Маг и я

27

      Очутиться у дверей цирковой гостиницы после сталинских хором было непривычно. Хотя все осталось по-прежнему. Та же мозаика, изображающая пляшущего клоуна, те же двери, оглушительно хлопающие за спиной. Даже стенгазета — и та не сменилась с прошлого лета. Все так же пестрела надпись «Установки XXVII съезда КПСС — руководство к действию!» Тут же висело фото Горбачева и фрагменты его выступлений а-ля «углубить демократию», «ускорить развитие». Это подкреплялось лозунгами «даешь пятилетку в три года», «цирк стоит на передовой перестройки», «цирковым коллективам надлежит открыться смелым экспериментам, выбросив старые номера на свалку истории». Сбоку от фотографии Горбачева Саша разглядел накарябанное ручкой ругательство. Кто-то старательно заштриховал его яркой пастой, но вдавленные в ватман буквы являли неприглядную правду.       Вахтерша долго смеряла Сашу подозрительным взглядом поверх очков, но пакетик конфет «Красный октябрь» слегка растопил ее пропитанное канцелярским клеем сердце, и она открыла турникет.       Саша, пусть и без особой охоты, играл роль парламентера. Слишком живо еще было воспоминание о разговоре со Стручковским. Стручковский уже тогда перемывал кости маэстро, как бы чего не вышло? Оттого мучил вопрос: стоит ли ставить судьбу аттракциона в зависимость от такого человека?..       Отыскав нужный номер, Саша постучался. Дверь не открыли. Саша постучался снова — безрезультатно. Но Саша не был бы Геком, если бы отступался от дела сразу. Потому он снова потревожил покой вахтерши. Показанный фокус с пальмированной картой снова растопил ее сердце, и она подсказала:       — Поищите его в городской бане. По четвергам он обычно туда ходит.       Саша решил попытать удачу по указанному адресу. Пройдя мимо куривших у входа распаренных завсегдатаев, блестевших на солнце пивными животиками, Саша купил в кассе обмылок и вехотку и, обмотав пояс взятым на прокат полотенцем, бросился на поиски. Не найдя Стручковского в бассейне, направился в парную. Прямо на входе лицо обдало паром настолько горячим, что Саша зажмурился. Как в таких условиях можно было существовать, не то что отдыхать, он не понимал. Чуть сориентировавшись во влажном полумраке, Саша увидел сидевшего ближе всего к кранам сухопарого старичка, запрокинувшего голову и прислонившегося затылком к кафелю. Рот раскрыт, будто у выстраданной горе-скульптором фонтанной фигуры. Подсел — и правда, Стручковский!       — С легким паром!       — Что? Кто? — очнулся от транса Стручковский. — Гек, я не ошибся?!       — Он самый! — дружелюбно улыбнулся Саша.       — Старого человека едва до инфаркта не довели, а вам весело. Ай-яй-яй.       — Я не застал вас в общежитии, и мне подсказали поискать вас здесь.       — Ну, пришли бы в другой день! — резонно возразил Стручковский. — У меня вот так заведено: каждый четверг — банный день. У нас уже месяц горячей воды нет. Имею я право раз в неделю сходить в баню?!       — Никто и не говорит, что не имеете, — стушевался Саша. Разговор явно заходил в тупик. — Жарко тут! — Не нашел ничего лучше сказать он.       — Ну так идите в бассейн, — проблеял Стручковский. — На шайку мою не смотрите: она мне самому нужна.       «А каким участливым казался там, на манеже!» — подумал Саша, обливаясь потом. — «Старый-больной, а какой лицемер!»       — И что же такому добру молодцу не сидится в столице? — спросил Стручковский, охлаждаясь водой из шайки. — Не старого знакомства ради вы же меня разыскивали?       — Юлить не буду, вы нам нужны. Гирше Натановичу. Мы как раз…       — О-о-о, этот паук все-таки сманил вас в свою паутину! — перебил Стручковский.       — … работаем над новым номером, даже аттракционом. По мотивам одного фильма. Не хватает одного персонажа. И, по моему скромному мнению, вы — идеальная кандидатура на его место.       — Ну-с, изумите меня, что есть этот персонаж? Иван Грозный? Паганель? Старик Хоттабыч?       — Паниковский из «Золотого теленка».       Стручковский перестал изображать фонтанную статую и уставился на Сашу с таким видом, будто он отдавил хвост его гусю:       — Знаете, Саша, я был о вас гораздо лучшего мнения. Впрочем, я вас не виню. Это тлетворное влияние Фельдмана. Думает, раз я ковёрный, то все проглочу. Мол, ковёрные — низшее сословие. Ох вы заблуждаетесь! Да я в войну аншлаги собирал!       — Стало быть, вы отказываетесь?       — Играть в подтанцовке у вашего обожаемого деспота? Ха.       — Да вы подумайте! Работы будет меньше, а получать будете по полному тарифу. Можем выбиться в Москву, на Всесоюзный смотр, а там мало ли еще… А там и путевку в санаторий легче выбить! Ваше здоровье…       — Оставьте мое здоровье служителям Персефоны, — оскалился Стручковский. — Знаете что. Скажу это только из глубокой любви к вам, Саша. Бегите с этого тонущего корабля. Пустите свою силу и молодость на что-то более стоящее, чем дурить народ в полупустом балагане. Тешить вы будете отнюдь не публику, а его самолюбие.       И снова застыл в позе фонтанной фигуры.       — Счастливо оставаться, — процедил Саша, поднимаясь со скамьи. Стручковский, не раскрывая семитских глаз, кивнул и сделал отсылающий жест рукой.       Саша всегда считал, что чувство такта, если не впитано им с молоком матери, то привито годами бабушкиной муштры. Границы допустимого для него были яснее, чем для китайцев в шестьдесят девятом! Но сейчас, чувствуя, как удача ускользает из рук, он сотворил немыслимое. То ли это жар ударил в голову, то ли досада за Фэлла была так велика, но Саша схватил со скамьи чей-то ковш, подошел к крану, наполнил ковш до краев и, хорошенько замахнувшись, обдал размаренного Стручковского ледяной водой.       Стручковский подскочил с визгом испуганного павиана так, что полотенце упало с тощих бедер.       — Болван! — бросился Стручковский на Сашу с кулаками. Но сидящие подле мужики, видимо, порядком устали от их представления, потому вытолкали из парной обоих. Благо, прохлада бассейна остудила пыл.       — Извините, это я так, сгоряча, — повинился Саша, залезая в крохотный бассейн вслед за Стручковским.       — Принимается, — тем не менее Стручковский отвернулся. — И все же повторюсь: Саша, вы болван. Почему, думаете, я не давал вам шайку? Я воду в ней подогреваю. Мне категорически запрещены резкие перепады температур! А вы, а? Решили старика раньше срока в могилу свести? Вот, пожалуйста! Опять он улыбается!       — Извините, — Саша задушил смешок в горле. — Но вы бы себя послушали. Вы прирожденный Паниковский, и никто не справится с этой ролью лучше вас. Хотите — отказывайтесь, мы силком никого не тащим. Но, будем честны, у вас сейчас закат карьеры. Так, может быть, сделать этот закат ярким?       Стручковский не спешил ерничать в ответ. Он раздувал щеки, смотря больше куда-то внутрь себя. Видно, что-то взвешивал. Когда Саша уже собирался выбираться из мутной лужи под названием бассейн и уходить ни с чем, Стручковский ухватил его за локоть:       — Ладно, по рукам.       — Замечательно!       — Только кормление Гузи вы берете на себя. Учтите, он ест только рыбную муку, мясокостной не потерпит! И псевдоним мой останется на афише! А как дойдет до сан-кур лечения: Пятигорск, Ессентуки рассматриваются! Только не в Мацесту. Моя тетя там была, и ничем, кроме вони тухлых яиц, она ей не запомнилась.       — Будь по-вашему, Михаил Самуэлевич!       — Шура!       — Ничего, вживайтесь в образ. Хотя моя помощь тут не потребуется.

