Маг и я

52

      Вечерело, и товарищи отдыхающие ловили последние минуты солнечных ванн на прогулочной палубе «Латвии». Воришка-бриз разгуливал по палубе, норовя «обшманать» какую-нибудь незадачливую женщину на предмет шляпки или, если это мужчина, урвать свежий номер газеты. Зависшие в воздухе, будто подвешенные за нитки, чайки просили, нет, требовали у праздно отдыхающих хлеба. Что до зрелищ — зрелище не заставило себя долго ждать.       Постукивая тросточкой по палубе, точно надиктовывая морзянку, гордо семенил Стручковский. Рядом с ним на тонком поводочке чинно, по-королевски вышагивал гусь Гузя. Впереди этой торжественной процессии шествовал Саша. Находчиво заменив мегафон свернутой в конус газетой, он декламировал:       — Товарищи! Не проходите мимо! Нерадивый почтальон спутал почту. Троюродная тетя послала этому несчастному письмо с подарком. Помогите найти конверт. Поговаривают, что тетушка в качестве подарка выслала контрамарку на представление, последняя достанется угадавшему! Будем вас ждать по второму заходу в Стамбул! У нас не Римский Колизей, но зато поновее, посовременнее!       Так Саша обкатывал номер, родившийся еще в Москве, во время одной из «общественных нагрузок». Пять склеенных из цветной бумаги конвертов — вот и весь реквизит [1]. Из пяти — лишь один с заветной контрамаркой. В остальных — буклеты «Интуриста».       Механика была проста: зритель выбирал понравившийся конверт, Саша отдавал его Гузе, а тот уже вручал зрителю. Но сколько бы зрители ни выбирали, конверт с контрамаркой оставался неуловим. В конце номера Саша вскрывал оставшийся конверт и вручал приз случайному счастливчику.       Номер шел на ура — «и все равно чего-то не хватает» — думал Саша. Думал-думал и придумал. Что если поиск заветного конверта обыграть как известную едва ли не каждому жителю союза охоту за дефицитом?       Кто-то сказал: «жизнь — лучший сценарист». Вот и тут Саша подписывал конверты не раз услышанными в очереди «только посмотреть», «отложить», «в порядке поощрения» и наконец «от Ивана Ивановича». Банальная раздача контрамарок превратилась в, пусть и шуточный, поход за дефицитным товаром.       «Только посмотреть» — выбрал рубаха-парень с аршин ростом — явно ударник производства.        — Всем вам только посмотреть, потом пощупать, потом примерить, а как замуж брать, ой, платить — вас и след простыл! — перекрикивал аплодисменты Саша.        Ох, если бы можно было биться об заклад со зрителями — он бы заработал за вечер больше, чем за все гастроли!.. И вчерашний Саша, безусловно, так бы и поступил. Но Саша сегодняшний робел и озирался. Чья это лысина выглядывает из-за номера «Известий»?..       Саша подошел к лежащему на шезлонге и спросил:       — Не хотите ли принять участие в розыгрыше, Яков Валентинович?       — Раскрыли на сорок пятой минуте! Теряю форму! — Яков Валентинович отложил газету и надвинул на лоб зеркальные очки-капли. Очень интересный выпуск, наверное.       — Мы же на круизном лайнере, тут положено расслабляться!       — С вашим братом попробуй расслабиться… — Яков Валентинович сдобрил сказанное глотком лимонада из вспотевшего на жаре стакана, после чего вытер намокшие усы.       Яков Валентинович был всего-навсего скромным работником госбезопасности. Но это для труппы, для всего остального мира он был заместителем председателя Одесского горисполкома.       — Будь проще! — лез с непрошеной житейской мудростью Стручковский. — Принимай это как заботу. Помнишь, нам зачитывали правила пребывания советских граждан за рубежом? Ну вот, случись чего, он тебе их напомнит.       