Маг и я

30

      На второй год работы в цирке и Саша разжился приметами. Не чужими, а своими, собственными. Например, если всюду в «Арене» — в душевую, в прачечную, даже на кухню — выросли, как валуи после дождя, очереди из немытых, необстиранных голодных артистов — стало быть окончилась пора отпусков, и цирковые съезжаются в преддверии нового сезона. Да и сам цирк, будто очнувшись после затянувшейся летней фиесты, наполнился людским и звериным гомоном.       Ячейки в авизо больше не пустовали, все было забито под завязку. Вновь залаяли собаки, помчались по манежу кони, подгоняемые хлыстом берейтора. Под куполом забили крыльями яркие, как агитплакаты, попугаи. Даже местного старичка Бибо — огромного бегемота со светло-серой кожей — и то выгоняли из вольера размять тумбы-ноги.       Но одного приезда Саша ждал больше других. Коллектив «Полет Пегаса» «влетел» в Горноуральск, когда до начала сезона оставалось еще более месяца. Можно было сколько угодно хорониться в квартире Фэлла, но от планерки как спрячешься? Никак. Там с Борисом и Славиками и пересеклись. «Место встречи изменить нельзя», не иначе.       — Что-то тебя в гостинице не видно, — Борис ответил костохрустным рукопожатием на Сашино вялое «привет». Вид у него был не сказать, что отдохнувший: расцветавшие подглазины и направленный в никуда взгляд говорили о положенной новоиспеченному семьянину активной ночной жизни.       — Да! Что за дела? Не звонишь, не пишешь. У коменды справки навели, ты даже не вселялся, — Славики, как конвойные, встали по бокам.       — Да я так… — зажатый между Славиками и Борисом, как меж молотом и наковальней, Саша не желал колоться. — Квартирку снял у одного доброго человека.       — Угу, видал? — толкнул Ярик брата в плечо. — Во Москва жирует!       — Квартиру отдельную им подавай! — усмехнулся Славик. — С телефоном поди и с душевой? Слушай, мы зайдем вечерком, а то у нас горячую до Нового года не дадут!       — Отставить шуточки, — Борис подошел к Саше вплотную, и Славики отпрянули в стороны: уступили жертву хищнику побольше? — Завтра в восемь начинаем. С Лазаревичем договорено. Только смотри, на сетке опять не засни.       — Куда там!..       — Утро вечера мудренее! — прежде чем Саша пришел в себя, Борис с присосавшимися к нему Славиками удалились из фойе.       Вопреки пожеланиям Бориса, на следующее утро Саша чувствовал себя Наполеоном. Но не после Аустерлица, а после Ватерлоо. Всю ночь Саше досаждали кошмары. И виной тому была не раскладушка. Едва он смыкал глаза, как в потемках сна его подкарауливал Борис. Он выныривал из темноты, повиснув на ловиторке, Саша что есть мочи тянулся к нему, но тот шаловливо помахивал ладошками и исчезал во мгле. Саша падал, но не на манеж. Это было бы еще ничего. Из душной тьмы теперь выныривал на ловиторке отец и, вцепившись железным хватом, твердил без умолку:       — Вырождение Геков! Отдавал талант, получил халтуру!.. Или ты первый, или ты никто!       — Я не никто, я иллюзионист! — Саша набирал полную грудь воздуха, но голос у него выходил приглушенный, будто он кричал через подушку.       И тут отец, стиснув запястья до боли, выпалил голосом Юрского:       — Командовать парадом буду я! — Из уст отца это прозвучало как угроза.       Когда Саша вернулся к Борису, то снова выкрикнул:       — Я иллюзионист!       Борис вдруг обрел облик таксиста и с усмешкой сказал:       — То гимнаст, то иллюзионист. Совсем запутался парень!       Желая что-то кому-то доказать, Саша попробовал достать карты, но те выпали из рук и запорхали в темноте. Та же судьба ждала фальшивый палец с платочком. И шары Баодинг. И только Саша никуда не падал, а метался между халтурщиком и перфекционистом.       