Маг и я

42

      Любой цирковой, помытарствовав по просторам бескрайнего союза, нет-нет да скажет: «жизнь у нас полосатая». Стручковский развил эту мысль, добавив: «жизнь полосатая, что сало — то постимся, то жируем». Разнарядка в Тбилиси означала попадание в самый жир. Как выяснилось, в Грузии можно было достать все. И отвезти туда, где ничего нет.       Саша с недоумением наблюдал, как цирковые экономят на обедах, копя деньги перед визитом в советское Эльдорадо. Саша сторонился этого бума. Почти все, от мокасин до плеера, ему везли из поездок родители. Пресытившись забугорным добром, Саша не испытывал перед ним общего зуда. Зудело у него в другом месте и по другой причине. Но, когда Надя прослышала, что в Грузии табак растет чуть ли не в каждом огороде…       Тбилиси встретил их в разгаре весны: в глазах рябило от сиреневого буйства. Цвели глицинии. Они пышными кущами нависали над балкончиками, и все это великолепие держалось на ветхих фасадах доисторической кладки. Прямо как грудь комендантши Сулико, согласившейся за небольшое сладкое поощрение подселить Фэлла к Саше. Сказали Стручковскому, мол «так и так, иллюзионистам лучше непрерывно обмениваться опытом, не угодно ли вам съехать в номер попроще? Как компенсация — освобождение от каждодневных репетиций». Стручковский вошел в их положение, и… Фэлл съехал в Сашин номер, не обремененный удобствами в виде плиты, санузла и кондиционера.       — Пусть себе остается в номере для заслуженных, старый брюзга! — сказал Саша.       Фэлл окинул взором нехитрое убранство номера, состоявшее из трех кроватей, покосившихся тумбочек и ковра антикварной ценности.       — Ничего, я люблю минимализм! — Фэлл усмехнулся и спрятал чемодан под кровать. — Нечего былые заслуги вспоминать. Нужно стремиться к новым!..       Есть на свете карма или нет, но она положительно настигла Стручковского. Он проклял все сто тридцать пять ступенек, ведущих к вершине холма, где цирк громоздился, точно афинский акрополь с почтовых марок. Хотя Стручковский именовал холм не иначе как Голгофа.       — Поставить так цирк! Это ж надо так додуматься! Горцы! Вечно их в горы тянет! — мучимый одышкой, он какое-то время созерцал далекие горные гребни, причесывающие кудри облаков, и продолжал бесславное восхождение.       Потом Саша застукал немощного Стручковского, бойко снующим по Тбилисскому рынку, где прилавки ломились от молочки и оставшихся с прошлого сезона овощей и фруктов.       — Ноги у него больные, щас!       Благо, высоченная лестница не пугала зрителей: выступления даже в будние вечера проходили с аншлагом. Внимания было много, порой даже слишком. Один раз после парада-алле к ним подошел упитанного вида грузин в дорогом вельветовом пиджачке. В общем, блестящего вида, как и его лысина. Представился как "Гоги". Просто "Гоги". Но произнесено это "Гоги" было с такой интонацией, будто это княжеский титул. Явно не с одними комплиментами подошел. И верно: после долгого пожимания рук позвал на свадебный ужин сына:       — Приходите, гости дорогие, рады будем! Моя жена делает такие хинкали, язык проглотите!       Фэлл было начал отказываться под разными предлогами, но грузин затряс руками:       — Простите, вы меня неправильно поняли! Вечно в вас, русских, непереносимость к деньгам!       — К-хм, вообще-то я еврей! — Саша видел: этот разговор Фэллу неприятен.       — Вайме-е-е! — воскликнул грузин и хлопнул себя по ляжкам. — Тем более отказываюсь вас понимать!       — Мне за мою категорию платят достойно, — высоко держа подбородок, отвесил Фэлл и после короткой паузы добавил, — Чтоб еще за мздой охотиться. А теперь прошу извинить. Мы все устали после выступления.       Саше вспомнилось «Белое солнце пустыни». Еще б сказал: я мзду не беру. Мне за державу обидно!       — Но куда же вы! — чуть не взмолился грузин. — Ваша взяла, пусть это будет частным визитом, если вам так угодно!       Фэлл уклончиво кивнул.       — Правда пойдете? — спросил Саша после, не больно доверяя увиденному.       — Нет конечно, — фыркнул Фэлл. — Ишь, разбежался. Не сказал кто такой, чем занимается — тут что-то нечисто. Хватит. Я после Волгограда отмыться не могу.       — Ну, мы не на морском параде, чтоб все в белом…       — Я же сказал: не хочу!       Последнюю фразу Фэлл произнес на тон выше положенного. Расплата не заставила себя долго ждать.       — Чего это наша монстера буянит? — Надя повисла на руке пудовой гирей, — Вон какой красный. В открытый грунт просится?       — Рано прикапываешь, не дождешься, — огрызнулся Фэлл и поспешил вниз по лестнице, не озираясь.       Саша попробовал высвободить руку, но безуспешно:       — Твой язык тебя однажды под монастырь подведет! — буркнул он, вынужденный подстраиваться под неспешный Надин моцион.       — Меня, атеистку-то конченую? Ух, напугал! — хохотнула Надя. — Лучше скажи, что это за горный орел нашу монстеру попортил? Это ж с него он так.       — Переборщил с кавказским гостеприимством, — Сашу тяготила Надина назойливость. Надо бы переменить тему. И как можно скорее. — Ух ты, новые сережки! Тебе идет.       — Че, цацки мои наконец заприметил? С девкой одной махнулись. От тебя ведь не дождешься! — И тем не менее повертела головой, покрасовавшись.       — Ты и не просила… — Саша понял, что сменил тему наихудшим образом.       — Удобно устроился, не просит — так и не надо! На восьмое марта тремя гвоздиками откупился. Даже Ильичу больше дарят, а он мертвый и некрасивый.       — Хочешь, пойдем гулять завтра? Тут тьма блошиных рынков, поторгуемся…       — Что ты мне наторгуешь, дурина? — Надя сощурилась, будто лимон лизнула. — Куриного бога на цепочке?       — Какого такого бога?       — Камень есть такой. С дыркой. Как у тебя в голове! — Надя ткнула пальцем Саше в висок и повертела.       Наде удавалось то, что другим девушкам было не под силу. К ней никогда не останешься равнодушным. Вот и сейчас Надя всколыхнула в Саше бурю чувств — и не совсем приятных. Уязвленное самолюбие требовало сатисфакции. Даже если стрелять придется себе в ногу.       — А вот возьму и куплю! — Саша скрипнул зубами.       — На какие шиши, Шурик? — спросила Надя тоном бухгалтера в конце финансового года. — Или ты у меня Корейко с миллионом в чемодане?       Замечательно. Саша — дырявый камень. Да еще с дырявым карманом. Кому такое понравится? Тут Саша стал задавать вопросы уже себе. Что плохого в кавказском гостеприимстве? Разве уже и в гости сходить нельзя? Просто посидят, культурно выпьют. Да и в манипуляции попрактиковаться — какой шанс!       С этими словами Саша отправился на приступ Фэлла. Осада оказалась недолгой. Правда, победа вышла Пиррова. Условие сдачи: денег не принимать. Ни под каким предлогом!       Старый город или, как говорили местные, Дзвели, словно поддав грузинского вина, полз на карачках вверх по холму от петляющей зеленой змейкой Куры. Номер нужного дома можно было не искать: встречные прохожие, едва заслышав фамилию, давали исчерпывающий маршрут: «Две минуты идите прямо, потом поверните налево».       — Разве так можно? — кивала Надя в сторону Фэлла. — Идти на свадьбу с такой кислой рожей? Будто сам женится.       Да, Надя записалась третьей в их закрытый мужской клуб. Саша не мог понять, как так вышло.       — У тебя был опыт общения с кавказцами? А у меня был! — Вот и весь сказ.       Еще напялила на себя светлое платье с подплечниками и намеком на баску.       «Надя — и платье?» — подивился Саша. Наверняка одолжила на вечер у той же Инночки. Как и туфли на аршинном каблуке. Жутко неудобные туфли: через равные интервалы Надя догоняла Сашу, идущего быстрым шагом. То и дело рисковала застрять каблуком в древней брусчатке и расквасить о нее размалеванное лицо. Пришлось поддерживать за руку. От греха.       До места торжества добрались без происшествий. Уже банальная входная дверь говорила о достатке хозяина: вырезанные из дерева виноградные лозы сплетались, как живые, в дивный кружевной узор.       — Что-то мы на свадьбу и без подарка, — спохватился Саша, когда Фэлл уже нажал кнопку звонка. — Нехорошо!       — Разве непонятно? Мы и есть подарок! — буркнул Фэлл, в последний раз проверяя «заряженный» всевозможными шариками, платочками и бумажными цветами костюм.       