28

      Несколько дней Саша с Фэллом мучительно перекраивали предложенный сценарий. Фэлл не жалел ни острот, ни красной пасты. Общаться со сценаристом — «бездарем и неучем», а на самом деле книжным червем, дрожащим как ивовый лист (как позже выяснилось, то был тремор, а не страх перед артистами), Фэлл предоставил Саше.       Сценарист сначала не поверил, что Саша от Фэлла. Крутанувшись на табурете, он протер очки краем поношенной водолазки и переспросил. Саша повторил.       Как оказалось, до настоящего момента Фэлл не пользовался услугами сценаристов и режиссеров. Он с инженерами-то общался неохотно, большинство реквизита изготовляя самостоятельно — в гараже. В Союзгосцирке никто не протестовал: баба с возу, кобыле легче.       Саша трижды делал ходку к сценаристу с исправлениями от Фэлла. На четвертой он все-таки взял Фэлла под руку и привел его в кабинет, как мамаша капризного ребенка. Состоялся утомительный разговор, где сценарист, как врач, расспрашивал больного о его жалобах. Фэлл относился к тем, кого врачи называют «вредный больной». Жалобы у него отличались разнообразием: от фурункула на заднице до соплей в носу. Сценарист выслушал Фэлла с видом задумавшегося удава из «Тридцати восьми попугаев» и отправил с претензиями к режиссеру.       С режиссером стало еще веселее. Товарищ Курляндский был телосложения колобкообразного, будто его кредо — «хорошего человека должно быть много». Его лунообразное лицо лоснилось в свете софитов, и по манежу он не ходил, а «катился». С артистами он разговаривал терпеливо и добродушно, как с душевнобольными, и по ходу таковыми их и считал.       — Да что вы, Гирша Натанович, все так принимаете близко к сердцу? Отличный же сценарий вам написали! С сюжетом, персонажи с характером, на злобу дня — все на блюдечке с голубой каемочкой.       — Да, только бесчисленные правки отняли у меня месяц жизни.       — Ну полно! Сколько ни работал с иллюзионистами — каждый раз коса о камень. Дирекция вас явно избаловала, вырастили законченных индивидуалистов. А как же коллектив? Привыкать надо к коллективной работе.       — Хранить секреты фокусов тоже коллективом будем?       — Ну, как говорится, что знают двое, знает и свинья. Хотите ревностно хранить свои секреты, пожалуйста! Моя задача — чтобы ваши трюки на манеже смотрелись эффектно и были единым целым. В ваше ремесло я лезть не собираюсь.       — Благодарю.       — Я вот только одно не пойму, — не унимался режиссер. — К чему все эти тайны, в главке хотите-не хотите придется номер раскрывать.       — За это не беспокойтесь, — отмахнулся Фэлл. — В свое время я прикладывал к заявке пару-тройку справок из какого-нибудь НИИ, что трюк технически осуществим. Обычно этого хватает.       Справедливости ради, Фэлл больше не был первым и единственным самодуром. У него появился достойный конкурент в лице Стручковского.       — Я согласен играть прощелыгу, — потрясал Стручковский сценарием перед носом режиссера. — Я согласен играть слепого прощелыгу, но подглядывать за молоденькими девушками?! Мне, заслуженному артисту РСФСР?       Речь шла о сцене первого явления Паниковского: в темных очках «слепца» он стучал по манежу тросточкой и, клянча подаяния, протягивал шляпу, в которую проходящие мимо девушки, разодетые в супер-мини, бросали милостыню. Девушки шли дальше, а «слепой» оборачивался и, приподняв очки, долго смотрел им вслед. Непристойно долго для советского человека!       — Андрей Вольфович, — вздыхал режиссер. — В цирк ходит разная публика. Ну рассмешите вы гусем маленького зрителя, а что нам предложить зрителю большому? Сделаем подарок папам.       — Это все, конечно, замечательно, — вмешался Фэлл, — но я что-то не вижу в нашем коллективе молоденьких девушек.       — Нет-нет-нет, это сами ищите, вы у меня в программе не одни, чтоб с вами нянчиться. Меня на следующей неделе уже тигры в Горьком ждут. Подыщите кандидатуры, устроим пробы.       Фэлл недвусмысленно посмотрел на Сашу, и он обреченно кивнул. На следующий день самодельные объявления осквернили двери местного хореографического училища и женского общежития при нем. Вдруг кто из выпускниц отзовется. Правда, Саше досталось от Фэлла за то, что в объявлении был указан домашний адрес — Советская пять.       — Цирк, должен был быть адрес цирка! — причитал Фэлл. — Теперь к моим дверям потянутся молоденькие девушки. Что подумает Апполинария Абрамовна?!       Апполинария Абрамовна подумала. Подумала и на следующий же день появилась на пороге квартиры.       — Что. Это. Такое? — Именно так, выдерживая театральную паузу после каждого слова, спросила она и протянула Фэллу Сашино художество, — Гирша, в ваши-то годы и заниматься таким… Некомильфо!       — Саша?! — Фэлл играл удивление так плохо, что даже хорошо, — Апполинария Абрамовна, прошу извинить за самодеятельность моего подопечного. Много он еще такого натворил?!       Фэлл жестом камердинера пригласил ее пройти на кухню, а не стоять в дверях.       — Достаточно, — Штрум прошла на кухню все той же походкой цапли, ступающей по вязкой трясине. — Вы только представьте: иду я утром на занятия, и тут вижу эту похабщину!       — Отчего сразу похабщину? — что ж, если Фэлл такой трус, Саша один встанет на защиту их затеи. Он битых два часа выводил жирным шрифтом текст объявления. Дал о себе знать школьный опыт рисования стенгазет. Так что в этих объявлениях была некоторая художественная ценность! — Вас синтаксис не устраивает? Орфографические ошибки выискали?       — Ошибка — сманивать учениц у меня из-под носа, — Штрум стала обмахиваться мятым объявлением, точно веером. — Жара такая… не могу.       — Не хотите чаю? Или кофе? С молоком, — подорвался ухаживать за гостьей Фэлл. Это он-то, который за словом в карман не полезет, не смотри на пол!       — Мне только арабику, — смягчилась Штрум. — С двумя ложечками сахара. И молока. Самую капельку.       Саша метнулся к буфету. Буфет показал фигу.       — Нет у нас арабики, — с фатализмом прошептал Саша Фэллу на ухо. — И вообще кофе нет.       — Значит, достань, — рыкнул Фэлл, но, как в плохих анекдотах про Штирлица, был тут же раскрыт.       — К кому я пришла, — помотала головой Штрум. — Зовут девушек на квартиру, а у самих даже кофе нет. А еще говорят, что вы, Гирша Натанович, мастер доставать все на свете. Клоуны.       — Разрешите, Саша сбегает в универмаг за реквизитом? Будет чудо.       — Чудо будет, если он в этом универмаге что-то найдет. Ладно, сидите, соседушки, — Штрум с трудом подавила улыбку. — Повезло вам со мной. Не привыкать спасать нашу культуру. Подкормлю артистов!       Штрум удалилась к себе и вернулась с пачкой молотого кофе и коробкой конфет «Пьяная вишня».       — Благодарность от нынешнего выпуска, — резюмировала она. — Все искала повода распробовать. Пусть будет хоть такой.       Саша смаковал разливающийся из конфет ликер, но в душе горчило от стыда. Впрочем, Штрум уже не метала взглядом молнии, а птичьими глотками отпивала из чашки вприкуску с принесенным лакомством. Их орешками с вареной сгущенкой она побрезговала.       — Гирша, поймите меня правильно, — прочистив голос, продолжила она, — вы своей, кхм, вербовкой чего доброго запудрите мозги моим выпускницам. А я не для того тянула их четыре курса, чтобы они в кордебалете стразами отсвечивали. Я их для сцены готовлю, между прочим. А тут приходите вы, такой нарядный, и маните их зарубежными гастролями, яркими афишами! Кто не захочет променять пуанты и кровавые мозоли на верчение задней точкой на манеже… Понимаете, к чему я клоню?       — Поленька! — буквально запел Фэлл. Казалось бы, куда сюсюкаться с ней еще больше? — Никто никому пудрить мозги не собирался. Как и совращать ваших фавориток свернуть с балетной стези. Но, наверняка, в вашей танцевальной плеяде есть звездочки потусклее?       Фэлл подмигнул ей, или Саше показалось?       — Поняла вас, — голос Штрум мгновенно обрел деловой тон. — Есть у меня на курсе такие девицы. Звезд с неба не хватают, но батман делают чисто. Для цирка данные более чем хорошие.       — Не знаю, как вас благода…       — Но я подберу вам девочек сама, — перебила Штрум, сделав ударение на последнем слове. — Ждите к концу недели. Девочек пятнадцать-двадцать вам отряжу, материала для отбора хватит вполне. И чтоб больше без этой вашей самодеятельности! — И Штрум понарошку хлестнула Сашу по лбу свернутым объявлением.       — Вы — святой человек, Апполинария Абрамовна! — Фэлл разве что не поклонился Штрум в ноги, когда та уходила.       — Рано благодарите, я еще ничего не сделала.       Но Штрум сдержала слово.

