Что сказали карты...

Казалось, что этой цыганке на площади Собора Богоматери было как медом намазано. Если до этого она мотала Фролло душу далеко не каждый день, периодически обретаясь в других людных местах Парижа, то сейчас она торчала на паперти Нотр Дам каждый день с утра до вечера. По крайней мере, именно это и входило теперь в ее намерения. Но на данный момент не об этом речь. Уже на следующее утро после своего неудачного знакомства со спиртным сказавшегося больным и надеявшегося отдохнуть священника разбудили звуки бубна, к которым примешивались гитарные аккорды. Первые десять минут падре честно терпел и пытался доспать. А после с неожиданной бодростью подпорхнул к окну и там и остался до полудня. Ну уж очень ему было интересно, кто же подыгрывает танцовщице. Оправдывал архидьякон банальную ревность нежеланием видеть у Матери – Церкви еще каких-либо цыган. Все оказалось довольно безобидно. На инструменте играл маленький, оборванный и до жути загорелый мальчонка. Сердобольные тетушки из лавок и соседних домов иногда совершали набеги на юного музыканта с целью покормить и приголубить. У Фролло тоже возникло мимолетное желание ссудить ребятенка деньгами в благодарность за чувство облегчения, испытанное при виде всего лишь мальчишки, а не взрослого мужчины. Гренгуара, к примеру… При воспоминании о законном муже цыганки господин кюре чуть не перемолол себе зубы в крошку. Казалось, даже Папа в Ватикане мог услышать их скрежетание. Около полудня свершилось то, что заставило Клода отлететь от окошка, как ошпаренного и невольно прикоснуться к своим губам. Эсмеральда, совершив такой прыжок, что все желающие имели счастье увидеть ее загорелые ножки, резко остановилась, поклонилась, а затем, улыбнувшись, послала Собору воздушный поцелуй. А после растворилась толпе. Около часа понадобилось священнику, чтобы убедить себя в том, что этот жест был просто цыганским богохульством. Еще полчаса – на то, чтобы выбросить из головы такую болезненно яркую картину забывших о земном притяжении юбок и заняться самолечением. Но, как только святой отец решил, что его мучения на сегодня закончены и он имеет право развлечься и хоть что-нибудь почитать, гитарный перезвон зазвенел вновь, вызывая улыбку у прохожих и срывая обреченный стон с бледных губ архидьякона. Пятнадцать минут ушло на планомерное и размеренное целование лбом столешницы. Затем, решив, видимо, что это занятие проблемы не решит, Клод уныло стал пролистывать книгу, привезенную в Собор из Венецианской Библиотеки. -Мы – сон бабочки… Ну да, как же… Попытка поспорить с шуршащими страницами прозвучала довольно уныло. А уже через минуту лицо мужчины озарил свет новой идеи. Лихорадочно шаря по полкам и запыленным углам кельи, хозяин помещения что-то отстраненно бормотал себе под нос. -Я – бабочка, я – бабочка, я… вот куда я ее сунул…странно… Ах, да! я – бабочка. Самоубеждение, возможно, особых плодов этому любителю философии и редких книг не принесло, но вот давно потерянный том по алхимии нашелся, впрочем, как и искомая старая ряса. Перекрестившись и попросив прощения, Фролло с силой рванул плотную грубую ткань. Как раз такую, которая была нужна. А затем покромсал ее на более мелкие обрезки небольшим кинжалом. Поколдовав над двумя из них, он удовлетворенно по очереди заткнул ими уши. Просто удивительно, как ему это раньше в голову не приходило… К вечеру, с выражением величайшей муки на лице, священник заглянул в пустую кружку из-под отвара, насухо сжевал какой-то порошочек и закрыл книгу. Если до сего момента все было довольно терпимо, то ближе к закату ноющая боль в ребрах воскресила еще такие живые воспоминания. И, хотя кюре честно считал все эти образы порождением своего больного сознания, в памяти против воли всплывали то теплые губы, то мягкое тело, прижатое к его груди… -Сдаюсь. Видит Богоматерь, я старался. С этим комментарием самодельные затычки, довольно качественно оберегающие от любых звуков, были отправлены на покой, а сам мужчина подошел к пыльному витражному окошку. Он понятия не имел, откуда у девчонки столько энергии, чтобы целый день вертеться на потеху народу славного Парижа, но достоверно то, что прерывалась она только на обед. Возможно, святой отец и заметил бы белокурую макушку в толпе, безошибочно выдававшую в ее владельце Жеана Фролло де Моледино, или попросту Мельника, но все внимание Фролло – старшего было безраздельно отдано маленькой плясунье. На данный момент он жадным и каким-то обреченным взором ловил каждый ненароком открытый участок тела, каждый взгляд из-под длинных ресниц и каждую мимолетную улыбку. Он даже забылся настолько, что позволил себе верить в то, что танец этот – только для него и безразличных каменных сводов… На самом деле, все как раз так и было. Только архидьякон страшился даже надеяться на такое чудо. Юной гадалке просто казалось, что «ее больной» сейчас в Соборе. А вот в какой именно части, этого она не знала, а спрашивать у кого-либо боялась до жути. Да и искать нужную келью самостоятельно – тоже. А поддержать человека хотелось. Ей, до безумия любящую музыку, даже в голову не могло придти, что кому-то это может не понравиться… А Жеан в то время мучительно размышлял, что стряслось с братцем-святошей и где теперь взять денег. Он действительно уже приходил к нему и долго стучался в келью, но открыть ему не пожелали. В самом деле это произошло попросту от того, что ткань воистину была ну очень качественной. И школяр даже не подозревал, от какой беды спасла его старая послушническая ряса. Поскольку единственное, в чем был уверен архидьякон Жозасский, так это в том, что он надает младшему, по - прежнему любимому, но доконавшему до невозможности, братцу по самое не балуйся. Эсмеральда же тем временем решила помолиться. Она понятия не имела, как это делается, так что решила говорить, как Бог на душу положит. Ей казалось, что будет правильно помолиться за здоровье человека, который, по сути, этими молитвами живет и искренне в них верит. Хотя сама зингара считала, что Бог, который запрещает своим слугам любить, довольно жесток… Клод Фролло чуть воздухом не подавился, увидев, как язычница направляется к вратам Собора. Рванув на себя дверь, священник помчался к лестнице. Болезненный укол в ране затормозил церковника, заставив прикинуть количество ступенек и соотнести со своими возможностями, но и это препятствие остановило его ненадолго. В Храм, который он считал единственно надежным убежищем, местом, куда его персональное проклятие никогда не ступит, это самое проклятие сейчас и направлялось…