Что сказали карты...

Архидьякон Жозасский по сути своей был человеком вдумчивым, усидчивым и по большей части – спокойным. А в трудных ситуациях отче обходился бесстрастной, но витиеватой руганью, и этого, как правило, хватало. Его грозный вид и ледяное высокомерие делали большую часть работы за него. А потому столь редкие вспышки темперамента были схожи по силе с извержением спящего вулкана, беспощадного и губительного. Эти бури эмоций были для кюре редки, а потому – невероятно выматывали, как, впрочем, и любого живого человека опустошают глубокие душевные потрясения. Вот и сейчас смятение и осознание были столь велики, что Фролло почти физически ощутил, как сильно устал. В этом крошечном строении жила юная принцесса улиц, носящая имя драгоценного камня. И он, архидьякон Собора Богоматери собственной нелюдимой персоной, определенно был намедни в этом самом доме. Его укладывали в ее постель, чем-то поили и, о Святые Небеса, раздевали и перевязывали! Алые пятна вспыхнули на щеках. Понимание сего было превыше сил Фролло. И в эту темную для его разума минуту мужчина не смог бы сдвинуться с места, даже если бы от него того потребовал сам Иисус. Пока цыганка, бубня под нос нечто наверняка богопротивное, воевала с запором старой двери, отец Клод внезапно понял, что не успокоится, пока не попадёт в дом. Ибо довериться глазам и фактам, а также робкой надежде, что поэт чего напутал, и в жизни Эсмеральды есть лишь спасение страждущих, но нет места делам сердечным, было невероятно сложно. А уж предположение, что Гренгуар, намекая на таинственного любимого гитаны, все же знал, о чем глаголет, и речь как раз таки о священнике, и вовсе была столь безумна и смехотворна, что в голову падре попросту не пришла. А потому все, чего желал сей представитель духовенства города Парижа, отстраненно наблюдая за потугами Эсмеральды водрузить слетевший засов на законное место – убедиться в отсутствии в жилище смуглянки кого-либо еще. Окромя, разве что, чертова поэта. Всегда рассудительный и собранный, нынче этот мастер алхимии (и прочих наук, которые можно перечислять до первых рассветных лучей, а потому - умолчим) упускал очевидное. Одного взгляда на жалкую халупу с покосившимся всем, чему только Бог дал возможность покоситься и устареть, было достаточно, дабы понять, что у владелицы нет ни мужчины, ни даже покровителя. Но… влюбленные не отличаются логикой, верно? И вот, ревнивец, будучи почти уверен в том, что, беря в учет эту пародию на дверь, проникнуть в дом незаметно будет самой простой задачей в его жизни, почти убедил себя, что, как только это произойдет, все в его голове само собою разложится по полочкам. Однако, запоздалое осознание того, что дьяволова девка на ночь глядя помчалась в темноту улиц, переменило планы кюре. Право слово, они находятся на границах Двора Чудес, этой клоаки человеческих пороков! Чем она думает? Покуда святой отец злился, договаривался с самим собою и водружал рассудок обратно в черепную коробку, а также – молчаливо призывал кары небесные на вздорную, но прекрасную девушку, та испарилась в сгущавшемся мраке, будто ее тут и не было. *** Не по чину Клоду Фролло было гоняться за ветром и ловить тени. Но, следуя наугад в ту же сторону, куда так резво дала стрекача цыганка, он именно этим и занимался. Искал химеру. Очень быстроногую химеру, ежели судить по тщетным результатам его изысканий. Химеру, которая, пламя Преисподней ей на голову, нашлась совершенно случайно. Юная танцовщица замерла посреди безлюдной улицы, прикрыв очи и задрав темноволосую головку к чернильному небу, на котором уже поблескивали первые звезды. Руки ее были раскинуты в стороны. И настолько откровенно от изящной фигурки веяло неземным, потусторонним сосредоточением и отрешенностью, что священник замер в отдалении, схоронившись за угол и не решаясь потревожить это эфемерное