Маг и я

33

      Ноющие ноги, пьяный туман утра, трепет случайных касаний — все было так хорошо, что настораживало. Хорошо тебе? Держи пару «моченых»! Жизнь дрессирует по методу кнута и пряника. В этом Саша убедился почти сразу. Сладкую дрему бесцеремонно разрушила бабушка, толкнувшая Сашу в плечо.       — Вставай, нечего было всю ночь шляться. Тебя к телефону.       — Кто? В такую рань?.. — промычал Саша.       — И тебя с добрым утром. Час уже. На прием к эндокринологу уехала, вернулась, а у вас телефон трелью заливается. Твой маг звонит. Голос у него приятный, к слову.       Тут уж хочешь не хочешь, а встанешь. Голос в трубке, вопреки словам бабушки, приятным не был.       — Что так долго, чем ты там таким занят?! — рявкнул Фэлл.       — Ничем, — Саша с трудом подавил зевоту. — Что-то срочное?       — Замечательно, будто мне одному нужен этот чертов номер! — Обида сквозила в каждом слове. — Звонил утром в Главк, вся коллегия в сборе, дуй с остальными в дирекцию.       — Что, не может подождать?.. — Саша страдал. Голова гудела от выпитого, а во рту было суше, чем на планете Плюк.       — Я тебе подожду! Самое позднее — чтоб через час были тут! Это ко-ман-ди-ров-ка, а не курортный вояж!       Сон как рукой сняло. Час на сборы и дорогу! Дирекция — это вообще где? Сашин организаторский зуд блохой перепрыгнул на девчонок и Стручковского. Зараженные явно были не в восторге и на ходу оплакивали порушенные планы. Не умываясь, Саша напялил помятую с ночной гулянки рубашку, наспех причесал перед зеркалом вихры и, переступая с ноги на ногу, дожидался всех у двери.       Со слов бабушки, Всесоюзная дирекция по подготовке новых программ, аттракционов и номеров, куда было велено примчаться, располагалась у черта на куличках. Вопреки воле Фэлла, одна только дорога от станции метро Рижская до Измайловской сожрала добрый час. Если дорога жрала время, то Сашу жрал стыд. Да, Фэлл не предупреждал, но что с того? Саша должен был догадаться, что нужно быть на низком старте каждый божий день! А тут — положился на русский «авось не завтра» и подвел. Зато Стручковский не стеснялся в выражениях. Промакивая платочком каждый сантиметр плешивой головы, он заочно признавал Фэлла виновным в злостном головотяпстве и грозился затаскать того по судам — от товарищеского до Божьего.       Правда, Стручковский не только лишь поносил Фэлла: без него они никогда бы не нашли дорогу от станции метро до здания Дирекции. «Слабым манием руки Стручковский двинул их полки», — так бы сострили, наверняка, Ильф и Петров.       В темпе полугалопа труппа добежала до серого, похожего на военный форт здания. Только подвешенная к фасаду жестяная фигурка клоуна, жонглирующего кольцами, связывала этот монумент с цирком. Под клоуном дожидался Фэлл. Одетый с иголочки: в импортном костюме из дакроновой ткани, так и лоснящейся на солнце — вылитый жених перед ЗАГСом. Правда, лицо «жениха» особой любви не выражало. Оно было бледным, матовым, точно у восковой фигуры, по недогляду выставленной на улицу. Смерив их, разгоряченных, потных, запыхавшихся, ледяным взглядом, Фэлл снисходительным тоном сказал:       — Поздравляю, вы успели. К шапочному разбору. Пока вы праздно шатались, я пропустил вперед пару коллективов. Рановато расслабились, голубчики. Сегодня последний день утверждения заявок, с понедельника коллегия займется приемкой готовых номеров, там уже не до нас будет. Скрестите пальцы, чтобы нас успели принять сегодня, иначе плакал наш аттракцион.       Притихшие и понурые, они зашли в фойе. Стручковский со стоном умирающего упал в продавленное кресло под чахлой финиковой пальмой, девушки расчехлили косметички и стали лихорадочно воскрешать потекший от пота макияж. Саша увязался за Фэллом.       — Маэстро, я … просто все только с дороги, устали…       — В армии бы твои оправдания. Ты же в армии служил? — спросил ни с того ни с сего Фэлл.       — В Ансамбле песни и пляски Московского военного округа, — потупил взор Саша. — Да, можно сказать, служил.       — Ага, — Фэлл стоял к Саше спиной, даже не поворачиваясь, якобы изучал на стене одну из министерских грамот. Саше стало окончательно не по себе. — Бабушка подсуетилась, небось? Бабушка с военкомом договорилась, бабушка разбудила…       — Маэстро, мне и так стыдно.       — Стыд прибереги для коллегии. А пока порепетируй речь.       — Что за речь?       — О том, что ты не вконец бесполезен!       Дверь открылась. Из просвета высунулась оплывшая физиономия секретарши, спрашивающая Фельдмана. У Саши задергалось нижнее веко. Снова. Перед экзаменами такого не было! Только при…       Плечо цапнула чья-то рука.       — Что раскис как кисейная барышня?! — Надя дыхнула в ухо. Страстно, как ранним утром. Только страсть уже была другая.       Поняла?.. Ничего от нее не скроешь!       — Ты выступал перед тысячами, а струхнул перед кучкой бюрократов!       Нет. Не поняла.       Как будто Сашу бюрократы волнуют!..       А за дверьми скрывался старый друг — манеж. Теперь была понятна странная форма здания с подобием круглой башни на крыше. Должно быть, в другое время тут обкатывали цирковые номера. Тот же алый ковер, те же колосники на верхотуре и ниспадающие оттуда лианами канаты и веревочные лестницы. Но чего-то не хватало. Наверное, терпко-сладкого запаха конюшни. И утопающего в темноте зрительного зала. Вместо него — два ряда сидений, на которых расселись группой поддержки чьи-то мамы-папы-дети. В проходе между бортиком и зрительными рядами стояли кофры и гимнастические аппараты. Посреди этого хаоса — стол. Не шире ученической парты, за которым кучковалась режиссерская коллегия. Вместе с членами коллегии со стены бдил бессмертный Ильич. Под его указующим перстом красовалась мифическая цитата «Важнейшим из искусств для нас являются кино и цирк!»       Разной степени седи́ны — члены коллегии — скорее походили на поникшие цветы в фойе, чем на вершителей цирковых судеб. В председательском кресле сидел эдакий старичок-боровичок: румяный, с зализанными назад белоснежными волосами. Где-то Саша уже видел эти лукавые глазки, мясистый нос-коротыш и благодушную улыбочку…       Жестом руки председатель пригласил садиться, а сам взялся за тонкую папочку — явно заявку. Пробежав ее глазами, заговорил таким елейным голоском, что Саша содрогнулся. Он вспомнил. Этот голос старичка-боровичка он слышал в далеком детстве на званом ужине, куда его прихватили родители. Лапшин Петр Аркадьевич, лауреат госпремии СССР, мастодонт циркового мира или просто «Лапа» как ласково за глаза кликал его отец. «Лапа» ставила звездные отцовские номера, «Лапа» доставала путевки на теплоход «Москва-Астрахань», «Лапа» сыпала конфетами, а зарвавшимся приставляла к носам фигу со словами «чем пахнет?» Эта лапа их и похоронит.       На других членов коллегии можно было даже не смотреть.       По опыту участия в бесчисленных протокольных мероприятиях Саша знал одно: как решит председатель райкома, консилиума, приемной комиссии — так и будет. Демократию придумали греки-рабовладельцы, у которых был вагон времени. Минуло два тысячелетия, и у людей времени даже на тележку не наберется. Большинство предпочитает не разводить дискуссий: это и проще, и домой разойдутся побыстрее. Их с маэстро судьба была всецело в лапах Лапы.        — Ну-с, я и все присутствующие ознакомились с вашей заявкой. Курляндский себе не изменяет, разошелся!       — Признаться, это плод коллективного творчества, — маэстро, если б вы знали, что никакая напускная скромность вас не спасет!       — Коллектив у вас не маленький, видим, — протянул Лапшин. «На меня намекает, сволочь» — пронеслось в Сашиной голове, — Пять девушек в кордебалете, пять частей в аттракционе — не желаете ли сократить?       — Кого? Девушек или сцены? — Девушки зашушукались, но Фэлл одним взмахом руки заставил их замолкнуть. — Меньше девушек никак нельзя. Кто зрителей отвлекать от трюковых движений будет? По-хорошему, тут восемь танцовщиц нужно. По одной на сектор зала.       — Не волнуйтесь, уважаемая коллегия, мы отработаем за восьмерых, — выпалила Надя.       — Видите? — подхватил Фэлл, хотя по губам Саша считал, как тот беззвучно выругался. — Что до длительности выступления… Метраж в двадцать минут велик, но для аттракциона этого даже мало будет.        