И вдруг Борис его все-таки поймал. Точнее, Борис обернулся Фэллом. Фэлл достал из воздуха карты, фальшивый палец, шары, будто Саша и не терял их никогда. А потом Фэлл протянул руку Саше, и они стали танцевать. Какую-то дикую мешанину диско и выпускного вальса. Как и на выпускном вальсе, Саша отдавил визави ноги, но Фэлл сочувственно кивал и улыбался. И так хорошо стало на душе. От Саши не требовали быть кем-то. С ним просто танцевали. Но, как и всего хорошего, этого Саше показалось мало. Кровь в нем забурлила. Давление росло и опускалось ниже пояса. В ушах придавленно заухал пульс. Эх, была ни была! Привстав на цыпочки, Саша потянулся к губам Фэлла, но, едва Рубикон был пройден, Фэлл отпрянул, растворившись дымом над ареной.       «Сон — слишком дорогое удовольствие, чтобы им делиться» — услышал Саша напоследок и проснулся. Сменившее кошмар, казалось бы, приятное сновидение обернулось еще большим кошмаром.       — Я пришла к тебе с приветом, — пародируя Миронова, слащаво протянул Фэлл, прислонившись к дверному косяку, — Рассказать, что солнце встало, и уже, кх-м, кажется, что-то там затрепетало! [1]       Саша, хрустнув позвоночником и протерев слипшиеся веки, не сразу понял, на что это маэстро так уставился. А потом как понял! Молнией подцепил сползшее на пол одеяло. Поздно, слишком поздно! Сардоническая ухмылка уже плясала на губах Фэлла.       — Ну что зарделся, как красна девица, — примирительно сказал он. — В нашем спартанском укладе и не такое бывает. Давай, боец, чисти морду лица и марш на кухню: завтрак стынет.       Когда Саша таки добрался до кухни, привычная ему овсянка-размазня уже превратилась в склизкое овсяное желе. Надо ли говорить, что овсянка была приговорена отправиться в мусорное ведро — аппетит был убит намертво. Хотя какой аппетит? Стыд жалил щеки. Стыд за то, что застукали, когда все там «трепетало», стыд за сон, который Саша на свою голову запомнил. Нет, это все июльская духота и карательная раскладушка. Конечно. Еще бы поверить в эту дурь!       Разочарование, усталость, тревогу — всю эту гамму чувств Саша вымещал на студенистом шматке каши. Краем глаза Саша следил через открытые двери, как Фэлл в спальне гладил утюгом рубашку, мурлыкая под нос мотивчик из «Золотого теленка». Следил и завидовал. Не Фэллу объясняться перед Борисом, втирая носок ботинка в пол, что ведущий вольтижер уходит из едва устоявшегося номера, да еще и перед самым сезоном. Саша ни разу не замечал за Борисом рукоприкладства, но одного его хмурого, со слегка припухшими бровями и губами лица хватало, чтобы понять: такой миндальничать не станет, сразу даст в глаз. Но помятая физиономия — чепуха по сравнению с отцом. Отец может устроить кошмар и наяву. Сашин экспромт с бегством на втором скором — это же личная пощечина, удар по авторитету. Отец страдал честолюбием и через это заставлял страдать других. А еще отец нажил связи наверху — в самом Главке. Об этом порой пробалтывалась бабушка, да и зарубежные гастроли отец получал с завидной регулярностью. Вместе эти два качества — честолюбие и связи — рождали убийственную комбинацию. Ну, сделают они с Фэллом аттракцион, приедут в Москву показываться — и что тогда? Что мешает отцу похоронить их аттракцион в зародыше? А потом подобрать его, Сашу, успешно ставшего «никем», и привести пристыженного и покорного в свой номер уже насовсем. От этих мыслей по спине забегали мурашки.        А, может, пес с ним? Раз Саша сомневается, то, может, ничего и не менять? Сейчас, покуда он лично не переговорил ни с отцом, ни с Борисом, еще можно откатить все назад.       