создание. Вдруг Эсмеральда резко крутанулась вокруг своей оси, пронзительно вглядываясь в темноту. Архидьякон вздрогнул и задержал дыхание. Она не могла его заметить. Но… стало неуютно. А затем вечер перестал быть томным и начал уверенное движение к апогею абсурда. А Клод беспокойно и совершенно искренне стал допускать, что девочка немного… не в себе. И есть повод усомниться в здравии ее разумения. Ясноокая красавица петляла по улицам шалой ланью безо всякой системы и смысла. То ускоряясь, то замирая. Меняя направление. Пританцовывая на месте. Или и вовсе – долгие минуты оставаясь без движения. Этому поведению объяснений единственный зритель придумать не мог даже при старании, должно приложенном. Единственный вариант разбивался о несоответствие: походка дочери улиц ничем не указывала на то, что плясунья грешит спиртным. Священник отдал бы сейчас все, чем владеет, лишь бы выяснить предпосылки сего цирка и знать, во имя чего он битый час бродит за ней туда-сюда и промерзает до костей. Однако плюнуть на бестолковое создание и пойти в Собор не позволяла совесть, четкое знание пороков своих прихожан и немного – ревность. Он просто обязан был знать точку назначения этого ночного вояжа. Или хотя бы убедиться в сохранности предмета своих безмолвных грез, коль той взбрело гулять ночами. Некий смысл стал прослеживаться, когда Фролло заметил, что амплитуда этой пляски хаоса неуклонно приближается к центру города. Это уже становилось интересным. Что бы оно, это интересное, ни значило. Хотя – могло быть и совпадением. Он уже ни в чем не был уверен. Зингара непредсказуема, что тут сказать. И… тем и мила. Параллельная тема размышлений, что развивалась в голове сего бесшумного преследователя, эдакого Фобоса-спутника, была вот о чем… Говорил ли он со смуглянкой в ту ночь? Или все же привиделось? О, он точно был в ее доме. И, возможно, даже именно Эсмеральда была его неизвестным лекарем, хотя… могла быть и другая женщина из табора. А дальше? Прибредилось в горячке или – взаправду случилось? Дом Клод был в растерянности. И тот, и этот вариант имели право на жизнь. Он-то себя знал, и с собственными фантазиями был знаком ой, как близко. Горячка – тоже не блаженное отдохновение, чего только не привидится. А маленькая язычница никак не помогала ему своим поведением уразуметь случившееся из-за поиска «In vino veritas»*. Пусть теперь диковатые повадки этой хищной кошки и сменились на нечто иное, но сие никак не давало понять страдальцу, что из двух предположений было правдой. Он вконец обезумел? Перестал отличать правду от вымысла? Или ему, архидьякону Фролло, таки свезло, и маленький демон, что терзает своими плясками его сердце, его услышал и готов снизойти? Ах, как же чесалось спросить лично, кто бы знал! До пересохшей глотки и жара внизу живота. До скрежета зубов и отринутой гордости. До позабытых обетов и клятв. «Любовь – не проклятие. Это дар. Я тебя никогда не оставлю. Обещаю» О, он помнил. Дословно. *** Капитан Фебюс де Шатопер, отрабатывая первую ночь из его недельного покаянного наряда вне очереди, был зол. И злость его, прежде всего, была направлена на то, что патрулирование было пешим, а коня, его белого, верного и ухоженного, коня, заперли в стойле супротив воли владельца. Совершенно несправедливо лишив животину положенных выгулов. Однако, корни этой самой злости уходили много глубже. Молодой солдат все больше убеждался, что терпеть не может всяких долгополых святош, притом всех и сразу, а также судейских канцелярских крыс, Шармолю – в особенности. И своих недалеких подчиненных-собутыльников. До кучи. А также, до той же самой кучи – всяких красавиц-цыганок, которым вздумалось внезапно стать примерными прихожанками. Судья воистину сработал оперативно. И лишил всех месячного жалования, не разбираясь, кто прав иль виноват. А капитана отправил в пеший патруль за попытку