Саша прекрасно обошелся бы без этого «напоминания». Недавнее интимное общение с правоохранительными органами отбило всякую охоту любезничать с этим типом. Не спасали ни лимонно-желтое поло, ни до комичного короткие спортивные шорты, ни добродушные тон и улыбка. Все Сашино существо призывало держаться подальше от этого человека, но воспитание велело сохранить лицо.       — Так поучаствуете? — выдавил из себя Саша. — Последний тираж. Осталось три конверта. Вам чего: «взять», «только посмотреть» или «отложить»? Выбирайте, что душа прикажет.       — Только посмотреть, — усмехнулся Яков Валентинович (если его, конечно, в действительности так звали), принял в руки протянутый Гузей конверт и достал из него буклет «Интуриста». — Эх, не фартит мне сегодня. Ну да ничего, я и так вдоволь на ваши представления насмотрюсь. Жду с нетерпением!       Несмотря на объявшую палубу жару, по спине у Саши пробежали мурашки. Маэстро учил любить любого зрителя, но к такому зрителю Саша ничего, кроме опаски, не испытывал. Раздав остальные конверты и подарив последнюю контрамарку размалеванной девице в ярко-голубом парео, Саша разминулся со Стручковским и поспешил в носовую часть корабля. Как и ожидалось, там он застал Надю с товарками: те практически весь их недолгий круиз мутили воду в небольшом бассейне под открытым небом.       — Кончай на солнце жариться, не шашлык! — Надя на миг отвлеклась от утопления Глаши. — Айда к нам!       — Только плавки найду! — соврал Саша и поскорее ретировался. Бассейн вмещал пять раззадоренных кобылиц так же плохо, как крошечный Надин леопардовый купальник — его содержимое. Конечная цель Саши была не Надя. Стараясь не касаться раскаленных перил, он спустился по лестнице на палубу ниже. Как там говорят сыщики: преступник возвращается на место преступления? Вот и Фэлл был застигнут с поличным: в баре, одиноко склонившимся над столиком.       — Маэстро! Стоило мне отвернуться, а вы уже приплыли! — Саша возмущался еще на подходе.       — Может, тебя это удивит, но приплыву я синхронно с кораблем, — Фэлл распрямился и уставился на Сашу с видом глубоко оскорбленного человека. Вместо ожидаемого стакана с выпивкой на его столике лежала распахнутая книжица, в которой Саша узнал подаренный им же томик Асиз Несина.       «Турецкий сатирик… Чем не чтиво перед поездкой? — подумал он, оторвав от сердца десятку. Больно хотелось как-то отблагодарить Фэлла за свое спасение, только вот бюджет и время загоняли в узкие рамки. Фэлл принял подарок с деланной благодарностью, мол, «спасибо, когда-нибудь обязательно прочту». Потому Саша был удивлен вдвойне.       — Маэстро, вы дурного не подумайте… — Нелепая попытка оправдаться, но хоть что-то.       — Я и не думаю, я читаю, как видишь, — Фэлл не пошевелил и мускулом на лице. — Произвожу впечатление разностороннего человека?       Мимо молнией мелькнул официант, бросив на ходу «ваша Пина колада», и оставил на столике высоченный стакан с напитком, напоминавшим молочный коктейль.       Пригубив содержимое через трубочку, Фэлл непринужденно протянул напиток Саше:       — Будешь?       Нутро не подвело: на поверку оказался молочный коктейль, только с едва различимым градусом алкоголя. Напиток одновременно охлаждал и грел горло. Но не сильнее бабушкиной солодки. Еще чуть-чуть — и в пионерлагере можно давать.       — Нравится? Но-но, разошелся, мне оставь! — И Фэлл отвоевал стакан обратно, зашумев трубочкой.       Надо же. Не брезгует, а мог. Это после всего, что было. Пьет с Сашей из одного стакана, совсем как раньше. Это постоянство успокаивало и вместе с тем удручало. Будто бы для Фэлла ничего не произошло.       — И как вам? — Саша прервал казавшееся неловким молчание и кивнул на книгу.       — Знаешь, выше моих ожиданий! Смахивает на «Приключения Чиполлино», только для взрослых. Про людей написано. Дефицит, коррупция, цензура. Смешно о грустном. Думаю, тут нам никакой языковой барьер не помешает.       