Открыла дверь старушка. Очевидно, для нее они были непрошеными гостями, потому старушка застыла на пороге, но бумажный цветок из рук Фэлла сработал как пропуск. Их провели через парадную, где сквозь толстый слой пыли пробивалась былая роскошь: кованые ступеньки и перила, расписанные купидончиками и цветочными завитушками стены, лепнина на потолке. Никак бывшие хоромы какого-то местного князька, занятые князьком нынешним.       Застольный гомон слышался даже за закрытыми дверьми. Тот же форганг, отделяющий от рукоплещущей публики. Шаг вперед — и выступай.       — Час-полтора, и уходим! — сказал Фэлл, нехотя переступив порог.       Нос с непривычки обожгло запахом куркумы и сухого вина. В просторной с виду гостиной яблоку было негде упасть. Свадебный стол, раздувшийся от бесчисленных харчей, протаранил балконную дверь и заполз на территорию остекленной мансарды. За столом собралось население небольшой деревни. Фигурки молоденьких, дай бог, окончивших вуз, жениха и невесты терялись в шумной великовозрастной родне.       От стола со стороны жениха тут же отпочковался самоназначенный антрепренер.       — Ба! — Последовали неизбежные объятия, от которых Фэлл украдкой отряхнулся. — Специально для вас! Фокусник Фэлл собственной персоной. Гляди, Серго, а ты не верил!       — Помнится, мдзахали, ты нам Акопяна обещал? — выкрикнул со стороны невесты грузный усач, и весь стол затрясся от хохота.       — Акопян велик, но Союз еще больше. А раздваиваться он, увы, не умеет. Даже за деньги!       — Мне кажется, мы здесь лишние, — прошипел Фэлл и тут же дернул Сашу за рукав. — Довольно! Пошли!       Антрепренер встал у них на пути:       — Артисты, ТОВАРИСЧИ! Куда вы?       И шепотом добавил:       — Со стороны невесты почти вся родня — колхоз. Простота. Они не со зла.       Фэлл замер. Пользуясь заминкой, антрепренер прикрикнул:       — Садитесь, гости дорогие! Вас трое? Софико! Тащи табурет с кухни!       За столом, который едоки облепили, как осы краник лимонадника, мгновенно образовалось место. Саша все ждал, что Фэлл с ходу начнет творить чудеса, но тот никуда не торопился. Видимо, сравнение с Акопяном укололо его глубже, чем ожидалось. Одну Надю ничего не смущало: она накинулась на продуктовое изобилие. Зелень, фрукты, баранина, птица — казавшиеся невиданной щедростью новогодние заказы от Главка меркли на их фоне. По очереди попробовали блюда с неведомыми названиями: «чахохбили», «долма», «сациви». Их желудки не жалели: едва на тарелках появлялось место, хозяйка, приговаривая «вах, вкусно», подкладывала добавки. И хорошо: не заедай они усиленно бесконечные потоки вина, то были бы поголовно пьяны. Прикрывать бокал ладонью не имело смысла: все равно нальют. Третий бокал сделал невозможное: развязал Саше язык. Как гласило предание «Остапа понесло».       — Дорогие молодожены, — Саша говорил громко, иначе гомона пирующих было не перекричать, — сердечно поздравляю вас с бракосочетанием.       Все разом смолкли, отставив в сторону недопитые бокалы. Саша продолжил:       — Дорогие женщины! Брак — это прекрасно. Но еще прекрасней, когда ваш мужчина заранее знает, чего вы хотите! Представьте: останавливаетесь вы напротив обувного, а муж уже знает, какие туфли вы приглядели. Или такое невозможно? Если невеста позволит, поставим с вами один эксперимент. Все в рамках приличий, меня интересуют только карты.       Невеста, укутав лицо фатой, еле заметно кивнула. Жених мог сколько угодно метать глазами молнии. Без грома в них мало толку.       — Выберите вашу карту, только не показывайте ее мне! — Саша нагнулся через весь стол, едва не угодив полой пиджака в салат. Невеста вытащила карту, показала соседям и сунула ее лицом вниз в середину колоды, как Саша и просил. Карта не имела ни шанса затеряться в колоде — палец левой руки разорвал ее ровно над картой. Оставалось снять верхнюю часть — и все. Никакого волшебства. Всего лишь классический вольт Деана Муре. Но публика не любит, когда трюк дается без видимых усилий. Трюк, показанный без сучка, без задоринки, кажется рутиной, как запуск стиральной машины. Зато смотреть на чужие ошибки — милое дело! И Саша это помнил:       — Прошу не судить меня строго, — Саша уставился в пол, точно паж из «Золушки». — Я только учусь! Надеюсь, интуиция не изменила мне?       