Маг и я

69

      Следующим утром по наводке Штрум Саша отправился на пресловутую «Банку». Ну и название конечно. Стручковский помер в бане, теперь Фэлл угодил на Банную гору — Саша ловил себя на мысли, что ненавидит бани. Сменив два маршрута, он соскочил с подножки автобуса в снежную кашу. Невысокие зимние ботинки подкрепились ей сполна. Отряхивая по очереди ноги, Саша доковылял до решетчатых ворот с нужной табличкой.       При виде эмблемы чаши со змеей захотелось развернуться и уйти. Насколько Саша знал: змеи травят и душат. Пересекаться с ними — крайне нежелательно. Но чувство долга пересилило неприязнь.       Выписав на КПП пропуск, Саша порадовался, что попал в часы приема, и поплелся к отделению.       Низенькие корпуса натянули снеговые шапки. К редко растущим соснам и елкам вели беличьи следы: на нижних ветках качались на ветру кормушки. Посмотришь со стороны — тот же санаторий, если забыть о том, что тут за постояльцы. Сидевшая у входа администратор подозрительно долго изучала Сашин паспорт.       — Родственник? — угрюмо буркнула она в окошко.       — Н-нет, а это проблема?       — Посмотрим. — И переписала фамилию-коротыш в толстый журнал. — Ждите.       Кабачковые стены везде одинаковые.       Саша сел напротив яркого плаката, явно нарисованного студентами с практики.       «МДП — приговор или нет?..» — вопрошал плакат, не давая ответа.       Цветастыми гуашевыми буквами была расписана клиника, диагностика и методы лечения. Помимо плаката с МДП галерею «клинических картин» продолжали шизофрения, алкоголизм, неврозы, аутизм, расстройство сна и даже гомосексуализм. Стыдливо пристроился так, в сторонке. Саша остановил взгляд на последнем плакате. С одного учебника их, что ли, переписывают? В Москве было то же самое, слово в слово: «Половое извращение, заключающееся в неестественном влечении к представителям своего пола». Интересно, кто эти критерии «естественности» установил? Взять дедушку Энгельса с его «Происхождением семьи…», так там и семья — штука неестественная.       — Побочный продукт перехода от охоты-собирательства к земледелию! — как умничал Лурье.       Но это так, лирика. А проза была в мытарстве от одного психиатра к другому. Каждый корчил из себя Парацельса, обещая излечить убогий недуг. Что только Саша не перепробовал: аутотренинг, релаксацию, часами лупился на грудастых девиц с залистанных страниц фарцованного «Playboy».       Даже дневник по рекомендациям вел! Увы, начальные записи: «…пытался мастурбировать на Олю и представлял ее ноги в трико», быстро сменились на «… ночь ужасная, снился Лева. Надо все белье простирать, когда бабушки не будет».       В конце концов, в схватке убогого недуга и советской медицины последняя проиграла. Вместо страстного влечения к девушкам Саша выработал стойкую неприязнь к стенам кабачкового цвета.       Саша прочел все плакаты по второму разу, когда в коридоре, кутаясь в байковый халат, появился Фэлл.       Еще подъезжая к больнице, Саша готовил себя к худшему. Что встретит овоща, трясущегося от абстинентного синдрома. Увиденное было гораздо бодрее овоща. Да, с синяками под глазами, да, схуднувший, да, землистый оттенок лица. Но больница и не курорт, верно? Для запойного алкоголика — вообще perfect! Смотрит только исподлобья, будто с репетиции дернули.       — Маэстро!       Саша соскочил с кресла.       — Здрасьте-приехали, — нарочито спокойно сказал Фэлл и скрестил руки на груди. — Ты разве не должен прохлаждаться в санатории?       Саша медлил с ответом. Фэлл округлил бровь.       — Вы на каком режиме: режим «доверия» или «открытых дверей»?       — Считай, я на курорте, все по высшему разряду. — Фэлл сузил глаза. — Ты зачем приехал? Случилось что?       — Стручковский умер. На неделе были похороны. Я пытался до вас дозвониться, но вы не брали трубку!       Фэлл прикусил костяшки пальцев. По его и без того болезненному лицу пробежала тень. Видимо, стараясь скрыть это, он отвернулся к окну и уставился на тусклый черно-белый пейзаж.       — Как это было? — Голос не дрогнул, нет, зато зазвучала хоть какая-то эмоция. Пусть и грусти.       — Звучит, как байка, но он умер практически у меня на руках. Прямо в бане. Только разговаривал с ним — и… вот.       — Куда старик лез, — пробормотал под нос Фэлл. — С его-то давлением… Теперь на кого оставлен Гузя?..       Саша растерянно взлохматил волосы:       — Я как-то не думал в таком ключе.       — А надо бы. Главк разберется, конечно. Ты им только волю дай. Живо определят в лучшем случае — в зверинец, в худшем — на стол. И формально будут правы. Надо выкупать гуся. У тебя деньги есть?       — Нет. Все на похороны спустил.       — У меня в шкафу в коробке для обуви, где летние туфли, лежит сотка. Возьми. Ключи у Штрум.       — А на кой нам без Паниковского гусь?!       — Товарища по номеру на произвол судьбы бросишь?       — Но это же просто гусь!       — Это ты просто Саша. А Гузя — все равно что человек! — сказал, что пощечину дал.       Саша сжал кулаки. Может, Фэлла все-таки привезли по адресу?       — Ну и толку от вашего Гузи? Гусекрада-то нет. Надо менять сценарий. Трюки! Если не весь номер.       — А я, думаешь, чем занимался, пока ты там прохлаждался? Почти доделал новую веревку факира, отрабатывал трюк! И тут Штрум возьми и заявись… Прям по-добрососедски поступила. Первый раз, когда вмешалась в творческий процесс, второй, когда тебе все растрепала.       — А мы снова бутылку лижем?! — Саша едва находил слова от возмущения. Фэлл уязвил его низведением ниже статуса гуся, так что Саша не стеснялся в выражениях. Чтоб неповадно было: — Вы же бросили…       — Что это сразу «бросил»? У нас с алкоголем была так, легкая размолвка. Понимаешь, чекушка, коли взял, она моя, а не метнется к другому, как блядушка, через сутки.       Сашу точно ледяной водой окатили. Это что за нападки такие?! Фэллу бы радоваться, что к нему больше не будут липнуть банным листом. Что Саша никогда его не скомпрометирует. Никаких двусмысленности и стеснения. Свобода! Тогда откуда это неприкрытое презрение?!       «Блядушка» — крепкое словцо, такой чести даже Тери не удостаивалась. Ведет себя, как невеста, брошенная у алтаря. Стоп. Фэлл что, ревнует?! Бред! Саша, ты тоже умишком тронулся?! Или не бред?.. Любопытство взяло верх над уязвленным самолюбием:       — Так вы из-за метнувшейся блядушки тут отпуск взяли?..       — Много чести, — огрызнулся Фэлл и заскреб ногтем по изморози на окне. — Я отлично провожу время. Соседи по палате — сплошь культурные люди. Справа — Петр Ильич Чайковский. Постоянно дирижирует и мычит. Обещает на днях новую оперу. Слева — Ван Гог. Правда, роднит его с художником только желание отрезать себе что-нибудь лишнее. Публика, что надо. Иногда развлекаю их фокусами. Вроде им нравится.       — То есть я места себе не находил, похороны в одного организовывал, а вы тут прохлаждаетесь с умалишенными?!       — Попрошу не выражаться. У этих умалишенных ума побольше, чем у некоторых.       — Маэстро, давайте не будем. Вы второй раз пытаетесь меня поддеть.       — Ты мне что, наживной червяк, чтобы тебя поддевать? Уверен, с этим прекрасно справляется твоя жена!..       Фэлл наступил на больную мозоль, и Саша поморщился. Нечего ему позволять такие вольности. Как и ворошить то, чему Саша положил конец, надев кольцо на палец. В эти кабачковые стены он больше ни ногой! Фэллу бы порадоваться, что не увидит его за решеткой КПЗ. Вместо этого — едва скрываемое презрение. «Человек-наоборот» какой-то.       