Фэлл извлек из нагрудного кармашка чековую книжицу с оттиском теплохода и, оторвав по перфорации один чек, подозвал официанта:       — Это за меня, и еще повторить этому молодому человеку.       — Зачем, такие деньги…       — Гуляй, пока гуляется, на берегу пояса затягивать будем.       Что на такое скажешь? Пришлось послушаться. Слабый градус и сладкий сироп словно были созданы для повышения настроения.       — Кстати, как контрамарки? Все раздал?       — Да, приняли на «ура».       — Хороший трюк с конвертами получился, даже завидую немного, — улыбнулся Фэлл. — Что ж нос повесил?       — Ничего я не повесил, — Саша машинально подосанился. — Так, просто…       — Просто что? — вздернул бровь Фэлл.       — Теперь не совсем то, как когда мы по союзу колесили. Вроде столько зрителей перевидал, а тут — один. Зато круглосуточный. Не привык я к такому «вниманию».       Морщины на переносице Фэлла на миг собрались в гармошку, но тут же разгладились:       — А-а-а, понял, о ком ты. Будь проще. Это обычный человек, пусть и с необычными возможностями. Ему, может, в радость с нами в загранку ехать: невыездному-то по должности.       — Я все это понимаю! — И кто опять за язык тянул! Саша снова клял себя. Снова — запоздало. У Фэлла уже был вид глубоко озабоченного человека.       — Это все еще из-за той истории, я прав? — вздохнул он.       Оставалось только кивнуть.       — Саш, — немного поозиравшись, Фэлл заговорил в полголоса, заложив книгу тоненькой брошюркой «Памятка туриста». — Тогда ты здорово натерпелся, я понимаю. Одно у тебя прошу: тут, за границей, не делай необдуманных поступков с далеко идущими последствиями…       — Вы за кого меня принимаете? — Саша жалел, что не выпил в баре чего покрепче. Тогда мысли стали бы менее ясней. Кто вообще сказал, что ясность мысли — это благо? — Чтоб я и по её дорожке пошел?! На это намек?!       — Ладно, хорош полыхать, остынь! — шикнул Фэлл. — Верю! Если под кожу лезу — не обессудь. Неведение — роскошь непозволительная. Жизнь научила.       Трубочка, как пылесос, всосала остатки коктейля.       — Не беспокойтесь. Прыжка Нуреева не будет.       Фэлл смерил Сашу долгим внимательным взглядом и снова зашуршал страницами книги.

53

      Когда на горизонте показались минареты Святой Софии, Надя, перегнувшись через парапет, протянула:       — Вы как хотите, а я, окромя представлений, из моря вылезать не буду.       Она сказала еще что-то: Саша не расслышал из-за протяжного гудка «Латвии». Теплоход не успел причалить, а их уже встречали. Оркестранты, разодетые под янычар в алые жупаны и смешные белые шапки с болтавшимися сзади шлыками, разменяли ружья и ятаганы на цимбалы и трубы. Советский гимн в их исполнении был даже узнаваем.       Дальше — ковровая дорожка, запруженная народом площадь, здоровенный транспарант «Добро пожаловать, Большой Советский цирк!», пространные речи официальных лиц. Приветствовали Перестройку, что-то говорили о совместных предприятиях, импорте-экспорте, инвестициях и прочих терминах из учебника экономики. Все это — на тридцатиградусной жаре.       Первый день пронесся маревом, не задержавшись в памяти. Тем же вечером видная даже из окна их номера белоснежная «Латвия» отдала швартовы, чтобы, погостив в Афинах, Неаполе и Мальте, вернуться двумя неделями спустя.       Весь второй день цирковые ездили на экскурсионном автобусе по узким улочкам Стамбула. Где они намотали кругов больше: по витой лестнице Галатской башни или по диковинным восточным базарам — сказать не решался никто.       