Тем временем уже из ванной доносились журчание воды, фырканье и мурлыкающий мотивчик. Саша прислушался. «Белеет мой парус, такой одинокий…», без вариантов. «Одинокий», тут не попишешь. Черт-черт-черт-черт! Саша, соберись! Кто ты? Один из «Пегасов» или пони бесхребетный? «Коней на переправе не меняют» — и что ему лошади всё в голову лезут? Так или иначе, они с Фэллом на переправе, и, если Саша его бросит — пойдет Фэлл ко дну. Без сомнения.       Саша одинаково не верил ни в построение коммунизма, ни в Бога. Зато верил в карму, и что ее, карму эту, нужно по возможности держать в чистоте. Пасануть сейчас — изгадить эту карму до конца дней. С другой стороны, на кой ему чистая карма с изгаженной жизнью?.. Готов ли он к запутанной стезе иллюзиониста? Принесет ли она ему счастье, или только ленивый не будет потешаться над его загубленной карьерой?       Саша взглянул на выступающую из-под футболки подкачанную грудь, на налитые бицепсы и не без сожаления подумал, как быстро растеряет годами набираемую форму. Чего ради? Чтобы быть на вторых ролях, ширяться по иллюзионным шкафам да тайком подавать Фэллу фрукты?        Саша ругнулся про себя. Нет, он больше не ассистент. Фэлл явно видит в нем что-то большее, чем красивую ширму. Красивая ширма отвлекала от тайны трюка грудью, затянутой в крохотный блестящий лифчик, и длинными, как у жирафа, ногами. Ни его ноги, ни грудь спроса у Фэлла не сыскали. Брал другим. Так может, они смогут вместе создать что-то новое? То, что Союз еще не видел?..       — Как там раскопки? Успешно? — Фэлл кивнул на застывшую в цемент овсянку и поставил перед Сашей свежезаваренный чай, — Мамонта откопал?       — Одного, — Саша натянул на губы улыбку.       — Шутишь хуже обычного, — Фэлл забрал отвергнутую тарелку и занялся ее содержимым. С аппетитом у иллюзионистов — полный порядок. — Бери, мил друг, газету, и отрабатываем трюк с водой. Только не свежий номер, пожалуйста. Пятый день новости нормально почитать не могу.       — Сегодня дочитаете до объявлений «желаю познакомиться», — вздохнул Саша с чувством приговоренного, — Мне идти надо.       — Не помню, чтобы я тебя отпускал, — Фэлл положил руку на спинку Сашиного стула так, что путь к бегству был отрезан. — Куда же?       — «Полет Пегаса» приехал, — сквозь сжатые челюсти процедил Саша.       — Дай угадаю: ты, конечно, Борису ничего не сказал. Да?       Саша нашел в себе силы только помотать головой. Обещал же Фэллу еще по приезду из Москвы «утрясти вопрос». Помнит ведь, чтоб его!       — А что мы это так сникли? И от бабушки ушел, и от батюшки ушел, от Бориски и подавно уйдешь! Вот это — шутка.       — Уморили, — лишившись тарелки для «раскопок», Саша принялся болтать чаинки в чашке.       Фэлл какое-то время молчал. Только барабанил пальцами по столу одному ему ведомый марш.       — Давай так! — деловым тоном продолжил он. — Отец, Борис — для тебя лишка будет. Так что Бориса я беру на себя.       Саша чуть со стула не упал:       — Правда поговорите?       — Да, — Фэлл пригубил чай.       — А не боитесь?       — Мы, мамонты, знаешь, живучие, — Фэлл откинул налипшие от утреннего умывания кудри со лба. — И потом, я знаю его слабости.       — Только не говорите, что алкоголь! Я себе не прощу!             — Спокойствие! Пятьдесят грамм облегчили бы процесс, но на худой конец обойдемся и трубкой мира. У меня как раз блок Marlboro где-то завалялся.       — Стоп, — Хандра разом покинула Сашу. — Вы меня выкупаете за сигареты?!       — Зато какие! — усмехнулся Фэлл, — Но мы-то знаем, что ты бесценный.       Когда Фэлл ушел договариваться, Саша чувствовал себя Шурой Балагановым, ждущим, когда его умелый Бендер принесет ему блюдечко с голубой каемочкой. Но тем же вечером это ощущение пропало. Во имя магии полегло пять номеров «Правды». Не смотря на стрелки часов, Фэлл не жалел никого: ни «Правду», ни Сашу, ни себя.