Лапшин понимающе поджал губы, но Саше уже в любой ухмылке чудился людоедский оскал. Далее последовали вопросы от других членов комиссии:        — У вас брюки меняют цвет, как указано, в результате химической реакции. В чем тут художественная составляющая? Иллюзия предполагает обман зрения путем манипуляций с реквизитом либо силами самого артиста. А это, скорее, научный опыт. У нас тут цирк или Академия наук?       — В заявке указано, что для одного из аттракционов требуется четверо гусей. Ладно, один участвует в ходе самого трюка. Чем вы объясните участие других птиц? Кстати, этот ваш гусь… они что, и вправду умеют свистеть и цвета различать? Они вообще дрессуре поддаются?       — Вами указано, что в одном из трюков надписи на одежде будут магически пропадать. Это вообще осуществимо?       Все эти вопросы Фэлл с успехом парировал. Припомнил даже Сокола с его аттракционом «Чудеса без чудес», где вообще все представление было большим физическим опытом.       Стручковский же начал с таким пылом доказывать гусиную профпригодность, что с его слов гусь выходил венцом творения — не меньше. Дама, задавшая неосторожный вопрос про гусей, уже не знала, куда глаза девать. Стручковского еле заткнули. Надя и та не подкачала, собрала дрожавших девчонок в кружок, запустила прихваченный магнитофон и сплясала с ними короткий отрывок латины из пролога.       — Как видите, без нашего участия номер потеряет свое очарование, — выдала она, невозмутимо поправляя сползающие от танца чулки.       — В этом я, очаровательные мои, не сомневаюсь. Вопросы еще имеются? Нет вопросов? Клавдия Ивановна, не под протокол, — тем же елейным голоском пропел Лапшин, и секретарша застыла над своим орудием труда, готовая в любой момент продолжить молотить по клавишам. — С почином, Гирша Натанович! А то я грешным делом подумал, что вы нас избегаете! Пятилетку партизанили, год назад вышли на связь — хоть заявочку прислали, а тут — собственной персоной, да еще с целым аттракционом! Не заставляйте нас больше так скучать!       — Очень рад, что вы снова вернулись в нашу обойму, — осклабился сидевший рядом седовласый сухопарый старичок, больше других сыпавший каверзными вопросами.       — А вы сетовали, Давид Георгиевич, что у нас в программе нет сильного иллюзиона, — продолжил Лапшин. — Получите, распишитесь: будто Ильф с Петровым своей рукой писали! Каждый трюк — законченный фельетон. Но… — и этого «но» Саша больше всего ожидал и опасался, — сами посудите, как это выглядит. Товарищ генеральный секретарь провозглашает борьбу с пьянством, а у вас подпольные самогонщики выходят сухими из воды. Или, вот, разрешили у нас кооперативы, а у вас кооператором становится какой-то проходимец. Верно ли это идеологически, так сказать? Не находите ли вы, что ваши идеи, заложенные в аттракцион, идут в разрез с линией партии?       — Петр Аркадьевич, — Фэлл невозмутимо поправил платочек в петлице. — Я с линией партии знаком не хуже вас. Но, как сказал мне один мой коллега, нынче недостаточно просто мастерски исполнить трюк, важно еще поймать остроту момента. Время непростое, кругом брожение умов, люди жаждут видеть на манеже что-то актуальное, что стоит на повестке дня. А что мы, иллюзионисты? Прячемся по шкафам да пилим комсомолок!       Среди мужской половины коллегии поднялся легкий смешок.       — С клоунами ситуация не лучше, — продолжал Фэлл, — Где сюжетные репризы, как у Ротмана и Маковского? Уровень упал, Андрей Вольфович не даст соврать! — Стручковский многозначительно затряс головой. — Для львиной доли теперь как— снял штаны — и сценка готова, детки же смеются. А нам не до смеха, товарищи режиссеры! У нас как три года гласность, а мы никак не проснемся. Люди хотят правду-матку, без купюр, валом идут искать ее в кино, а в провинциальных цирках собрать ползала — уже праздник, поверьте, поездил по стране. Думаю, никто не будет спорить со словами Владимира Ильича, так кстати висящими тут. Так может лучше наш цирк хотя бы не уступает младшему брату?       — Н-да, вам бы не здесь, а на митинге выступать! — Лапшин подавлял смех, отчего тот походил на глухой поросячий визг. — О положении дел в нашем цирковом царстве-государстве я и так наслышан, но делать с этим что-то надо. Ладно, флаг вам в руки, дерзайте! Раз товарищ Курляндский уже в курсе ваших дел, оставим его в постановочной группе. Поголовье гусей и девушек, так и быть, урезать не будем. Так… репетиционный период… Вам трех месяцев хватит?       — Думаю, что да, — ответил Фэлл за всех. — Если аппаратура подоспеет, но тут уж не от меня зависит.       — Отлично. Через неделю вам позвонят с Пушечной, там пройдете окончательные формальности. Ах, да, вы, конечно, это и без меня прекрасно знаете, но вы впервые на моей памяти используете разговорный текст в таком объеме. Весь текст должен быть залитован.       — Разумеется, — ответил полупоклоном Фэлл.       Саша вышел из дирекции таким же неверующим, как и зашел. Но что-то сверхъестественное в одобрении заявки точно было. А, может, он, Саша, возомнил себя пупом земли, а отец просто взял и умыл руки?.. Так или иначе, на улицу Фэлл вышел с видом Бендера, которого потрепали на румынской границе. Узел его лазурного галстука ослаб, платочек в петлице помялся от частого использования, пиджак был расстегнут.       Саша плелся за всеми в хвосте. Вот бы самому отвалиться, как ящеричный хвост, и прочь ото всех — в метро.       — Хорош грызть себя, побледнел весь, — Надя взяла его за руку. — Подумаешь, слегка опоздали. Все тип-топ, утвердили же.       — Я его подвел, — Саша боролся с желанием вырвать руку, но сдержался. — Он не того от меня ждал.       — Ну, мало ли чего он ждал. Или, по его логике, ты должен днями томиться у телефона?       — Сколько раз он звонил?..       — Понятия не имею, — Надя пожала плечами. — Я спала. Девчонки с утра гуляли. Стручковский по магазинам бродил, кефир припер, гадость.       — Я звонил семнадцать раз, — отозвался через головы Фэлл, даже не оборачиваясь. — Вы в курсе, что я все слышу?       — Гирша Натанович, на обиженных воду возят. Хорош. Прокатило же! — Что двигало Надей в такие моменты? Равнодушие? Бесстрашие? Слабоумие?       Фэлл застыл на месте, хотя им давно горел «зеленый». Медленно повернулся. Взгляд его был тяжелее булыжника с мостовой.       — Кхм-кхм, зря это ты, девочка, — пробормотал, прикрыв рот ладонью, Стручковский.       — Условимся раз и навсегда. — сказал Фэлл, не обращая внимания, что стоял посреди тротуара, и прохожие, неодобрительно цокая, его обходили. — Я говорю — вы делаете. Не делаете? Я пишу докладную — выговор. Три выговора — мы прощаемся.       — На вас мы тоже, полагаю, пишем? — Наде зловещие угрозы Фэлла были, что комариный укус. Зудит, но терпимо. И Фэлл, судя по всему, это понял.       — Включите мозги, «девочка», — Вот и лицо пошло пятнами, пожалуйста! — Или то, что у вас вместо них. От того, что вы натянули на ноги авоськи, а на шею — ошейник — умнее вы не стали.       — Как и вы от краски моложе. До посинения ругаться будем? Я могу!       — Та-а-ак, предлагаю пакт о ненападении! — Саша поспешил встать между ними.       — Герой-любовник, саботажник, теперь миротворец — не много ли амплуа за один день? — Фэлл отмахнулся от Сашиной руки, как от навязчивой мухи.       — Вовсе он не саботажник, — Сашина рука недолго оставалась бесхозной — ее тут же присвоила Надя. — И вообще, мы с ним теперь пара. Так что если ругать, то сразу обоих.       — Пара? — чуть ли не хором спросили все, включая Сашу.       — Ну, хоть с первым амплуа не прогадал, — Фэлл помотал головой в манере «все с вами ясно», и дальше все направились в гроты московского метро в полном безмолвии. Надя гордо смеряла взглядом своих несостоявшихся соперниц. Кажется, ее громкое заявление скорее предназначалось им.       «Саша застолблен. Руками не трогать! Смотреть можно, но в присутствии владельца».       Настя Белецких, конечно, попилила Надю взглядом, но язык отважилась показать только исподтишка. Для остальных Саша и вовсе превратился в невидимку. Впрочем, роль невидимки Сашу вполне устраивала. Ни сил, ни желания опровергать Надин фортель уже не оставалось. Да и кем он будет выглядеть после этого? Безвольным бараном, которого пастушка дергает за веревочку? И все же хотелось лезть на стену с досады. С утра у них была тайна — одна на двоих и больше ничья! Надя ее распродала, точно торговка на базаре. Очарование момента улетучилось, как выдохнувшиеся мамины духи.       Волновавший память поцелуй теперь неприятно горчил. Даже поцелуи с Лурье в кабинете истории таких «ярких» воспоминаний не оставляли.