оспорить решение непосредственного начальства, грубо указав на неосведомленность капитана о вопиющем инциденте. С виновников Шатопер путаный рассказ о незабываемой встрече с Жозасским таки стряс. Но уже позднее, когда по капитану и его жалованью прошлись в хвост и гриву. И, покумекав, Феб с грустью понял, что ничего-то тут не попишешь, и, коль его гвардейцы умудрились разозлить чернорясника, остается только смириться. Возмущение также уместно, как перья в заду свиньи. И пользы столько же. Уж на что бравый молодец сетовал, так это на, во имя брюха Папы, тех недоумков, которые не сообщили своему капитану о стычке с церковником до прихода судьи по их души. Вот лишил бы он, де Шатопер, напоказ этих двоих выплат загодя, глядишь, и конь, и отряд, и его денежки уцелели бы, да обошлось бы малой кровью. А теперь оставалось лишь поминать всех участников события недобрым словом. Капитан Феб, при всех своих недостатках, не был злопамятен. Вероятно, не хватало должной эмоциональной глубины. Или еще чего. Кто знает? Но достоверно лишь то, что, сделав выводы относительно собственной шкуры и тех сильных мира сего, с кем нежелательно впредь сталкиваться, как только сей случай исчерпал бы себя и свои последствия, он бы легко позабыл про личности людей, доставивших блистательному слуге короля неприятные минуты. И вероятно, вновь увидев спустя недели загорелые ножки танцовщицы, златоволосый повеса сызнова бы широко улыбался и подмигивал хорошенькой девушке. Но судьба не терпит сослагательного наклонения. И та самая девушка ныне следовала предчувствию, вырисовывая свой путь все ближе к маршруту одиноко вышагивавшего по мостовой капитана. И дороги их, такие разные, в конце концов, пересеклись. Смуглянка вылетела из переулка прямо перед этим невольником взысканий и, оказавшись в его объятиях, испуганно ойкнула. А после - внезапно, по неизвестным ему причинам, задержала дыхание и утратила дар речи, большими глазами снизу вверх взирая на того, чье имя – Солнце. Он, в свою очередь, списал это на собственную неотразимость и даже не подумал сомневаться в этой догадке. Хорошеньким девчонкам он был люб, сколь себя помнил. А затем память, не такая дырявая, как могло показаться поначалу любому его знакомцу, услужливо связала два и два, подсказав, что больно мордашка внезапной полуночной визави смахивает на ту самую, третью участницу истории злоключений его гвардейцев. План мести созрел мгновенно. До Жозасского не добраться, это и последнему уродцу ясно. И упаси святая Бригитта трогать Шармолю! Виктор и Жак свой нагоняй получили ажно трижды, коль считать святую отповедь. А вот цыганка… А вот она, только руку протянуть! И он не будет собою, коль не отомстит. В своей манере, конечно. Он, капитан де Шатопер, обязан взять виру. И даже принуждать не понадобится, коль судить по волоокому взору девицы! Впрочем, Феб никогда до того не опускался и не собирался творить насилие ни при каких обстоятельствах. Ровно как и никогда не платил за любовь. Принципиально. И все в отряде изойдут на зависть, два неудачливых кретина – особливо. И поделом им. Решив все так, оценив обстановку и сочтя ту благоприятной, голубоглазый красавец широко улыбнулся смазливой милашке, будучи уверен, что нынче их свела сама Судьба. И раз оно так, кто они такие, чтобы спорить с этой непостоянной Госпожой? Мысль была так хороша, что он решил ее использовать и донести до… Симиля… Эзмен… да к черту, так и так – прелестницы, что им попросту суждено устроить свиданьице у Фалурдель. Без вариантов. А сама Эсмеральда, вопреки чаяниям капитана стражи, была вовсе не смущена или очарована. Юную гадалку внезапно посетило не предчувствие, нет. Не то неясное, что привело ее сюда и скреблось колкими порывами в грудине. Это было видение. Снова. В образах и картинках, одна штука, получите и распишитесь. Видение болезненное. Яркое. Судьбоносное.