Маг и я

61

      — Знаешь, чего мне стоит держать себя в форме?! Я над едой дышу и толстею. Если поужинаю — сразу блевать иду. На боках мгновенно оседает. И после этого! После всех лишений, он еще смотрит так, будто… не знаю. Одолжение мне делает! На меня все мужики слюни пускают! А он!       — Не проканало. Печально. — Надя стряхнула пепел с сигареты в чашку. Кажется, то был Настин чай.       — Проканало?! Ничего, Надюх, не попутала? Он мне так-то, правда, нравится! Обидно, если импотент. Но чтоб у мужика и на меня не встало?! Я никогда с такой скоростью не брилась! Чуть не навернулась в душе, пока ногу задирала.       Саша застал интимный разговор как раз, когда вернулся из магазина. В одной руке качалась авоська с грязной картошкой, в другой — сизая курица с тощими лапами. Или, как ее в шутку называли, синяя птица счастья.       Девчонки сидели на кроватях, как на скамейках в парке. Между кроватями слились друг с другом тумбочки, теперь служившие столом. На «столе» красовался «ужин». Меню не баловало: тошнотик-Галя цедила кефир, Глаша с Катей грызли чищенную морковку, Надя ковыряла серую размазню, похожую на овсянку. Красавица-Настя болтала чашку с пеплом: как еще Наде на голову не вылила? А Инночка просто ныла и питалась воздухом.       Нашли время для чаепитий. Саша надеялся, что Надя посмотрит за его тренировкой ложной сдачи из середины колоды. На пару бы поломали головы над трюком с левитацией! Тем, где Копперфильд витает над Большим каньоном. Увы, пока что у Саши получалось витать только в облаках.       — Ромео, мне сигаретки и конфетки урвал? — воскликнула Надя, когда Саша аккуратно повесил пальто на крючок, криво прибитый к стене.       — Урвал. — Саша достал из кармана пальто маленький пакетик с рачками и пачку сигарет. Положил перед Надей на тумбочку.— Ужин в награду Джульетта собирается готовить?       — Са-а-а-аш, ну так хорошо сидим, — Надя обвела бабсовет рукой. — Давай ты сегодня поголодаешь с нами за компашку? А завтра я как штык!       Саша поджал губы:        — Ладно. Сам курицу поставлю…       — Ты только ее одну не оставляй! — Инночка стащила кусочек морковки с тарелки и угрюмо захрустела им. — Свистнут! Кабанчика нового в холле встретила. Плотненький такой. Наверняка жрет много. Такие не постыдятся, с плиты сопрут.       — Инесса Вадимовна! — шутливо всплеснула руками Надя.       — А что Инесса Вадимовна?! Я накануне Нового года пельменей налепила и на кухонное окно выставила. На минутку вышла! На минутку, веришь?! Вернулась — нет моих пельменей.       — Так ветром сдуло, с окна-то! — Погладила Инночку по коленке Надя. — Прям как импотента твоего.       — А кто у вас импотент-то? — спросил Саша с деланным равнодушием. Круг подозреваемых был невелик. Тем более, заносчивая Инночкина мордашка выдавала склонность к рецидиву. Если чему жизнь и научила Сашу, так это тому, что худшие опасения сбываются чаще всего.       — Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Сашок, шел бы ты на кухню! — Инночка указала морковкой на дверь. — Я хочу поныть среди нас, девочек. Какие все плохие, а я — лапушка.       — Лапушка-лапушка, а я голодный! — проворчав, Саша подхватил продукты и побрел на кухню. Может быть, неведение — не такой уж плохой вариант? И потом, раз Надя предпочла его девочкам, то он хотя бы приготовит себе нормальной еды.       — К слову, зажатый он весь какой-то. Какой дурак не порадуется, когда его трогают за член?!       На этой фразе Саша плотно прикрыл дверь.       «Ну, смотря как трогаешь», — подумал он про себя. Надя порой так наскакивала, будто скотину валила, а не прелюдию затевала. Когда он наконец решился сказать, что необязательно тискать с таким усердием и силой, и она поумерила пыл — стало гораздо лучше. И проще. Сейчас в принципе стало проще. Надя больше не смотрела с немым осуждением, будто он — двоечник, заваливающий один и тот же тест снова и снова. Только с поддержкой. Дурочка. Как будто его можно переделать. С другой стороны, у Нади столько энтузиазма и рвения. Вдруг переделает?.. С нее станется.       На кухне уединиться тоже не получилось — там вовсю хозяйничал Стручковский. Тем не менее Саша был рад этой встрече. Стручковский уже почистил лук и морковь и теперь вовсю натирал их на мелкой терке.       — Андрей Вольфович, добрый вечер. Куховарите?       — Приходится, — вместо приветствия проворчал Стручковский. — У меня нет заботливой жены, чтобы за мной ухаживала.       — Гирша Натанович больше не готовит? — удивился Саша и вывалил из авоськи всю картошку в раковину.       — Вашего деспота в магазин не отправишь — воплей на всю гостиницу будет, курить — с боем выгнал на балкон. Какое готовить?!       — Да ладно. Распределение обязанностей, Андрей Вольфович. Плохой из вас дрессировщик. Мне он картошку с колбасой жарил и стирал по понедельникам.       — Если у вас такая семейная идиллия была, чего разбежались? — Саша с опаской посмотрел на Стручковского — кто его разберет, шутит он или нет? Вроде в лицо не смеется, уже хорошо. Но и тянуть с ответом нельзя — давай, Саша, отшутись, ты можешь!       — Как сейчас модно писать в ЗАГСах: «не сошлись характерами!» — пожал плечами Саша. — Ему же хуже. Без меня он — бытовой инвалид. Приползет, куда денется. А я еще подумаю, принимать ли его!       — Вы там поторопитесь с мировой, а то неровен час у нас аттракцион развалится! — И Стручковский постучал три раза по деревянной лопатке и троекратно плюнул через левое плечо. Все-таки суеверия этих цирковых неистребимы.       — Вы что, толкаете меня стать двоеженцем? Мне Нади «во» как хватает. Если серьезно, пока нет идей. Но я работаю над этим.       — Да уж пожалуйста. Кстати, насчет идей. Чем вашу благоверную потчевать будете?       — Эм, да отварю целиком эту бедняжку, — Саша явил Стручковскому уже выпотрошенную сизоватую тушку, — На полнедели растянуть можно. Из бульона суп сварганю.       — И это все? — поднял кустистые брови Стручковский. — Диву даюсь, что она в вас нашла. Так. Предлагаю нам с вами объединить усилия. Побалуем Вашу суженую чем-то поинтереснее вареной курятины. Айн момент, достаньте еще пару яиц и ставьте курицу жариться, чтоб до корочки, а я до номера — у меня немного селедочки завалялось.       — А можно поточнее, что вы затеяли?       — Сообразим форшмак. Ну как форшмак — в Одессе за такой форшмак вам начистят рыло, у советских атеистов нет ничего святого. Но здесь простительно — готовим из подручных материалов! Учитесь, пока Стручковский жив!       В довесок поклянчив по номерам мясорубку и панировочные сухари, провернув лук, кусочки сельди и жареной курицы, замешав это дело с тертой вареной картошкой и сливками и вываляв получившуюся бурду в панировочных сухарях, Саша и Стручковский караулили порожденный кулинарным соавторством шедевр у дверцы духовки.       — А мы неплохо сработались! — Стручковский похлопал жилистой ладонью Сашу по плечу. — Для первого раза все так замешать на глаз не каждый сможет. Раскрываетесь с неожиданной стороны, юноша. Гирша Натанович потерял редкого стряпчего!       — Да ладно вам!       — Давайте только без лишних скромностей, Саша. Учитесь принимать чужую похвалу. Тем более, что ваш маэстро не больно вас этим балует.       — Почему?! — Саша машинально насторожился. Сейчас будут ругать его маэстро. Потакать этому он не собирался! — Гирша Натанович меру знает, когда похвалить, когда поругать. Временами он отмечает… положительные моменты.       Дряблые губы Стручковского расплылись в сочувственной улыбке:       — Мальчик, бедный мой мальчик, да он же вами манипулирует! Дергает вас, как марионетку за невидимые нити, держит вас в подвешенном состоянии, как Буратино на гвозде, а вы и рады.       — Ну, знаете… — хотел было возмутиться Саша, как вдруг в голове что-то щелкнуло. — Невидимые нити, говорите?       — Ну, да? — с выражением недоумения на лице ответил Стручковский, — Я рад, что вы-таки прозрели.       — Кто говорил сейчас обо мне? — Мысль опережала язык, и приходилось думать в слух. — Нити, ну конечно, как я раньше не догадался!       — Саша, кончайте говорить загадками!       — Наоборот, благодаря вам я нашел разгадку! — Саша даже хлопнул себя по ляжкам от возбуждения, — Один толстый трос можно же разделить на много-много прочных нитей. Только правильно распределить вес — и они выдержат ту же нагрузку! Эврика! Я понял, как он летает!       — Простите нашего брата, мы — народ темный, но он — это кто?       — Как? Неужели я вам не рассказывал? — И Саша, насколько мог, вкратце поведал Стручковскому о почти мифическом Дэвиде Копперфильде и его «полетах во сне и наяву» над Большим Каньоном.       Стручковский утомленно потер себя по груди, опустившись на табурет:       — Саша, а почему вы с этим на уши Гирше Натановичу не присядете? Он, увы, все же ваш наставник. Вроде как даже иллюзионист!       В другой ситуации Саша непременно бы призвал к ответу за этот эксцесс «холодной войны» между ковёрным и иллюзионистом. Да только сам отвечать был не готов. Стручковский ведь резонный вопрос задал. Только поди на него непосвященному ответь! Нельзя же сказать: «я на него взглянуть боюсь, а вы присесть предлагаете» или «он меня теперь на дух не переносит, неужели перемен не видите?!» Тут, как говорят в народе, «без ста грамм не разберешься». А Стручковский — сердечник, ему пить вредно. Да и Саше, как оказалось, тоже! Он больше никому не расскажет: Надя и то в его тайне была лишней.       Саша так надеялся, что, женившись, избежит всего этого. Ведь что, как не женитьба, сделает его нормальным человеком в глазах окружающих?.. В его глазах. Надежды не оправдались. Фэлл не стал делать вид, что ничего не произошло. Наоборот. Цеплялся, брюзжал, унижал и смотрел таким взглядом, что по спине пот катился. Сложно его в этом винить. Мог просто по роже съездить. Отец бы точно съездил, а потом отрекся, навсегда выставив за дверь. Фэлл хоть не гнал открыто. Пока.       Стручковский, не получив ответов, распахнул духовку. Прихватив полотенцем противень, вытащил его на свет. По кухне тут же поплыл божественный запах. Саша нетерпеливо подался вперед.       — Чего ждете? Несите тарелки! — объявил Стручковский.       Набив живот двумя порциями, Саша уронил:       — Вы же не от щедроты душевной так разошлись, Андрей Вольфович?       — Какой прозорливый молодой человек, — улыбнулся Стручковский. — У меня разыгрался ревматизм, скриплю как старик Розенбом. Сам ползаю, а давление скачет — страшно одному. Близится четверг, а это, ну сами понимаете…       — Баня? — устало произнес Саша.       — Да. Составите мне компанию?       Как будто у Саши оставался выбор. А когда взял третью порцию форшмака — еще дымящегося с золотистой корочкой, то пути назад не было. За такой рецепт Стручковский мог ангажировать его хоть на месяц. Правда, в таком виде курица, вместо половины недели, улетела менее чем за день.