И снял верхнюю часть колоды над разрывом и развернул невесте лицевой стороной. Та покачала головой.       — Что же такое, — Саша впустил в свой голос волнение. — Маэстро уши мне оторвет! Ну а теперь?       Он показал невесте лицевую сторону второй половины колоды. Безрезультатно!       — Невеста, давайте оба постараемся! На кону моя магическая карьера! — и Саша сдвинул обе половинки колоды, выровнил ее и снял верхнюю образовавшуюся карту, — Скажите, что на этот раз я прав! Пожалуйста!       Невеста радостно захлопала в ладоши, потом аплодисменты подхватили и все присутствующие.       — Эксперимент прошел успешно! Я бы рад научить вашего жениха, но сам, как видите, в учениках хожу. Вот маэстро Фэлл покажет высший класс!       Фэлл разве что не подпрыгнул на месте. Посмотрел, как на предателя.       — Я, как могли убедиться, не Акопян, — окинул он холодным взглядом собравшихся, — но раз мой протеже уже отрекомендовал меня…       Саша раньше не видел этого трюка. Фэлл написал что-то на салфетке, после чего передал салфетку антрепренеру, строго наказав не раскрывать ее до конца трюка. Не затыкавшийся Серго, и тот замолчал, и теперь караулил каждое движение Фэлла. Напрасный труд: даже Сашин глаз не успевал за этими пальцами, раз за разом обыгрывающими разум. Притом Фэлл позволял щупать карты, по любому требованию перетасовывал колоду — и выдавал точный результат, как ЭВМ, только в тысячу раз быстрее.       Принято восхищаться руками музыканта, художника. Рукам иллюзиониста никто оды не поет. И очень зря. Казалось бы, в арсенале Фэлла всего два инструмента: навязывание и контроль. Но до чего ловко он ими пользовался! Не важно как, веером, отысканием по заданному номеру, тасовкой — эти руки подталкивали к единственно возможному выбору и более уже не выпускали его из виду. Искусство? Искусство! А как же Саше хотелось самому попасть под власть этих рук.       Навязывание и контроль — это не только про карты. Разве мы не навязываемся своей любви? Хоть чуть-чуть, самую малость? А навязавшись, подчиняем себе? Что, не поэтично звучит? Ну и пусть. Саша без раздумий вверил бы себя в эти руки. Терпел бы бесчисленные перетасовки и снятия. Пустяки, если он будет чувствовать их тепло. А еще надежность и опору, что он не минутная комбинация, что он…       — Генацвале, гость дорогой, ты объясни, а то я чего-то не понимаю. Что вы, евреи, так вцепились в этого Бендера? Только и разговоров, что о Миронове, и этом, как его… Юрском. Ну признай, лучше Бендера, чем Гомиашвили, не играл никто! — Саша и не заметил, как застольная беседа эволюционировала до национального вопроса. Серго, на правах финансового источника торжества, вошел в тесный контакт с Фэллом, уперев свою волосатую ручищу ему в плечо.       — Не хочу обидеть вашего брата по крови, — Фэлл смахнул непрошеную руку. — Но рассудите сами. Кто такой этот Бендер? Вечный мытарь без родни, без корней. Подходит ли такая роль грузину?       — Твоя правда, — сквозь пьяный кумар сказал Серго. — что с вас, евреев, взять. Вам тут одним в союзе угла не выделили.       — Биробиджан? — вставил старичок со стороны невесты.       — Да нет там евреев! Все, кто не дурак, уже в Израиле давно.       Серго обращался не к Фэллу, но это не имело значения. Опять знакомые красные пятна на лице. Быть буре.       — Выбирайте слова, товарищ. Лично я себя дураком не считаю. И по «теплым» углам ныкаться мне не надо. Потому как я — советский человек до мозга костей.       — Но-но, потише, тут не съезд речи толкать, — пытался одернуть его антрепренер.       — Постой, — оттолкнул его Серго. — Мне послышалось, или этот… — Нечленораздельное грузинское слово. — Сказал, что мы тут «ныкаемся». Если у нас, не в России вашей, есть чего на стол накрыть — то мы воруем, так получается?!       