Непозволительно быстрое, как лошадь-иноходец, время то мчалось вперед, то становилось похожим на патоку. Одно действие пролетало несправедливо быстро, другое – тянулось вечность. Алые, зацелованные и искусанные им губы теперь осторожно касались его лица в незнакомой, непривычной ласке. Опасной тем, что уже ее могло хватить для того, чтобы все закончилось. Исчадием темной бездны дитя в алом платье была в его мыслях. И лишь там, но не наяву. А значит, места подобным сравнениям более быть не должно было. В конце концов священник желал не только ее тело, но и душу. Так могла ли маленькая цыганочка чувствовать тоже самое, что и он чувствует к ней? Легко, как легко желать красавицу! А он, хмурый и нелюдимый, подобным козырем привлекательной внешности, как тот же самый капитан стрелков, похвастаться не мог. Ничем, если честно, не мог. Вот на ум не приходило, хоть убей. Однако, она все равно притащила его сюда чуть ли не силком. И наивно благословила на грехопадение. Так возможно, если очень постараться, рано или поздно то же пламя, что он чувствует в себе, отразится и в ее очах? Ожидание стало невыносимо, но юркая и заполошная девчонка, видимо, хотела его смерти и не давалась. Вероятно, совершенно не специально, но понимание этого делу не помогало. Громкий окрик на ухо, как оно всегда и водилось, сработал. Брюнетка испуганно замерла. И в тот же миг грехопадение превратилось в вознесение. А после стало вообще все равно. Она пульсировала и сжималась. Невероятно, тесно, жарко. И, если бы не острые зубки и глухое рычание, он вообще бы не обратил внимания на то, как ей больно. Потому что видеть ничего вокруг уже не мог. Как же невыносимо, как мучительно было не двигаться! Это длилось адову вечность, но после она сама нетерпеливо вдавила его в себя. Еще сильнее, хотя, казалось бы, куда еще. Дозволяя делать все, что хочется. Выцарапывая на спине узоры ногтями, желанные уже напоминанием об этой ночи. Она заслуживала любви, как никто другой на всей грешной земле. Любви и защиты. Защиты даже от него самого. Фролло даже не понял, насколько быстро все кончилось. Время запуталось. Она тугою струной трепетала под ним, все еще напряженная. Касалась плеч, вызывая невольную дрожь. Сердце билось глухим колоколом. Мир взрывался и рассыпался на осколки небесной выси. Это была самая настоящая смерть… *** …- «Смерть» - говорила старая цыганка, - Это не всегда плохая карта. Это еще и развязка, освобождение, финал, стремление к покою и восстановлению сил. Эсмеральда видела, какой Аркан выпал ему в ладони. Просто чудесно и очень замечательно. Да вот только у нее в руке была «Звезда». … - Осторожнее с нею, девонька. «Звезда» - это погоня за светлячками. Ну, и прилив сил, конечно ж. Да, прилив. И что с этим приливом теперь прикажете делать?.. Уж неизвестно, что с мужчиной сейчас творилось, но это определенно было нечто волшебное, что сама цыганка пропустила мимо. Стало обидно. Глухое раздражение зарождалось в солнечном сплетении и наполняло рот ядом. Горячка не утихала. Одноглазая ей говорила, что «ЭТО» обычно происходит быстро. Что, по большей части, женщине никакой радости ночью не перепадает. А мужчина ценен в основном днем. Но, дьявол, как же хотелось… понять! И – унять. Словно захваченная необъяснимым резонансом, она сегодня переняла его жестокость и изо всех душевных сил молчаливо культивировала ту в себе. Впрочем, это, как ни странно, сработало в обе стороны. Эсмеральда, исподтишка кусаясь и отдаваясь этому занятию с головой, не замечала, с какой невероятной нежностью на нее сейчас смотрели. Трепетный поцелуй мазнул девушке по виску, и священник зарылся носом в ее густые волосы, как-то потерянно признавая: - У меня есть претензии к основным постулатам целибата. Чувство юмора у него действительно было, просто знали о нем немногие. Но Эсмеральде было исключительно в этот момент плевать на любые разговоры. Изнывающая, она требовала своего. Того, что видела в его глазах… - Не интересно. Целуй. Требование