29

      В понедельник — единственный выходной для цирковых артистов — манеж Горноуральского цирка был забронирован на целый день. В зрительный зал униформа вынесла стол, за которым в виде импровизированного жюри уселись Фэлл и Саша.       Девчонки налетали стайками по три-четыре человека, но погоды особой не делали: держались неестественно, скованно.       Саша просил станцевать под музыку и показать гибкость, выполнив несколько базовых элементов. Поминая жесткие вступительные в ГУЦЭИ, Саша решил, что будет делать девушкам скидку на волнение и неопытность. Да и смысл в повышенных запросах: они же не вольтижера в пару ищут, а всего лишь подтанцовку! Как мог, Саша подбадривал кандидаток, если те заваливали какой-то элемент. Но Фэлл… Фэлл не был бы Фэллом, если бы не делал все простое сложным! Одетый в строгий костюм, подперев тянувшуюся к столу голову одной рукой, другой он непрерывно вращал пару шаров Баодинг. По словам бабушки, это еще и неплохой способ медитации. Если так, то помогали они плохо.       — Какие бы элементы по сложности ни делаете, все равно кочерга. Никакой пластичности.       — Хорошенький бульмастифчик. А мне нужна левретка.       — Дылда. Я гренадеров в труппу не беру.       — И это шпагат?! Я на лучший сяду.       Фэлл не щадил никого. Вел себя не как подборщик массовки, а как уборщик, чья задача поскорее очистить манеж. За первую половину дня он вогнал в слезы трех девиц и отполировал до скрипа свой хрустальный фужер. Притащил же с собой в портфеле. По легенде — для распития «Боржоми», но Саша знал: это для женских слез. Собрав очередную их порцию, Фэлл вздернул нос. Было бы чем гордиться. Магнитофон продолжал выть уже бесполезное «Modern talking».       — Маэстро, сходите погулять, а? Вы мне весь народ распугали.       — Если это — уровень отечественного театра, то у меня плохие новости. Ну, спасибо, Штрум, пособила. Дурачок, я-то подумал, она нам средненьких пришлет, а на деле — галимый брак!       — Вы вообще не хотели в этом участвовать!       — Я решил сделать тебе одолжение.       — У вас такие требования, что мы никогда никого не возьмем.       — Лучше быть одному, чем с кем попало.       Саша постучал ручкой о стол. Перед ним белел листок с зачеркнутыми именами кандидаток. За их выходной к ним пришли одиннадцать девчушек, и всех Фэлл забраковал. Впрочем, по поводу шпагата последней, Саша и сам видел очевидную ошибку: при продольном шпагате бедра должны быть строго параллельны плечам, а не выворачиваться и смотреть в сторону.       — А сами-то правда сядете на шпагат? — спросил Саша как бы невзначай. — Набрехали же.       Не говоря ни слова, Фэлл отставил фужер на стол, бросил пиджак на спинку стула, смел невидимую пыль с манежа и так же молча сел на идеальный поперечный. Скотина, а ведь и не подкопаешься!       — Ладно. К черту ее, — Хотя самому так и хотелось съязвить: «Раз вы такой потрясающий, может, за всю подтанцовку плясать будете?» — Что еще покажете?       — А что? Я разве куда-то пробуюсь? — Фэлл скрестил ноги, сев по-турецки лицом к манежу, и даже это он сделал грациозно.       — Ну, вы выполнили только один элемент. А станцевать полноценно под запись сможете? Для чистоты эксперимента, так сказать.       — Хочешь брать меня на понт, так не говори это хотя бы в лоб! Да и недосуг мне дергаться под завозную попсу. Своей хватает.       — Ну, по логике Бендера, вы лучше будете сидеть в запряженной кобылой телеге, а не в «Лорен Дитрих»?       Фэлл поджал и без того тонкие губы. Будь это обычный цирковой будень, он бы наверняка спасовал. Но в выходной в цирке обретались разве что вечно кимаривший в подсобке Жорж да осветитель, который выставил свет и удалился. Так что обстановка была практически интимная.       Единственный, кто еще старался работать в этот проклятый день — магнитофон. Он заиграл следующую композицию, и ей оказалась «Brother Louie». Фэлл наверняка слышал ее, Саша не раз ставил кассету с Modern Talking, когда готовил на кухне. Получались почти вступительные экзамены в цирковое училище. Третий этап, когда поступающим предлагали станцевать под произвольную композицию. Саша до сих пор содрогался от воспоминаний о своей лезгинке.       