Маг и я

35

      Горноуральск погружался в осень. Смолкли птичьи трели, отгудели прощальную фугу туристические теплоходы, зашуршали по паркам и бульварам метлы дворников. Природа торжественно отходила ко сну, укрываясь пестрым пледом опалой листвы. Но спал ли Горноуральский цирк? Нет, ему было решительно начхать на какую-то там смену дня и ночи. Вращение Земли — мелочи, когда маэстро ставит аттракцион! На манеже стояла круглосуточно солнечная погода. Но, как бы выразился Бендер, это было не Рио-де-Жанейро. Свет софитов не согревал тропическим солнцем, а резал глаза. Гоготание Гузи имело мало общего с перекличкой морских чаек и фрегатов. Бледный, давящийся зевотой коллектив не походил на загорелых улыбчивых мулатов. Но попробуй не улыбаться — всевидящее око Фэлла увидит. И покарает.       «Стоп! Я не понимаю: у нас аттракцион или панихида?» — и провинившийся показывал все тридцать два зуба.       Стоило девчонкам затосковать по училищу и свободным вечерам — кара настигала и их:       — Что, дискотеку пропускаете? Значит, тут вы еще не наплясались. По новой!       Это «по новой» повторялось бесчисленное множество раз. Каждую ночь.       Вопреки домыслам Стручковского, ночные репетиции Фэлл устраивал не из желания извести Стручковского (хотя тот порой напрашивался), а из необходимости. Во-первых, чтоб чужие языки не разболтали на весь свет секреты трюков. Во-вторых, чтоб никто не стучал по циферблату с намеком очистить манеж.       После ночных бдений все утро Фэлл отсыпался. «Наработался, упырь» брюзжал ему вдогонку Стручковский. Слово «упырь» вызывало бурю негодования в Саше, но не отметить клоунского остроумия он не мог. После полудня Фэлл восставал, и они на пару отрабатывали перед зеркалом манипуляции с шариком, картами, сигаретой, монетой.       — У рук тоже есть память. Расслабишься, пустишь на самотек — наступит склероз! — пояснял Фэлл.       Иногда прибавлял, например:       — У твоих рук, смотрю, память девичья. Правая кисть — дубовая. Пальцы расслабь, а то за километр видно, что там шарик. Вот так-то.       Когда смотреть на себя было уже невмоготу, Фэлл отправлялся в гараж — доводить до ума иллюзионную аппаратуру вместо заводских инженеров.       Три раза в неделю девчонки ходили к Штрум. То, что Фэлл затащил ее в постановочную группу, не стало для нее сюрпризом, но и восторгов она не испытала.       — Своеобразная у вас благодарность! — улыбалась Штрум так, будто со всего маху стукнулась мизинчиком, но материться воспитание не позволяло. — А я, наивная, размечталась, что никогда их больше не увижу.       Правда, при виде дефицитной «арабики» прямиком из Джалтаранга Штрум немного смягчилась. Пообещала даже выделить класс в хореографическом. Там она ставила девчонкам соло латину, в ходе которой происходил трюк с переодеванием. И хотя платья с бахромой существовали еще только в виде выкроек, нужные движения уже отрабатывались.       Когда Фэлл давал «увольнительную», Саша встречал Надю на ступеньках хореографического училища, попутно прикупив пирожки в кулинарии напротив городского почтамта. Вот и в тот погожий октябрьский денек Саша караулил на крыльце, уминая порцию пирожков и запивая её сладким чаем из термоса. Погода стояла сухая, последние листки еще слезали сусальным золотом с ветвей лип и, подхваченные ветерком, выделывали неуверенные па у порогов хореографического. Несмышленые абитуриенты.       — Не подавись, Ромео, — Надя со скоростью кометы спустилась по ступенькам, на ходу продев руки в безразмерные рукава пальто. Вид у нее был возбужденный, но явно не от радости.       — Что-то случилось? — Саша подхватил Надину сумку, и они направились в сторону театрального сквера. Саша очень надеялся, что ответом на его дежурный вопрос будет такое же дежурное «ничего», но, дурачок, забыл, с кем связался.       — Да вывела меня, мегера очкастая! — наморщив нос, Надя бесцеремонно выхватила предназначавшийся ей пирожок и откусила сразу половину. — Фы фожны фансевать фаф ховные вани, а я виву васковленных ховыл…       — Прости, можешь повторить? — Снова говорит с набитым ртом! Подавится же так когда-нибудь! Весь рот в крошках! Саша потянулся к Надиному лицу, чтобы смахнуть их, но его руку перехватили.       — Ей горных ланей подавай, а мы кобылы толстозадые. Теперь понял… кхе-кхе…       — Ну вот, приехали, — Саша хотел похлопать Надю по спине, но та отступила на шаг и справилась сама.       После отпаивания себя чаем из термоса она продолжила:       — Растянись до хруста, колесом ей выгнись, улыбайся до ушей. Ну, ей уже никакая улыбка не поможет, хоть это утешает.       — Зря ты так, — попробовал подать голос Саша. — Апполинария Абрамовна — педагог строгий, но свой предмет знает. Она мне отлично постав…       — Ты что, ее защищать тут вздумал?! — Надя даже прекратила чавкать от изумления. — Ты вообще на чьей стороне?!       Пока Саша судорожно придумывал, что бы такого ответить и не получить при том по шапке, Надя толкнула его локтем в бок и рассмеялась:       — Боишься? Привыкай! Такая я, бесявая. С моей семейкой и не такой станешь.       — Стоп, ты до сих пор не рассказывала о своих домашних.       — А чего там рассказывать? Поверь, ты мою маму в тещи не захочешь. Как отец-кобелина свалил, глушит не просыхая и причитает «сама-дура-виновата». Так что мужик в семье я. Присматривала за ней и домом, пока в школу ходила. Я ведь класса до восьмого круглой отличницей была. Смешно, правда?       — Нет, ты очень умная!       — Еще бы ты дурой меня назвал! — Надя стиснула ледяными пальцами Сашину руку. У нее при любой погоде мерзли руки. Если бы он не считывал ее пульс в те частые моменты, когда она прижималась к нему, то заподозрил бы в ней бескровного гуманоида. — О, я такой зажигалочкой была, дай бог каждому! На олимпиады, конкурсы ездила, в самодеятельности отплясывала, на медаль тянули — а в старшей подумала: зачем оно это все? Куковать в деревне да в ДК на танцы ходить? Мать из вытрезвителя вытаскивать да чайным грибом отпаивать? Ладно бы хоть раз «спасибо» сказала, коза. Ну я забрала аттестат и переехала сюда, помыкалась — куда возьмут. Хотела сунуться в гимнастику — да физрук еще говорил, убьешься там, да и пубертат, промохала уже. А в танцы взяли, даже на грамотки не смотрели. Ни копейки из дома не получала. На стипендию в сорок рубликов не разгуляешься, подрабатывала там-сям. И курьером бегала, и полы бабкам драила, и пионервожатой глотку драла. А мать… А что мать? Она мне не пишет, а ей и подавно. Вот такая вот семейка.       — Прости, наверняка такое неприятно вспоминать, — Саша вдруг понял, что он, оказывается, вытянул счастливый билетик. У него в детстве был по крайней мере один человек, который заботился о нем. А еще он порадовался за Фэлла. Кто бы мог подумать, что быть трезвым — своего рода подвиг?       — Да проехали. Ой, только не вздумай меня жалеть. Меня стошнит, а пирожки вкусные. Назло твоей Штрум отъемся, кобыла ж, че.       — Хватит, — рассердился Саша, — никакая ты не кобыла. И вообще, лошади очень красивы и грациозны, будешь выступать в цирке, убедишься.       — Я сейчас растаю, — поерничала Надя. — А по чесноку я сейчас сделаю кое-что другое…       — На набережную хочешь? — с надеждой спросил Саша. За те краткие набеги в Горноуральск это место ему особенно полюбилось. Прогуляться вдоль аллеи пирамидальных тополей, покормить булкой трусих-уток, проводить теплоходы с Речного вокзала, покачаться на турниках…       — Какая набережная, ты слепой? — Надя характерно сжала ноги в бедрах. — Я лопну сейчас. Зачем ты термос свой притащил.       — Эм, раз такое дело — пошли к маэстро, хорошо, что недалеко ушли.       — Ага, «обрадуем» его визитом.       По Сашиным расчетам Фэлл должен был дремать при бормочущем телевизоре: спать в тишине он физиологически не мог. В гараж не собирался. Так и оказалось. Фэлл — на кровати. По телевизору — середина фильма «Трембита», песня Сусика и Параси: «Успокойтесь, не волнуйтесь, от волнения. Кровяное повышается давление…» Пройти незамеченными не было ни единого шанса. Да и Надя хлопнула дверью в туалет, справившись лучше всякого будильника.       — Что, кто, который час? — очнулся Фэлл, разминая отекшее ото сна лицо.       — Спите-спите, мы сейчас уйдем.       — Старорежимное «мы»? — улыбнулся Фэлл, но, услышав возню в туалете, хмыкнул, — А-а-а. Уже сюда свою шантретку водишь? Совсем страх потерял?       — Никого я не вожу, — возмутился Саша и, едва Надя вышла из ванной, окрикнул ее. — Все, Надя, пошли.       — Тп-ру. Куда поскакали. Я ж не изверг. Хоть чаю попейте.       — Да, из меня только что вышло очень много чая, — Надя поравнялась с Сашей. — Надо бы восполнить.       Фэлл аж часто захлопал глазами от такого пассажа.       — Я тебе Нарзана куплю, — Саша попытался схватить Надю под руку и вывести вон. А то наговорит еще «перлов», век перед маэстро краснеть. — Пошли.       — А я хочу чая! — Надя ловко вывернулась из Сашиного захвата. Хореография! — С молоком и конфетами!       — Схожу тогда в магазин, раз гостья хочет, — Фэлл зевнул в кулак и потянулся. — Тоже хочу молока и конфет. Только я покупаю птичье молоко.       — Да мы неприхотливые, — дозволительно махнула рукой Надя, прохаживаясь по квартире, как по музею. — А у вас тут видеомагнитофон? Поди японец? Здорово! А есть что интересное глянуть?       — Есть, но я не разрешаю, — Фэлл открыл шкаф, снял с вешалки пиджак. — Так что брысь из спальни. Вон, у Саши есть музыка, ее слушайте.       — А где?       Саша нехотя кивнул на дверь дальше по коридору, и Надя без лишней стеснительности устремилась в его комнату. И минуты не прошло, как заиграла ABBA. Поставив чай завариваться на кухне, Саша застал Фэлла, зашнуровывавшим туфли в коридоре. На его плече висел «боржомный» портфель, его неотлучный спутник на репетициях.       — Вы кого хотите обмануть?! Кто ходит в магазин с портфелем?! — Саша нагнал того в дверях.       — Я хожу, — бросил Фэлл, — А, если честно, я в цирк поеду. Пролистаю еще раз Ильфа с Петровым, с Лазаревичем потолкую — в общем, найду, чем занять себя до репетиции…       — Как?! Вы оставляете свою квартиру на нас? На целый вечер?!       — У нас что, в первый раз, как в первый класс? Ты кто? В прошлом — вольтижер, сейчас — иллюзионист. Значит, у тебя руки: А — надежные, Б — умелые, — Фэлл почему-то приложил ладонь к груди. — Так что квартиру я оставляю в надежных руках, а девушку — в умелых. Понял, о чем я?       — Не совсем.       Фэлл покачал головой и выдохнул с видом «запущенный случай, надо резать»:       — Вытяни руку. Тебе подарок.       Саша повиновался, но тут же пожалел о том.       — Больше, меньше? — Фэлл над ним потешался, при этом сохраняя невозмутимое выражение лица. Он водил рукой над раскрытой ладонью Саши и множил бежевые бумажные квадратики. Когда количество достигло трех, запасы истощились. Саша очень жалел, что не может пнуть этого шутника под зад. Он придумал кое-что получше:       — Небось, эти малыши еще Сталина помнят?       — Но-но! Ты меня совсем в старцы не списывай.       Саша смял бесполезные презервативы, но все равно убрал их в карман ради вежливости.       — Какая забота, маэстро. Я тронут.       — Ступай уже, а то остынет.       — Что? Чай?       — Девушка, дубина. Только не увлекайся. Жду на репетиции. В девять.       — Вы идете куда-то или нет?!       