Маг и я

65

      — Гек Александр Павлович, согласны ли вы взять в жены Подшивалову Надежду Игоревну? — слово "согласны" бывалая сотрудница ЗАГСа выделила голосом.       — Согласен, — уронил Саша.       Как будто эти стены когда-либо слышали отрицательный ответ.       Саша машинально покосился на Надю. Полупрозрачная державшаяся на ободке из искусственных цветов фата плохо скрывала ее нервную улыбку.       — А вы, Подшивалова Надежда Игоревна, согласны взять в мужья Гека Александра Павловича? — Регистратор продолжила свой перекрестный допрос.       — Согласна, — выпалила Надя.       Наверняка ввернула бы что-то пооригинальнее, в своем стиле, а-ля «надо подумать», «а сдать назад можно будет?», но учрежденческий официоз давлел даже над ней.       Обмен кольцами прошел без приключений: Саша хотел провернуть трюк с их исчезновением, но Надя пресекла всякую самодеятельность. Саша не рискнул препираться. Уж точно не ему тут условия выдвигать. Эта свадьба, как и все в государстве рабочих и крестьян, перешла в общественное достояние. Бабушке отошли вопросы по самой церемонии и брони гостиницы. Отец взял на себя организацию кортежа и бронь ресторана. Надя отвечала за выбор свадебного костюма. Своя у Саши была только закорючка в книге записей актов гражданского состояния. Точно протокол допроса подписал. После эту его закорючку засвидетельствовал Стручковский. Если бы на его месте был маэстро — эта церемония имела бы хоть какой-то смысл. Подпись Фэлла, его личное присутствие послужили бы одобрением Сашиного шага. Увы. Хотя от других одобрения хватало с лихвой: стоило Саше переступить порог кабинета, как ему на шею бросилась бабушка.       — Думала, не доживу! — Она так и светилась от радости. — Прости меня старую, я бы вам и торжественную выбила, но декабрь, всем до Нового года непременно расписаться втемяшилось!       — Тише, бабуля, тише. — Саша жестом показал унять лишнее волнение. — Ты вон какая молодец. Заняла нам такие хорошие дату и время…       — Поздравляю, сын! — Руку сдавило железное отцовское рукопожатие. — Теперь ты совсем вырос. Зрелость — это не на гулянки ходить. Зрелость — это когда берешь на себя ответственность. А самая большая ответственность — построить крепкую семью.       «Только я не разберу: а ты тут при чем?» — Но Саша покорно кивнул.       — Поздравляю! — пикнула мама, всучила букет чайных роз и растворилась за спиной отца.       — А теперь — айда в ресторан! — скомандовал отец.       — Может, у бабушки посидим?.. — Саше хотелось провести этот день в знакомой обстановке, а не выставлять себя с Надей напоказ, как в базарный день.       — За детство у бабушки не насиделся? Не забывай, чью фамилию носишь. Марку держать надо!       У выхода из ЗАГСа уже дожидалась, поблескивая хромированными крыльями, «чайка». Элегантный корпус уродовали пошлые ленты и примотанная к капоту пластмассовая кукла в белом платьишке и фате.       — Оригинально! Будто ребенка сбили, — вполголоса отпустила Надя, глядя на такое «украшение».       Саша приложил палец к губам — вдруг старшие услышат, еще чего не хватало. Но в душе был благодарен Наде. Ее бескомпромиссное чувство юмора на время помогло забыть о нелепости всего происходящего. Причем не только ему. Начать хотя бы с того, что со стороны Нади не было родственников. Вообще. Пресловутый выкуп невесты состоялся только благодаря подружкам из кордебалета и Инночке.       Вдогонку отец как-то за ужином возьми и спроси: «Когда нам свата со сватьей ждать?» Ладно, Надя ловко вывернулась: «Я сама себе и сват, и сватья, а для остального у меня Саша есть».       Саше бы поучиться у нее невозмутимости. Правда, пока «чайка» несла их в ресторан, Надя истерзала букет роз, добытых мамой каким-то чудом посреди зимы. Сам Саша, сколько ни искал, ничего достойнее гвоздик не нашел.       Отец себе не изменял. Выбрал для застолья не какой-нибудь средний ресторанчик, а трехэтажный дворянский особняк XIХ века. Над крыльцом висела ни о чем не говорящая вывеска «Кропоткинская, 36». Тем не менее, судя по припаркованным поблизости «Волгам» и даже иномаркам, публика там собиралась непростая.       — Сначала рассматривали «Арагви», — пояснял отец, выходя из авто. — Но из-за грузинских событий там перебои с поставками. Но этот — даже лучше. Кооперативный.       — В чем разница? — изобразил интерес Саша.       — Увидишь!       Улыбающийся во все тридцать два зуба официант проводил их на второй этаж. Провел по анфиладе комнат со стыдливо приспущенными бархатными шторами. Банкетный зал был битком набит гостями, большую часть из которых Саша видел в первый раз. Нет, конечно, отец говорил, что позовет коллег с работы, но складывалось впечатление, что он перевез на «Кропоткинскую, 36» всю «Пушечную, 4».       Сашу еще удивило, с какой прытью отец взялся за организацию торжества, хотя его никто не просил. А тут вон оно что. Это не Сашина свадьба. Это очередной бенефис отца. Очередной повод показать свой успех. Оттого отец вставал, объявляя тост за тостом, оттого сыпал комплиментами в адрес Нади, которую едва знал.       Столы ломились от ассорти из солений и телятины, бараньих шашлыков, виноградных и сливовых гроздьев, шампанского, вин и всяческих закусок к ним. И все это при танцующем свете свеч, плачущих в осанистых канделябрах. «Обед буржуя», который они ставили с Фэллом в самом начале их циркового пути, только уже не в виде пародии, а как новые реалии. Притрагиваться к этому великолепию не хотелось. И виной тому был вовсе не прейскурант с улетавшими в космос ценами. Фэлл. Что он сейчас делает?.. Ни звонков, ни телеграмм. Самый главный гость — и его нет.       — Что с вами, молодой человек? — От подслеповатого ока Стручковского ничего не укрылось. — Несварением желудка положено маяться мне, а не вам. Я вот съем еще кусочек шашлыка и буду жалеть об этом. По вашей вине несу двойную нагрузку, гулять за две свадьбы сразу!       — Это как?       — Вас еще и память подводит? Как на грузинскую свадьбу меня не позвали, забыли? Придется наверстывать на русской.       — А ведь точно! — В другой обстановке Саша вдоволь бы посмеялся над находкой Стручковского, но все, что он мог выдать теперь — вялая улыбка.       — Товарищи! — Отец встал с очередным тостом. — Мы с вами становимся свидетелями появления не только советской семьи, но и продолжателей славной династии Геков! Как знать, может, уже в ближайшие годы мой сын представит вам свой новой аттракцион. Горько!       Гости радостно вторили «горько» и в ожидании подняли бокалы.       Саша нехотя поднялся. Он рассчитывал на сухой протокольный поцелуй, но Надя подошла к задаче ответственно, выступила перед публикой с полной отдачей.       Вкус ее алой помады горчил, и Саша все терялся, куда положить руки: ей на талию? Шею? Может быть, щеки?.. В Измире он об этом даже не задумывался. Забавно. И грустно.       Надя прикусила его губу, протаранила языком — и Саша пожалел, что не выпил. Следовало опрокинуть в себя пару бокалов еще до ЗАГСа. Тогда в голове возник бы кураж: внимание, «корючка» жизни! А ее, если исполнять, то только с задором, на потеху публике.       Поэтому, когда Надя наконец отпустила, Саша потянулся к вину — прогнать безнадегу. Ну, подумаешь, не тянет его к собственной супруге, и он терпит. Вся жизнь с малых лет — терпение. Сначала терпи ранние подъемы в садик и манку с комочками на завтрак. Терпи детей, которые дразнят: «рыжий-рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой». Терпи толстуху-воспитательницу, которая муштрует похлеще полковника в армии: «Не доел? Почему не доел?! Со стула не встанешь, пока не доешь!»       Затем терпи десятилетнюю нервотрепку в школе и бесконечные тренировки в студии. Больно? Терпи, иначе мышцы не растянутся. Высоко? Привыкнешь. Страшно? Ты особенный, что ли? Всем страшно.       Терпи Лурье и его «хавайся». Саша помнил, как сейчас: Лурье врывается в комнату в диком шухере, сгоняет его, раздетого, с дивана и швыряет джинсы в лицо. «Жена позвонила, вернется с девочками через полчаса. Санька, давай, одевайся в темпе! Сворачиваемся! В ванну не ходи, там баба Зина стирку затеяла. Еще подумает чего!..»       