62

      «Дубовых веников нет» — первым делом встречала табличка у кассы. Как и березовых.       — Ладно, давайте хоть еловый! — смирился Гирша.       Колоться будет, зато можно подышать хвоей.       Не сказать чтобы Гирша был фанатом бань. Особенно публичных. Публичная баня — ну это же оксюморон! Баня — место интимное, в крайнем случае семейное. Нудистские пляжи у буржуев и то честнее. Там люди, испорченные индивидуализмом, осознанно показывают пренебрежение общественной морали. А тут не первой свежести мужчины в порядке вещей выставляют себя на всеобщее обозрение, как уцененный товар на витрине. Цели встретиться со Стручковским как таковой не было. Да, Гирша приволок себя сюда аккурат в четверг, но, если они разминутся, он нисколько не расстроится. А нет, вот и Стручковский, сморщенный сухофрукт. Но что это рядом за фрукт свежий? Нет, быть не может!       — Саша?!       — Ма… Гирша Натанович? — раскрыл рот Саша, запахивая на бедрах затертое полотенце. Поправил же себя, гад! — Когда это вы снизошли до публичных бань?!       — Как сказано в одном фильме: «человек никогда не должен отрываться от коллектива». Вот — наверстываю, — Гирша сложил руки на груди. — Андрей Вольфович, а вы разве не меня с собой звали?       Стручковский, деловито ковыряющийся в шкафчике, повесил на грудь веревочку с мылом и взял тазик под мышку. Правильно, пусть готовится к утоплению — в этом же тазике.       — Вы, вроде как, отказали мне, Гирша Натанович? Вы ж не красавица-выпускница, чтоб я за вами бегал, уговаривал: вот я и нашел себе спутника менее строптивого.       — Ну спасибо! — буркнул Саша. — То есть я был запасным вариантом?!       — А ты как думал? Главная красавица-выпускница тут я! — оскалился Гирша.       — Я хотя бы за форшмак продался! А вы?       — Андрей Вольфович! — возмутился Гирша. — А где мой форшмак?!       — Там же, где мои котлеты и стирка по понедельникам, — припечатал Стручковский, — В цирке та же дедовщина. И дед в нашем коллективе может быть только один.       — А кто мне говорил, что я через четыре года яичный налог перестану платить?!       — Вот когда стукнет вам пятьдесят, тогда и приходите. А пока вы в моих глазах та же молодежь. Чего стоите? Раздевайтесь. Догоняйте! — И Стручковский пошаркал в сланцах в сторону душевых.       Гирша фыркнул. Старик это специально подстроил, столкнув его и Сашу лбами? Или просто случайность? Впрочем, к лучшему. Гирша так давно не видел Сашу вне репетиций и представлений… Прислонившись спиной к шкафчику, Гирша посмотрел на Сашу долгим взглядом. Саша, вопреки ожиданиям, не поспешил за Стручковским. Сев на скамейку, положил себе на колени дубовый веник и начал перебирать сухие листочки.       — А мне на кассе сказали, что нет, — Гирша кивком указал на веник.       — Я купил не сегодня. Стручковский еще в понедельник предупредил, что покупать надо в начале недели, а то разбирают. Отдать вам мой?       — Мне и еловый сойдет.       — Ну смотрите. — Саша дернул плечом. — А то отдам. Я не фанат бани.       — Как и я.       — А чего пришли тогда?       — Отмыться.       — Душ для слабаков?       — Отмыться, а не помыться.       — Где нагрешить-то успели, Гирша Натанович?       Гирша задумался, но быстро нашелся:       — На исповедь разводишь?       — Да чего разводить, и так все понятно! — И Саша постучал пальцем по шее у уха. На что-то намекает? Гирша нахмурился и дернул дверцу шкафчика. Убрал волосы в сторону. Зеркало отразило темное пятнышко под ухом. Как разглядел-то, паршивец?! Гирша его не замечал, хотя умывался и брился каждое утро!       — Это не твое дело. — отрезал Гирша и расстегнул манжеты рубашки.       — Не мое, — согласился Саша. — Всегда удивлялся, это ж как кусать надо, чтобы засос поставить? Пиранья!       — У меня кожа тонкая. Легко поставить.       — Что ж, верю на слово, — с отсутствующим видом бросил Саша. Гирша был готов биться об заклад, что равнодушие это — деланное. Глаза выдавали. Звучит красивее, чем на самом деле. Да и нижнее веко чуть-чуть подрагивало.       — Что, даже не поинтересуешься, кто?!       — Когда ваша личная жизнь меня касалась?       — Значит так мы заговорили?! — у Гирши на языке вертелось несколько хлестких идиоматических выражений, но Сашу спасло присутствие десятка полураздетых мужиков.       — Гирша Натанович, нас вроде сюда расслабиться привели, культурно провести досуг. Пойдемте. Не будем расстраивать Андрея Вольфовича.       Ну не будем, так не будем.       В облачении древних греков они пошлепали в помывочную, очень отдаленно напоминавшую античные термы.       Стручковский, миротворец недоделанный, дожидался их на каменной лавочке у кранов. Посвятив их в банный церемониал, послал Сашу наполнять бадью (ой, простите, шайку!) разбавленной до комнатной температуры водой.       — Я понимаю, что для вас это сложно, но будьте помягче с парнишкой, — украдкой присел на уши Стручковский. — Парнишка-голова. Пока вместе стряпали, он мне такого наговорил…       Чем больше нахваливал Сашу Стручковский, тем сильнее Гирша желал сделать ровно обратное. Что это с ним? Творческая зависть? Личные счеты? Процесс очищения явно не ладился. Тем не менее, первым, что Гирша спросил у вернувшегося с шайкой Саши, было:       — А ты у нас, оказывается, гений инженерной мысли? Из вторых рук только информацию получаю. Ну, чем порадуешь?       — Рано радовать пока! — А сам заулыбался, как отличница за первой партой. — Так, черновые наброски. Я долго думал, как этот Копперфильд ухитряется левитировать без всякого там «черного кабинета». Помните, в том видео, над Большим каньоном?       — Не имел удовольствия, — процедил Гирша.       — Я что, вам одному его не показал? — Как Гирше хотелось съездить по этой невозмутимой физиономии! — Ну, суть вы уловили. В общем, есть один вариант. Легкая портативная лебедка на пульте управления. Двигающаяся вдоль двух осей. Вместо толстых тросов — пучки тончайших нитей. Я пообщался с местным инспектором манежа — говорит, потенциал есть.       — Прям так и сказал? — едва скрывая раздражение, спросил Гирша.       — Только бы сделать техзадание, выйти на предприятие да сделать опытный образец — если подналечь, можно за год в эксплуатацию принять! — И ведет себя как ни в чем ни бывало!       Ничего, Гирша живо собьет с Саши эту спесь.       — «Подналечь?» — Гирша даже не скрывал злой иронии в голосе. — Спустись с небес на землю, Копперфильдик мамкин. Ты еле текущий аттракцион тянешь, еще и молодую семью на себя взваливаешь. Научись брать ношу по плечу для начала.       А то удобно устроился: живет себе припеваючи, пока Гирша места себе не находит! Пусть знает: Гирша не желает ничего слушать, пока не состоится тот самый разговор. Разговор, о котором они условились в Измире. Такой вот ультиматум. Может, хоть теперь в этой рыжей башке что-то прояснится? Скверный способ достучаться. Но других просто не осталось!       — Повторюсь — далась вам моя личная жизнь? Каждый тащит свою ношу сам. А за аттракцион напрасно дрожите: чтоб вы знали, я шары Баодинга из рук не выпускаю! И вообще, я один думаю, как его обновить! Перестройка, ничего не стоит на месте, а вы и рады одну программу годами катать…       — Брейк! — разбил рукой их воображаемую схватку Стручковский. — Вы что тут устроили?! Вроде добрых товарищей в баню попариться звал, а пришли две кошелки на лавочке собачиться! Будто не в бане, а в поликлинике со старушенциями сижу! Хотите лишить меня последней отдушины?!       И погнал их обоих, как возмутителей спокойствия, в парную.       Духота, полутьма и присутствие поблизости еще двух невольных свидетелей немного остудило головы. Разоблачившись донага, расселись на застеленные полотенцами пологи и обмахивались вениками, как султаны опахалами. Но банное перемирие длилось недолго. Когда спиртовой столбик на настенном термометре дополз до отметки в семьдесят градусов, налитые кровью, как отварные раки, мужички выкатились из парной. На отметке в семьдесят пять сдался Стручковский.       — Сердце подсказывает, что мне пора на выход. — Зная Стручковского, это была не фигура речи. — А вы тут не дурите без меня! Не засиживайтесь…       — Наконец-то! — Саша накрыл бедренным полотенцем верхний дощатый полог и растянулся во весь скромный рост, подставив тусклой лампе лоснящийся, точно натертый маслом зад. Дубовый листок прилип к ляжке, придав открывшейся красоте легкий деревенский оттенок.       Саша лежал, уткнув лицо в локоть, и будто нарочито не смотрел в сторону Гирши. Дремал, ага, конечно.       Сколько Гирша ни пытался расслабиться: не елозить на пологе — не получилось. И не надо, жесткие доски ни в чем не виноваты!.. Блядский листик. Убрать его, что ли, раз так глаза мозолит?..       После безуспешных потуг расслабиться Гирша решил первым взять слово.       — Хорошо сидим, — Боже, как нелепо звучало, но все равно лучше, чем ничего!       — Угу, — Поганец все еще притворялся дремлющим.       — Хор-р-рошо! — Гирша перенял нелепую эстафету, хотя изможденное печным жаром тело уже просилось на свежий воздух. Сколько там… Восемьдесят пять? Лучше б не видел. Настоящее пекло. Где-то глубоко в голове начинала стучаться боль. И Гирша терпел эти мучения ради… чего? Ради того, чтобы сидеть, набравши в рот воды, с руками по швам, когда до желаемого рукой подать! Наверное, так и выглядел атеистический ад.       — Дурацкая затея, на самом деле, — выпалил Гирша.       — М-м-м?       Саша разомкнул веки. Весь разомлел, глаза осоловели, будто спьяну. Будто — потому что пьяный Саша был способен на что-то большее, Гирша в этом убедился.       — В баню эту тащиться, — объяснился Гирша. — Суррогат это, а не баня. В деревне — другое дело. Жарко — открыл заглушку, холодно — задвижку у топки. А тут… зря только веники брали.       — Почему зря? — вздохнул Саша. — Можете меня попарить. Что добру пропадать?       Гирше захотелось прочистить уши. Вот так спокойно просить о таком?! После всего? Уверовал в собственную неприкосновенность?!       Но, сам от себя не ожидая, Гирша встал, взял дубовый веник (пожалел сопляка) и начал вполсилы прохаживаться по Сашиной спине, бесстыжему заду и ногам. Веснушки яркими крапинками усыпали все тело. На левой ягодице живой провокацией темнела родинка. Или это с веника нападало? Гирша с нажимом провел веником по заду. Не исчезла.       