В ход пошла известная для обитателей Кавказа жестикуляция:       — Советский он, говорит. Да твой Союз сегодня есть — завтра преставится.       — Вашими трудами, наверное, — съязвил Фэлл. — В магазинах шаром покати, а у вас от жратвы стол ломится. На какие шиши такие разносолы? Налоги-то хоть платите?!       Тут-то и пригодился Надин опыт общения с кавказцами. Иначе дом пришлось бы покидать с боями и саднящим арьергардом.       Призрачные надежды добыть для Нади чертовы сережки сыпались на глазах. Спасибо, что не помяли.       Надя нагнала уже на улице. В руках она несла какой-то пакет. Саша из любопытства заглянул внутрь, но там оказался только сверток из других пакетов.       — Прости, что так вышло, — бросил Саша через плечо. — Надеялся: буду стараться — мне что перепадет. А не вот так — несолонохлебавши.       — Как это не хлебавши? — Надя прижалась к нему — и Саше пришлось замедлить шаг. Продолжала полушепотом: — Хотя монстера сегодня, конечно, выдала. Монстера с нравом борщевика.       — Надь, завязывай, — Саше хотелось надеть пакет с Пугачевой Наде на голову. Глядишь, красивее будет.       — Ой, ну прости, вы, артисты, что кульки. Чуть нажмешь — вас порвет. А я, между прочим, вам, придуркам, гонорар выбила.       — И где он?.. Или наш гонорар в том, что не отхватили?       — И в самом деле придурок! Да вот же, — и Надя потрясла перед ним пакетом.       Только тут до Саши дошло.       — То-то, — хмыкнула Надя. — По ходу мы гуляли на свадьбе целлофанового короля. Даже лучше, что натурой отдали. Твой цепляться не станет. Он же просил только денег не брать? А этих красавцев у нас расхватают по семь рублей штука! Знаешь, эти твои шабашки — денежная тема. Может, еще к кому успеем в гости наведаться? Без монстеры, конечно. Она деньги одним видом отталкивает.       Саша отделался обязанием «подумать», а сам смотрел вслед Фэллу, спускавшемуся наперегонки с собственной тенью по крутой улочке к Куре.

43

      Вечером урок в манипуляции не состоялся. Фэлл был не в духе. «Не в духе» означало «лежал на кровати в мавзолейной позе и слушал плеер». Надел «банан» на уши — и зови — не дозовешься. Дослушает кассету до конца, заново щелкнет кнопкой — и по новой. Что ж, Саша не терял это время даром, оттачивая отдельные трюки: инджог, фальшивый съем — на одних вольтах далеко не уедешь. А Фэлл… Уж лучше такая мелотерапия, чем очередной срыв и запой.       Но срыв все равно случился. Сорвав с головы «банан», Фэлл отшвырнул плеер в сторону и стал маниакально шарить в карманах куртки, точно отравленный в поисках антидота.       — Что стряслось, маэстро? — Саша отложил карты в сторону. Отпускать Фэлла в таком состоянии ему совершенно не хотелось.       — Да сигареты… не видел нигде?       Саша пожал плечами.       — Надя поди тащит. С… сорока, — и, не найдя искомого, Фэлл занырнул в тумбочку. Достал из нее карандаш, вставил в отверстие бобины и бешено ее закрутил. Перемотав пленку, снова включил плеер. Ненадолго.       — Да провались ты… — Фэлл наверняка расколотил бы кассету на пластмассовую пыль, но Саша поспешил изъять ее и плеер из трясущихся рук. — В ГДР ведь покупал. Дожили. Музыки нет, сигарет тоже нет.       Саша не слушал. Вернее, слушал, как что-то дребезжит внутри кассеты при тряске.       — Тряси-не тряси, ума не прибавится. Что ты лезешь, куда не просят…       — Дайте мне нож, пожалуйста.       — Окончательно доломать хочешь? — Фэлл брюзжал, но все же откопал на дне ящика перочинный ножик.       Саша не ответил. Нож — скверная замена отвертке, но хоть что-то. Закрученные винтики поддавались туго. Наконец, откинув половинку корпуса, Саша достал пленочку, прикрывавшую бобины.       — Куда ты, дубина… — рыпнулся Фэлл.       — Тсс, не мешайте! — Саша в шутку дернул рукой с ножиком: «посторонись». Чудный бы вышел образ для Шуры Балаганова. Катушки, как он и думал, гуляли из стороны в сторону. Согнув пленку в нескольких местах, Саша прижал ей катушки и вернул на место снятую половинку корпуса. Вставил кассету в плеер и, надев наушники, щелкнул кнопкой. Из наушников донеслось минорное бренчание гитары:       «Не верь разлукам, старина, их круг —       Лишь сон, ей-Богу.       