Хотя в этом была и его, Сашина вина. Не расставил все точки над i, прикрылся Надей. Хорошо, сейчас он прятаться не будет. Он не знает, что там поселилось на чердаке у маэстро, но из своего он выгреб все. Скажет сейчас то, что должен, даже если самому больно произносить такие слова. Медицина вообще про боль.       — То, что случилось в Турции, было разовым помешательством. Минутная похоть. С моим братом такое бывает. К моему сожалению, рядом стояли вы. Может, иллюзионист из меня и непло…       Неозвученные слова застряли в горле от удара в челюсть. Еле на ногах устоял. Фэлл ударил наотмашь. Бил бы с умом, выбил бы зубы. А так просто выплеснул ярость. Но во рту все равно разлился соленый привкус, который Саша не думая сглотнул.       — Ну ты и выблядок. Ссыкливый сучонок. Да я тебе руки больше не подам!..       Фэлл недолго обнажал душу. Сбежавшиеся на шум санитары скрутили его и, вдавив в подоконник, смачно воткнули в зад скандалиста шприц. Фэлл быстро обмяк. Синие глаза осоловели, и его потянули по коридору прочь. Ноги у него путались, точно у пьяного.       — Ты способен на один фокус, бездарь, — крикнул он дребезжащим голосом, когда его почти уволокли за поворот. — И финал у него до ужаса предсказуемый.       Саша утер кровоточащую губу рукавом. Черт, на пол накапал. Вот так кино: думал, что дадут по роже там, в Измире, а прилетело много позже. И не за то. За что конкретно, узнать можно было только у одного человека. И для этого его нужно сперва вытащить из дурки. Даже если он этого не хочет.       Если первое свидание выдалось неудачным, то на следующий день свидание не состоялось вовсе. Кто придумал дурацкое правило спрашивать у пациентов согласие на их посещение не родственниками?       «Спасибо, маэстро, напомнили, что официально я вам никто, и звать меня никак».       Переступая через свою гордость (та уже привыкла и не возражала), без перерыва на обед Саша караулил зав отделением у кабинета. Близился конец приемных часов, дежурившая на этаже сестра раз третий подошла с вопросом: «вы долго еще собираетесь ждать?!», как мифический зав все-таки объявился. Сухое старческое лицо изображало вселенскую усталость, только умножившуюся при виде Саши.       — Ничего не могу поделать, молодой человек! — с деланным сочувствием сказал зав. — Вы ему кем приходитесь? Просто коллега? Что вы тогда от меня ждете? Пациент не желает вас видеть — его право. Даже у душевнобольных есть права. Прошу, не тратьте зря время, ни свое, ни мое, эпикризы сами себя не напишут!       Может, знакомые кабачковые стены произвели такой эффект, но у Саши стали сдавать нервы. Еще в детстве он до смерти смущался, когда бабушка начинала качать права. В школе, в больнице, в очереди. Ее ораторское искусство он считал не более чем сотрясанием воздуха на потеху публике. Теперь он бы много отдал, чтобы взять у нее урок-другой этого «сотрясания».       — Знаете, что, товарищ доктор? Посмотрим, что скажут в областной прокуратуре на то, что вы удерживаете в своих стенах против воли заслуженного артиста. И что, что поехал добровольно? Мало ли, что он вам на освидетельствовании намолол — не всему же верить! Да вы в карту смотрели? Он на учете в жизни не состоял. «Не хочет меня видеть» — а откуда мне знать, что это так? Может, вы его после этого, — И Саша потер фингал на скуле. — по-тихому того, на режим «ограничительного наблюдения» перевели? А там ведь сколько ни пиши, «ни ответа, ни привета». Только понапрасну нейролептики переводите. А нас в Риге коллектив ждет, программа под угрозой срыва. По вашей милости наш аттракцион выкинут из программы, и вот тогда он уже наверняка угодит к вам. Сейчас другие времена, гласность, слышали наверное? Думаю, местным газетам тоже понравится эта история. Так что на вашем месте я бы уже заполнял бланк выписного эпикриза.       