Маг и я

67

      Венцы гор застыли в ледяном безмолвии, лишь стволы сосен изредка постанывали, кренясь от очередного порыва ветра. Но ветра Саша не боялся: густой бор надежно защищал от ледяных пощечин. Саша осилил очередной взгорок и, скрестив лыжные палки за спиной, съехал вниз с глухим свистом, да так быстро, что дух захватывало. Обогнув несколько коварных сосен и чуть не поцеловавшись с последней, едва вписался в поворот и остановился, прислушиваясь к стучащему сердцу. Недурной слалом для «чайника»! Но никто не рукоплескал ему. Только Эльбрус одиноким зрителем изредка поглядывал на него из-за облачной кисеи.       За неделю пребывания в санатории Саша сделал вывод, что готов лезть на стенку даже без альпинистского снаряжения. Нет, управление Минздрава СССР тут было не при чем. Фэлл выхлопотал им не санаторий, а мечту горнолыжника: в сердце живописной долины у самого подножия Эльбруса. До подъемника на горнолыжку — девять километров ходу. Самому санаторию — пять лет отроду, считай, только открылся. Свой душ. Телевизор в номере. Работающий! Бассейн с заявленной целебной водой и парная при нем. Банкетный зал на пятьдесят человек с живой музыкой и танцполом. Только испытали этот танцпол они с Надей единожды — в день заезда. Кто бы мог подумать, что близость собственной супруги может так действовать на нервы? Да, они договорились, что Саша приложит все усилия, чтобы этот брак стал крепким, надежным союзом. В конце концов, Надя верно подметила, что все его прошлые связи не кончились ничем хорошим. Но чем дольше Саша «отдыхал» в санатории, тем сильнее хотел назад, на манеж.       Собственно, столовая — единственное, что радовало Сашу в этом отпуске. Столовая и лыжи. Наверное, по привычке, оставшейся со школы, где после лыж можно было легально опаздывать на урок математики. Раньше так спасался от общества Елены Альбертовны, сейчас… Нет, он не для того заехал на километры вглубь этой глухомани, чтобы забивать голову горькими мыслями. Потому Саша что было мочи толкал палками беззащитный снег, с непривычки пьянея от свежего лесного воздуха.       Утомительное восхождение «елочкой» — и снова стремглав вниз, только приятное напряжение в согнутых ногах и ветерок в лицо. Почти полет. Странно, но Саша немного соскучился по нему. Так герои мелодрам скучают по первой жене. Дурные воспоминания успевают стереться. Вместо перманентного страха опоздать с отрывом, недокрутить сальто, вывихнуть плечо, остается чувство облегчения от удачной встречи с трапецией. И полета, внешне бесконтрольного и безбашенного, но на самом деле выверенного по секундам. Если, конечно, повезет с ловитором. Если повезет…       Саша решил не проверять, поймает его Фэлл или уберет руки. Куда лучше сразу упасть на страховочную сетку — гарантировано уцелеешь. Разумный выбор. Только почему он теперь вырывается из этой сетки и при первой возможности чешет в дремучий угол кататься до мозолей на ногах?       Может, «заблудиться» и на час-другой продлить одиночный забег? Увы, суровая реальность порушила блестящие планы: нехорошие люди на каждой третьей сосне наприколачивали указатели. Волей-неволей по укатанной лыжне Саша покатился обратно, к санаторию. Ближе к концу пути выехал на залитую солнцем опушку, где увидел своеобразную достопримечательность: на девственно белом, как фартучек выпускницы, сугробе желтым цветом запечатлели: «Ян + Ира =♡».       «Долго же ты терпел, Ромео!» — В другое время это послужило бы поводом для отменной шутки, над которой они с Фэллом посмеялись бы…       Саша снова взглянул на снежный манифест любви. Мило, аж смотреть тошно. Раздолбать бы все лыжной палкой. Но нет. Саша поступил изящнее. Всего лишь внес небольшую коррективу: зачеркнул знак равенства. Благо, «чернил» хватало. Так-то лучше.       Мелкая пакость раззадорила, но, увы, имела краткосрочный эффект. Не успело забрезжить хорошее настроение, как тут же и потухло.       Когда Саша вылетел из леса к крылечку санатория «Тенегекли», свитер под олимпийкой можно было выжимать. Весь распаренный и изможденный, он сдал инвентарь в прокат и пошел на ватных ногах в номер.       По звуку работающего душа и пустой кровати Саша понял, что у него есть еще несколько минут тишины. Он схватил с тумбочки недоеденный Надей бутерброд: голод после пробежки разыгрался зверский.       Саша уминал Надин бутерброд, а с фото в рамочке на него будто с укоризной смотрела Надя в длинном подвенечном платье и фатой с искусственными цветочками. Рядом он — вихрастый, ниже ростом — его будто случайно приставили к ней под зычную команды Елена Альбертовны: «Де-е-е-ети! Разбиваемся на пары!»       — Опять где-то шароебился… — Надя, вся в испарине, затянутая в коротенькое полотенце, едва прикрывавшее зад, вышагнула из ванной. — Не бросай это здесь. Сколько раз говорила? Провоняешь всю комнату.       Пропотевший и источавший пряный запах пота свитер полетел со спинки стула на пол. Распластавшийся на кровати Саша чуть приподнял голову, но и только. Протестовать уже надоело. Он понимал, что раздражает Надю, но ничего не мог с собой поделать.       — Сколько ты круги наматывал? Часа два? Другим бы с таким рвением занимался!       Она подошла к зеркалу и подключила к розетке фен. При включении фен издал страдальческий вздох и отошел в лучший мир гарантийного техобслуживания.       — Да твою ж… — За неимением лучшего полотенце перекочевало на голову Нади, и она осталась абсолютно голой. — В Турции нормально не помыться, здесь — не просушиться…       Саша отвлекся от созерцания потолка. Он еще до свадьбы успел изучить каждый сантиметр этого тела, так что Надя утратила всякий научный интерес. Она бегло порылась в шкафу, облачилась в шелковый халат и, поеживаясь, села перед зеркалом радовать свое лицо благами западной косметологии.       — Тебе не надоело таскаться на эти танцы? — спросил Саша.       — Кто сказал, что я ради танцев? Может, кавалера подцепить хочу. Ну, который хотя бы оценит вкус моей помады.       Сашин взгляд двигался в такт кисточке, рисовавшей дерзкую вздернутую стрелку на правом глазу. Конечно, никакого кавалера не будет и в помине. Всего-то очередная попытка его поддеть. Настолько отчаянная и неудачная, что выражения досады не скрыть ни за каким косметическим камуфляжем.       А ведь он прекрасно помнил пьянящую белую ночь, когда они мотались по ВДНХ. Когда, потеряв чувство времени, играли в затертые тысячами детей автоматы. Помнил ее первый поцелуй, неожиданный, точно удар статическим электричеством, но распаливший в нем… чувство? Вот бы воскресить это чувство, как разорванную на клочки карту.       Но пока, хоть умри — не получалось. Казалось бы, вот она, только протяни руку, и будет вся его, но мысли, проклятые, крутились вокруг отсутствующего маэстро. Остался сидеть сычом в своем Горноуральске, новое стекло заказывает. Сколько его можно заказывать?! И все. Глухо. Хоть бы один звонок, хоть малейшую весточку о себе оставил. Как Саша ни позвонит — тишина. Он что, директор ЖЭКа, чтоб до него не дозвониться было? Или он и впрямь заронил в сердце обиду? А с чего, собственно, ему обижаться?! Когда Сашино сердце крутило кульбиты и сальто, где был этот ханжа? Отсиживался, молчал, ждал у моря погоды. Ну, дождался!       Тут вдруг Саша просиял. Точно. У него же есть еще один старый самодур, да притом в соседнем флигеле. Ему, конечно, расскажешь не все, но хоть как быть с Надей подскажет?..       Перехватив за обедом плова (баранина в котором была под угрозой исчезновения), Саша направился в соседний флигель на поиски Стручковского. В номере того ожидаемо не оказалось: по расписанию как раз значились водные процедуры. Часа три — минимум. Саше такое удовольствие прописано не было, но взявшаяся из воздуха «красненькая» настроила медсестру на дружелюбный лад. И вот уже Саша в одних плавках зашел в пузырящийся бассейн нарзана, в центре которого три мраморных пионера держали на плечах селенитовый шар. Среди ходящих строем вокруг постамента великовозрастных мужчин разной степени облысения Саша выследил неказистую фигурку Стручковского.       — Ба! Хоть здесь надеялся спастись от вашего общества, ан нет!       — И я вас рад видеть, Андрей Вольфович! — Язвительные выпады Стручковского раздражали не сильнее нарзанных пузырьков.       — А я не шучу! — сказал Стручковский, наматывая очередной «круг почета». — Сбегая от вас, я сбегаю от мыслей о работе. От вас у меня начнутся желудочные колики, вот увидите!       — Такими темпами у вас закончатся органы, которые могут болеть.       — Это у вас что, способ лечения такой? — Шутку Стручковский, похоже, оценил, потому несколько смягчился. — Ну, говорите, зачем пожаловали. Явно ведь не от шлаков прочищаться.       — Строго говоря, я как раз прочиститься. Душевно, так скажем.       — Нашли, к кому идти! Я вам что, поп-исповедник? Вон, хоть к супружнице ступайте плакаться: прильните к ее груди, быстро отпустит.       — В том то и дело, что такое супружницам не рассказывают.       — Ой!.. ой…. — Стручковский экранно схватился за сердце. — Такое пузырящейся водичкой не вылечишь. Даже если это шампанское.       