Рыбный рынок Каракёй не входил в экскурсионную программу, но вид ломящихся от рыбы прилавков стер из памяти все виденные дворцы и мечети. Чего там только не было! Не потерявшие блеска в замерших, вечно изумленных глазах скумбрии, сардины, даже морской меч габаритов с хорошего борова и еще несчетное количество рыбин, названий которых Саша не знал. Когда рыбу видишь, дай бог, в баночке из-под шпротов, это было все равно что оказаться в «Подводной Одиссее» Ива Кусто.       Надю соблазнили неведомым блюдом «фиш-кебаб», оказавшимся бессовестно вкусным. Чуть не оставили там все суточные. Тут же нашлись те, кто экономии ради купил сырую рыбку — повторить шедевр в домашних условиях. Только совместными силами Якова Валентиновича и руководителя гастролей труппу выпроводили с рынка. Но за следующим переулком выскочил, как грабитель из западни, рынок фруктовый. Если Саша знал, что банан бывает желтого цвета, то о существовании инжира даже не подозревал. Потому накупил целый килограмм последнего — немолодой торговец так пел серенады своему товару, что голос разума сдался без боя перед восточной музыкой базара. Гордый своим «уловом», Саша принес котомку в номер, намыл до скрипа лиловые плоды, разрезал на дольки, обнажив зеленоватую мякоть, откусил… Что тут скажешь, если все уже ранее сказал Аркадий Райкин: «дюфсит, во рту тает, вкус… списыфический!» Благо, Ильяс, ухаживавший за животными, пообещал спасти партию, сварив пристойного вида варенье.       Но то еще полбеды. Тем же вечером в номерах синхронно включились электрические плитки: готовили фиш-кебаб по «собственному рецепту». И без того душный коридор захватило зловоние. От него не спасали даже закрытые двери. Саша несколько дней потом принюхивался к рукавам и манжетам рубашки: даже после стирки казалось, что от нее несет рыбой. Но если незрелый инжир и пропитавшийся запахом рыбы номер только подпортили настроение, то первая же неделя пребывания труппы в Стамбуле наглядно показала все прелести гастрольной жизни.       Фэлл не шутил, говоря, что они будут пахать как ломовые лошади. Позагорать на пляже, пропуская сквозь пальцы мелкий, точно соль, песочек? Нырять в лазурную волну, пуская ртом фонтанчики? Куда там! Два представления в день — и это не беря «народные дни» — среды, когда давали все три. Как бы ни был велик Дом спорта (а в него набивалось без малого четыре с половиной тысячи человек), работать приходилось в жуткой духоте. Южное солнце выжигало практически весь воздух, превращая каменный город в один большой тандыр — хоть гёзлеме на мостовой жарь. Кстати, гёзмеле эти один раз чуть не сорвали им выступление: девки сдуру съели пару накануне, и аккурат перед выходом те попросились на выход. С тех пор все постились перед выступлением не менее трех часов.       Надо ли говорить, что после выступления хотелось только одного — августовской мухой доползти до гостиничного номера, забиться туда, точно в щель, и впасть в спячку. А люди, ненормальные, все шли и несли турецкие лиры.       Да, можно было сказать, что шли на джигитов с их номером «Неуловимые мстители», но по воображаемой шкале «хлопометра» их аттракциону аплодировали не слабже. Остановился ли Фэлл на достигнутом? Нет. То он ввернет в начале «мой папа был турецкоподанный», то прокомментирует Сашино исчезновение в шкафу «хм, опять Шуры нет на рабочем месте. Шура совсем как демократия: вроде есть и вроде нет». Видимо, Асиз Несин в больших количествах вреден для здоровья. Переводчик давился, но переводил. В зале — хохот, в гардеробной — разбор полетов от руководителя гастролей, Харитона Захаровича.       — Вы что, хотите, чтоб меня импресарио с потрохами съел? — обливаясь потом, бубнил он. — В стране военный переворот был, и десяти лет не прошло, а вы такое выдаете. Где ваша политическая корректность?       — Я же не шутил, что Шура растворился, как убийцы тридцати шести рабочих на площади Таксим, — с невинным видом возражал Фэлл.       — Еще бы пошутили! — Харитон Захарович перешел на хриплый шепот. — Вы что, министр, посол, консул? Помните свое место!       Саша, к своему стыду, понятия не имел, что такое произошло на площади Таксим, но одно знал точно: правила пребывания советских граждан своей импровизацией Фэлл точно не нарушал. Кажется, Фэлл знал это тоже, оттого посмотрел на Харитона Захаровича уничтожающим взглядом. Недосмытый и подтекающий с век черный карандаш только усилил драматический эффект.       — Я-то понимаю свое место. Я развлекаю публику. Вы были на представлении, скажите, публика смеялась?       — Смеялась, только мне не до смеху, — отмахнулся Харитон Захарович, — Завязывайте с самодеятельностью, именем Ильича прошу!       Но нотации от Харитона Захаровича расстроили не так сильно, как-то, что Стамбул оказался последним местом в Турции, где стоит купаться. Дело было вовсе не в плакатах с перечеркнутым пловцом — будто их кто-то замечал. И даже не в пляжах, служившим местным гигантской пепельницей. Море — Мраморное море на поверку не отвечало своему благородному названию. Куда уместнее было бы переименовать его в Радужное: нефтяные переливы то тут, то там оживляли морской пейзаж.       — Нет, это не Рио-де-Жанейро! — Фэлл вытирал волосы полотенцем, хотя это потеряло всякий смысл: спустя полчаса-час снова намокнут, только уже от пота.       Кондиционер находился при смерти: из его потемневших жалюзи несло трупным запахом. Казалось, что в номере отеля было даже жарче, чем снаружи. Если Фэлл и пытался блюсти целомудрие, то жара взяла над ним верх, и даже в коридорах гостиницы он разгуливал только в шортах и майке. Получалось несколько комическое зрелище: загорелые, практически медного оттенка лицо и шея, а все ниже условной линии ворота рубашки — девственная белизна.       — Ничего, вот поедем в Измир, там и поплещете телеса в соленой водице! — сказал он после очередной «потогонки» — иначе представления Саша не называл.       — Как, а вы разве не хотите? — Саша лежал на узкой койке и лениво обмахивался журналом с кроссвордами, позаимствованным у Фэлла.       — Не-е-ет, — торопливо замахал руками, как юнга сигнальными флажками, Фэлл. — Я пас. Все-таки палящее солнце и большие водные пространства для меня — губительное сочетание.       — Вы серьезно? Приехать в Турцию, чтоб увидеть пляж разве что на обложке? — Саша потыкал пальцем в журнал, где раздетая до грани пристойности девушка зазывала в набегающую волну. — Отдохнете. Выровняете цвет. Вы заслужили.       — Выровнять цвет? Зачем? Я что тебе, фифа эта с обложки, формами щеголять? — Фэлл выдернул журнал из рук Саши.       — А форма у вас, надо сказать, отменная! Будто только вчера с трапеции слезли. Признайтесь, вы что-то подмешиваете в ваше боржоми?       Саша хотел сделать маэстро приятно. Ни к чему не обязывающий комплимент. Можно же сделать мужчине комплимент, не рискуя схлопотать по морде? Фэлл по морде бить не стал. Он же иллюзионист, чтоб его. Он действует тоньше. Посмотрит всего-навсего, да только как! Не взгляд, а казенный штамп «отказано».       — Ты, давай, это… без глупостей, — Фэлл выдерживал паузы, видимо, подбирая слова. — Нашел, чем восхищаться.       — А что в том плохого? Когда вам на параде-алле дарят цветы, вас это не смущает.       — Это другое. Там мне цветы дарят как артисту.       — Что, из моих рук цветов бы не приняли? — Саша зарекся не провоцировать Фэлла лишний раз, но не совладал с собой. Жара и влечение дурно влияли на мозги.       — Шел бы ты… грелки проверять! Не хватало еще на крайнем представлении опростоволоситься! — Фэлл попробовал отгородиться от Саши наушниками, но не тут-то было. Саша своими глазами видел, как бобины вращаются с черепашьей скоростью.       — Что, «верните музыку, без музыки тоска»? — не без злорадства Саша наблюдал, как Фэлл перематывает кассету. — Да у вас батарейка села. Дайте сюда, пока пленку не угробили.       — И что ты сделаешь? Чудо?       — Чуда не гарантирую, а от беготни по жаре до киоска на час-другой избавлю, — Саша извлек батарейку из плеера и прикусил ее в районе контакта. После чего вставил ее, уже помятую, назад. Нажал кнопку. Плеер «воскрес».       — Не благодарите, — Саша протянул в который раз спасенный плеер Фэллу.       — Спасибо, — проклятое воспитание и тут Фэллу не изменяло. — А ты все равно грелки проверь. Еще брюки залатать хорошо бы — в одном месте разошлись, увидишь. Я позанимаюсь часик и разучим ложный пересчет. А то опять скажешь, что я тебя ничему не учу.       Фэлл надел наушники и отошел в дальний конец номера. Оторвав от пола гирю, начал приседать и делать растяжки. Ободок от наушников как нельзя лучше убирал пряди со вспотевшего лба. Майка пропиталась потом в два счета, Фэлл снял ее, и вот тогда для Сашиных глаз настал настоящий пир. Саша не лукавил, когда упоминал трапецию. Все в фигуре Фэлла: плотно сбитый торс, плечи коромыслом, не руки, а переплетение мышц и жил — выдавало бывшего гимнаста. Если возраст где к нему и подкрался, то это было видно по посеревшей поросли на груди. А уж ниже…       — Я чем велел тебе заниматься?! — Саша так увлекся «пиршеством», что и не заметил, как обнаружил себя. — На мне что, карта нарисована?!       Саша резко свел ноги и развернулся на сто восемьдесят градусов. Фэлл было поупражнялся еще минут пять (какой час!), после чего, чертыхнувшись, сбежал в душевую. Что, не понравилось, когда раздевают глазами?..       — А на пляж я вас все-таки вытащу, — вместо колыбельной напел Саша, когда Фэлл уже погасил бра. — Не захотите плавать — зароем вас в песочек!       — Еще слово — и в песочек зарою тебя, да так, что никто не найдет, — проворчал под нос Фэлл, сделав вид, что спит. Фэлл со сном не дружил, потому последний не больно-то к нему спешил. Вот и сейчас Фэлл не спал — Саша легко раскусил его. По дыханию. Спящим, Фэлл дышал мерно, глубоко. Сейчас же дышал быстро, вполсилы. Симулянт.       Но раз этот притворщик так нагло решил его обмануть, то и Саша снимал с себя все обязательства и безнаказанно пялился. Пусть теперь в его распоряжении остались только лишь белеющий вихор на макушке да сбежавшая из-под покрывала спина. Жара явно мучила, Фэлл непрестанно ворочался, пока наконец не явил Саше руку и кусок бедра. Бледные, они светились в темноте, точно фосфорные. Саша наблюдал эту борьбу с туземным климатом, а внутри него самого кипела невидимая борьба иного рода.       Хорошо. Фэлл не гнал его прочь и даже не вручил дырявую ложку. Но что если это дружелюбие — только маска? И Фэлл до сих пор не вышвырнул его из гостиничного номера только из страха потерять «первого артиста второго плана»? Готов круглый день мириться с «опущенным» мальчишкой ради двадцати минут счастья на манеже?       Там-то чистая любовь, без сомнения. Манеж. Внутри — тринадцать метров крови, пота и слез. Снаружи — стремящиеся к бесконечности испуганные возгласы, улыбки, смех. А что такое один человек по сравнению с бесконечностью? Тем более такой…       Раньше Саша утешался беседами с маэстро. Долгие, уходящие далеко за полночь, они заводили их в самые нехоженые закоулки памяти. Теперь Саша был лишен и этого. Признание, не смотри, что вынужденное, вспугнуло Фэлла. Саша — опасность. Даже дикие звери обходят опасность стороной, а чем Фэлл хуже?       Самое грустное, что уже ничего не поправишь. Саша понимал свое бессилие. И ревновал. Как Фэлл любил манеж! То, как загорались его глаза еще в гардеробной, как он прислушивался к каждому вздоху зала, дожидаясь очереди за форгангом — такой любви Саша нигде не видел. Ни в книгах, ни в жизни.