Зав отделением блеснул стеклами очков и снисходительно улыбнулся:       — Не утруждайте себя угрозами, мы — ребята пуганые. Разрешите, дам вам встречный совет? В ваших же интересах, чтобы эта история максимально избежала огласки. Ну, попадет ваша «сенсация» в прессу. Что подумают о вашем друге коллеги? А ваше начальство? Не решит ли оно, что руководство аттракционом пагубно сказывается на психике товарища Фельдмана? Да и правоохранительные органы беспокоить незачем — только привлекать лишнее внимание.       — Но вы не имеете права… — перебил Саша, и тут же был перебит в ответ.       — Очень даже имеем. Пускай я не должен вам этого говорить, но он страдает тревожно-депрессивным расстройством личности с выраженными суицидальными тенденциями. Мы будем лечить его столько, сколько потребуется, с его согласия или без. Так требует закон, не говоря уже о морали. Как вы это себе представляете? Мы выписываем пациента без стойкой ремиссии, чтобы тот спустя неделю-другую наложил на себя руки?       — Да не собирался он на себя руки накладывать! — Саша повысил голос, хотя буйствовать в кабинете психиатра — так себе затея.       — Разбитая люстра и изъятая веревка говорят об обратном, — сказал зав умиротворяющим тоном, попутно вращая циферблат телефона. — Поверьте, за свою долгую практику я убедился в одном… — В трубке зазвучали гудки. — Людей здоровых не существует. Существуют недообследованные. К тому же его familia historia. Люди редко знают, что творится в головах их близких. — Гудки прекратились. — Алло, Алиса Пергатовна, будьте добры, подойдите ко мне в кабинет. Молодого человека надо проводить. Что? Нет, пока без санитаров. Жду.       — Выпроваживаете меня, да?       От осознания собственного бессилия хотелось биться головой об стенку — на радость психиатру подтверждая теорию о «недообследованных». Повяжут еще, как миленького, и к Фэллу на соседнюю койку… Вдруг в голове щелкнуло.       — Веревка! Говорите, она у вас?       — Ну да. — Зав не отрывал взгляда от громоздившихся на столе историй болезни. — Приемная сестра изымает все личные вещи. Орудия суицида относятся туда же. Кстати, вот и она.       В кабинет зашла низенькая даже по Сашиным меркам женщина.       — Шо, Семен Маратович, санитаров-то зову? — спросила она, боязливо поглядывая на Сашу из-под не ведавших пинцета бровей.       — Не надо санитаров! — спохватился Саша и выдал самую обворожительную улыбку, какую только мог. — Вы-то мне и нужны! Вы нам очень поможете, если принесете веревку, изъятую у Фельдмана Гирши Натановича. Этот человек находится здесь по ошибке, и я собираюсь это доказать.       Алиса Пергатовна уставилась на зава с выражением лица «а, может, лучше санитаров?». Но тот махнул рукой: «Все под контролем».       — Несите, это кажется интересным.       Пока медсестра бегала за злосчастной веревкой, зав забросил бумаги и принялся разглядывать Сашу с неподдельным интересом. Что самое неприятное, с интересом профессиональным.       — Послушайте, молодой человек, — протянул он, прищурившись. — А вы, случайно, не наблюдались, к-хм, по нашему профилю?       — С чего вы взяли? — ляпнул Саша, хотя умнее всего было бы держать язык за зубами.       — Ну… У вас такие специфические познания: учет, нейролептики, освидетельствование, режим «ограничительного наблюдения»… О таком в «Огоньке» и «Комсомолке» не пишут.       Попался, псих со стажем. Кто за язык тянул? За «метлой» надо следить не только в КПЗ, но и в больнице. Сейчас возьмут на карандаш, как пить дать. Или попробовать последнее оружие?       — Что, думаете, я тот самый — недообследованный? — включил Саша самоиронию. — Вы в цирке были?       — Нет.       — Побываете и сразу все поймете. Мы все там слегка чокнутые!..       Тут вернулась медсестра с веревкой в руках.       — О, сейчас вы в этом убедитесь! — Саша взял протянутую веревку в руки. — Обычная на вид веревка, правда? — И он повертел веревкой, показывая ее гибкость. — Вот скажите, на кой нормальному человеку твердеющая веревка? Правильно, незачем. А мы взяли, и сделали!       На этих словах Саша нетуго затянул узел на одном конце веревки и медленно взял ее за противоположный — одеревеневшая веревка застыла столбом в воздухе. После чего развязал узел, и веревка снова повисла на руке.       — Ух ты! — выпалила медсестра, — Санитаров звать?       — Зачем? — синхронно выпалили Саша и зав.       — Э-э-э, пусть тоже посмотрят? — замялась медсестра.       — Мы отвлеклись, — Саша не обратил внимания на медсестру. — Так вот, как вы догадались, у этой веревки есть секрет. Ради выписки Гирши Натановича я готов пожертвовать им.       — Вы заинтриговали меня, — улыбнулся зав и к ужасу медсестры подпустил к себе Сашу с веревкой.       — Видите? — Саша поддел ногтем оплетку и чуть распустил ее, обнажив деревянные цилиндрики и леску, — Это бутафория. Пусть и хорошо сделанная. Держится на рыболовной леске. Наши лески, при всем уважении, не рассчитаны на рыбин в девяносто килограмм. Теперь понимаете? Маэстро не собирался вешаться. Он репетировал трюк! Да, он слаб по этой части, — И Саша постучал двумя пальцами по шее. — Но я за ним слежу. Его место — в цирке, а никак не в психу… психиатрическом отделении.       — Н-да, — протянул зав, вертя в руках веревку-самозванку. — Действительно, глупый способ самоубийства. Ваша взяла, на неделе вернем вашего «артиста» в строй. Только, с вашего позволения, коллегам ваш фокус покажу, а то не поверят.       Никогда Саша не выходил из кабинета психиатра в таком приподнятом настроении. Правда, напоследок зав его окликнул:       — Молодой человек! Строго между нами, скажите, а чего это он вас тогда по челюсти двинул? — И лукаво подмигнул. — Женщина?       — Чутье вам не изменяет, доктор! — усмехнулся Саша и вышел вон.

70

      Гирша залез в такси, брезгливо отряхнув туфли от налипшей коричневатой каши, в которой утопала выездная дорога из больницы. В день выписки погода организовала мерзкую оттепель с мокрым снегом. Даже в салоне такси преследовала влажность — засаленные неуложенные волосы теперь еще и топорщились во все стороны.       На Сашиной скуле расцвел лиловый синяк. Хорошо разукрасил, художник хренов. Преследуемый укорами совести, Гирша старался не смотреть на Сашу, отвернувшись к мутному, забрызганному дорожной слякотью окну такси.       Спрашивается, кто просил его забирать?! В конце концов, может он как законопослушный гражданин раз в году полежать в психушке?! Непрошеная Сашина опека, тем более после произошедшего, только тяготила. Еще сильнее тяготила необходимость как-то объяснять перед руководством рижского цирка причину их задержки. Гирша, конечно, позвонил и предупредил, что находится на больничном, но вряд ли такое краткое объяснение удовлетворит руководство. Обязательно под кожу залезут.       По возвращении домой легче не стало. Голова немного кружилась от принятого с утра амитриптиллина, а врач наказал пить трижды в день. И, если в палате можно было выпить и дремать сутками напролет, то сейчас этого никто не позволит.       Гирша устало потер лицо. Перед отъездом еще нужно прибраться в квартире: Миша заблевал толчок, они засрали кухню, перебили чашки с розочками и выпили из загашника французский коньяк. И это только то, что он помнит. А что не помнит?..       