31

      Кошмары больше не донимали Сашу. На них просто не оставалось времени. Ночи были отданы утомительным репетициям. Давняя традиция иллюзионистов: творить магию, когда обыкновенные люди видят десятый сон. Причина тривиальна: чем меньше народу знает, как выполняется фокус, тем лучше. Саша нисколько не возражал. Даже приветствовал. Ночные цирковые бдения исключали риски пересечься с «Полетом Пегаса». Сколько Саша ни допытывался у Фэлла, тот не распространялся о деталях их с Борисом «саммита». Бросил туманное «Высокие Договаривающиеся Стороны в отношении друг друга придерживаются дружелюбного нейтралитета». И все. Тишина. Даже Двоеславие не давало о себе знать. Видать, Борис надавил. И все же Саша предпочитал разминуться с бывшими коллегами. Было бы еще лучше, если бы они разминулись на разные города. Но дотошность Фэлла скорее отдаляла этот момент.       — Нет-нет-нет! Ну кто так делает?! Александр-р-р-р! — в этом «Александр» плескалось столько желчи, что впору топиться. Будто так легко одновременно вытягивать платье сквозь отверстие в стекле и закрывать последнее скрытой педалью в витрине. Проблем добавляло то, что аппарат делался в свое время под Фэлла. Отверстие для руки было вырезано под его рост, потому Саше приходилось вставать на цыпочки и тянуться что есть мочи. Но Саша терпел, сколько мог: и так скажи спасибо, что у Фэлла в гараже завалялся готовый аппарат.       Фэлл, чтобы Саше платили больше ставки ассистента, записал его в полноценные артисты. А с артиста и спрос выше. Гораздо выше. Сначала Саше показалось, что это проще, чем овсянку сварить. Подумаешь! Делаешь вид, что рука проходит сквозь стекло! Не тут-то было! Как и в приготовлении овсянки важны нюансы: молоко убегает, хлопья не доходят, горят, нерадивый повар их пересыпает или, наоборот, жалеет. У Саши не получалось все и сразу.       Их аттракцион должен был открываться комической сценкой, которую Фэлл нарек «умей достать». Кому, Фэллу или Курляндскому, принадлежала идея высмеять дефицит и умельцев этот дефицит «достать» — установить было уже невозможно. После всех правок и подчисток сценарий напоминал поле Бородинской битвы. Но в коллективе дружно была принята легенда, что эта идея — именно Фэлла. И Саша даже начинал этому верить: кому еще взбредет в голову такое?       Витрина, стилизованная под дорогой бутик одежды. На подсвеченной лампочками вывеске рукотворная надпись «Только ФИРМА!» Снова пригодился Сашин опыт рисования стенгазет. За стеклом на манекенах висят мужские и женские костюмы зарубежного покроя. Правда, для актуальности подобрали одежду по последней моде: джинсовые юбки, пиджачки с наплечниками, блузы в кислотных тонах. Пятерка красавиц толпится у витрины и обсуждает наряды. Слоняющийся неподалеку Шура решает впечатлить девиц и «достает» сквозь витрину леопардовую юбку. Девицы в восторге! Они просят Шуру достать каждой по обновке. Но на воровстве Шуру ловит милиционер. Шура быстро дает деру и сталкивается с Бендером. Бендер, замечая, что за Шурой погоня, заставляет юбку исчезнуть. Милиционер уходит ни с чем. Бендер говорит, что чтит Уголовный кодекс, и по волшебству создает на себе и Шуре белые штаны. Подходит к девицам, кружит их, и на каждой появляется по тому наряду, который был на витрине. Девицы очарованы, Бендер уходит с Шурой, обнимая его за плечи.       «Уходит со мной», — поцарапанной грампластинкой повторялось в голове Саши, покуда он пытался изящно просунуть руку в узкую прорезь в витрине, попутно прикрывая отверстие в стекле вчерашней газетой. Ладно бы отверстие это было только одно! Но их было пять — по числу манекенов и девушек, которых нужно одеть. А пять отверстий — это пять педалей внизу витрины, на которые нужно в определенном порядке наступить ногой. Саша три педали на пианино путал, а тут пять!       — Можешь сделать лицо попроще?! — Саша уже вздрагивал, когда слышал этот дребезжащий голос. — Не в унитазе засор пробиваешь.       — Это ненамного приятнее, — буркнул Саша. — Да высоко тут для меня! Высоко!       — Высоко? Слышать такое от бывшего полетчика? Забавно.       Фэлл сидел на бортике манеже, дышал на хрустальный фужер и затем полировал его платком. Саша хотелось подойти к Фэллу и разбить фужер о его кудлатую голову. Но двух истеричек на их тандем будет уже многовато.       — Хорошо, представь, что я зритель, публика! Позабавь меня!       — По-моему пить кровь из других — для него уже забава, — шикнула Подшивалова и закатила глаза.       — Так! — То, что не надо, Фэлл всегда слышал отменно. Встав с бортика, он высматривал бунтарку в рядах засуетившихся танцовщиц. — Чей прелестный ротик только что исторг эти слова? Или я ослышался?       Надя Подшивалова, которую Фэлл по неясной причине посчитал самой смышленной из избранных, с первых дней выбилась в дамки: и пускай ее сокурсница Настя Борецких личиком вышла смазливее, даже она не смела оспорить Надино лидерство. Только у одной Нади язык не запутывался при виде Фэлла, потому она выступала эдаким парламентером, выразителем воли женского народонаселения. Но если Фэлл приметил ее, то Сашу она решительно отталкивала. И без того тяжелый, точно пронизывающий рентгеном, взгляд дополняли вишневого цвета тени. Голову венчала нашумевшая прическа «Волчица». Правда, ее обладательница походила скорее не на волчицу, а на всхохленную галку. Из-под вызывающе короткой юбки выглядывали худые бедра, затянутые в колготки, судя по всему кустарно перекрашенные в черный цвет. Как это «чудо» ухитрилось проучиться до третьего курса хореографического — оставалось только дивиться.       Но это еще ничего, если бы она не полезла «помогать».       — Гирша Натанович, я бы могла с девочками станцевать перед публикой и отвлечь внимание от Саши! — ни одним мускулом на лице не пошевелила! Наверняка в школе была чемпионкой. По списыванию.       Фэлл определенно все слышал. Ночью в цирке тихо, как в студии звукозаписи. И другой девушке он такое бы не спустил. А с Надей — нет, отошел на исходную и, как ни в чем ни бывало, вернулся к полировке фужера.       — Ну, покажи, а там посмотрим, — сказал Фэлл таким тоном, каким обычно родители отмахиваются от докучливых детей: мол, хочешь — валяй, только чтобы не дергали.       И Надя подошла к бортику, тык, и щелкнула Сашиным магнитофоном. Тык, и нажала кнопку, чтобы перемотать кассету до следующей мелодии.       — Что за старье у вас, а не музыка?!       От такой неслыханной наглости Фэлл чуть не подавился боржоми. Он уже раскрыл рот, но заиграла мелодия, и Надя скомандовала остальному женскому отделению:       — Не щелкаем клювом, повторяем.        И она станцевала, пока Саша возился с упорно не желавшим закрываться отверстиями. Но удовольствовалась ли Надя малым? Нет! Тут же последовало предложение лично с другими девушками примерить футболки с проявленными лейблами. Задумка Фэлла и Курляндского была такова: Бендер, Шура и Паниковский открывают кооператив «Шило на Мыло», где обещают доверчивым девицам, а-ля булгаковский Воланд, превратить их невзрачную отечественную одежду в брендовые зарубежные вещицы. Бендер забирал у них футболки и платья, после чего проходился по ним «волшебным» утюгом. На ткани проступали лейблы известных брендов: Adidas, Puma, Nike. Девушки с визгом набрасывались на Бендера, натягивали на себя «брендовые» вещи, и… спустя минуту громких лейблов как ни бывало.       Все. Казалось бы, сценарий залистан до дыр, но что Надя? Правильно, гори сценарий синим пламенем! Стянула с себя футболку и, оставшись в одном лифчике, напролом направилась к Фэллу. Ткнула ему «контрафактом» под нос и скандальным тоном воскликнула:       — «Фирма», говорите? Да вы… фирменный мерзавец!       От увиденного все присутствовавшие рефлекторно попятились: что скажет Фэлл? А ничего! Ну как ничего… Только оттянул съехавшую с плеча бретельку лифчика и отпустил.       — Ай, больно! — взвизгнула Надя, потирая плечо.       — Это за самодеятельность, — прогнусавил Фэлл, возвращая Наде футболку. Та натянула ее назад, одарив Фэлла полным «лучей признательности» взглядом из-под сдвинутых бровей. Саша не без злорадства проследил за ее удалявшейся фигуркой.       После такой достойной кульминации Фэлл дал команду «отбой», и девушки, обгоняя друг друга, бойко поскакали за форганг. Саша плюхнулся на бортик манежа.             — «Фирменный» мерзавец — запомнить надо, — Фэлл чиркнул что-то в своем блокноте и подсел к Саше на бортик манежа. — Что ты, милый друг, не весел, что ты голову повесил? Если я сказал лишнего, так это работа, я тут никому поблажек не даю.       — А? — Саша будто вышел из оцепенения, — Да вы чего, к этому я привык. Тут другое. До этого дня я думал, что, перестав быть ассистентом, стану заметней. А, выходит, все внимание к ним! — и Саша мотнул головой в сторону форганга, куда умчались девушки.       — Да, артисты получают больше. Только не все меряется деньгами, — Фэлл наконец убрал фужер в портфель. — Да в иллюзии нет ничего лучше работы ассистента! Это ты на виду, ты светишь направо-налево улыбкой, а работа иллюзиониста, если она, конечно, хорошая, остается незамеченной для публики.       — Проще говоря, иллюзиониста делает не столько чистота трюка, сколько его свита.       — Если иллюзионист халтурит, тут никакая свита не поможет, — подытожил Фэлл. — Потому порепетируем-ка еще часок-полтора. Сейчас Стручковский приползет.       — Везет некоторым, — протянул Саша и снова бросил взгляд на форганг.       — А что, хочешь с ними? — сардонически ухмыляясь, спросил Фэлл.       — Да ни в жизнь. Больно они такие «все из себя». Нужно оно мне это?       Фэлл оставил выпад без комментариев, за что Саша был ему страшно благодарен.       Но сказать, что репетиции со Стручковским проходили гладко — значило погрешить против истины. Была у них задумана сценка, высмеивающая вездесущих самогонщиков. По сценарию Шура и Паниковский открывают лавку по подпольной торговле самогоном. Их накрывает прикинувшийся обычным покупателем милиционер. Шура молниеносно накрывает бутылку подвернувшейся картонной коробкой. Далее номер строился на словесной игре: гусем в народе называли бутылку на три с половиной литра. Шура с Паниковским начинали дурачить милиционера, что никакого алкоголя у них в помине нет, их неправильно поняли, имелась в виду именно птица. Милиционер распихивает их, поднимает коробку, где только что была бутылка, а там всамделишный гусь. Тяп за милицейский свисток — и свистит на весь манеж. Успех что у детей, что у взрослых обеспечен. Вот только гусь Гузя никак не желал вживаться в новое молчаливое амплуа и отчаянно гоготал при подмене. Стручковский не уступал своему питомцу, причитая, что у Гузечки от их бесчеловечных опытов пропал аппетит и нарушился стул (на вопрос Фэлла, каким образом у птицы может нарушиться стул, Стручковский только оскорбился). Нашли решение — когда Стручковский начинал причитать, гусь, очевидно, заслышав хозяйский голос, замолкал. И без того измордованный правками сценарий дополнился еще одной: теперь Стручковский причитал, что «государство зажимает, куда честному человеку податься!» Зато гусь, как и положено, молчал.       Когда августовская жара выжгла проплешины газонов, а на рынке объявились дефицитные арбузы и дыни, заметно похудевшая в объеме творческая заявка лежала на столе у Лазаревича. Оставалось всего ничего: пройти восемь кругов ада в Главке и утвердить номер. Курдляндский изрек «номер, конечно, сыроват, но на то он и рыба», и с таким благословением отпустил их в Москву.       — Можешь не волноваться, Курляндский — голова, у него все номера утверждают, — похлопал Сашу по плечу Фэлл, но сам не мог и минуты усидеть на месте. Был крайне молчалив, и даже разыгравшаяся у Стручковского ипохондрия не выводила его из себя.       