Фэлл пробормотал себе под нос что-то про неблагодарную молодежь и застучал каблуками по лестнице. И этот человек говорил про любовь и иллюзии! Лицемер? Нет, его маэстро не такой. Слепец? Тоже нет, хотя проницательным его не назовешь. И дело не только в том, что проморгал уход жены…       А может, слепец тут он, Саша? Он ведь что-то испытывает к Наде, просто не нашел подходящего названия. Может, это и впрямь любовь? Откуда ему знать?       Когда его тело сминали в школьной подсобке, и он покорно поворачивался к стене, отодвинув ногой швабру с ведром, ему казалось — это любовь. Когда он рассказывал об этом пожилому профессору психиатрии, уставшим взглядом смотревшему сквозь него, в Саше закрадывалось сомнение. И хоть один был бы ему примером! Увы. Бабушка разменяла трех мужей, а осталась одна в трех комнатах. Отец все годы не бросал мать скорее ради номера, чтоб не распадался. Саша поежился: чтоб его и Надю связывал вместе только номер?..       На всю квартиру заорал аудиомагнитофон.       — Только не это! — взвизгнула Надя, и Саша рванул ликвидировать ЧП. Оказалось, играла Tico-Tico no Fubа. Та самая композиция, под которую девушки пляшут весь первый трюк с витриной.       — Вы издеваетесь! — по воле Нади заводная игра саксофонов и скрипок умолкла, и она вручила кассету Саше. — Убери это подальше. А то я за себя не отвечаю.       — Ладно-ладно, — и Саша поспешил спрятать кассету в сервант. — Тебе же вроде нравилось?       — Ага, заманил ABBA, Modern Talking, Led Zeppelin, конечно! Уф, какой коварный! — Надя шутливо пригрозила ему пальцем, отходя от пережитого. — Ты б еще заставку передачи «С добрым утром!» сюда записал. Меня это «тико-тико» доведет до нервного тика! Во, стихами заговорила.       — Есть хочешь? — по опыту Саши, на сытый желудок Надя становилась миролюбивей. — У нас суп есть.       — Я всегда хочу, — не глядя на Сашу, сказала Надя. Она откопала в шкафу «Курс железобетонных мостов», но быстро охладела к содержанию. — Как говорила баба Валя, все полезно, что в рот пролезло!       От Надиных перлов Саше второй раз хотелось провалиться сквозь землю. Не многовато ли для одного дня? И чем бы ее занять, кроме «Курса железобетонных мостов»?       — Скучно тут у меня, — капитулировал Саша. — Все зарубежные журналы в Москве оставил. Хотя…       — Удиви меня! — подзуживала Надя, развалившись на диване.       Саша порылся в недрах рюкзака и вручил Наде книжку в мягкой обложке:       — Вот, держи!       — Что это?       — «Чудеса на арене», свежее издание. Ты полистай, это ведь тебя немного касается, там много чего про наших отечественных иллюзионистов написано. За один день прочел, захлебом! — Но, видя постную физиономию Нади, попытался пошутить. — Вам постоянный абонемент или временный?       — М-м-м, я и не думала, что в избу-читальню заскочила! — Надя бегло пролистала книжицу. — У самих в доме видик стоит, да это ж золотая жила! У нас в Кунгуре был у одного — так он пол-района обилечивал на просмотрах киношки.       — Во-первых, видик не наш, а Фэлла, а во-вторых… это незаконно!       — Такой начитанный, а газет не читает. Разрешили год как.       — Так, мы из квартиры тут проходной двор устраивать не будем!       — То видак — только Фэлла, то «мы не будем», — поцокала языком Надя и прикусила намотанный на палец локон — еще одна ее привычка. — Смешной ты, когда не зануда. Но это дело поправимое. Ладно, отпускаю тебя ставить суп, но ты поторопись. А то я засну тут за таким увлекательным чтивом.       Пока кастрюля с супом мало-помалу начинала сипеть на плите, Саша бросил силы на мытье посуды. Конечно, Фэлла след простыл, но оставленный беспорядок всегда напомнит о нем. Как он жил бирюком? Хотя в гостинице у тебя одна кружка, одна тарелка и ложка одна. А тут Фэлл мог разойтись — потому тот же чай заваривал каждый раз в новую чашку: и так покуда не кончится весь сервиз. И хотя Наде по большому счету оказалось все равно, Саше хотелось очистить совесть. Хотя бы отмыв посуду. Стеклянная пепельница давилась пеплом и бычками, Саша вывалил их в мусорное ведро.       