34

      Следующие дни Саша из кожи вон лез, чтобы реабилитироваться в глазах Фэлла. Он лично отвез машинописный сценарий в четвертый отдел Главлита на Чистопрудном бульваре, где высидел нескончаемую очередь, только чтобы сдать текст на проверку. Рядом с ним сидели авторы, сжимавшие в потных ладонях прошитые рукописи. В глазах их читалась едва скрываемая тревога. Она передалась и Саше с его четырьмя листочками текста.       Забирать сценарий должен был Фэлл, но он накрепко увяз в Союзгосцирке, выжидая приема в творческой мастерской. Напоследок он дал краткие инструкции, больше походившие по тону на советы адвоката перед допросом:       — Веди себя спокойно, скажешь, что текст многократно правился сценаристом и режиссером. Гласность гласностью, а там товарищи еще старой закалки. Но, думаю, вопросов по нашему тексту у них не появится.       Во второй раз ожидание было еще томительнее. Насчет цирковых Саша не знал, но его всегда удивляло, почему Владимира Высоцкого не показывают по телевизору, хотя из всех магнитофонов ревел его хриплый голос. Когда спросил бабушку, та пожала плечами: «в Главлите, видно, его песни не ко двору. Хорошо я работала с тюленями, им тексты никакие утверждать не надо».       Изюминку добавляла царившая в стенах атмосфера полной неизвестности. Со слов сидевшего перед Сашей драматурга в природе существовал некий перечень «сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати, передачах по радио и телевидению». Одна загвоздка — в глаза его никто не видел. Гриф «для служебного пользования» надежно оберегал советскую интеллигенцию от запретного плода познания.       «Как не нарушать, если не знать, что ты нарушил?!» — к таким дилеммам шестьсот восьмая школа с гуманитарным уклоном Сашу не готовила. Прежде чем он собрался с мыслями, его пригласили в кабинет.       Сидевший за столом сутуловатый, будто придавленный гигантским пресс-папье цензор пролистал их «объемные» труды. Усмотрев в номере с гусями пропаганду пьянства, а в номере с исчезающими лейблами — поношение отечественной легкой промышленности, он и вправду устроил Саше небольшой экзамен. Пригодились знания истории, которыми Лурье сыпал что за учительским столом, что в постели. Саша выдал развернутый анализ книги Ильфа и Петрова в преломлении отказа партии от НЭПа. Когда сатира, как и сейчас, находилась на острие борьбы с антисоветскими элементами, мещанством, бюрократизмом и так далее, и так далее...       Цензор беспомощно махнул рукой:       — Вижу-вижу, сценарий допущен, учтите небольшие замечания на полях! — После чего дунул на печать так, будто пил горькую, и заклеймил стопку листов «разрешено Главлитом к выпуску в свет».       Саша выпорхнул из дверей Главлита, с ликованием оставив за спиной томившихся в очереди еще (а может и уже) несостоявшихся прозаиков и поэтов, и, к своему удивлению, застал у крыльца Фэлла. Он о чем-то толковал с группкой иностранных студентов — навскидку из Индии.       — Что, автографы раздавали? — спросил Саша, когда те наконец пошли дальше.       — А? — Фэлл вздрогнул и обернулся. — Быстро ты. Нет, показывал дорогу к одному кафе.       — Показывали дорогу? Лучше б фокусы. И вообще, разве вас не знают в лицо по всему миру?       — Видимо, в этом учреждении, вместо сценария, поковеркали твое чувство юмора, — Фэлл выхватил папку со сценарием у Саши из подмышки, — Ну скажите, скажите, что все в печку и переделывать…       — Вообще-то нет, — вполголоса вставил Саша. — Я, кстати, рассчитывал вас в Главке застать. Как там, кстати?        — Ей богу, легче все сделать самому! — запричитал Фэлл, развязывая веревочку на папке, — Заказать спецодежду для номера — тысяча телодвижений! Раньше ни шатко ни валко работали, а теперь совсем полный ступор.       