Маг и я

24

      Никогда еще Саша так не ждал письма. Куда бы он не направлялся: в киоск за хлебом, за инсулинами бабушке, на репетицию, возвращался ли потом назад — он заглядывал в разинутую пасть почтового ящика. Пасть пустовала. Неужели забыл?..       Как там говорят цирковые: «Цирк — наш второй дом»? Может быть, но не в коллективе Павла Францевича Гека. Скорее казарма. Чуть свет — Саша на тренировочном манеже цирка на Вернадского. Потогонка за скакалкой. Разминка плечей на козлах. Растяжка. Закончил?.. Марш на кольца, висы делать.       — Чего висишь, как салями, живей на мостик!       И бегом на веревочную лестницу, обгоняя собственную дыхалку. Прыг — на вольтижерский мостик, глаза обжигает облачком сухой магнезии. Зрение возвращается, но смотреть вниз не хочется. Не потому, что болтаешься на высоте бабушкиной пятиэтажки. Внизу — выжидающий на ловиторке отец. И ждет отец ни больше ни меньше выпускного «Полета Икара». Но, помнится, этот Икар летал неважнецки?.. Иронично. Повторить двойное заднее сальто? Какой там! Двойной пируэт казался фигурой высшего пилотажа.       Отец повышал голос, будто сотрясание воздуха чему-то могло помочь. Слова поддержки от дяди Вани раздражали. То, как дядя Ваня делал чистое тройное — раздражало еще больше. Отец кричал «ХАЛТУРА», и Саша внутренне соглашался с этим. С каждым запоротым элементом в Саше крепла мысль, что он самозванец, узурпировавший воздушный снаряд у кого-нибудь по-настоящему заслуженного. Нет, он старался докручивать обороты, дотягивать растяжки, быть как туго натянутая пружина в автомате Калашникова, как говаривал в ансамбле песни и пляски полковник Саченюк. Надо ли говорить, что с такой «пружиной» их автомат не выстреливал?       — Грязно.       — Опаздываешь.       — Спешишь. Рано открываешься.       — А ты еще больше завалиться не мог?! Мне тебя за ноги ловить?!       Руки отца обжигали не хуже сетки при их краткосрочных свиданиях. По телу вовсю, как клейма, цвели ожоги. Но это еще что. Это разве боль? Лицезреть, как дядя Ваня порхает ласточкой, выполняя связку двойной кабриоль и сальто-мортале через кабриоль — вот это настоящая боль! В глазах защипало — от слез или от сбегавших по лбу струек пота — Саша не знал.       — Хочешь сказать, что ты с этим целый год по стране катался?! — Оказывается, там, под куполом, отец еще «жалел». А на манеже решил добить.       — Да, катался, никто не жаловался!       Саша толком не соображал, что говорил. Зря, очень зря.       — Что ты сказал?! — Грозная фигура отца выросла на пути: «ну, попробуй, обойди!» — В глаза мне смотри!             Смотреть отцу в глаза было сущим наказанием. На своей памяти Саша не видел в них и толики того восхищения, которым его одаривала бабушка. Или благодарности, как у Фэлла. Эх, показать бы невинный фокус, чтобы смягчить этот холодный, точно чужой, взгляд!.. Нет, не смягчится.       — Ты прав, это халтура, а халтуре нет оправдания, — Знать бы отцу, с каким трудом давалось Саше это признание.       — То-то же, — Отец отступил на полшага назад, и Саше сразу будто стало легче дышать. — Чтобы я такое в последний раз слышал. «Никто не жаловался». Это ж надо такое брякнуть! Зритель голосует рублем. Сегодня он вяло похлопал, а завтра не придет. Эх, сам болван. Понадеялся на провинциальных коллег, тьфу! Испортили мальчишку! Отдавал эталон, получил брак!       — Паш, ты бы это… полегче с парнем, а? — Подал голос из-за спины дядя Ваня. Саша вообще не мог припомнить, чтобы тот раскрывал рот при отце. И тут вдруг раз, и вступился? — Сделай скидку на нашу планку. С тобой и бывалый полетчик маху даст.       — Вань, не влезай! Будут свои дети, их и воспитывай, — осадил отец. Даже голос не повысил. Просто давил, как гидравлический пресс. И дядя сплющился.       