Терпкий запах дубовых листьев щекотал нос и немного успокаивал. Тем более, пусть и в извращенной форме, инициативу проявлял Гирша. Саша лежал ни жив ни мертв — не препятствовал. Значит ли это, что Гирша делал ему приятно?.. Наверное. Хотя мог бы и промычать или как-нибудь знак подать, что ли. Вид раскрасневшегося, в мелкий дубовый листочек тела невольно поднимал настроение. Если бы только настроение…       Что ж. Диагноз Инна поставила неверный. Никаких прелюдий не понадобилось: в голове словно щелкнуло, и возбуждение захватило тело, быстро приливая к члену. Как это работало?!       Ну не зад же возбуждал, в самом деле? Хотя хороший зад. Упругий, кругленький, с легким светлым пушком — он так и напрашивался на укус. Ямочки эти на пояснице, в которых скопился пот… В теплом свете лампы Сашина кожа отливала карамельным блеском. Карамельный петушок, вкус детства. Насадить бы на палочку и сосать взахлеб… Стоп! Хорош, Гирша, только петушков тебе еще не хватало! Никаких птичьих метафор!       Спасало, что Сашу разморило: он так и лежал, уткнувшись лбом в локоть. Вот если кто зайдет, будет весело. Так, надо срочно себя отвлечь. Пустым трепом, чем угодно.       — Ты это… карты не забросил?       — С чего бы? — буркнул Саша, не поднимая головы. — Так, тренирую ту базу, что есть. Контроль верхней карты, подснятие там, инджог…       — Не хочешь… обновить базу? — Звучало, как крик о помощи.       — Зачем? Вдруг не потяну? — Такой юный, а уже злопамятный! — Ношу по плечу же брать надо.       — Хорош уже, — Гирша шлепнул по ляжкам чуть сильнее дозволенного, но Саша — ничего, молчком, только задом чуть дернулся. — Мои слова только не перевирай, а? Эта твоя затея с лебедкой… она, гх-м, неплоха. У меня в Главке есть знающий человечек, обсужу с ним. Но это ближе к праздникам, как закончится разнарядка, там будет передышка и…       В накаленном воздухе повисла тишина, нарушаемая влажным шлепаньем дубовых листьев.       — Вы хотели сказать, свадьба? — будничным тоном закончил Саша. — Кстати, раз вам по пути, как будете в Москве, уточните в профкоме по поводу путевок? Наде хочется, чтоб корпус был не совсем… старперским. В идеале, если б номер с двуспальной кроватью попался.       У Гирши даже голова прошла. Заболело в другой части тела. Заболело до тряски в руках, до того, что руки эти замахнулись веником и хлестнули со всей силы по беззащитному заду.       — Ай, маэстро, вы чего?! — подскочил Саша, светя поджавшимися причиндалами.       — Того!!! — И Гирша для острастки снова замахнулся веником, двинувшись навстречу. Саша вжался в стену. — «Наде хочется то, Наде хочется сё…» Перехочется! Будет кудахтать — в Ключи покатите пустые щи хлебать! Что вылупился — непонятно объясняю?       — Дайте. Мне. Мое. Полотенце. — Саша взглянул исподлобья, как на врага народа, ноздри раздул так, что туда поезд заедет.       — Милости просим, чужого не носим! — Гирша шагнул в сторону, и Саша, озираясь, схватил забытое на пологе полотенце и был таков.       Гирша с презрением отбросил веник в угол парной. Рухнув на опустевший полог, уронил голову в ладони. Уставился куда-то в стену. О, градусник. Сто пять градусов. Вот это уже настоящий ад. А он еще дровишек до кучи подкинул. Да…       Разменять пятый десяток, объездить иллюзионистом полмира и ни черта не разбираться в людях! Вкладывать в них время, опыт, душу, и в глаза не видеть, что они тобой пользуются-пользуются-пользуются… Ладно, Тери — прожженная мещанка, с ней все ясно. Выплакано и пропито. Но что Саша! Пусть хоть неделю сидеть не сможет, паршивец — Гирше было гораздо больнее.       Дрочер-недоросток! Педераст продажный! Глиномес!!!       В гостиницу Гирша вечером не вернулся. Столько боли и отчаяния уместить под силу только куполу цирка.