Но, увидев заветный штамп на сценарии, Фэлл больше не брюзжал.       — Не думал, что управишься, — Саше показалось, или Фэлл смотрел на него с прежним уважением? — Могли и на доработку отправить. Курляндский вообще натура отчаянная, не раз его постановки заворачивали.       — Стоп, — Саша почувствовал себя обманутым. — А как же «Курляндский — голова», «все утвердят»?!       — Ну, — Фэлл отвернулся, якобы перейти улицу, но Саша видел, как тот улыбается от уха до уха. — Я подумал: к чему новичка да сразу по голове обухом? Зато смотри, как справился! Ну, или там в Главлите теряют хватку.       — Нет, я старался! — возмутился Саша.       — Ну-ну, — кажется, Фэлл ему не поверил.       Вот и учи историю, кропти над контурными картами! Вот и просиживай факультативы, пока все остальные гуляют…       — Может, последуем примеру индийских товарищей? — Фэлл неожиданно кивнул в сторону примостившейся у Чистых прудов стекляшки — несуразного двухэтажного строения, в котором располагался индийский ресторан. Назывался он почему-то в честь национального инструмента — Джалтаранг. И уж лучше бы там ограничились экзотической музыкой. Сокурсникам, коим посчастливилось обедать в этом заведении, на память осталась только стойкая изжога. Специй повара не жалели. Тем не менее Фэлл зашагал прямиком к нему.       — Кофе выпьем? Лепешку съедим? В номере все равно делать нечего: телевизор существует только на бумаге, горничная приходит в високосные годы, кухня — в зачаточно-упадочном состоянии.       Саша демонстративно встал на месте и вывернул карманы.       — Я пуст. Все на кино и автоматы спустил. А в долг брать не хочу.       — Я угощаю. — Фэлл выразительно выгнул бровь. — Пойдем?       Саша неуверенно кивнул. Невольно вспомнился Михаил. Там, в «Зове природы», Фэлл тоже в каком-то смысле угощал. Угощал, долги прощал… Не хотелось бы становиться вторым нахлебником. Правда, в животе предательски заурчало. И громко.       — Долго думать будем? Твой желудок явно проголосовал «за». Я тоже. Ты — в меньшинстве. Бюллетени учтены, деньги поделены, голоса подсчитаны. Демократия!       Лебеди поспешно рассекали гладь пруда, выгнув шеи вопросительным знаком. Наверняка, они спрашивали себя, что тут забыла впавшая в детство пьянь, бултыхавшаяся в их дивном пруду. Пьянь то ли прогоняла от себя летнюю жару, то ли разгоняла пернатых. На миг пловец и вовсе занял воздвигнутый посреди пруда островок с деревянным домиком для лебедей. Видимо, заскучав, этот Робинзон Крузо заголосил: «В темном лесе, в темном лесе…» Разозленная женщина грозила Робинзону кулаком со второго этажа Джалтаранга. Неизвестно, какая из угроз возымела действие: о разводе ли, или же о сдаче в комиссионку спиннинга, но Робинзон бросил одичалый образ жизни и отменным кролем рванул к берегу.       В ресторане Фэлл урвал столик на открытой террасе, где гулял легкий ветерок, так и норовивший стащить со стола салфетки. Когда принесли меню, Саша не глядя попросил один кофе с пряностями. Не хотелось раскулачивать Фэлла на что-то большее. Тот, однако, заказал себе, как на них двоих.       — Скромность украшает только девушек, — фыркнул Фэлл и окрикнул официанта. — Специй вполовину меньше обычного!       Первое принесли быстро. Саша удивился, почему Фэлл заказал еще напитки, когда на столике стоял графин с водой. Вскоре этот вопрос отпал сам собой.       — Может, расскажите, чем вас так расстроили? — спросил Саша, когда смог отдышаться после первой дегустации. — Там, в Главке?       Фэлл выждал паузу, видимо, острая пища ненадолго лишила его дара речи.       — Да, если сюда частить, недолго и язву заработать, — резюмировал он. — Так, о чем это мы? Точно, Главк. Имел неприятный разговор в творческой мастерской. Саша, если ты хочешь стать одним из нас, заруби на носу следующее: иллюзионист все делает сам.       — Но, постойте, реквизит же обязаны предоставить…       — Саша, ты еще юн, потому тебе простительно. Конечно, обязаны. И через месяц будут обязаны, и через два, и через полгода. Вон, обрадовали, после новогодних разгрузятся и сделают. А у нас репетиционный период истечет в декабре, и плакал наш аттракцион. Стоп. Ты плачешь? Настолько остро? Или…       — Да остро, остро! — поспешил заверить Саша. Карри таки выбило у него скупую мужскую слезу. И хлебом не заешь — он еще острее, пробовал. Но — стакан молочного коктейля залпом — и разговор можно было продолжать. — Это я так. Просто… вы так спокойно об этом говорите…       — А что тут спектакли устраивать, — непринужденно продолжал Фэлл. — Дело надо делать. Союзгосцирк всегда был неповоротлив, а теперь еще в верхах решили финансирование подрезать. Не сегодня, завтра цирк наш на хозрасчет переведут. Вот такой у нас социализм стал: все должно приносить прибыль! Только вот цирк априори неокупаем! Посодержи-ка стационарный цирк на одни только сборы! Это тебе не шапито: растянул посреди базара — и готово. А нас все сказками про хозрасчет и кооперативы кормят. Конечно, легко наживаться, когда твоему кооперативу казенный завод под боком задарма сырье гонит. Тьфу ты! Нам бросают парашют без кольца и говорят: выкручивайтесь, как хотите.       — Я-то думал, что Волгоград проехали, забыли, — хмыкнул Саша, — Кажется, теперь я понимаю, с какой стати у вас склад в гараже появился.       — То-то и оно. Ты бы рисом заедал, а то сгоришь, — и Фэлл самолично протянул Саше полную ложку. Саша хотел возразить, что он слегка не в том возрасте, но всю ложку опустошил. Новый стакан молочного коктейля окончательно поправил дело.       — Как же вы все это терпите? — изумился Саша. Внутренне он даже начал потихоньку оправдывать поступок Тери. Может, она не от Фэлла бежала вовсе, а от всего происходящего в целом? Оглядевшись, не греет ли кто уши, Саша спросил вполголоса: — Давайте откровенно, куда ни посмотри: почти все — в дефиците, а то немногое, что есть — такое дрянное, что никто не купит. Что вас держит?       — Отвечу словами классика: «Заграница — это как миф о загробной жизни. Туда можно попасть, но обратно не возвращаются». Тут ведь как: есть государство, и есть Родина. Что бы первое ни вытворяло, умом, сердцем и другими частями тела я буду здесь. Я не говорил, но был у меня друг, еще с училища. Фамилию озвучивать не буду, ни к чему. В общем… с государством у него сложились напряженные отношения, и он взял да и не вернулся с гастролей. Стал таким же невозвращенцем, что и Тери. Осел где-то в Америке. Из тех писем, что до меня-таки доходят, узнаю — перебивается, значит, случайными заработками, живет на пособие, да грезит, что его возьмут в какое-нибудь шоу. Радуется, что его какой-то тамошний продюсер подрядил вербовать наших артистов — знают ведь, что времена здесь непростые. Не мне его судить, но как прочту — так гадко на душе становится.       — Что, даже на гастролях не было ну вот такусенького соблазна? — И Саша показал рисовое зернышко.       — Признаюсь, когда гуляешь по ночной набережной Роны или по Елисейским полям — неделю рот не закрывается. Но за месяц, что идут представления, не поверишь — привыкаешь. И тянет назад, примерно вот так:       Саша знал, что Фэлл приберег для наглядной иллюстрации очередной фокус. И правда, Фэлл извлек из бумажника пятирублевую купюру и оторвал от нее краешек. Приложив обрывок к оставшейся купюре, дунул и показал Саше. Кусочек не вернулся.       — Боюсь, что теперь этот обед мы будем отрабатывать мытьем посуды, — хохотнул Фэлл. — Но когда у нас что-то получалось с первого раза?       И, дунув еще раз, водворил кусочек на законное место.       Фэлл уже собирался применить купюру по ее прямому назначению, как вдруг к их столику подошел армянин.       — Вы фокусник, из цирка, угадал? — спросил армянин на чистом русском.       — Вернее говорить «иллюзионист», — без всякого энтузиазма ответил Фэлл. Даже не посмотрел на незнакомца. — Но да, мы из цирка.       — Вот удача! — всплеснул руками армянин. — Зовите меня просто Рафик. Завтра вечером как, свободны? Дочка моя так любит вашего брата, ну жить не может просто! Будем рады, голодными не уйдете! — И многозначительно потер большой палец об указательный.       Саша едва мог усидеть на месте. Новая халтура подъехала? Он только «за»! Да, над техникой ему еще работать и работать, но за плечами уже был волгоградский дебют, и даже непровальный! Предыдущий гонорар уже давно растворился, а тут зверь бежал прямо на ловца. Потому он с жаром выпалил:       — Назовите только адрес…       Саша почувствовал, как его ощутимо так пнули под столом. В полном замешательстве он уставился на Фэлла. Тот, расплываясь в улыбке, сказал:       — Мой коллега хотел спросить адрес ближайшей аптеки. Моя вина, позвал человека, а он непривычный к острой пище. А дочку в цирк приводите, мы скоро приедем к вам с новым аттракционом. Детям до семи льготный билет.       — Спасибо, моей восемь… — пробубнил армянин, вмиг растеряв кавказскую харизму и так же быстро испарившись.       Фэлл поспешил рассчитаться и даже не забрал у официанта сдачу, так что у того получились неплохие чаевые.       — Маэстро, вы пнули меня ведь не оттого, что нога затекла? — спросил украдкой Саша, когда они уже шли вдоль пруда и докармливали остатки лепешек настырным лебедям.       — Да ты создан для роли Шуры! — замотал головой Фэлл. — Тебе покажут целковый — и он тебе глаза застит. Прямо по его стопам чуть не пошел.       — Я не понимаю.       — Соглашаться на халтуру у человека с улицы — ты в своем уме? — прошипел Фэлл. — Только через знакомых, и то присматриваться надо, что за человек.       У Саши свело живот, но не из-за индийской кухни.       — Как, неужели милиционер в штатском?       — Почему? Может, информатор. Саша, запомни, окружай себя только проверенными людьми. Проверенными, а не девчушками, с которыми одну ночь в парке потискался — и бац! вы уже пара.       «Да от кого слышу! Ты-то подобрал себе людей надежных, как кремень: жена, чуть что, усвистала за кордон, лучший друг присосался к кошельку и спаивал. Нашелся советчик!» — но ранить Фэлла таким острым оружием Саша не решился, потому ограничился кое-чем потупее:       — Что мы делали и где — вас беспокоить не должно. Как там в песне поется: первым делом самолеты, а девушки — потом. Если что, в отношении Нади подход такой же.       — Речь не мальчика, но мужа, — смягчившись в голосе, сказал Фэлл. Сказал и, повернувшись к Саше, в припадке какой-то филантропии положил руку ему на плечо. — Но поверь моему опыту, как человека некогда женатого: долго таить что-то от женщины хуже китайской пытки.       — Я не говорил, что мы так далеко зайдем.       — С Тери я тоже так не думал. Потом двадцать лет брака, а дальше… ну, ты знаешь сам. Дам один только совет…       — Уже второй, — вздохнул Саша.       — Второй и последний. Если толком не уверен, что у тебя тут, — и Фэлл показал на левую сторону груди, — то лучше не морочь голову. Ни себе, ни ей. Любовь и иллюзия, знаешь, жанры несовместимые.