Вот так, со спермой в заднице и обидой на душе, резво собираешь раскиданные по комнате вещи. И все это, чтобы в дверях, когда, весь в мыле, хочешь одного — поскорее уйти, столкнуться с Таней и ее погодками.       — Здравствуй, Саша. Снова брал у Левочки дополнительные уроки?..       — Здравствуйте, Татьяна Викторовна. — И до того мерзко от сложившейся ситуации и самого себя, что хоть плачь. — Да. Брал.       Зато бабушка наконец успокоится — внук пристроенный, остепененный, «нормальный». Каково ей было таскаться с ним по врачам?.. Вряд ли она мечтала о таком. А чего ей стоили те переживания, когда он загремел с этим самым Лурье в КПЗ? Нет, она заслужила спокойную старость. Чтобы в ответ на вопрос «как дела?», она слышала «у меня все хорошо, бабуль», и ей не приходилось тянуться за корвалолом.       Кстати, где она? Место подле отца, где бабушка только что сидела, пустовало. За общим галдежом Саша не заметил ее исчезновения. Надо спросить отца — только как? Случай представился, когда объявили танцы. Первый «медляк» пришлось отдать Наде. Солист с гитарой наперевес забренчал песню «Клен». Гости, поснимав порядком запачканные салфетки, разбились на парочки и стали перетаптываться под «поросло тра-а-авой место на-а-аших встреч».       — Можешь хотя бы для вида смотреть иногда на меня? — шепнула Надя на ухо и украдкой дернула за волосы. — На кого засматриваемся? Рановато начал. Надоесть я тебе должна после медового месяца.       — Ты что, обещаю продержаться до ситцевой свадьбы! — сказал Саша и продолжил выискивать в толпе отца.       Едва прозвучали финальные аккорды, Саша сбыл Надю какому-то лощеному пиджаку и подошел к отцу.       — Чего тебе? — Отец явно с неохотой оторвался от общения с Инночкой, наматывающей локон на палец. Инночка беззвучно раскрыла напомаженный рот, мол, «отвали, хорош обламывать!», но Саше было не впервой. Наворкуются еще, голубки.       — Не знаешь, куда бабушка подевалась?       — Ушла по-английски. Не молодая уже вечерами кутить. А что такое? И без нее отлично гуляем.       — Это точно, — машинально ответил Саша, наблюдая, как Инночка пожирает глазами широкую спину отца. — Кстати, что ты про новый аттракцион говорил? У нас с Фэллом в планах пока ничего нет.       — А при чем тут Фельдман? Дальше надо двигаться.       — То есть?       — Женился — молодец, но это только полдела. Брал бы свою молодуху да делал бы с ней семейный номер.       — С каких пор тебя интересует моя карьера? Я же ушел из полета в иллюзионисты, в цирковой отстойник.       — И делаешь неплохие успехи. А про полет — за то я зла не держу. Хочешь ходить в иллюзионистах — валяй, если зритель на это идет.       — А то, что Надя — из кордебалета…       — И что? Тем лучше. Не под куполом же ей летать. А насчет творческой заявки даже не переживай! Видишь, у колонны стоит, это Виктор Капитонович — в репертуарном отделе работает. Ты, как с вод вернетесь, к нему подойди, он все знает. К весне будете со своим номером кататься!       — А как же Фэлл?! — возмутился Саша, — Как ты себе это представляешь?!       — Фельдман — мэтр, спору нет. Но рассуди сам. Ну, выстрелила у вас эта программа. Только это скорее последний триумф перед уходом на пенсию. Что нового он может предложить? Из того, что ты рассказывал — ничего. Любой цирковой должен чувствовать момент, когда время уйти на покой. Я же ушел — и он уйдет, жизнь на этом не кончается. Ладно, что это я тебя гружу? Обмозгуй все на отдыхе, а пока ступай к своей Наде, а то она без тебя там тоскует.       Грянули песню ВИА «Иверия» «О чем ты думаешь». Кавалеры возобновили охоту на немногочисленных девушек.       — Пригласи на танец маму! — Одернул Саша отца, уже направлявшегося в объятия к Инночке. — А то она сидит там за столом одна, тоскует.       Тень недовольства пробежала по отцовскому лицу, и он не спеша направился к столу за мамой. Инночка тыкала в Сашу пальцем и ребром ладони резала свою алебастровую шею — гений пантонимы!       