Справившись с дядей, отец продолжил давить Сашу:       — Любой полетчик душу продал бы, чтобы тренироваться под этим куполом и под моим руководством! Я тут договариваюсь, связи подключаю, чтоб нас в авизо втиснули, смену, мол, себе ращу, и тут такое: «никто не жаловался». Хороша смена! Саш, в цирке ведь как в спорте: или ты первый, или ты никто.       Вот как. «Никто». Не заурядный артист, один из тысяч в Союзгосцирке, не любимый и единственный сын, а никто. Не выдержал Саша проверку отцовским прессом — внутри будто что-то треснуло — все, несите следующего.       Саша поплелся в гардеробную, стягивая с кистей натершие докрасна кожу бинты. Воспаленная кожа ныла, но в душе ныло гораздо сильнее.       — Дядь Вань, только честно: насколько все плохо? — спросил Саша, пока дядя спешно переодевался из пропотевшего трико в белый летний костюм.       — Ну, ты даже в простых бланшах линию не держишь… А стопы свои видел?       — Дядь Вань, подтяните, а?       — Да я бы и рад подтянуть, — дядя почесал затылок и оглянулся на мрачного отца. Тот демонстративно хлопнул дверью шкафчика. — Только хоть я в кровь расшибусь, а ловитором не стану. Не мне ж заместо тебя в руки Паше прыгать… Все в порядке?       — В порядке, — соврал Саша, изо всех сил сдерживая подступающий комок в горлу. — Пожалуйста, поправьте хотя бы то, что можете.       — Ох, Сашок…что случилось-то? — дядя понизил голос и заговорил полушепотом. — У тебя отличная база была. Я видел твой выпускной номер. Ладно армия, но этот год — псу под хвост. Ваньку гонял, наверное?       — Если бы, — зашептал Саша, вторя дяде. Пускай, Саша был раздавлен, ему хотелось восстановить справедливость, рассказать, как все было на самом деле. — Наоборот, вперед батьки в пекло лез. Это очень не понравилось старожилам. Вот и устроили мне темную. Знаете, когда тебя много раз нарочно не ловят, охота прыгать к ловитору испаряется.       — Что за чушь ты несешь? — Отец вынырнул из-за шкафчиков, будто устраивал на них западню. — Чтобы ловитор и нарочно не ловил?! Это его работа. Ты откуда взялся такой выдумщик? Нам хоть не заливай.       — Пап, да я не вру. Они отбитые там все. Борис просто руки убирал за голову — и все. А Славики — другие вольтижеры — надо мной только ржали!       — То есть ты хочешь, чтобы мы поверили, что инспектор манежа смотрел на все сквозь пальцы? Самому-то не смешно?       — Жорж больше чай пил, чем за манежем следил! — крикнул Саша.       — А что?! У нас один инспектор Жорж на все цирки?!       — Нет, тогда мы уже помирились. Но доверия-то не вернуть…       — Вань, не трать время на этого халтурщика. Пошли обедать.       Дядя скользнул по Саше разочарованным взглядом. Саша замотал головой.       — Пап! Выслушай!..       — В цирк не слушать приходят, а делать, — отрезал отец и, взяв дядю под руку, уволок его из гардеробной.       Саша сел на скамейку, опустив голову. Закусив губу, проткнул свежую налившуюся на ладони мозоль и сковырнул влажную кожицу. Чего добивался? Будет только дольше заживать. Но Саша ничего не мог с собой поделать. Это была его изуверская методика психотерапии — причинять себе боль. По мелкому. Сдирать коросту с незажившей ссадины. Давить до хруста в переносице выскакивающие на носу черные точки, хотя сам себя никогда красавцем не считал и за чистой кожей не гнался. Или, вот, расколупывать мозоли. Потом он много раз пожалеет о сделанной глупости, но на миг все заботы и досадные неудачи отступали на второй план. Каждый спасается как может. Кто-то, как бабушка, берется за сигарету. Кто-то, как Фэлл, прикладывается к бутылке. Кто-то вминает молоденьких студенток в матрасы, как отец. До чего же постылая штука, эта взрослая жизнь, если от нее приходится спасаться?..