В порядке планомерного аврала начались сборы. По совету Курляндского было решено ехать защищать сценарий всем творческим коллективом, в противном случае, с его слов дирекция во имя Ее величества Экономии этот самый коллектив урежет до двух действующих лиц. Это означало, что к Наде и Стручковскому придется привыкнуть как к постоянным раздражителям.       Когда закатное солнце уже красило небо в пурпурный цвет, второй скорый «Владивосток-Москва» под скороговорку девушки-диспетчера понес всю их цирковую братию в Москву. Урвали последние билеты, потому коллектив разбросало по купе в пределах всего состава. Мало того, что Саша ехал отдельно от Фэлла (Стручковский мертвой хваткой вцепился в соседнюю нижнюю полку), так еще пришлось раздать каждому неприкосновенный запас: куриные котлеты с хлебом и огурцами. Когда свой паек был благополучно съеден, Саша поплелся в вагон-ресторан. Жидкий борщ со слезинкой майонеза создал иллюзию насыщения.       На обратном пути Саша столкнулся в тамбуре с Надей. Она как раз курила сигарету с фильтром и пялилась в мутноватое окошко.       — Остановка в Глазове через полчаса, — покачал головой Саша. Сигаретный дым ел ему глаза. — Что, совсем невтерпеж?       — Какой догадливый, — ответила как ни в чем ни бывало Надя, — Надо? Дам.       Саша не хотел курить. Куда больше ему хотелось показать фокус. Не для того, чтобы впечатлить девушку, а поставить эту выскочку на место, оставив в дураках. Потому он попросил недокуренный бычок, потушил его о поручень и сказал:       — А вообще никотин — вещь убийственная. Я в одном журнале читал, что он проходит сквозь человеческие ткани. Насквозь!       — Брехня, — усмехнулась Надя и смахнула челку в сторону. Непослушные волосы так и лезли ей в глаза.       — Давай свою руку, сейчас докажу, — Надя закатила глаза, но руку дала. Саша обхватил ее кисть двумя пальцами, а другой рукой стряхнул щепотку пепла с сигареты ей на тыльную сторону ладони.       — Внимательно смотри, — Саша стал растирать темное пятнышко по тыльной стороне ладони, пока то не исчезло.       — Видишь? Никотин впитался в твою кожу и теперь проявится с другой стороны, — констатировал диагноз Саша.       — Да ну тебя, — протянула Надя, разворачивая ладонь, — Да ла-а-адно!       На ладони красовалось серое пятнышко.       — А ты не верила, — ликовал Саша.       — Курить я, конечно, не брошу, но фокус ничего. Лучше, чем со стеклом.       — Ну, и Москва не сразу строилась, — напоминание о недавнем фиаско немного подпортило Сашин триумф. — Кстати, где думаешь останавливаться?       — Не бойся, я на твои квадраты не зарюсь.       — Да я не то имел в виду… — Саша не ожидал такого ответа в лоб.       — Ой-ой, какие вы все столичные нежные. Без обид. Сниму с девчонками номер рубля за три. По ВДНХ погуляем, на настоящие витрины поглазеем. А то Москву только на открытках да по телику видела.       — Если что, я и сам могу город показать… — уж больно уязвили Сашу слова Нади «о нежных столичных». Никакой он не нежный. Он ходил на ведущие книжные и музыкальные толкучки, мог «достать» дефицитные кассеты и даже знал страшное и притягательное слово «плешка».       — Ну, давай, экскурсовод!       Саша вернулся в купе, немного покачался на полках, как на дворовых брусьях, и юркнул на верхнюю, отвернувшись к стенке. Попытался заснуть. Но сидевшая внизу детвора, наевшись маминой стряпни, разбуянилась не на шутку. Тонкий и звонкий детский смех звучал на все купе. Когда дьяволята окончательно допекли, Саша достал из сумки кубик Рубика и платок. Перебравшись снова вниз, он показал им фокус с самособирающимся кубиком. Заставить детей замолчать — тоже своего рода фокус? Саша смешал цвета и отдал кубик восхищенным детям на растерзание: пусть попробуют повторить. В купе наступила долгожданная тишина. Но Саша не спал. Надя его больше не бесила. И это беспокоило.