подразумевало, что передохнуть и поразмыслить ему не позволят. И он – покорно целовал. Вновь прикусывая мягкие губы, вжимая в кровать тонкие кисти, заведенные над головой. Словно мстя теперь уже за то, что нежный розовый бутон оказался цветком пламени. И этот полыхающий костёр нахально спорил с бушующим морем, разбрасывая вздорные искры и наивно считая себя сильнее. Огонь и вода. Шторм и жгучее пламя. Впрочем, как только девушка протестующе замычала, буря отступила. Касания тут же стали нежнее, губы осторожно повторяли абрис груди. Каждый ее вздох подтверждал правильность действий, каждое нетерпеливое движение обозначало его победу. Первую в жизни действительно ценную и важную. Эсмеральда должна была знать. И почувствовать тоже, что и он несколько минут назад. Он чуть отстранился, оглядывая ее тело. Этого было уже достаточно, чтобы вновь по ребрам потекла вниз страсть. Из самого сердца, оплетая позвоночник терниями. Брать женщину в такой позе строго настрого возбранялось, но Клод, по его мнению, мог себе это позволить просто потому, что котел в аду уже себе обеспечил. И мелочиться был не намерен. Так что он твёрдо вознамерился собрать весь доступный букет прелюбодеяния, чтобы в назначенный час с чистой совестью прыгнуть в адское пламя. Дай боже, необходимых описаний он и наслушался, и даже насмотрелся, клеймя к уничтожению запрещенные памфлеты. Развернуть спиной к себе. Прижать ее бедра к своим. Чуть наклониться на нее, перенося вес. Одну руку на грудь. Другую вниз. Надавливать соразмерно. В принципе, система простая. Даже он понял технику. По сути, сейчас это был больше научный эксперимент, и кажется, вполне успешный. Теперь важно было видимое, а не ощущаемое. Тихий скулеж в одеяло подтвердил теорию. Он наплыва чувств и осознания того, что он все же справляется с задачей, к которой даже не знал, как поступиться, мужчина осторожно прикусил кожу на ее шее. И в этот раз девичий стон был громким и одобрительным. … - «Время» - Аркан доверия. На пару с «Солнцем» обозначает гармонию. «Солнце» - это подлинное примирение, спокойствие, радость жизни. Либо Эсмеральде лишь казалось, что старая колдунья действительно все это тогда говорила, и сейчас с девушкой играл ее собственный больной разум, либо Шандра уже в те времена действительно ведала больше, чем говорила вслух. Иначе как объяснить, что плясунья нынче четко видела, что ей выпало «Время», а ему – «Солнце»?.. А его мир опять взорвался, даже еще ярче и длительней, чем в первый раз. Мягкая истома обняла затылок. А маленькая гитана уже натурально рычала в подушку, исходя на бешенство, пока Клод торопливо восстанавливал дыхание. Ей не хватало, казалось, совсем немногого, но это «немногое» было очень важным. Кому, как не ему, знать, что именно являлось причиной тихого, бессвязно-негодующего, порыкивания и надрывного дыхания? О, она была прекрасна в своей честности. Настолько, что похотью назвать ее состояние не поворачивался язык. Все, кто знал Архидьякона Жозасского, могли сказать, что в чем в чем, а в упорстве ему отказать было сложно. Кюре всегда доводил любое начатое дело до конца. Сейчас бы хоть воды попить… но, кажется, времени, на паузы не было. Тут уже намечалось дело принципа. Клод действительно хотел видеть, как в ее глазах отражаются небеса, а время – замирает. Желательно – каждую ночь. Впервые Фролло искренне считал, что у мужчины и женщины всего должно быть поровну. Возможно, плясунье попросту больно. Но… не везде ведь, так? Жадные алчущие губы спускались все ниже под смущенный писк и вялое сопротивление. И не было места на её теле, оставшегося нетронутым… Несколько минут. Ей хватило. Метод научного тыка, притом – во всех смыслах того слова, как ни парадоксально, сработал. Глубокие борозды на плечах, оставленные острыми ноготками, служили тому откровенным подтверждением. Саднило. И этому ощущению мужчина был бесконечно рад. Почему то именно эта, навязчивая, лёгкая боль окончательно утвердила его в мысли, что смысл жизни надо было