25

      — Шурка, ты чего пригорюнился? — спросила бабушка, нарушив Сашино уединение.       Саша сидел на кухне и медленно цедил чай с сахаром. Отец с матерью отлучились в комиссионку (обязательный ритуал по возвращению из зарубежных гастролей, когда отец сдавал государству все накупленное в странах каплагеря) и подарили ему редкую минуту спокойствия. Пока этот цербер не видит, он положил себе в чашку три ложки сахара. Было ужасно приторно, но ничего. Пусть он своей «жирной задницей» выбьет отцу лучезапястные суставы. А лучше плечевые. Или пусть у него вовсе связки порвутся!..       Бабушка села напротив и плеснула себе в чашку заварки.       — Он мне так и не написал, — Саша отвлекся от кровожадных мыслей.       — Кто? — не поняла бабушка.       — Маэстро, — Саша бряцнул чайной ложкой о стенку чашки и громко вздохнул. — Видимо, не получил одобрение. Или я ему не сдался.       — Не понимаю, ты так печалишься, что тебе не написал заштатный фокусник? Как девица вздыхаешь. Он хотя бы симпатичный? Есть ради чего вздыхать-то?       — Ба! — Саша чуть не поперхнулся чаем. Опять бабушка за свое. Старая греховодница! — Я ждал. Очень неприятно, что попусту.       — Зато теперь тебя ждет карьера. За границу скатаешься, мир посмотришь. Это ли не счастье? Уж Пашка выгрызет вам гастроли куда угодно.       — Передай, чтоб не утруждался. Я вообще не хочу с ним работать, — Саша понизил голос. — Я вроде и Гек, но рядом с ним никчемный Гек. Как бы яснее выразиться… Он ждет, чтоб я соколом летал, а я пока больше на воробья похож.       — Воробей? Думала, еще Додо скажешь, краски сгустить.       — «До» что?       — Додо, дронт, птица такая нелетающая, с нашу курицу. Помнишь, в «Алисе в стране чудес» был такой. Я тебе читала на ночь.       — Так это ты когда мне уже читала…       — Ты затмишь всех Геков, — пробормотала бабушка в чашку и достала конверт из кармана халата. — По глупости, конечно. Вчера пришло.       Саша выхватил письмо и тут же вскрыл. У Фэлла был грубоватый размашистый почерк. За такое долгое и терпеливое ожидание Фэлл отплатил крайне скупо: каких-то строчек десять. Да, написал он немного, но и этого хватило, чтобы Саша расплылся в улыбке.       — Как считаешь, — Саша сложил письмо и убрал его обратно в конверт. — Я успею собрать вещи и сбежать на вокзал до их прихода?       — Вполне. Но ты ведь не будешь этого делать?       — Не хочу с отцом объясняться. Он все равно не поймет.       — Я, между прочим, тоже не понимаю, — прогнусавила бабушка. — Но вижу пока терпимо. Я ведь посидела на вашей репетиции.       — Ба! В твои-то годы самой добираться?!       — Ничего, не из Кунсткамеры сбежала, сама пока передвигаюсь. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Не твое это — трапеция. Вроде элементы стараешься делать, не халтуришь — а тоска смертная тебя смотреть. Нет в тебе этого…       — Куража?       — Да! Его самого. Работаешь по-ватному. А когда ты вытворял эту штуку с сигаретой, у тебя глаза блестели! Знаешь, если этот Фэлл сделает из твоей бесформенной массы артиста, то он и взаправду волшебник!       — Объяснишь родителям, мол, производственная необходимость?..       — Я? Еще чего. Я тебе не боевая подруга — тебя прикрывать. Хотел быть взрослым — пора совершать взрослые поступки!       Вот Саша и совершил взрослый поступок: собрал манатки и что было духу рванул на вокзал. В разгар отпусков места в день отправления нашлись только верхние, и то боковушки, а об удаленности от туалета вообще помышлять не приходилось. Но Сашу не пугала спартанская обстановка.       Перечитывая письмо, он поглаживал написанный обратный адрес, с которого оно было отправлено.       «Симпатичный ли он?.. Конечно, симпатичный!» — Саша уткнулся носом в подушку и, сам не понимая почему, счастливо вздохнул.