Но как бы мелкие дела ни занимали его руки, голова была занята своим.       Его беспокоило, что Надя осталась равнодушна к книге об иллюзионистах. А ведь это ремесло, которому Саша решил посвятить себя всерьез и надолго! Не наступит ли день, когда им будет не о чем поговорить?.. Выдержит ли их любовь (он решил называть это чувство так) такое испытание?       — А ничего он устроился, — присвистнула Надя почему-то из комнаты Фэлла.       — Надя! — Саша стиснул зубы, отключил газ под супом и рванул выпроваживать зазнавшуюся гостью. Оставишь такую с книжкой, сейчас. Ненадолго же ее хватило! Вваливаться в комнату маэстро без разрешения? Такой наглости даже он себе не позволял, хотя очень хотелось заглянуть в недра стенки: пару раз он замечал там разбухшие от бесчисленных фото альбомы.       Надя не подскочила, она даже не обернулась! Невозмутимо продолжила перебирать VHS-кассеты, усевшись по-турецки на полу перед телевизором.       — Он запретил! — Это уже был скорее жест отчаяния, а не веление убраться.       — И что? — фыркнула она. — Ты всегда делаешь, что сказал папочка?       — Этот папочка? Да!       — Ой, да прекрати. Лучше скажи, что на этих? Они не подписаны.       — То, за что посадили Гадроссека, — процитировал Саша Фэлла.       — Порно, что ли? Ну вы даете. Вместе вечерки коротаете? Или по очереди, в приватной обстановке?       — Нет, — процедил Саша. — Мы вечерками трюки отрабатываем.       — Как много ты упустил, — лицо Нади светилось самодовольной улыбкой, пока она вставляла кассету в кассетоприемник, — Будем наверстывать. Даешь пятилетку в три года!       На периодически подергивающемся и идущем полосами прямоугольнике экрана пошли пасторальные кадры зеленых лужаек. Парень и девушка гнали по шоссе, крутя педалями. Где-то вдали тарахтел трактор, боронящий пашню.       — Я не поняла, — возмутилась Надя. — Я уже настроилась, что будет что-то вроде «Глубокой глотки», а тут какая-то высокая художка. Как будто Тарковского смотрю, а не порно.       — Нас училка водила на «Зеркало», — воспоминания о детстве успокаивали Сашу. — Она говорила, что это андеграунд, «кино не для всех». Сколько ни старался, так и не понял, чего имел ввиду этот Тарковский.       — Вот и я не понимаю, — поддакнула Надя.       Саша присел рядом на пол и облокотился о ножку кровати. Оттуда было удобнее смотреть. Не на фильм, нет. Чуть растрепанные волосы Нади мерцали в такт экрану телевизора в подступавших сумерках. Обняв ноги и сложив голову на колени, она не сводила глаз с экрана, будто они сидели в кинозале, где чуть отвернулся — и все, ничего не перемотают. На экране паренек монотонным голосом вещал полураздетой девушке что-то про приливы и отливы, а Саша разглядывал Надино лицо. Скучающая, она была красивее обычного. Наверно, потому что не кривлялась. Ее взгляд не колол, как раньше, и Саша даже робко взял ее за руку. Надя не подала вида, следила за затылком актрисы, проделывающей пареньку что-то в районе ширинки джинс. Отсос?..       — Ну эту тягомотину, — Надя вытянула ногу и большим пальцем ноги нажала кнопку на видеомагнитофоне. Светлый квадратик экрана мгновенно схлопнулся, а Саша рыпнуться не успел, как его губы накрыли влажным, теплым поцелуем. Надя застигла его врасплох, плотно прильнув к его груди и запрокинув на него ногу. Ее волосы назойливо защекотали лицо, но Саша не спешил смахивать их. Прерывать непрошеные ласки было некрасиво, и Саша ответил на поцелуй. К своему стыду он быстро понял, что в поцелуях Надя обыгрывает его всухую. Её язык был гораздо проворнее, чем его.       — Ну вот приехали, я и вправду у тебя первая, — выпалила она, разомкнув губы. И, словно желая убедиться в этом, потянулась рукой к его паху.       — Вообще-то нет, — Саша храбрился, как мог. — Была до тебя одна…       Надя посмотрела на него чуть ли не с опаской:       — Ну и кто эта «счастливица»?       — Врачиха из военкомата, — Саша не терял присутствия духа. — Потрогала все «там» и сказала «отклонений не обнаружено».       — Я тоже не обнаружила, — вздохнула Надя. — Вполне среднестатистический.       — Что за статистика? — насторожился Саша. — Большая выборка?       — Ты у меня дошутишься, шутничок, — Пах ощутимо сжали, как бы намекая: угроза еще как осуществима. — С кем я встречаюсь, с фокусником или с клоуном?       — Не хотелось бы быть вторым. Стручковский меня уделает.       — Стручковский? При чем тут Стручковский? Ой, все! Молчи уж лучше! — И, не оставляя альтернативы, затянула в новый поцелуй, попутно стягивая с себя кофту. Никогда еще на своей памяти Саша не видел женскую грудь так близко. И лифчик явно импортный, нежно-розовый, с кружевом по краям и такими узкими чашечками, что он больше показывал, чем скрывал.       «Такой на повседневке не наденет. Неужели готовилась? Но как она могла знать…»       Додумать ему не дали. В комнате было свежо, но у Саши сперло дыхание. Перед ним бушевал пожар, а он, как последний салага, с перепугу хватался за что попало: грудь, плечи, бедра, снова грудь. Руки, какого черта вы делаете!       — Я тебе не резиновая груша, — фыркнула Надя ему в губы и пристроила паникеров себе на задницу. Так Саша всецело положился на режиссерские дарования Нади. Ее режиссура отличалась плодовитостью и стремительностью. За каких-то несколько минут она избавила его от рубашки, майки и ремня. Саша пикнуть не успел, как его пригвоздили к полу, и на пах дразняще опустилась женская задница. Его пригвождали и раньше, только с одним отличием — грудью вниз. На этот раз от него требовали член, который, как и он, не был готов. Пришлось помочь себе рукой.       Презервативы пригодились. Надя посмеялась над их ветхостью, но за неимением других в ход пустили эти.       Приятно не было. Было больно. Какой идиот додумался посыпать их тальком? А еще до того тесно, что аж саднило.       Пока Надя объезжала его, точно оцепеневшую кобылу, которая пугалась двигаться дальше, Саша все представлял смеющееся лицо Фэлла. Опять их с Надей тайна… уже никакая не тайна! Замечательно! Эта ситуация забавляет всех, кроме него? В сводники заделаться решил, купидон недоделанный! Саша что, просил?.. Свист шамберьера, кобыла отвлеклась — Надя шлепнула его по ляжке.       — На меня смотри, — приказала она и прибавила темп.       И Саша упрямо смотрел, смотрел на этот вызывающий лифчик, как когда-то смотрел на грифельную доску, на которой математичка Елена Альбертовна чертила графики функций. Юный ум отказывался постигать, как пресловутые иксы и игреки по-всякому гнут свою линию. То ли дело положить на колени притащенный из дома «В поисках капитана Немо» Верна. Но отводить глаза от доски было недопустимо. Еще вызовут, заставят решать. Саша притворялся, что понимал, покладисто срисовывал графики в тетрадь да писал условие под диктовку в томительном ожидании перемены.       Звонок прозвенел раньше положенного. Надя, как и Елена Альбертовна, осталась им недовольна, но тройку из жалости поставила.       — Эх, Сашка, — сетовала математичка. — Только потому что бабушка контрамарками весь класс обеспечила!       Надя сдула налипшие пряди со лба и, будто на что-то надеясь, качнулась еще раз. Увы.       — Прости. — он подтянулся и осторожно поцеловал ее в плечо. — Я научусь.       — Гх-м.       — Я могу что-то сделать?       — Супа налей, — фыркнула она. — Остыть он точно не успел.