Перспектива лишиться головы волновала Сашу меньше всего. Вот если его снова потащат на танцплощадку — это его добьет. Желая избежать этой участи, Саша с позором решил отсидеться в единственном относительно уединенном месте — в туалете. Захлопнул за собой дверь — но осатаневшие мелодии пробивались через хлипкую ДСП. Сполоснул лицо над узеньким умывальником и посмотрел на свое растерянное отражение.       Прилизанные с утра волосы бунтующими прядками выбились из хвоста и снова вились, несмотря на фиксацию лаком. Замазанные Надей веснушки проступили из-под слоя тональника и рассыпались по щекам. А глаза… Глаза красные. То ли от недосыпа, то ли от нервов.       Ну хоть бы трубку взял, зараза бесстыжая! Саша телефон оборвал, пытаясь дозвониться до Фэлла. Мало того, что сбежал без единого слова, так еще и на связь не выходил.       Саша до последнего надеялся, что Фэлл появится у ЗАГСа. Нет, он не грезил, как Фэлл выкрадет его, точно Зевс прекрасного Ганимеда, хватило бы свидетельского автографа в книге регистрации браков. Со школьной скамьи Саша поумнел — губу закатал.       Это с Лурье Саша жизнь расписывал: завтра я закончу школу, послезавтра поступлю в университет, а ты разведешься. Ты подашь на обмен, и через пару лет будем жить в отдельной квартире, а не в этой коммунальной жути! Твои дети будут иногда приходить к нам в гости, и мы будем брать их в походы. Я буду любить тебя и заботиться о тебе, а ты — обо мне. И будут у нас вечерние дискурсы и утренние ласки. И все будет хо-ро-шо!       Святая простота. Детская наивность!       Саше на пальцах объяснили, что его планы похлеще утопического социализма Томаса Мора. И что влюбляться — недопустимая роскошь. Дураков обменивать свои метры на комнату в коммуналке — нет, выпишешься — даже как первоочереднику новую дадут невесть когда, останешься в коммуналке — соседи изведут, а если стукачи — еще и донос напишут. Жена, когда узнает о тайной стороне (а она обязательно узнает: все бабы — настырные собственницы), детей не то что не доверит, видеться не даст — и все ее поддержат.       — Так что урываем счастье украдкой, Санька! — И щелк по лбу. — Как несуны на заводах — под полой и помаленьку. Счастье желанно, когда его мало.       Был ли Лурье прав?..       Саша устало потер лицо, но вспомнил, что то замазано тональником, и отдернул руки.       Дверь в уборную бесшумно открылась. К раковине танцующей походкой приблизился темноволосый паренек. Нос — на пол-лица, смородиновые глаза в обрамлении густого венчика ресниц, орлиные брови. Благо, что выщипаны в аккуратную форму, не сливающуюся на переносице в единый размах.       — Артур? — удивился Саша.       Артур так и не включил воду.       — Саша?! Сколько лет, сколько зим.       Бывают же в жизни совпадения. Вчерашний конкурент. Злополучная бифуркация, на чужую ветвь которой свернул Лурье.       — Ты как? — Артур, однако, вел себя как закадычный приятель, а не коварный разлучник.       — Женился только что, — выдавил из себя улыбку Саша. — Там в зале застолье. Видел, наверное.       — А, так это от вас столько шума. А я с Маратом по четвергам тут ужинаю. Оазис приличной кухни в этой гастрономической глуши. Как жизнь-то?       Пока Саша выдавал ответ вежливости, Артур невозмутимо его разглядывал, словно приценивался. Не зная зачем, Саша приосанился, расправил плечи. Даже подбородок слегка вздернул. И неожиданно для себя зарделся — как иначе объяснить этот приливший к щекам жар?!       Артур перебил его на рассказе о турецких гастролях:       — Страхуешься?..       — Что?       — Женитьба, — протянул Артур таким тоном, будто знал все на свете. — Ты же с Левкой был.       — Ничего я не страхуюсь!       — Мне-то не заливай. Я еще дураком тебя считал, что ты вдруг в циркачи подался…       — Не в циркачи, а в цирковые, — буркнул Саша.       — Какая разница, суть ты понял. А теперь я догнал: ты — чертов гений! Колесишь по всему Союзу, нигде дольше квартала не задерживаешься. Это ж какие возможности для отменной ебли! Меняешь хуи по десятку за год и никакого палева!       — Говори за себя! — огрызнулся Саша. — Это ты у нас КМС по прыжкам на доцентах!       — Вай-вай-вай! — Артур обнажил белый ряд зубов, который так и просил кулака. — Я, конечно, понимаю, что русская свадьба без драки — не свадьба, но давай хоть из туалета выйдем.       — Нужен ты мне больно. Вали к своему Марату, цацки дареные отрабатывай! — И Саша кивнул на болтавшиеся на запястье Артура часы с хронографом и выгравированной аббревиатурой IWС на циферблате.       — Нет, браток, ошибаешься, эта цацка на мои кровные куплена, в Дюссельдорфе! — Артур любовно погладил пальцем золоченый корпус. — Швейцария, не путай с нашим «Полетом». Пиджак — из шерсти Линкольнширских мериносов. Галстучек — Милан. Так что под вопросом, кто у кого тут отрабатывает. Я ведь тут так, проездом. Как с МГИМО выпустился, так атташе при нашем Минторге в ФРГ и работаю. В перерывах между гей-клубами — там этого добра завались. Профессионально занимаюсь международными сношениями. Смешно, правда?       — Нет, — соврал Саша, которому этот разговор был открыто неприятен, но и уйти сейчас же он не мог — это было бы полной капитуляцией. — Я охотнее поверю, что ты с директором комиссионки спишь. Как ты вообще в МГИМО попал?! Ты же по истории полный дуб был! У тебя со словом «Бородино» только хлеб ассоциировался!       — Как заповедал наш великий вождь: «нужно учиться, учиться и еще раз учиться!» А еще нужнее родиться армянином. Пусть и по матери. Хоп! — поменял национальность в паспорте, хоп! — прошел по нацквоте вне конкурса, хоп! — записался в секцию тенниса, обзавелся связями, и хоп! — сидишь красивый в Кёльне и попиваешь баварское!       — Знаю я, какими ты там связями обзавелся! — Артура спасало только присутствие рядом поддатого гостя, справлявшего нужду в писсуар, уперевшись головой в кафельную стену.       — Мы в общественном месте, попрошу не выражаться! Как говорил Лев Николаевич?.. — Артур пощелкал пальцами. — А, вспомнил: «Чтобы прыгнуть выше, приседай пониже». Афоризмы Лев Николаевич выдавал, конечно, мое почтение! Мне будет их не хватать.       — Почему? — насторожился Саша.       — А ты не в курсе? Уже как два месяца на Новодевичьем прописался. Сам в шоке. Да, он болел, но до последнего держался огурцом. Хотел в очередной раз навестить по старой памяти, а мне открывает мерзкая старуха! «Этот скопытился, так новых нелегкая несет!» — говорит. — «Развели пидоров — только пол перемывай за вами!» Из принципа ей шампанское-брют зажал — старая дура! Эй, жених, чего побледнел весь?       — А? — Саша не знал, сколько он провел в оцепенении от услышанного. — Да-да, виделись летом, он еще этим заболеванием болел…       — Не «этим», а СПИДом! — Артур не обращал внимания на пугливо озиравшегося на них мужичонку с утиноподобным лицом. — Темнота! Даже ваша отсталая пресса об этом пописывает. Да ты не унывай, все там будем! Считай, что это напоминание, что наш век краток. А, значит, что-о-о-о?       — Что? — с нескрываемым раздражением Саша сложил руки на груди.       — Значит, что прожить эту жизнь надо максимально ярко. Как голливудский фильм, понимаешь?       — В Голливуде не снимают фильмов категории ХХХ. — Саша бросил взгляд на дорогущие часы Артура. — Слушай, тебе не пора? Маратик не заревнует?       — Да хоть и заревнует, другого найду! — Пожал плечом Артур и, воровато оглянувшись — туалет ненадолго опустел, вполголоса добавил. — Слушай, раз такое дело, может мы напоследок того…       И плутливыми глазенками на туалетную кабинку кажет.       — Не понял юмора. — Хотя Саша обо всем прекрасно догадался и направился было к выходу, но Артур преградил собой путь.       — А я не шучу. Я же вижу, тебе это нужно. Да и девке услугу окажу: разогрею женишка перед брачной ночью.       Саша отшатнулся. Артур покачал головой и распахнул полу пиджака.       — Если ты об этом, то у меня все стерильно, как в аптеке! — И засветил блистеры с импортными презервативами. — Я достаточно осторожен, чтоб ебаться в гондоне.       — Ты достаточно двинутый, чтоб ебаться и загреметь! — Попробовал отшутиться Саша, но воротник рубашки давил сильнее обычного. — На загнивающем Западе уже не ебется?       — Ебется, — Артур перешел на несвойственный ему серьезный тон. — Да не так. Нет этого чувства риска, табу, подросткового смущения. Нет ощущения убогого таинства. За этой экзотикой я езжу сюда.       Артур медленно подходил, Саша пятился. Пятился, пока не уперся в дверцу кабинки.       — Но с тобой — это джекпот! — Саша подпустил Артура вплотную к себе. — Твое лицо так и просит: «выеби меня». А тебя все не ебут. Обидно, правда?       Шею защекотало возбужденное дыхание. Шею поцеловали. Раз. Два. Три. Обслюнявили мочку уха. Мазнули губами по напряженной щеке. И вот уже накрыли поцелуем губы. Внутри — пустота. Механические движения языком. Попытки перестать думать хоть секунду. Напрасно. Мысли хаотично плясали в голове: «приятно» и «мерзко» боролись друг с другом за ведущую роль.       Саша неохотно повернулся спиной, позволяя Артуру открыть дверцу кабинки. Послышался звук смачного харчка. Саша знал наперед, что сейчас произойдет. Знал, что ему дадут желанное и запретное, как знал и то, что его используют, точно тарелку в ресторане. Опустошат, оставят валяться грязным, и после беглого мытья он снова «к услугам» очередного «едока».       Чужая ладонь потянулась к паху, но Саша не ослабил пряжку ремня. Дегустация не состоялась.       Саша посмотрел на Артура, поверженного на треснувшую под ним сидушку унитаза. Извергая из себя вперемешку русские и армянские ругательства, Артур зажимал миланским галстуком расквашенный дверцей кабинки нос. Саше хватило ума не марать собственные руки.       Ну, попортил лицо отечественной дипломатии. С кем не бывает. И потом, Артур сам упал. Кафель скользкий, дело житейское.       Как ни в чем не бывало, Саша вернулся за свадебный стол. Так ему казалось. Никто не заметил его почти получасового отсутствия. Так ему казалось. А еще ему казалось, что какофония их сигналящего кортежа, как и проспект Мира, по которому они ехали к гостинице «Космос», никогда не кончатся. Но это еще цветочки. Когда они с Надей наконец вышли из салона «чайки», по толпе провожатых прошелся шепоток.       — В чем дело? — не выдержав, обратился Саша к приблудившемуся Стручковскому.       — Да ерунда, — с притворным спокойствием ответил Стручковский. — Кукла с капота куда-то пропала.       Действительно, место на капоте «чайки», где красовалось это убогое пластмассовое изделие, пустовало.       — Чего тогда все так себя ведут? — не унимался Саша.       — Пропала и пропала, — пожал плечами Стручковский и поспешил сесть назад в салон.       — Нет, Андрей Вольфович, вы темните. Обычно вы в каждой бочке затычка. А ну, говорите, что собирались сказать!       — Саша, прежде всего попрошу вас не принимать это на свой счет. Это просто дурацкая примета. Приметы же не руководящие решения партии, они же ни к чему не обязывают.       — Да говорите уже!       — Пропажа куклы — это к разводу.       Надя, месившая сапожками снежную коричневую кашу, деланно рассмеялась:       — Да это производители кукол слух пустили, чтоб по нескольку сразу покупали.       Но было уже поздно. У Саши сдали нервы.       — Знали б вы, как вы все мне надоели! Со своими букетами-банкетами-приметами! Это МОЯ СВАДЬБА! Не твоя, папа, не твоя, Надь, а МОЯ!       — Саша, — Отец сзади попробовал одернуть его за рукав. Зря, ох как зря…       — Что, скажешь, что я тварь неблагодарная? Что я вот какой-сякой — ему и кортеж за пятьдесят рублей в час, ему и ресторан злачный, где номенклатура жрет, ему и гостиница «Космос»… Только я не просил об этом. И всех этих людей я тоже не звал! Я звал одного. И он не приехал. Если кто-то скажет хоть слово — я уйду. И кутите дальше без меня. У вас отлично получается.       Наверное, гостиница «Космос» еще никогда не встречала такой молчаливой процессии.