Придут другие времена, мой друг,       Ты верь в дорогу…»       — Не знал, что вы поклонник бардовской песни, — хмыкнул Саша.       — Я всякое слушаю, — Фэлл нервно барабанил пальцами по изголовью кровати. — Наслушался, доволен? А теперь отдавай-ка, — Фэлл вытянул руку и поспешно забрал технику, будто там хранился не Визбор, а какая-то буржуазная запрещенка.       — Спасибо, — снизошел чуть погодя, когда уже готовился ко сну. — Где так наловчился?       — Мне родители похожий притаранили, было на чем поучиться. Неплохой выход: им недосуг было возиться со мной, я возился с их подарками.       — Что-то ты давно не заговаривал о родителях, — как бы невзначай обронил Фэлл, замешкавшись перед умывальником при выборе зубной щетки: их отличала только степень «кудрявости», причем Фэлла явно выигрывала. Чтобы Фэлл и лез в его, Сашину, жизнь? Если только шутки ради. Саша и ответил в похожей манере:       — Все ровно: мать за неимением любовника отдала себя преподаванию, а отец хочет мне голову открутить. Вот уже год играем с ним в испорченный телефон, только с его стороны микрофон не работает совсем. А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!       Фэлл сплюнул в раковину, промокнув лицо застиранным серым полотенцем:       — Чего ты так, я ж серьезно спросил. В первый раз вижу, чтоб из опилок — и не хвалился старшими.       — Рад бы, да хотелку отбили. Лишний раз лучше не вякать. Только спрос с такого выше будет. Династийный, да еще с московской пропиской — везение непозволительное.       — Ну, меня можешь не бояться. Я всех унижаю одинаково. Так что валяй, рассказывай. Все равно сон не идет.       Фэлл стянул спортивные штаны, оставшись в одной майке и безразмерных трусах, но наготой упругих икр отсвечивал недолго. Юркнул под одеяло, как шелкопряд в свой кокон. Улегся, выставив одну голову. Саша ему что, сказку сейчас рассказывать будет?       — Ну, раз даете карт-бланш, начну издалека. Повстречайся вам моя бабушка — уж она бы вам так живо все расписала… Как бабушка любит говорить, династия наша проклюнулась еще до исторического материализма. На мелочь не разменивались, начали сразу со слонов. Революцию слоны, увы, не приняли: перемерли с голоду, а оставшуюся в живых слониху сдали в зоопарк. Прадед — человек лихой, ударился в другую крайность: подобрал у камчатских китобоев тройку сивучей — и понеслась. Бабушка переняла уже готовый аттракцион, «Веселый вояж» назывался. С ним и исколесила полмира. А вот отец даже трогать их брезговал. Аллергия — говорила бабушка, но вряд ли сама в это верила. В общем, отец в полетчики ускакал и брата за собой потянул… Хм, выходит, я со своими фокусами не такая уж аномалия.       — Мой отец-дружбист валил сосны в тайге, а я грелками белю штаны и знаю с полтинник видов навязывания карты. Не говори мне об аномалиях.       — Пятьдесят способов? Научите хотя бы десяти!       — Сейчас? Не-а, завтра-завтра. Утро вечера мудренее, — Фэлл явно не хотел покидать теплый кокон. — Я уже настроился на сон и расстраиваться не собираюсь.       — Я настолько скучно рассказываю?       — Напротив. Про морских львов я всегда слушать готов. Они мне симпатичны. У нас даже хобби общее.       — Лежание?       — А ты догадливый, — Фэлл поворочался на матрасе, как будто от этого тот мог стать мягче.       — Так, на чем я остановился? Отец ушел в гимнастику, бабушка уже не тянула пятерых здоровяков. Где искать преемника? Отдала Семену Григоренко, «Григорашу», как она его звала — простому работнику по уходу. Говорит, потом неделю слезы утирала. Бабушка до сих пор на папу зуб точит. И я ее понимаю! У нее же были не какие-то там морские котики, а сивучи! Это только с виду они что тюки с цементом, у бабушки они маршировали на задних ластах, держали тройной баланс! Только представьте: стоят на постаменте одной ластой, другой обруч вращают, а мяч — на носу. Но был у бабушки любимчик, Кузенька. Шлепал за ней по фойе цирка, весь черненький такой и блеял жалостливо, как тот домовенок. К трем годам вымахал в Кузьму. Тонна живого веса. Шея — вдвоем не обхватить, голова — стенобитное орудие. Про зубы вообще молчу. Один раз Кузьма бабушку ими «расписал». Обычная репетиция, бабушка дала Кузьме рыбы, обняла. Только повернулась — впился ей в плечо да рванул так, что чуть сознание не потеряла. Наложили ей тогда швов с двадцать. Еще чуть-чуть, хирург говорил, и достал бы яремную вену. Неделю потом к клетке не подходила, пока Кузьма ревом весь цирк с ума не свел. Простила. Наверное, не могла по-другому. Еще через неделю Кузьма снова балансировал на морде четырехметровый перш, а наверху — моя бабушка в арабеске. Их коронный трюк. На память у нее остался шрам в форме серпа на плече. Бабушка его даже не скрывала. «Мужчинам нравится» — шутила, представляете?       Фэлл только приподнял брови, что обычно означало «чем бы дитя не тешилось».       — Бабушка была замужем три раза, но, увы, все три раза хоронила мужей. Я ни одного своего деда не застал. От первого мужа, воздушного гимнаста из Польши, ей остался мой отец — Павел Францевич. От второго, казанского шпреха — дядя мой, Иван Саввич. Отсюда ни капли друг на друга не похожи. У отца чужого мнения быть не может, только свое, дядя Ваня слушает всех и каждого, но не себя. Ах да… третий муж и года не протянул. Тромб. Вынесли вперед ногами из высоких кабинетов и из ее жизни. Этот успел оставить бабушке только двушку в Марьиной роще и одиночество… Конечно, бабушка навещала своих «увальней», когда Григораша заносило разнарядкой в Москву. В один из этих дней она взяла меня с собой. Я в первый и последний раз видел Кузьму живьем. Он показался мне больше, чем на фотографиях. Помню, бабушка подошла к этой груде мышц, обняла за шею, потрепала по линялой гриве и пролепетала что-то вроде «Кузечька, почему ты не мужик? Я б вышла за тебя не глядя». Я жутко боялся, что он вместе с рыбой откусит мне руку. Но он только вымазал мне лицо сопливым носом. А потом они уехали на год. Следующую разнарядку Григораш работал уже без Кузьмы…       «Не верь разлукам старина, их круг — лишь сон, ей богу» — надо же было этой строчке запасть в душу? Захотелось поговорить о чем-то коллективно-бессознательном. Да хоть о Родине, раз пошла такая пьянка. Да хоть бы и под Визбора.       — Маэстро… — если Саша ожидал задушевной полуночной беседы, то безбожно опоздал. Фэлл слился в страстных объятиях с тощей подушкой в счастливом забытьи беспробудного сна. На каком месте он заснул? Бессовестный! С другой стороны, Сашины россказни — неплохое снотворное!       Пользуясь неведением Фэлла, Саша сделал вылазку на его кровать. Присел на самый краешек. Убрал на тумбочку плеер с наушниками — от греха. Теперь его задница заняла приличный плацдарм посередине кровати. Фэллу — хоть бы хны. Тонкие губы чуть дрогнули — сорвалась очередная шутка собственного сочинения? И все-таки интересно, что бы Фэлл ответил.       Что тебе эта Родина, раз ты за нее чуть с кулаками на грузин не пошел? «Союз нерушимых…», ленинское знамя, солнце коммунизма? Абстракции из школьного учебника истории. Учебник истории — там им и место. Саша ими никогда не жил. Вот бабушка жила Кузьмой, манежем, в общем, Цирком с большой буквы. Фэлл тоже. А чем живет он, Саша?.. Ответ напрашивался сам собой. Фэлл мерно дышал под байковым одеялом. Обычно уложенные бриолином кудри рассыпались по подушке на колечки. Саша потянул за одно, как за кольцо парашюта. Ну и где спасение от этого?..       Не удержавшись, скользнул ладонью ниже, положил ее на щеку. Упоенно погладил. Еще гладкая. Только пара корочек запекшейся крови на скуле и подбородке. Что за ножи в его бритве? Он вообще менял их с момента покупки? На худой конец, затачивал? Надо бы свою отдать. Нет. Гордый. Не возьмет.       Рука Фэлла расслабленно лежала на одеяле. Ровные коротко стриженные ногти, белесый след от кольца, выпуклый рисунок вен. Эти руки водят за нос тысячные залы. Заставляют карты перемещаться сквозь пространство и даже время.       Саша бесшумно вздохнул. На языке вертелся вопрос. Как и все первостепенные вопросы в жизни, адресовать его пришлось самому себе. Хорошо. В мире насчитывается пятьдесят способов навязывания карты. Так почему не найдется хотя бы один-единственный — навязать себя Фэллу?       «Если бы такой способ был, — тут же ответил себе Саша, — это было бы официальным чудом. А марксистко-ленинская философия таковых не признает».       Но тело и слышать не хотело про марксистко-ленинскую философию. Оно прислушивалось к куда более древним позывам. Поначалу приятные, они быстро наскучили, а потом и вовсе стали изводить. Выход один: избавиться от них единственно возможным способом.       «Тема урока: эпоха дворцовых переворотов», — обыкновенно пошучивал Лурье, высвобождая Сашин член после недолгих упражнений. — «Переворачивайся!»       Фэлл миролюбиво посапывал, подоткнув под себя одеяло и поджав ноги (отопление отключили, а в майские ночи в Тбилиси было свежо). Этого не то что на переворот, даже на проходной бунт сподвигнуть — безумие.       Придется «свершить революцию в одной взятой стране». В который раз. Час ночи, в душевой должно быть свободно. Если там уже не прописались такие же «революционеры-индивидуалисты».       Прихватив для благовидного предлога щетку с пастой (отбрехаться «воды нет») , Саша пошаркал в другой конец коридора, завершавшийся панорамным окном в звездную майскую ночь. На небе висела бесполезная луна, направо — душевая с такими же бесполезными перегородочками — не кабинки, а издевательство над личным пространством. Поймают с поличным? Саша плевать хотел. А еще хотел скорее стянуть шорты и унять это жгучее предвкушение, охватившее пах. Слюна да ладонь — старые подруги, много раз его выручавшие. Душ включать — только если зайдет кто, из конспирации. Ледяная вода и удовольствие плохо вяжутся.       Ладонью, уже липкой, Саша обхватил самую головку и шумно выдохнул. Провел вниз по стволу, оттянул и снова вернулся к исходной. Вторая рука потянулась к заднице…       «Война на два фронта? Старая немецкая сексуальная практика?» — сыронизировал бы Лурье.       «Да пошел он, потаскун!» — еще пара воспоминаний о Лурье, и Саша бы бросил это занятие и влез обратно в шорты. — «С таким в разведку не пошел бы».       На миг он представил себя со стороны: синего от холода, переминающегося с ноги на ногу на ледяном кафеле, изогнувшегося в противоестественной позе за противоестественным занятием. Подавляя нахлынувшее отвращение, он продолжил.       Когда смоченный слюной палец оказался внутри, Саша пересилил себя и вспомнил раскинувшиеся по подушке кудряшки, лукавый прищур голубых глаз и этот голос, степенный и в то же время повелительный голос, которого хотелось слушаться без всякого гипноза. И все. Саше этого было вполне достаточно. Внутри жглось, как в бурлящей химической грелке. И терпеть было так же невыносимо.       Тыл пал под натиском вращающегося пальца, тело проняло так, что спина выгнулась дугой. Осталось разделаться с передним фронтом. Саша поднажал, почти до жжения в члене. Он слышал, как Сулико на неведомом наречии гоняет вопящих под окном жокеев, и прогонял в беспокойной голове свои «вехи». Лурье. Петька. Сослуживец из армии. Надя. Никому из них не хватило духу отказать. А ему — предложить.       Черт, почему он не может отупеть, чтоб в голове — стерильная чистота, стать голым животным инстинктом?! Душевное билось с телесным, а страдал один Саша! Последнее, о чем он подумал — Фэлл, нависший над ним в фойе и ждущий ответа. А если бы Саша не сдрейфил?..       Ладонь захлебнулась в теплом вязком месиве. Исходясь им, член подергивался в руке. И как может быть сразу так хорошо — «там», и так паршиво — на душе?!       В коридоре раздались чьи-то шаги. Шли явно в туалет, но Саша поспешил включить воду. Струйки холодной воды были так слабы, что смыли далеко не все. Прозрачно-желтоватые сгустки спермы чем-то напоминали разбухший в воде пищевой желатин и вызывали такое же отвращение. Саша брезгливо бросал их за решетку слива. Бросал, а правый глаз дергался.       «Неужели это навсегда так? Все мои желания, страсть, любовь — всего лишь эти похожие на студень омерзительные сгустки, место которым в сливе?..»       Душ насмешливо крякнул, плюнув ржавой струйкой. Исчерпывающий ответ.