36

      На ночную репетицию Саша пришел даже раньше положенного. Надя, которая не затыкалась даже с набитым ртом, всю дорогу хранила обет молчания. Неловкость между ними была почти осязаемой. Лучше бы в разные трамваи сели. Хотя, какая разница? Пусть не он заварил эту кашу, чувство вины за фиаско преследовало Сашу.       Едва они зашли в цирк, Надя стащила с Саши, как с вешалки, свою сумку со спортивной формой и умчала в гардеробную кордебалета. Саша проводил ее взглядом, после чего отправился на поиски Фэлла. Глянул на манеж — никого, в гардеробной — тоже никого, кабинет Лазаревича — на клюшке. И каждый раз, не застав Фэлла где-либо, Саша испытывал мимолетное облегчение. Попадаться ему на глаза, а уж тем более говорить — вот за что ему такая мука? Фэлл не Двоеславие, загонять шуточками на стенку не станет, но ему и косого взгляда хватит.       Ладно бы хоть Саша получил удовольствие! Но случившееся было мучительнее выпускных экзаменов. По итогу экзаменов Саша хотя бы испытывал удовлетворение от собственной работы.       Плюнув на поиски, Саша переоделся в оставшееся с прошлой жизни трико и побежал на второй этаж — в гимнастический зал. Ему бы пару раз подтянуться на кольцах, спустить пар в парочке сальто — глядишь и полегчает.       Зал не пользовался спросом ни у гимнастов, ни у акробатов. Может, в шестидесятых тут все блестело и сверкало, но теперь московские деньги едва ли доходили до этих мест. Маты пропахли пылью и потом и были настолько убитыми, что Саша не надеялся, что те спасут его при падении. На станке можно было посадить занозу, зеркала скалились трещинами, а скамейки скрипели так, словно просились на тот свет. Цирковые больше разминались на манеже, чем здесь.       Однако Саша не застал зал пустующим. Сменив туфли на чешки, а пиджак с брюками — на шорты с футболкой, Фэлл танцевал у зеркала. В его ушах чернели незнакомые наушники, сам плеер был заткнут за пояс. Саша было подумал, что в этих наушниках играет та самая Tico-Tico no Fubа, но движения Фэлла плохо ложились на суетливый ритм латины.       Фэлл быстро заметил его в зеркальном отражении, стянул наушники и щелкнул плеером.       — Ты как-то быстро, — он высоко приподнял брови, глянув на наручные часы. — до нашего сбора еще час времени.       — А для меня работа — праздник, — Саша сложил руки на груди.       — Для человека, у которого был секс, ты выглядишь удивительно недовольным, — Фэлл отвернулся и взялся за станок. В его устах «завозное» словечко звучало как-то чудно. — Не получилось, что ли?       — Для вас вообще ничего святого нет?!       — Странновато для атеиста верить в святость, — в тишине Фэлл продолжал экзерсис у станка, общаясь уже с отражением. — Но, если ты такой ранимый, не будем.       Последняя фраза приободрила. Фэлл не стал лезть в личные границы, хотя ох как мог! Для Саши вообще стало открытием, что эти границы у него есть. А раз так — можно и рассказать. Душу обычно облегчают тем, кто в нее не лезет.       — У меня-то все получилось! — Саша встал рядом за станок. — За нее — не ручаюсь.       Носок у Фэлла — подобно копью — вонзен в дощатый пол. Икры до сих пор не растеряли юношескую упругость. Но прожитые годы тянули щеки вниз. Под глазами пухли мешки, скопившие в себе и тревоги, и усталость, и черт знает что еще.       Малый батман. Саша легко приподнял ногу. Большой батман. Нога взмыла вверх. Носок на уровне глаз.       — Ну, помог бы. Руки у тебя на месте. Язык тоже.       От этих слов Саша потерял хрупкое равновесие и уронил ногу. Голубые глаза сузились, засмеялись.       То презервативы наколдует, то забугорное «секс» ввернет, то непрошеные советы раздает. Может, еще продемонстрирует, как надо? И вроде слова хорошие. Одно «но». Не хотелось Саше пускать в ход ни руки, ни язык. Хотелось стащить воняющий резиной и спермой презерватив и не медля вынести с мусорным ведром из дома долой. Жаль, что с воспоминанием так легко не получится.       — Не расстраивайся. С опытом поднатареешь. — Фэлл словно в насмешку повторил большой батман и плавным движением увел ногу за спину, в арабеск, даже не дрогнув. Растяжка у него — Штрум бы удавилась. — Но если думаешь, что я тебе сегодня дам поблажку, то сильно ошибаешься.       — Бросьте, с вами я готов хоть до первых петухов.       Снова переодеваясь, уже к выходу на манеж, Саша готовил себя к тому, что предстоящая репетиция с Надей будет пыткой. Но в который раз за день просчитался: за пытки на той репетиции отвечал исключительно Фэлл. Когда девушки не попадали в музыку — клеймил их «у вас не ноги, а заготовки!», Стручковского обещал отправить с его счетами торговать на базар гусятиной, да и Саша открыл много нового о месте происхождения своих рук. В общем, шел нормальный творческий процесс. Фэлл загонял их до седьмого пота. Страдания? Какие страдания? После репетиции Саша упал в объятия ненавистной раскладушки, и ничто не тревожило его сон: будь то воспоминания о неудачном любовном опыте. Или об удачном…