66

      Древесная пыль витала в воздухе. Гирша знал, что дышать ею вредно, но один ее запах успокаивал нервы. А еще методичность. Взять деревянный брусок — напилить из него циркулярной пилой цилиндрики — зажать цилиндрик в столярных тисках на верстаке — просверлить дрелью в поперечном сечении сквозное отверстие — отшлифовать наждачкой края. На веревку факира нужно, минимум, тридцать таких цилиндриков. Значит, тридцать циклов. Уйма времени. Но ничего. Времени у него — вагон. И даже больше — на фирменный поезд «Кама» наберется.       Брак, если и случался, то редко. Дерево — оно лучше людей. Оно предсказуемо. Если испортилось, то вини свои кривые руки и больше ничего.       Смеркалось, через каких-то шесть часов наступит девяностый год, запалят в потолок хлопушки и бутылки шампанского, а Гирша, как схимник, торчал в гараже и точил деревяшки. Хорошо, никто не видит!       Зато к новой разнарядке у него будет новехонькая веревка факира. Хоть какой-то реквизит на случай одиночных выступлений. Теперь он ожидал чего угодно…       Интересно, в какой момент он все испортил? Может, когда разбил витрину? Или когда огрел Сашу веником? Или тогда, в Измире, когда стоял соляным столбом, точно его на месте покарали за Содомский грех?       «Лучше бы ты никогда не появлялся на пороге моего номера…»       Готовые деревянные цилиндрики один за другим скользили по рыболовной леске, точно прожитые года. Мало. Сейчас сделает еще пятерку, потом наживит на конец лески металлический кружок, оплетет для маскировки шторным шнурком — и застывающая в воздухе веревка готова! К утру управится. Возвращаться в необитаемую квартиру, чтоб под бой курантов чокаться с телевизором, не было никаких сил.       «Сил у него нет! — передразнил внутренний голос. — Так и признайся, тебе просто страшно!»       — Да пошел ты! — вслух выругался Гирша, и в этот самый момент в ворота гаража постучались. Гирша не торопился. Вдруг, алкаш какой? Но неизвестный постучал громче.       Гирша приоткрыл ворота на безопасную дистанцию, и в образовавшуюся щель просунулся знакомый длинный нос. Остальной голове не давали пролезть уши.       — Чижик, это судьба! — заключил Миша спустя несколько минут унизительных оправданий, почему он, Гирша, не давал о себе знать с момента приезда. — Меня еще Наташка, понимаешь, посылает в гараж, с соленьями не рассчитала, а тут ты нарисовался! Это судьба, а с судьбой не спорят! Слазаем в яму — и айда к нам за стол!       — Нет, Миш, без меня. У меня самая работа пошла, не хочу на полпути бросать.       Миша посмотрел на верстак, потом с видом обеспокоенного врача на Гиршино лицо:       — Ты совсем сдурел? Новый год, нормальные люди празднуют, а ты тут жуком-древоточцем заделался?!       — Может человек хотеть побыть один? Ты за соленьями шел? Иди. Я вам только все веселье испорчу.       После безуспешных попыток дознаться подробностей душевной драмы, Миша изрек свое коронное:       — Так-так-так, тут без ста грамм не разобраться!..       Через час они уже стихийно справляли Новый год. Компания подобралась скромная, но сплоченная: Гирша, Миша в застиранной майке и прохудившихся кальсонах, а в кружке света, отбрасываемом кухонным абажуром — раздербаненная банка солений и пару бутылок «Столичной», купленных втридорога у барыги. Как комплексный обед — ни добавить, ни убавить.       После первой стопки обсуждали падение Берлинской стены. Постановили: сломанную стену — восстановить, а Горбачеву нос — сломать.       После второй перекинулись на события внутренней политики. Обсудили падение Ельцина с моста. Постановили, что мост был недостаточно высоко, а дно Москвы-реки — недостаточно глубоко.       После третьей пошли вопросы личного характера.       — Вот ты жалуешься, что бобылем живешь! — сказал Миша, хотя Гирша даже не думал жаловаться. — Ну, есть у меня Наташка, и чего? Житья мне не дает! Рубля не дает! Получку до копейки пересчитывает! Мне! Взрослому мужику пустые бутылки приходится клянчить! Чтоб на чекушку заработать! Одиноко ему…       — Зато тебе есть, с кем засыпать и просыпаться вместе.       Телевизор транслировал новогодний концерт: раньше это было просто скучно смотреть, теперь еще и противно — перестроечная деградация шла полным ходом. Но вот посреди творящейся вакханалии из полуголых девиц и Леонтьева пробился голос Эдиты Пьехи:       «Едешь и глядишь на лица       И в трамвае, и в метро.       