26

      Уже в Горноуральске Саша сообразил, что перед отъездом Фэллу было бы неплохо позвонить. В Москве Саша успел обрасти пожитками, и просто добраться от вокзала до гостиницы становилось нетривиальной задачей. Вариант с автобусом отпал сразу. Поглядев, как несчастный «скотовоз» берут на абордаж, утрамбовывая людей и багаж в тамбуре, Саша прижал крепче к груди сумку с магнитофоном. Нет, ему со «скотовозом» не по пути. Лимонного цвета «Волга» с шашечками на капоте, дожидавшаяся на стоянке, подсказала решение.       Только если Саша думал, что такси повезет его уже в привычное общежитие «Арена», то он ошибался. К указанному в письме адресу такси ползло по улице Ленина, но не стало сворачивать на Северную дамбу — дорогу над заросшим лесом оврагом, за которым на взгорке ютился горноуральский цирк. Вместо этого таксист крутанул руль и поехал мимо театрального сквера — к набережной.       — Постойте, вы, кажется, адресом ошиблись.       — Нет, сынок. Я тридцать лет тут баранку кручу, город знаю лучше здешнего архитектора. Советская пять. С вас три рубля.       — Прямо три? — замешкался Саша, — Ехали всего ничего, от вокзала до гостиницы и то дальше, и я помню, что платил полтора…       — Там не помнит, тут помнит, — нахмурил брови таксист. — Плати давай, студент!       — Вообще-то я уже гимнас… ассистент иллюзиониста! — совсем сбитый с толку Саша перетряхнул содержимое своего кошелька.       — Совсем запутался, ну, бывай! — И таксист укатил на своей новенькой «Волге», оставив позади облачко пыли и раздосадованного Сашу.       По правую руку — за чугунной решеткой возвышалось краснокирпичное здание, чем-то напоминавшее английское аббатство с привезенных отцом открыток. На пустовавших кирпичных башенках явно когда-то блестели купола. Напротив — в буйной зелени сквера утопала уменьшенная копия Большого — местный оперный театр. И вот посреди такого культурного окружения — этот дом по улице Советской, добротная сталинская пятиэтажка. Да, не типовая гостиница «Арена». Фальшколонны над входной группой были украшены коринфским ордером, а под треугольным фронтоном красовалась пусть и выцветшая эмблема, точной принадлежности которой Саша не знал — два перекрещенных молота. Такие дома называли не иначе, как «дома с именем». В таких «простые люди» не живут. Нет, его Фэлл не простой, даже необыкновенный, но Саша не мог представить его владельцем хором в центре города. Наверняка какая-то ошибка.       С трудом взобравшись на последний этаж, навьюченный магнитофоном «Весна» и рюкзаком с пожитками Саша позвонил в дверь указанной на конверте квартиры. Из-за двери донесся женский голос. Сашины опасения подтвердились. Еще и не открыла, когда он представился!       — Отпирай, это свои! — смутно угадывался голос Фэлла.       Замок лязгнул и Саше открыла дама позднего элегантного возраста, который предшествует откровенной старости. Тот возраст, когда женщины укорачивают прическу и красят волосы в пепельный оттенок. Вытянутое, иссушенное годами лицо украшала вопросительно изогнутая нарисованная бровь.       — Милости просим. Это, стало быть, Гирш, ваш самородок? — что-то в речи женщины выдавало в ней неместную: может, она не проглатывала гласные, как повелось у всех уральских?       Саша молча протиснулся в коридор квартиры, где сбросил с себя ношу. По сравнению с гостиницей он попал в царские хоромы. Потолки под три метра, позолоченные люстры с литыми рожками, уложенный елочкой паркет вместо продранного линолеума — одним словом, шик-блеск-красота.       Из ванной комнаты вынырнул, кутая голову в полотенце, Фэлл. Не по возрасту бодро подскочив, он тут же заключил в крепкие, до хруста в спине, объятия (отец хоть раз так обнял бы!) От его распаренной кожи приятно пахло хной и тройным одеколоном. Не французские духи, но уже не оподельдок.       — Сашка! — И было в этом восклике столько радости, будто Саша был заблудшим родственником из телепередачи «Найти человека». Смущение залило щеки, когда Фэлл шепнул ему на ухо:       — Удивлен моему переезду?       — Если честно, да, — протянул Саша и покосился на дежурившую рядом незнакомку. Она была кем угодно, но точно не Тери.       — Ну, устраивайся, будь как дома…       — Да я и в гостинице могу. Заселят, куда денутся. Не хочу стеснять…       — Гирш! — закатила глаза незнакомка, — Этот юноша точно сметливый? Чтобы в нашем возрасте заниматься такой чепухой? Будто мы тут Декамерон какой устроили.       — А что это вы нас со счетов списываете? Мы еще ого-го, молодежи нос утрем! — Фэлл сжал Сашино плечо, — Что ж я сразу вас не представил! Виноват. Знакомься, Саша, это — Апполинария Абрамовна Штрум, заслуженный балетмейстер. Сколько лет мы знакомы?       — Страшно вспоминать, — фыркнула Штрум.       — Вот, прошу любить и жаловать.       — Ну, любить меня необязательно, — Штрум экранно закатила глаза, — а жаловать меня вам придется.       — Не слушай ее, Саша, она всегда такая была. В общем, я попросил Полю немного нам помочь. Чтобы номер заиграл. А это, — сказал он, обращаясь уже к Штрум, — мой ассистент, Александр Гек, про него я рассказывал. Смышлен, слажен, гибок — с радостью передаю его тебе!       — Ну, как он гибок умом, я уже увидела, — протянула Штрум, препарируя Сашу взглядом. — Только рановато он приехал. Вы обещали мне его недели через две. А сейчас что? У меня график плотный, все расписано.       — Не горит. Начнем, как и договаривались.       Штрум медленно кивнула и подобрала с дубового стола в коридоре сумочку. Тонкая, как хлыст, с натруженными ногами и руками, унизанными золотыми кольцами и браслетами, она напоминала Саше старую цаплю, царственно ступающую по болоту.       — Заглядывайте завтра в театр вечером. Час я вас вынесу.       — Загляну, непременно.       Попрощавшись, она выплыла из квартиры и захлопнула дверь. Через мгновение на этаже тут же раздался хлопок соседней.       Фэлл выдохнул и стянул с головы полотенце. Саша прикрыл рот рукой. Седые кудри Фэлла потемнели до насыщенного каштанового цвета.       — Соседка моя, — как ни в чем ни бывало, продолжил Фэлл, вытирая мокрые волосы. — Как въехал в эту квартиру, так с ней бок о бок и жили. Она в театре оперы и балета работает — наверное, видел проездом. Специалист на вес золота. Сама родом из Ленинграда, но, как в блокаду с матерью, тогда еще балериной, сюда была эвакуирована, так тут и осталась. Вот такое у меня соседство. А ты, смотрю, времени в Москве зря не терял, — И Фэлл кивнул на стоящий на полу магнитофон. — Ну, рассказывай, как добрался?       — Гладко, вот только таксист взял столько, будто от самой Москвы меня вез.       Когда Фэлл услышал сумму, ему чуть не поплохело:       — Саш, ты как дожил до этих лет? Ты хоть на счетчик-то смотрел?       — Нет, а надо что ли?       — Ну, если ты не прочь угостить шофера своими кровными — не надо.       — Так. Стоп. Меня что, обманули?       — Да, и притом даже не фокусник. А ты почему не сказал, когда приедешь? Я бы тебя встретил.       — Да как-то оно все спонтанно получилось, — увильнул Саша от ответа и сменил тему. — А это что? Ваши хоромы?       — Нет. — Фэлл задумчиво обвел взглядом трехметровый лепной потолок. — Но я тут прописан, и лицевой счет на меня оформлен. Это квартира Тери, ее покойных родителей. Они были оба из профессуры, поэтому сам понимаешь. Но на Родину она возвращаться не собирается, обменять у нее не выйдет, так что она мне разрешила тут жить.       — Вы с ней переписываетесь, что ли? — Саша все никак не мог взять в толк, как Фэлл, который только зимой собирался удавиться от несчастной жизни, так спокойно разговаривает о пережитом семейном катаклизме.       — Сложно переписываться, когда нет постоянного адреса. Она сообщила об этом в прощальной записке, когда сбежала с итальянских гастролей. Это что-то вроде отступных. Я их долго не принимал, но теперь подумал, почему бы и нет.       Квартира была трехкомнатной. Хотя просторная светлая кухня с выходившими на Каму окнами вполне могла сойти за четвертую. Комната, явно приходившаяся раньше кабинетом, с легкой руки была отдана Саше. Чувствовалось, Фэлл сохранил кабинет в первозданном виде — каким он был в пору трудовой деятельности родителей Тери. Не жилая комната, а самый настоящий музей-квартира.       Один угол рудиментом занимала облицованная белым кафелем печка. Второй угол оккупировал неподъемного вида дубовый шкаф. В его мутное, как рыбий глаз, зеркало Саша едва ли будет смотреться. Замочные скважины на дверцах — зачем, это что, сейф? Шкаф сам был не в восторге от знакомства и проскрипел, как недовольный старик, когда Саша засунул в него чемодан.       