Саша молча заскрежетал ключом в замочной скважине. Толкнул дверь, как полноправный хозяин. Без спроса направился в спальню.       Гирша слышал, как Саша открыл шкаф, но пошел сразу в душ. К его удивлению, идеально чистый. На протертых от пыли и разводов полочках красовались почти полный пузырек с шампунем и зубной порошок, новая бритва с щеткой и явно Сашин помазок.       Дежавю. Снова Саша все выдраил, даже когда не просили.       После душа стало немного легче.       На кухне поджидали щи в белой кастрюльке (Саша). В холодильнике нашлись свежий кефир и кусок сыра (снова Саша). Есть только не хотелось. А вот укрыться одеялом с головой и проспать отпущенные ему дни — да.       — Поезд завтра в четыре утра. Что вам еще положить? — Саша собирал чемодан. Уже выгреб практически весь шкаф и умудрился сложить все так, что прыгать на крышке не придется.       — Я никуда не поеду.       — Гирша Натанович, некогда! Мне еще в магазин надо успеть, закупиться по мелочи. И Наде звякнуть. Она с девчонками в Риге уже извелась вся. А… я еще сценарий тут попробовал подправить! Без Паниковского, конечно, не то, но как запасной вариант. Главк обещал подыскать заме…       — О чем ты больше печешься: о моем здоровье или о нашей репутации? — перебил Гирша.       — Ну а если и о репутации, что с того? — Саша отвлекся от сборов и взглянул на Гиршу глазами усталой кассирши в продуктовом киоске. — Что плохого, что мне не наплевать на наше общее детище? Пока общее.       Гирша поежился.       — В дальнейшем тоже, надеюсь, — поправился Саша. — Мы слишком долго к этому шли, чтобы ваша… г-хм, алкогольная случка порушила все в один миг.       — Думаешь, дело в одной случке? Люди пьют либо от большого праздника, либо от большого горя. Праздника у меня пока не намечается.       — А, вы все о старом. — Вдруг лицо Саши просияло, но Гирша напрасно рассчитывал на разговор по душам. — Точно. Если кто чего и спросит, смело заявляем, что вы горевали по Стручковскому. Никто не осудит. Не было счастья, так несчастье помогло!       Гирша потерял дар речи. Он смотрел на Сашу и с трудом верил своим глазам. Внешне это был тот же подтянутый зеленоглазый мальчишка с брызгами веснушек на щеках и огнем в волосах. Но голос его будто подменили на чужой — холодный, отстраненный, словно шальная льдинка угодила ему в сердце.       Гирша вздохнул:       — Хорош уже мне душу потрошить. Кончай.       — Это вы о чем? — Саша закончил с одеждой и теперь перебирал коробки из-под обуви.       — О том самом. Дом сталинский, стены толстые, никто не услышит.       — Было бы что слушать. У нас тут не концерт Modern Talking. Ну все, вроде все собрал. Проверяйте.       — Давай уже нормально поговорим. Может, присядешь? — Гирша сел на кровать и похлопал по покрывалу рядом с собой.       — Знаю я ваше «нормально». До сих пор челюсть ноет.       — Извини.       — Зачем? — фыркнул Саша. Схватив ближайший стул, оседлал его. Будто хотел, чтобы их что-то разделяло: — Сам виноват. Видел же, не оправился человек. А я вам вместо мандаринов — неприятные воспоминания.       — Насколько они приятные, я сам как-нибудь решу.       — Как заговорили! Таблетки сегодня пили?       — Тебя слишком заботит, что я пью. А почему пью, спросить не хочешь?       — А алкоголикам повод нужен?!       — Я не алкоголик. Я — пьяница. Пьяница хочет — пьет, а не хочет — не пьет; алкоголик же и хочет — пьет, и не хочет — пьет.       Саша цокнул языком:       — Тем хуже. Алкоголик — больной человек. А вы делаете это сознательно. И изводите сознательно. И себя, и других.       — А ты у нас такой бессознательный, значит!.. А раз бессознательный, то и о последствиях можно не думать. Вчера в переулке ластишься, сегодня женишься. И все тебе нипочем.       — Нипочем?! — Саша стиснул спинку стула. — Это мне-то нипочем?! Я связал себя с женщиной, чтобы быть нормальным! И… не быть обузой вам. А у меня с ней стоит, извините за откровенность, только когда я себе минут пять надрачиваю. При этом мне всегда надо держать в голове… не ее. И кончаю я меньше, чем за минуту. Унизительно, но я привык. А она, дура, меня почему-то хочет и терпит. Хотя не понимаю почему. Верит, наверное, что однажды образуется. Как с трюком. Если долго тренироваться, результат будет.       — А точно будет?.. — Гирша поднялся с кровати, шагнул к стулу.       Саша нахмурился. Тут же поднялся, в свою очередь отступив на шаг назад. Держал дистанцию.       — Не знаю. Но я стараюсь. Потому что альтернативы у таких, как я, нет. А жить-то надо. Так что прекращайте ломать комедию, будто я блядушка-ссыкушка. Я не такой. Сам наломал дров, сам исправил.       — Альтернатива есть всегда.       — Вы про плешки, что ли? Нет, спасибо, я посмотрел на Лёву. Это закончится либо СПИДом, либо тюрьмой. Или СПИДом в тюрьме. Я не готов платить такую цену.       — Я не про плешки.       — А про что?! — рявкнул Саша.       Знать бы самому, как это назвать… Ну вот. Ляпнул, а теперь Саша ждет ответа.       Последние три месяца Гирша не только пил! Иногда он думал. Думал, а прийти к какому-то выводу не смог. Взяться за ручки и, плюнув на всех, вместе пойти по жизни?.. Прекрасно, сто двадцать первая УК плюнет в ответ. Не угодишь за решетку, так простые люди со свету сживут. Это не деревня, где твои амурные дела всем до лампочки, лишь бы работящий и в чужой огород не лез. Это город. Городская жизнь ожесточает.       Все это так.       Разум подсказывал оставить все, как есть. Чтобы Саша, сжав зубы, строил семейное счастье с Надей. Жил, не отягощенный надеждой на взаимность. Разум был прав, миллион раз прав. Но право было и сердце. Или сию же минуту он признается Саше во всем, или купит обратный билет до Банной горы.       — Ты у меня из головы не идешь, — сказал Гирша и сделал шаг навстречу. Саша — шаг назад. — Занять себя пробовал, фрезером в гараже поработать — а перед глазами веснушки твои мельтешат. Спать ложусь — и там ты! А мне с детства плохих снов не снилось. Может, я их не запоминаю. А с тобой помню все до последнего слова…       Саша содрогнулся всем телом, недоверчиво так, будто необъезженный жеребенок. Гирша навидался таких в колхозе. Неверное движение — рванет наутек.       — У психиатра рецепт попросите, раз со мной кошмары снятся. Я вам тут не помощник.       — Ну, кое в чем ты мне помочь все-таки можешь…       — В чем?       — Я могу тебя поцеловать? — Хватило мужества спросить. И подобраться так близко, что отступать Саше было некуда. Позади — только стенка, которую Саша уже подпирал задом.       Веснушки на курносом носу побледнели. Бровь возмущенно дрогнула. Но губы приоткрыл. Значит, согласится, хотя наверняка хочет послать.       — Валяйте.       — Валяй.       — Что?       — Скажи «валяй».       — Сейчас скажу «вали», а не «валяй».       Ну и хер с ним. Больше не забивая голову лишними мыслями, Гирша притянул Сашу к себе и поцеловал. Мысли еще придут, они будут его истязать и мучить, как орел Прометейскую печень, но это потом. А пока Саша был в его объятиях, в его власти, от которой не спешил избавляться.       Гирша только неловко перетаптывался, пока они медленно смещались к кровати. Наконец ноги уперлись в бортик, и, как злосчастная Берлинская стена, Саша ухнул вниз, утягивая за собой. Не отдавил ли он Саше что-нибудь? А, поделом, сам напросился. И поцелуев ему столько, чтоб подавился. Не по талонам даст, от души. И с языком, хоть Тери и говорила, что он им ее придушивает. Будь она трижды неладна. Что ж, если он придушит Сашу, это будет не худший расклад на сегодня…       В ушах грохал пульс. Саша поймал язык губами и обсосал с той жадностью, с которой голодный набрасывается на пищу. Выгнулся, обхватив за шею. Притерся пахом к животу и разбил тишину квартиры, застонав в рот.       