Очень хочется влюбиться,       Как тогда давным-давно».       Гирша опрокинул в себя пятую стопку. В груди неприятно заныло.       — Я с ним так и не поговорил! — Вырвалось само собой. — Я должен был объяснить!.. Что мне понравилось. Что я хочу еще раз…       — Эх, раз, да ещё раз, да ещё много, много, много, много раз! — фальшиво затянул Миша, болтая выпивку в стакане. Вряд ли он расслышал Гиршу дословно. — А что мешает?.. Иди, скажи.       — Да чего уж? — Гирша ткнулся лбом в бессильно сжатый кулак. — Он женился позавчера.       А безжалостная Пьеха добивала сладким чарующим голосом:       «Ничего, то что время проходит,       Ничего, все должно получиться,       Ничего, каждый счастье находит,       Ничего, нужно только стремиться».       — Тогда забудь! — Миша обхватил Гиршу за затылок и притянул к себе. — Баб полно. Новую н-найдешь.       — Нет, не найду! — В глазах подозрительно защипало. Мишу словно заволокло пеленой. — У нас даже этот был…       — Секс? — шепотом уточнил Миша.       — Поцелуй, дубина!       «И удачи, и невзгоды       В дом приходят иногда,       Разделить с тобою кто-то       Должен их, поверь, всегда…»       Контрольный в голову.       — Я больше не могу… один. Он мне нужен.       — Нужнее меня?!       — Это другое. — Гирша слабо попытался отпихнуть Мишу рукой. — Ты не поймешь.       — Тих-тих-тих! — забормотал Миша. — Че это не пойму? Моя рева-корова, хочешь, я тебя поц-целую?       Гирша был не в том состоянии, чтобы отказывать. Опрокинув стакан, Миша вцепился Гирше в губы и не выпускал, насколько хватило пахнувшего перегаром дыхания. Все равно что с пылесосом поцеловался.       — Нет, это не то, — вздохнул Гирша, когда у него появилась такая возможность.       — Что «не то»? — Кажется, Миша стал перманентно трезветь.       — Проехали! — поспешил замять тему Гирша, мельком бросив взгляд на часы. — Уже одиннадцать… Тебя ждут, еще успеешь к Нов…       — Наташка меня все равно убьет! — перебил Миша и махнул рукой. — Гулять так гулять! Наливай!       Гирша не брался судить, когда марафон на выносливость закончился. Но то ли второго, то ли третьего января Наташа ворвалась в квартиру с воплями «тебе на смену, сволочь!», надавала смачных тумаков обоим и реквизировала тело Миши. Ох, и нелегкий же был забег…       Голова раскалывалась, никакой цитрамон не спасал. Язык противно лип к нёбу, а глаза то и дело слезились.       Гирша семенил по узенькой протоптанной тропке, перекинув через плечо веревку, и боролся с желанием нырнуть в ближайший сугроб. Снег валил с такой силой, что дворники не успевали расчищать центральные улицы, что уж говорить о территории гаражного кооператива. А вот и сугроб. Пухленький, белоснежный, без следа собачьей ссанины. Чем не мягкая перина?.. Упасть и заснуть.       «А весной расцвести подснежником!» — Гирша качнул головой, отгоняя соблазн, и ускорил шаг.       Когда он добрался до квартиры, то весь взмок. Свитер полетел на батарею, брюки — туда же, а веревку Гирша уволок в спальню.       Остались мелочи: сменить готовую оплетку от шторного шнура, сделав ее самостоятельно кордоновыми нитками. Так цилиндрики спрячутся более надежно. А уж если подкрасить в нужных местах — от настоящей не отличить!..       Гирша взвесил в руках веревку и завязал на одном конце узел для проверки. Поднял резко затвердевшую веревку узлом вверх. И тотчас пожалел, что вообще принес ее в квартиру.       Веревка качнулась в дрогнувших руках, и узел каким-то непостижимым образом зацепился за хрустальную подвеску люстры. И, вместо того, чтобы взять стул и аккуратно отцепить их друг от друга, Гирша дернул со всей дури.       Кто закреплял эту люстру?! Василий Сергеевич?! Пахорукий. Только и был мастак в бумажках ковыряться, а у самого руки из жопы.       Уши заложило от грохота и звона. Лампочки потухли по всей квартире.       Штрум застала Гиршу, когда он, полуголый, стоял на коленях посреди выпавшего хрустального снега и дрожащими пальцами ослаблял узел на веревке. Что бедняга могла подумать?..       — Я вызываю бригаду, — объявила Штрум, раскрошив каблуком кусочек хрусталя.       Гирша не сказал ни слова против.