Вошедшая в зал медсестра повелительным тоном объявила о конце процедур, и Стручковский вместо выхода потянулся к двери «парная». Даже в санатории он не изменял стародавней традиции: на календаре — четверг, стало быть, и бане быть.       Они зашли в объятую паром комнатку, где Стручковский, плюхнувшись на скамейку, немедля послал Сашу набирать шайку умеренно теплой воды.       — Между нами, эта их хваленая нарзанная вода — вздор и надувательство, — запричитал Стручковский, омывая узенькие костлявые плечи из ковшика. — А их художественная самодеятельность, она же здорового сведет в могилу!       — Андрей Вольфович…       — А, старость — плохой клоун. Шутки не смешные, но смотреть придется. Давайте, выкладывайте, когда только ухитрились очаровать эту свою зазнобу.       — Да никого я не очаровывал! — сказал Саша от сердца, особо ничего и не выдумывая. — Войдите в положение, вот любишь человека безответно, годами любишь, а он только улыбнется, знаете, снисходительно так. Ну, встречаешь девушку, и все вроде при ней — а душой не с ней, душа другого просит. И как прикажете быть? Бросить — прослыву мерзавцем, жить вместе — буду лицемером.       — Ну и даете, молодые люди. Когда только успели? Не припомню вас до Нади с кем-то… Да и… Нашли кого спрашивать, у меня в графе семейное положение стерильная чистота!       — И что, скажете, никого не любили?       — Все-то вам знать надо! Любил, еще как любил. Да еще кого! Она не из цирковых была, официантка. Мне как раз подсадка нужна была, тут она и подвизалась. До гусей у меня дрессированная обезьянка была — Буська. Буська выкрадывала у подсадки ридикюль, ярко-красный такой, и прятала его на высокой подставке, а «несчастная» выполняла нелепые задания, которые мне якобы нашептывала Буся. Жонглировала там, играла на сломанной скрипке. Буся порционно возвращала ей вещи из ридикюля, а под конец и сам ридикюль, из которого неожиданно появлялся цветок. Рая слала мне воздушный поцелуй, а я с Бусей на плече удалялся. Однако зал понимал, что это я подговорил Бусю быть, скажем так, сводней…       Рая была низкой, с короткой прической горшком и прямоугольная, как ее ридикюль. Но как она держалась на сцене — зал катался от хохота… А ее прибаутки, можно словарь писать. Еще вопрос, кто у кого учился на репетициях — я или она. До нее номер не клеился, а тут — второе дыхание! Нет ее рядом — все валится из рук. От нее, негодницы, я всякий сон потерял. Я звал, нет, умолял ее ехать со мной. Ни в какую. Не мыслила себя без матери, а я что — перекати-поле, сегодня здесь, завтра — там. Разошлись. Писали друг другу какое-то время, а потом письма от нее приходить перестали. Может, переехала, может, замуж вышла… Потом были другие, конечно. Но весь цимес в том, что, поработав с гусями, становишься как они. Создал один раз пару — и все. Пропал человек.       Саша смотрел на Стручковского и не узнавал в нем желчного старикашку, к которому успел привыкнуть. Его темные меланхоличные глаза блестели от нахлынувших воспоминаний, иссушенное, сморщенное годами лицо сотрясалось от неподдельных эмоций.       — Ах, да, — встрепенулся Стручковский. — Так что, Саша, сами видите, в делах любовных толку от меня что с козла молока.       — Ладно вам прибедняться, Андрей Вольфович! Были же потом новые репризы, да еще какие — вон, заслуженного дали!       — Да, валяется в чемодане министерская бумажка. — Отмахнулся Стручковский. — Да, прибавка кой-какая, да, номер с удобствами дают… Но, знаете, бумажку эту вот не глядя отдал бы, лишь бы с Райкой снова… Слушайте, Саша. Что-то тут парит не по-детски. Удружите, налейте еще шайку.       Саша резво подскочил и подошел к кранам. Набрав воды, попробовал ее локтем и вернулся на исходную. Стручковский уже дремал, чуть запрокинув голову и приоткрыв от жары рот.       «Совсем приморился, бедолага».       Решив немного охладить старика, Саша тонкой струйкой полил ему на грудь. Ноль реакции. Внутри что-то разом ухнуло вниз.       Саша мог трясти обмякшее тело сколько угодно — голова, только что жившая на полную катушку и переживавшая бурю чувств, болталась на шее сломанным маятником.       Саша выволок Стручковского из парной в прохладную купальню. Дыхание рот в рот, как же там учили на этом ОБЖ?!       Прибежавшие на крики о помощи врачи оттеснили и что-то заворожили над телом, но вскоре и этой возне пришел конец. Толпа немного расступилась, выставив на обозрение покрытый белым покрывалом тщедушный силуэт. Погрузили на носилки. «Погрузили» — пронеслось в голове — «будто про вещь какую». Унесли. Остался только кафель.       Выражаясь сухим казенным языком, истинный смысл которого ударил наотмашь только спустя час-два, Стручковского не стало.