Диван с массивным резным изголовьем (где тоже было бессмысленное зеркальце), туго обтянутый кожей, с такими же тугими валиками показался каменным. Саша опробовал его задницей. Пробуя снова и снова суровую обивку, понимал: это пыточное орудие, но никак не место для сна.       На стене строго цокали часы, качали латунный маятник. Между окном и печкой затесались книжный шкаф, наверняка и сейчас хранящий нетронутые талмуды, и массивный стол-бюро с балюстрадкой сверху. Что сам стол, что балюстрадка пребывали в творческом беспорядке. Саша придвинул стул: стол оказался немилосердно высок для его скромного роста. Помимо исчерканных листков с зародышами сценария «исчезающая витрина?», «совместить трюк с перемещением и трансформацией (зачеркнуто) фотокабина?», в этой творческой куче-мале валялось что-то похожее на эскизы сценических костюмов. На одном из эскизов был схематично нарисован человек в клетчатом пиджаке, фуражке, белых клишированных штанах, с лакированными штиблетами на ногах. Этот образ что-то Саше напоминал, только он пока не мог вспомнить, что.       Спальня Фэлла отличались аскетизмом, если сравнить с бабушкиной. Никакого хлама, вроде ковров на стенах, бесчисленных фоторамок и ломящихся под весом фарфоровых статуэток полочек. На тумбе перед кроватью — знакомый телевизор, который Саша помнил еще по гостинице — Фэлл обожал его включать, когда возвращался после пьяных вояжей с Ващаевым. А вот видеомагнитофон с пачкой кассет — это что-то новенькое!       На стенах в огромных рамах, вместо картин, висели цирковые афиши. Саша бегло насчитал десять штук. Некоторые из них он уже видел в тубусе. Кровать — совсем не то решетчатое чудовище в гостинице «Арена», после сна на которой можно делать пересадку позвоночника. Добротная, из лакированных инкрустированных разноцветными кусочками шпона древесных панелей с изогнутыми волной изголовьями — такие красовались на разворотах каталогов «Внешторга» в разделах «мебель из Румынии» или «мебель из Венгрии». Отец имел солидную подшивку в туалете — видимо, там было удобнее всего предаваться мечтам о недостижимом европейском комфорте. Правда, даже «продвинутые» европейские коммунисты не сподобились на полноценную двуспалку, потому бывшее супружеское ложе Феллов по сути состояло из двух сдвинутых полутораспалок. Теперь же полутораспалки не спешили разъезжаться, в отличие от своих эмоциональных хозяев.       — Ух ты. А мы можем вечером что-нибудь посмотреть? — Саша уселся на пол перед телевизором и тут же потянулся к кассетам.       — Можем. Только те две, что без коробок, не трогай.       — А что там?       — Просто не трогай и все.       — Господь тоже велел Адаму «просто не трогать» запретный плод, напомнить, чем все кончилось? Так что там?       — То, за что посадили Гадроссека, — фыркнул Фэлл.       Пока Саша хмурился и пытался разгадать, что скрывается на пленке, Фэлл продолжил:       — А ты прыткий. Я думал, ты все взвесишь и останешься на трапеции. Что сказали родители? Бабушка? Ты понимаешь, что аттракцион — он только на бумаге, и может так на ней и остаться?       — Маэстро, читать я умею. Что до родни… они примут это. Со временем.       — Принимают либо препараты, либо на грудь. А объясниться было бы неплохо. Чай ты не космонавт, не на Луну улетел, все равно пересечетесь.       — Я и объяснился, — Саша плохо скрывал раздражение в голосе: что за воспитательные беседы за пределами манежа? — Ну, почти.       — Что, с бабушкой на кухне пошушукался? — улыбнулся Фэлл.       — Почему это сразу с бабушкой!       — Ну, твои родители безвылазно на гастролях, повесили тебя на бабушку, не надо быть менталистом, чтоб угадать. И что она сказала?       — О вас?       — Об этом я хотел спросить следом, но давай сразу.       — Что вас так давно нет на афишах, что вы все равно что того… померли.       — Вот как.       — …и что вы сделаете из меня настоящего артиста.       — А можно было опустить первую часть?       — Нет, — потряс пальцем Саша, — а то у вас какое-то избирательное любопытство.       — Бывалый артист не боится критики, — подбоченился Фэлл, — Но о том, что я залежался в запасниках, напоминать лишний раз не надо.       — Может хватит, а? Между прочим, каштановый вам очень идет.       — Не подмазывайся, не поможет.       — Что «не поможет»?       — Ты на мою кровать глаз положил, я же вижу, — и Фэлл нежно погладил пружинный матрас, — Извини, но ради тебя я раздвигать эту крошку не собираюсь. В свое время многое тут за венграми додумывал, ножки новые поставил, потом, белье только на двуспалку… Короче, тебе на первое время хватит и раскладушки!       — Хорошенький размен с панцирной кроватью в гостинице! — хмыкнул Саша, всем видом стараясь показать «а не очень-то и хотелось». — Надеюсь, ваш этот аттракцион будет стоить моих мучений.       — Расскажу, но не все сразу. Когда на подходе обед, весь мир подождет. Пойдем, тут неподалеку дивная кулинария есть. То, что муза приходит на голодный желудок — не верь, чушь полнейшая.       «Надеюсь, аттракцион будет стоить моих мучений».       Гирше больше всего на свете хотелось бы ответить твердое «да», но это «да» застревало в горле, совсем как сухая котлета из кулинарии номер один. Но Саша уже здесь, на нем еще дорожная пыль не успела осесть, а он уже готов проглотить все, что Гирша ему скормит. И это было скорее неприятным сюрпризом. Ведь как было? Тери отпустила его в вольное плавание, вот он и поплыл… вниз. Целую пятилетку шел ко дну. Даже с перевыполнением плана! Как его живьем не съели на товарищеских судах (а он был заправским рецидивистом) — Гирша диву давался. Все «ставили на вид», жалели, наверное. Только от жалости этой хотелось удавиться. Пять лет он не обновлял номер, пять лет не следил за коллегами по жанру. И тут на его мирно тонущую шхуну «Беда» поступает этот юнга и с рукой у козырька выдает «рядовой Гек к службе готов!» Идти на дно одному — одно дело, но утягивать за собой молодого, подающего надежды мальчика…       Прекратить панику! Дело уж сделано, письмо написано и дошло до адресата, адресат покорно переваривает котлету и ждет его, Гирши, распоряжений. Остается пробиваться с боями через режиссерскую комиссию, Всесоюзную дирекцию и Главк. Лишь бы Гирша оказался капитаном поудачливее небезызвестного лейтенанта Шмидта…       — Ну так все же, маэстро, чем удивлять будем? Эскизы костюмов там, у вас на столе — это же все для номера?       — Да, хотя до швейного цеха им еще далеко. — Гирша гонял ложкой курагу в компоте. — И как, есть догадки?       — Н-н-нет. Снова какой-то буржуй?       — Что же молодежь смотрит? — покачал головой Гирша. — Видимо, я ближе по пристрастиям в кино к твоей бабушке.       — Постойте, это какой-то фильм?       — Даже три фильма. Про Остапа Бендера. Думаешь, чего ради я с волосами экспериментирую? Я в Бендеры подался. А ты — вылитый Шура Балаганов, тебя даже перекрашивать не надо.       При виде озадаченного Саши Гирша на миг засомневался: а надо ли оно все? Молодежь давно отдала свое сердце боевикам с Брюсом Ли и ромкомам с Патриком Суэйзи. А он пыжится и достает из нафталина образ авантюриста тридцатых. Впрочем, спасибо Захарову, этот нафталин он несколько обновил.       — Чувствуется, сегодняшний вечер будет плодотворным, — заключил Гирша. — Буду приобщать тебя к классике, у меня как раз кассеты есть.       — Вы не подумайте, — промычал Саша, уминая коржик. — Я не против классики. Но…       — Смелее, мы не на репетиции. Швыряться не стану.       — Наш номер, первый самый, почему выстрелил? Правильно, на злобу дня был. А тут злобы не будет. Или вы ностальгией брать хотите?        — А что с тех пор поменялось? Как будто ты не хотел бы ходить в белых штанах по Рио-де-Жанейро?        — Хотел бы. Только на зарубежных гастролях, которые нам вряд ли с такой фактурой светят. И кто вас надоумил взяться за такой раритет?       — Вернее сказать, не кто, а что. В кабинете стул стоит набивной. Стул древний, времен «Очакова и покорения Крыма». Сидеть на нем — удовольствие не из приятных. Одна из его пружин и подтолкнула в нужном направлении.       — Черпаете вдохновение из задницы, правильно понимаю?        — Тише ты! Тут вообще-то люди обедают! Зачем вообще тебе что-то рассказываю! Муза посетила, понял?       — Вас какая-то муза, помимо Штрум, навещала? Мм, и как, симпатичная? — Саша расплылся в дурацкой улыбочке, подмигнул. Паршивец.       — А я похож на того, кого регулярно навещают музы?       — Если вы всех так гоняете с кровати — нет.       