Саша перемахнул через бортик и поспешил встать подле Фэлла:       — Упрощу вам задачу, непривычная музыка, мало ли!       — Пф, догоняй, мальчик!       Саша воспринял слова Фэлла как шутку, но вскоре пожалел об этом. Фэлл усмехался, но его самоирония была напрасной: он двигался так, что порвал бы любой танцпол. Так что не ему, а Саше пришлось подстраиваться под темп. Фэлла будто ничего не сковывало: существовали только музыка и он. Фэлл игриво качал бедрами, легко подгибая то одну, то другую ногу, и звонко щелкал пальцами в такт музыке. Как эти натруженные годами ноги ухитрялись выделывать такое? Саше пришлось встать поодаль, чтобы Фэлл в пылу пляса его не снес.       — Даешь синхронный поворот, — через плечо скомандовал Фэлл, — вот так.       А Саше что? Не называет кочергой — уже хорошо! По лицу Фэлла, обычно холодному и сосредоточенному, было видно: он… счастлив, что ли? Кошмар какой. Его маэстро счастлив оттого, что уделал посредственных девок из хореографического!       — Иди ко мне, — Фэлл поманил Сашу рукой, отчего он чуть не прыснул со смеху. Где Фэлл такое подсмотрел? На своем выпускном вечере? Так сейчас даже на школьных дискотеках не кадрят.       — Ужас какой! — Саша вложил ладонь в ладонь Фэлла, и тот тут же его крутанул и требовательно надавил на лопатки.       — Арабское колесо, и ко мне в стойку.       У матросов нет вопросов. Вот и у Саши их не возникло. Признаться, он был сбит с толку последним пассажем, но только пока не услышал привычные уху командные нотки. Эхом пронеслись в голове требовательные «ап», отцовские нотации на тему субординации и сухие шлепки рук ловитора и вольтижера. Саша сделал шаг назад левой ногой и тут же занес правую для сильного маха. Думать тут не приходилось. Базовые акробатические элементы сидели в нем прочнее таблицы умножения.       Прочертив носком круг, он вернулся на землю, и тут же прыгнул, угодив в руки Фэлла. Тот поднял его над головой, и Саша ощутил себя морским котиком, на потеху зрителей вытягивающим на ластах сарделеобразную тушу. Он ждал предательской дрожи в руках, но, видно, Фэлл недаром был ловитором. Не подвел.       — Ап.       Саша сорвался с рук, встретился ногами с манежем, но, не успев отдышаться, оказался снова прижат к Фэллу. Внутри неразбериха. А вдруг подвох? Прямо сейчас? А что? Славики, свои, полетчики, не побрезговали, чем Фэлл лучше?..       Но подвоха не было. Да, Фэлл творил с его телом, что хотел, но хотел Фэлл только танцевать. Будто танец для него — все равно что чисто выполненный трюк, очередная вершина мастерства. Вовсе не то, о чем говорят вполголоса. С таким же успехом он танцевал бы с вешалкой. И вместе с тем взгляд у Фэлла искрился, как бенгальские огни. А еще в его взгляде читался вызов: «а сможешь?»       Саша незаметно вытирал потные ладони о задницу, сдувал челку со лба и готовил упрямое «смогу».       Когда песня кончилась, у Саши горело все. Руки — от неожиданных поддержек, щеки — от смущения, грудь — от непонятного, подступающего к горлу чувства. Обед, что ли, наружу от тряски просился?       — А хорошо получилось, — Фэлл выключил магнитофон и заправил слипшиеся от пота волосы за уши.       Саша кивнул, как болванчик. Он слушал себя, но объяснить, почему внутри все сжалось — не мог.       После короткого перерыва заявились новые испытуемые. Вернее, подопытные. Но Саша все равно на них не смотрел. Смотрел на Фэлла, который заставлял их тянуть носки, прикрикивал и качал головой. По истечении дня, истомив и себя, и окружающих, Фэлл выбрал себе жертв: пятерых дурочек, которые благоразумно не сбежали от его педагогических приемов. Саша все больше ворчал, какие все неуклюжие, и не выключал музыку, даже когда девчонки уходили. Увы, Фэлл только цедил боржоми, больше танцевать не звал. Успокаивало одно: девиц он так не крутил.