68

      Саша что есть мочи вдавил дверной звонок. Раздалась противная трель, но никто не открыл. Саша уже второй час брал штурмом квартиру Фэлла. Безуспешно.       Из санатория пришлось выехать раньше срока, чтобы организовать похороны Стручковского.       Саша запомнил только промерзшую землю, удары кайла и угрюмое бормотание работников, которые копали могилу. Союзгосцирк прислал компенсацию, покрывавшую разве что стоимость гроба, пришлось доставать свою заначку.       Саша постоял с Надей над припорошенным холмиком с атеистическим «обелиском». Произнес холмику прощальные слова. Что-то до дури избитое. «Он отдал всего себя манежу», «манеж помнит своих коверных» — что-то вроде такого. Сказал, а сам грешным делом думал: «Ну, отдал и отдал, всю жизнь пробегал в этих тринадцати метрах перед преходящей публикой. А у самого — ни кола, ни двора. А я спустил все отпускные на могилу, за которой никто не будет ухаживать! Придурок».       Тело пробил озноб.       — Пойдем. Я уже ног не чувствую, — Надя, как могла, не выходила из образа. Получалось так себе — глаза на мокром месте. Даже налипающие на лицо хлопья снега не скрывали.       Над трудовым Горноуральском сгущались сумерки. Все так же валил крупный пушистый снег. Саша нахохлился и туже затянул шарф. Выйдя из подъезда ни с чем и навьючив плечо рюкзаком, побрел пешком до главпочтамта, чтобы там сесть на трамвай и доехать до «Арены».       Квартира Штрум, как и Фэлла, хранила молчание. Хозяйка то ли уехала в командировку, то ли к родственникам, то ли провалилась сквозь землю вместе с Фэллом.       Саша шагал, бороня ботинками снежную целину. Сталкивался с прохожими, буркал под нос извинения, натягивал шапку почти на глаза. Липкий страх, как зараза, расползался по телу. Внутри что-то панически дрожало, и Саша никак не мог вдохнуть полной грудью.       Смерть оказалась неказистым прохожим, роняющим наземь, задев плечом. Был человек — мгновение — и нет его. И бесполезно суетиться, кричать, заламывать руки. Смерть забирает молча, не внимая просьбам.       Где маэстро?!       Зажглись фонари. Над сквером оскалился месяц. В лысых кронах траурно перекаркивались вороны. Трамвайчики дрожащими лучиками нащупывали путь в белой стихии. Саша переминался на остановке с ноги на ногу.       — Саша?       Саша поднял глаза.       Штрум в приталенной дубленке стояла перед ним, благоухая сладкими духами. Видно, только что сошла с пришедшего трамвая, а он и не заметил… Саша тотчас ожил.       — Где маэстро?!       — Ни здрасьте, ни до свидания! — Штрум достала кожаные перчатки из кармана и надела.       — Где?! — не унимался Саша.       Штрум культурно не ответила на Сашино хамство, только кивнула и повела его обратно к дому со скрещенными молотами. Саша повторил только что пройденную дорогу, снова взобрался на последний этаж и впервые вошел в квартиру театрального хореографа. Еще зажиточнее, чем у Фэлла. И уютнее. Под женской рукой стелились мягкие ковры, белел воздушный тюль, фарфоровые птички сидели повсюду и собирали пыль.       Саша хотел выудить информацию тут же, в коридоре, но Штрум неспешно разделась и поставила чайник. Только к чаю ничего предложено не было. Саша отогревался подкрашенным кипятком без сахара.       — Что случилось?       — Ну, понеслась… — Штрум не спешила делиться деталями и лишь бесшумно прихлебывала заваренный себе кофе. — Дело деликатное. Когда Гирша вернется, то сам вам расскажет, если сочтет нужным.       — А когда он вернется?!       — Не знаю. Там по-разному держат. Могут и неделю, а могут и полгода. По состоянию. Я его не навещала, как нашла. Дела позвали в Свердловск.       — Нашли?..       