Этот стон пробрал лучше, чем водка. Затрепетало внутри что-то давно отжившее. И рвануло в рост.       Гирша выдохнул, и Саша разомкнул с ним порозовевшие губы. Черные зрачки пожирали нежную зелень.       Гирша погладил Сашу по груди, обвел пальцем отчетливо проступающий через водолазку сосок, и Саша тихонько, словно неуверенно, застонал снова. У мужчин так бывает? Серьезно? Ему нравится?..       В ответ Саша запустил руки Гирше под футболку, задрал ее до шеи. Жадно облапал, «по верхушкам», нигде не задерживаясь. Полез дальше, к ремню. Ну, там хитроумная пряжка автомат, еще повозится… Да как он смог, паршивец! Гирша ругнулся сквозь зубы: Сашина рука что-то забыла в его штанах! Хотя нет, очень даже быстро нашла и крепко обхватила. И Гирше это было приятно, пусть и хотелось расстрелять себя за это. Оставалось только зажмуриться и получать постыдное удовольствие, толкаясь навстречу.       Саша сплюнул в ладонь и вернул ее, влажную, на место. А потом началось страшное. Саша стал водить по члену, мучительно медленно, будто потехи ради. А чем он, Гирша, хуже? Что это только его изводят?!       Но едва он посягал на Сашино тело, как ему давали по рукам. Будто к священной корове тянулся. Ощущать себя податливой игрушкой в руках всесильного ребенка было неловко. Но что бы он там внутри ни чувствовал, тело с восторгом откликалось на ласки. Когда терпеть их не было мочи, Гирша уткнулся Саше носом в ключицу, вдыхая пьяняще терпкий запах пота. Вот–вот, еще чуть-чуть. Всё! Тело пробил приятный озноб. В паху — ощущение пустоты, в трусах — напротив, все более, чем полно, и обещало увлекательную стирку. Но на этом Гирша заканчивать не собирался. Да, ему было хорошо, но долг платежом красен.       Едва Саша высвободил руку, Гирша сунул свою прямиком ему в джинсы. Саша укусил в плечо, но не игриво. Больно. И, главное, все там было наготове. Но стоило Гирше чуть дернуться, как его одарили обжигающей оплеухой и опрокинули навзничь. Только вот Саша недооценил разницы в весе. И силе. Нет, дружок, назвался груздем — полезай в кузов. Одного толчка хватило, чтоб вернуть Сашу в горизонтальное положение, неуклюжая попытка пнуть под зад была пресечена в зародыше.       Да-да-да, зажимать младших нехорошо. А ставить старших в такое положение — пойдет?! Не тут-то было.       Гирша быстро нащупал твердый член и повторил, как умел, те ласки, которыми только что был осыпан сам. В Сашиных глазах плескалась жгучая ярость, но стоило удвоить усилия, как гнев сменился на милость — и вот они снова мажут друг друга губами, ловя ноздрями воздух, оказавшийся вдруг в дефиците.       Саше не потребовалось много. Уже через мгновение он учтиво достал Гиршину склизкую ладонь из джинсов и, как по утренней побудке, подскочил с кровати. Отдернул задравшуюся заляпанную водолазку.       — Да что теперь не так?! — Гирша с трудом зажевывал матерные слова.       — «Так» пусть и остается, — застегивая джинсы, сказал Саша.       — Да постой ты!..       Но, едва на ум пришли веские и нематерные аргументы в пользу продолжения банкета, Саши и след простыл.       Гирша побрел в ванну под горячую воду. Произошедшее казалось сном, сказкой, но сказкой грустной. Где он — чертова Золушка, которую угораздило забежать на бал, но еще до полуночи его спровадили из дворца, пихнули в карету-тыкву и сказали ждать принца. А будет ли принц — одному шпреху известно.