изначально искать совсем не там, где он искал его ранее. Призвание, это, конечно, хорошо. Но любовь – в разы прекрасней. Правда, были все шансы, что кричавшая в голос девчонка могла свернуть ему при неудачном раскладе шею ногами, даже не заметив. В ушах неумолимо шумело от давления бедер на голову, челюсть, в которую заехали коленкой, ныла. И все же его маленькая фея пьянила не хуже любого вина, и священник впервые не пожалел о том, что в одно время на него сгрузили и воскресные исповеди, и нудные, пошлые покаяния. А то неизвестно, когда бы своим умом дошел… *** Она не знала, вот понятия не имела еще час назад, что на самом деле оно… вот так вот. Что это не просто неугасимый пожар внизу живота и злость где-то в горле из-за неуемности пламени. Она не думала, что звезды могут взрываться. И, пока он тяжело дышал, словно загнанный зверь, лежа сверху и прижимая её к себе, окончательно отрекаясь от всех своих клятв церкви, она была, напротив, готова орать о том, что есть на свете бог. А Одноглазая Аннет – врунья. Или – невезучая. Потому что это было волшебно. Нет, правда, меньше всего цыганка ждала подобного поведения от чопорного священника. Девушка вообще не предполагала ничего интересного. Не рассчитывала, если честно, что вообще что-то будет. Что гордый архидьякон дастся в руки. Что нужно будет не только терпеть, а еще и… А вот кстати. - Ты как вообще до этого… Каким бы самодовольным сейчас он себя не чувствовал, но виду не показал. - Ты понятия не имеешь даже, что таится за тайной исповеди. В исповедальнях порою грязи намного больше, чем на улицах твоего Двора Чудес. - Это не грязь! - Вот еще бы ты со мной спорила. - А я – буду! - Тш-шш. Не сейчас, женщина. - Твоими-то молитвами, она. - Да боже. Уймись, ведьма. - Я н-н-не ведьма. Подозрительную тревожность в голосе гитаны он заметил, но – лишь вздохнул: - Да какая разница. … - Не пугайся «Страшного Суда». Он есть преображение да освобождение. Мир в душе да спасение. А вот Аркан «Мир» значит иное, дочка. Эта карта – библейская. Вновь обретённый рай несет и право быть собою, чувство удовлетворения от свершенного. Впервые за все то время, что треволнения мучали душу горе-гадалки, им двоим выпали одинаковые карты. И это стоило всего, выстраданного на ее долю. Она, простая нищая девчонка, победила саму Судьбу. Пламя Дара покинуло ее тело одновременно с последней дрожью утомленных мышц, и она ощутила себя жутко уставшей и где-то совсем не здесь, лишь надеясь, что карты не станут так ее мучать каждую ночь. Его тело было тяжёлым и горячим. Голос – ласковым. Он шептал ей что-то на ухо. Какие-то очень важные, нежные и бессвязные, глупости. Эсмеральда пригрелась в его руках и поймала себя на мысли, что ей сейчас жутко хочется рожать детей и готовить ужины. И сама себе ужаснулась. Это как работает-то? А потому отвечала на тихий шепот дочь дорог немного ворчливо. - Звездочка моя, солнышко… - Ты определись, звездочка или солнышко. Корчивший гримаски большеокий птенчик пытался распутать это сплетение рук и ног, а кюре лишь хмыкал в ответ, никак не пытаясь помочь. - Возможно, это одно и тоже, душа моя. Хоть убейся, а его тело рядом казалось правильным. Хотя еще никому цыганочка не позволяла с собою спать. Что же. Всему бывать в первый раз. Но спать действительно хотелось. И девушка принялась с боем отнимать тоненькое одеяло, которое сиротливо валялось где-то у стены, всеми забытое. И наконец преуспела в своей нелегкой миссии. Хмыкнув, он еще раз посмотрел на силуэт замотанной по самую макушку в покрывало девушки и, оглядевшись, отыскал собственный плащ, за неимением чего-либо еще укрываясь им и по-хозяйски прижимая к себе протестующий компактный кулек. Эсмеральда для верности еще и спрятала голову под подушку, и теперь наблюдателю видны были только несколько кудряшек. Осторожно отыскав ее лицо ладонью, он коснулся пальцем аккуратного носика. Тут же раздалось недовольное фырканье и сопенье, наводившее на мысль, что где-то рядом есть очень злой