Гирша поперхнулся компотом. То есть так, да? Отращиваем дразнилку по-полной? Что ж, пускай. Главное, чтоб не усердствовал и оставлял возможность отшутиться. Нет ничего хуже загнать человека шуткой в угол. Шутка превращается в едкий сарказм, дружба — в глухую вражду.       — Сон — слишком дорогое удовольствие, чтобы делить его с кем-то еще! — сказал Гирша. Отлично, шутка «отбита», никто не в обиде. — И, если это была попытка вымолить у меня кровать, то крайне неудачная попытка. Ел бы лучше, умник. Стынет. И вообще, в отличие от некоторых, уважаемым людям это понравилось!       — Уважаемые — это Миша ваш?        — Пожалуй, платить за ужин будем раздельно.        — Ну простите. Погорячился.       — Режиссеру Курляндскому понравилось.       — Кому-кому?        — Когда такой человек берет трубку, это уже большая удача. Звонил ему по старой памяти. Он как раз формирует программу. Тема — шедевры советского кинематографа. Так и называется «Фильм, фильм, фильм!» [1] Ну, мультик был такой. Смотрел, наверное, недавно.       — Ха-ха-ха. Можно было выбрать что угодно?       — Что угодно из того, что одобрит режиссер, — Гирша все же выловил курагу и отправил ее в рот. — А что? Тебя смущает мой выбор?       Саша неопределенно повел плечом:       — Посмотрим.       — Дуэт мошенника и карманника — думаете, зрителю полюбятся такие образы? — первое, о чем спросил Саша, когда видеомагнитофон затрещал и выплюнул кассету. За неимением в спальне кресла или дивана Саша лежал в изножье кровати на животе, украв у Фэлла вторую подушку.       — Я бы на твоем месте старался полюбиться приемной комиссии, — Фэлл осушал вторую чашку чая и, вопреки всем запретам бабушки, крошил печеньем в кровати, даром что заправленной. — До зрителя мы можем и не дойти.       — А цензура вообще такое пропустит?       — Если не заметил, цензура сейчас, что улыбка хоккеиста. Беззубая. Не кусается. Гласность же.       — А что сценарий? Вам его написали?       — Гхм, — Фэлл вскрыл вторую упаковку с печеньем, и Саша перевернулся с живота на бок.       — Не понял. Это значит «нет»?       — Это значит, производственный процесс идет, — сказал Фэлл. Его голос задребезжал, как и всегда, когда Фэлл начинал злиться или волноваться.       — О как, — Саша на всякий случай не стал препираться, зная склочный характер маэстро. Вместо этого лег на спину и уставился в потолок. В голове, как мухи на подоконнике, жужали мысли.       Значит, Фэлл отвел ему роль неудачника-щипача? Вряд ли Саша расстроит бабушку еще больше, чем есть, так что с ролью можно смириться. Да и любая роль хороша, если актер умеет играть. Но что Фэлл собрался ставить, когда их всего двое? Их дуэт явно надо разбавлять кем-то еще, хотя бы тем же Паниковским, который оттенял Бендера и Балаганова. А массовка?.. Какой аттракцион без массовки, если Фэлл решил разгуляться? Зрителя надо кормить хлебом и зрелищами. А раз хлеба нет, то выбор остается за малым.       — Ты как-то притих, — Фэлл толкнул Сашу ногой в бок. — Жалеешь, что приехал?       — Н-нет. Просто задали вы задачку. — Саша поочередно начал загибать пальцы. — Сценария, как и основной идеи, нет, значит, трюков тоже нет. Ассистентов, которые смыслят в фокусах, нет. Реквизита нет. Денег нет!       — Зато есть ты. А раз у меня есть ты, я подтяну все остальное, — сказал Фэлл, чем вызвал у Саши нервный смешок. Это что, Фэлл считает его за волшебную палочку-выручалку? Сейчас взмахнет ею — и случится чудо? На вокзале Фэлл рассуждал более здраво, когда обещал звать на готовое.       — У меня ни опыта, который вам нужен, ни мастерства, ни …       Фэлл приподнял руку, и Саша замолчал на полуслове.       — У тебя есть силы, преданность и терпение. Это все, что мне сейчас нужно.       — Невысокие запросы у вас.       — Соответствовать им сложнее, чем кажется. Так что? Останешься?       — Включайте уже второй фильм. Их же три. Ночь длинная. И поделитесь печеньем.       На экране Миронов лихо отплясывал в тусклых декорациях Гостелерадио, Папанов завывал голосом Волка из «Ну, погоди!», трепали стулья, нервы. Саша плечом к плечу с Фэллом доклевывал последние крошки печенья. Фэлл то и дело прерывал просмотр, вставляя очередной «очень ценный комментарий»: почему Бендер обозвал свой союз с Воробьяниновым «концессией», или что за «опиум для народа» имел в виду Бендер, крича вслед отцу Федору. Саша не возражал. Как бы Гердт ни старался, голос у Фэлла был гораздо приятней.