На ум пришло самое худшее. Медленно ползущая к ноге тень от решетки КПЗ. Или уже СИЗО? Воображение живо дорисовывало недостающие детали. Сорвался, устроил дебош, дебош перерос в причинение телесных…       Штрум досадно поморщилась. Нехотя отставив чашку, она побарабанила по столешнице наманикюренными ногтями.       — Верно говорят, язык до Киева доведет! Ладно, слушайте, только услышанное вас вряд ли утешит. Он тут со своим дружком с Нового года голосил. Я, конечно, терпела, но всему есть предел! Когда услышала грохот, зашла сказать ему пару ласковых… А он сидит на полу в темноте с разбитой люстрой и удавкой в руке. Очухавшись, конечно, все отрицал, но я, не будь дурой, вызвала бригаду. Его и забрали на Банку… Только не делайте такое лицо! Там о нем позаботятся, пролечат, проколют, выйдет лучше, чем был!       — Банка? Больница что ли?       — Браво, Холмс! — Штрум хлопнула в ладоши. — Почти угадали. Психбольница это наша. На Банной горе.       — Быть того не может! — Страх увидеть Фэлла за решеткой сменился другим, куда большим, — Тут какая-то ошибка! У маэстро не самый простой характер, он склонен драматизировать, но чтобы в петлю лезть!       — Вы всерьез думаете, что это он для трюка на потолок с веревкой полез? Смешно!       Саше было не до смеха. Его точно обухом ударили. Третий раз за зиму. Многовато будет.       — Какая муха его укусила?! — спросил он, помалу свыкаясь с жуткой новостью.       — Вы у меня спрашиваете? Езжайте сами и спросите, там в мухах разбираются. Хотя, если он не позвонил, вряд ли ждет посетителей.       — Ничего, потерпит!       — Вам вообще есть где остановиться? — неожиданно проявила участие Штрум.       — В «Арене» обычно битком, но, если что, в цирке перекантуюсь: там меня знают, пустят.       — Никакого «перекантуюсь»! Чтобы я отпустила вас в сене отлеживаться?!       — У инспектора манежа всегда шконка найдется…       — Не валяйте дурака. Никуда вы не поедете. Да и поздно уже.       — Л-ладно, — Саша заозирался по сторонам. — Где тогда вещи оставить?       Штрум расхохоталась. Если так можно было назвать сухие звуки, напоминавшие першение в горле:       — А вы ходок! Напрашиваться к женщине, а у самого кольцо на пальце.       Саша никак не мог привыкнуть, что маленькая, едва ощутимая полоска металла моментально навешивала на него ярлык «женатый».       — Прошу прощения, у меня и в мыслях не…       — Да шучу, шучу я! — Сразу было видно, что возможность попрактиковаться у несчастной женщины выдавалась редко. — И все же, соблюдем приличия. Заселю вас в квартиру Гирши: только ключ потом вернуть не забудьте, на случай нового ЧП.       Когда Саша переступил порог пустующей квартиры, что-то в груди болезненно сжалось. Знакомый терпковатый запах, следовавший за Фэллом по пятам — был, а Фэлла не было.       Нащупал рукой выключатель — стало только хуже. Темнота ушла, а на свету одиночество ощущалось только сильней.       На кухне — «Апофеоз войны», разве только грудились не черепа, а пустые бутылки. Пепельницу рвало бычками от сигарет. Они валялись и на полу. То, что не было пожара — чудо.       Что ни шаг — хрустели крошки и битое стекло. Штрум при виде «творческого беспорядка» даже заходить не стала. Саша устал с дороги, но все равно встал к раковине. Вернув за пару часов кухне божеский вид, поплелся в ванную: умыться, физиономию побрить.       Зашел в спальню Фэлла. Кровать, ранее запретная — полностью в его распоряжении. Матрасы импортные. Дрыхни — не хочу. Фэлл не узнает. Какой там! Не смог. Достал из-за шкафа старую подругу — раскладушку. Разложил в кабинете. Утром будет ныть спина, но это ничего.       Уснул Саша мгновенно.