котенок. И, несмотря на то, что этот котенок вяло сопротивлялся, от объятий отвертеться ему не удалось. Дыша ей в затылок, а точнее, в подушку, пахнущую травами, он улыбался, сразу словно став моложе на десяток лет. Подобной улыбки от этого мрачного поборника веры давно никто не видел. Её волосы пахли ветром и травами. Он все удивлялся, как в этом смрадном городе она сохранила за собою ароматы кочевья. А вот оно. Подушка. Он никогда прежде ни с кем вместе не засыпал и не делил постели. Кто-то заявлял, что это неудобно. А ему было великолепно. Клод был счастлив почти также, как и несколько десятков минут назад и, пригревшись, почти сразу задремал, чуть позже по привычке перекатываясь на спину, хоть спать и не собирался вовсе. До рассвета было еще далеко. Однако, выспаться не удалось. Цыганку рядом с ним внезапно выгнуло дугой во мраке, рот раскрылся в беззвучном крике и она подскочила. Еще сонный, спросить, что стряслось, он не успел. А после и вовсе замер, наблюдая и стараясь не привлекать к себе внимания. Эсмеральда, кутаясь в покрывало, тяжело дыша и путаясь в собственных ногах, подскочила и подбежала к сундуку, наощупь что-то там выискивая и выбегая в другую комнату. Загорался тусклый свет свечей. Клод не понимал абсолютно ничего и очень тихо одевался, прислушиваясь к рваным всхлипам, поскуливанию и странному бормотанию на клятом языке арго. Девочке явно требовалось сейчас утешение. И дать его невероятно хотелось. Но именно сейчас у Фролло был шанс понять, что же все таки здесь происходит. Он чувствовал еще тогда, на улице, что с маленькой бесовкой деется что-то неладное. А интуиция его подводила редко. Крадучись, священник двинулся вперед. *** Эсмеральда, уснувшая почти мгновенно и очень глубоко, была невероятно рада тому, что сделала все правильно. Это означало, что ни ей, ни ее любимому, ни ее народу более ничего не грозило. А потому маленькая колдунья ждала спокойных и мирных снов. И оказалось, что очень зря. Надежды цыганочки не оправдались. Ее худший кошмар повторился, и она подскочила на кровати, тяжело дыша и тщетно пытаясь удержать пугливо дрожащее сердце в цеплявшейся за ребра ладони. В этот миг она все забыла. И происходившее недавно, и то, что в доме молодая ведьма не одна. Все, что имело сейчас значение – падающая с Собора одинокая фигура. Жуткое видение, которое надо либо подтвердить, либо – опровергнуть. Карты смуглянка нашла с трудом, совершенно не припоминая, почему засунула их в ларь в таком беспорядке и передвигаясь почти что наощупь. Засветив трясущимися руками свечи и плюхаясь на скамью, юная колдунья тасовала колоду, то и дело всхлипывая и роняя на пол жестокие картинки. Ей было страшно, страшно от собственного бессилия. Постылый образ все не покидал разум, застя взор. Брошенные на стол карты открыли простую и жестокую истину, от которой девушка приглушенно завыла, зажимая рот ладонью. Ничего, абсолютно ничего, не изменилось. В ее будущем он умирал. Эсмеральда вновь кинула на стол карты в надежде, что ошиблась. Кинула, вынимая из расклада карту, обозначавшую ее саму. И ничего не менялось. С нею или без тот, кого она любила, погибал. Тихое вежливое покашливание словно ледяною водой окатило пылавшую кожу. Цыганка подскочила на месте, заполошно вцепившись в сползшее с тела покрывало и кутаясь в него, как в доспех. Весь в черном, немного растрепанный, он стоял в дверном проеме и, сложив руки на груди, небрежно опирался плечом на косяк, заинтересованно изучая карты на столе. Дочь цыган посмотрела туда же, куда и он. А потом – снова на него. Клод, нет, отец Фролло, молчал. Лицо его ничего не выражало, глаза были темнее морских глубин. Реальность была чуть ли не ужаснее видения. Архидьякон Жозасский уличил ее, Эсмеральду, в колдовстве. Сейчас. В ее доме. И вряд ли сестрицу Короля Алтынного спасет то, что еще час назад этот представитель духовенства овладевал ее телом и уже давно властвовал над сердцем. Тишина звенела напряжением. Не выдержав, девушка закрыла ладонями лицо.