Маг и я

23

      У цирковых, как правило, нет родного города. Рождаешься в дороге, живешь в дороге, и только смерть заставляет осесть насовсем. Гирша слишком хорошо помнил времена, когда разнарядки приходили несколько лет подряд без перерыва на отпуск, и они с Тери колесили по миру, собирая часовые пояса, как гимнастка — обручи на талии. Домашнюю кухню заменял кипятильник с переносной плиткой, родственников — труппа, дом — номера в бесчисленных гостиницах «Арена» и вагоны с надписью «Союзгосцирк».       Если раньше казалось, что все впереди, бурлили гормоны, любовь и тяга к новым странам, то сейчас остались больная спина и повышенное давление. И хотя на счету в банке до сих пор хранилось несколько тысяч, нажитых в лучшие дни, кураж тратить их уже пропал.       Гостиница «Арена» в Горноуральске практически превратилась в родной дом. Гирша всякий раз приезжал туда в конце сезона. Но не раздольные Камские виды были тому причиной.       Едва проводница лязгала спускаемой лестницей, напоенный мазутом воздух рассекал залихватский свист.       — Чижик! — Миша оказывался в первых рядах встречающих. Едва Гирша сходил с поезда, как попадал в удушающие объятия. Далее следовала традиционная игра.       — Чижик-пыжик, где ты был? — заводил Миша.       — В Волгограде водку пил! — отзывался Гирша.       Такая игра «в города». Конечно, порой название города вроде Баку или Москвы ломало всю рифму, но нынешний Волгоград подходил идеально.       Как всегда Гирша потрепал Мишу по серебрённым волосам (с каждым годом серебра прибавлялось) и дал себя расцеловать — телячьи нежности. Сквозь толчею — к автомобильной стоянке. Там поджидала неубиваемая Мишина «Нива». Тронулись. Сделали круг почета у высоченной стелы с орденом Ленина на вершине: строгая бетонная конструкция служила городу еще и гигантскими солнечными часами. Денек выдался безоблачным, даже жарким, и тень от стелы была четкой, как часовая стрелка, и указывала на высаженную петуниями цифру «тринадцать».       Крутанув руль в сине-желтой оплетке, Миша повернул на улицу Ленина. Миновали скверик с плещущимися в фонтане детьми и здоровенным бронзовым бюстом Дзержинского, будто охранявшим въезд в город. Улица Ленина — эдакая «ковровая дорожка» от вокзала к центру города. Вот пафосная сталинка — ЗАГС, где Гирша и Тери расписались двадцать лет назад. Бр-р-р-р! Вот беломраморная громада драмтеатра, росшая на глазах семь лет. Гирша все хотел сходить туда с Тери на премьеру, но строители не уложились в срок их брака. Дальше по курсу — огромный угольно-черный монумент героям фронта и тыла. Рабочий и солдат, воздев вверх по руке, по замыслу скульптора поднимали народ на борьбу с врагом. Но, подобно всем великим, скульптор понят не был, и в народе монумент называли просто «голосующие»: солдат и рабочий будто ловили попутку. Но Миша проехал мимо «голосующих», за которыми вплоть до Дома Советов раскинулся широченный пустырь — эспланада. Городской архитектор подсмотрел ее во время поездки в Бразилию, вот и попали под ковш эскалатора дореволюционные бревенчатые домики с покосившимися заборами, сады с огородами и узенькая речушка, загнанная теперь в бетонную трубу. Гирша еще воочию видел этот островок сельской глубинки посреди растущего вверх бетонного города.       «Боже мой, только сейчас понимаю: как все изменилось! Город молодеет и молодеет, жаль только мы стареем».       Миша болтал вместо диктора по радио. Совсем как в детстве, когда они впервые встретились в автобусе, который повез их на сборы по спортивной гимнастике в Свердловск. Клял на чем свет стоит протекающую крышу цирка, отбившихся от рук распространителей билетов, убитые гостиницы…       Однако, вместо того, чтобы ехать по прямой через Северную дамбу, к цирку, Миша еще раз крутанул руль влево и свернул на улицу Двадцать пятого октября.       — Так, — Гирша сразу почувствовал недоброе. — Ты что-то удумал. Разворачивай.       — Чижик. Я думаю, этот цирк надо прекращать!       — Думает он!       Нива выехала на улицу Советская, промчала мимо оперного сквера, где под сенью кленов и лип разливалось чье-то звонкое вибрато — наверняка утренняя репетиция в театре, и остановилась у знакомой сталинки.       — Приехали, — отрапортовал Миша. — Выходим.       — Э, дружочек, не. Я еще понимаю жить там, когда Тери была со мной, но сейчас?! Или ты забыл, как ее родители меня сгноить хотели?!       — В первый раз вижу буржуя, который не хочет жить в родных палатах. Не капризничай. Деспоты давно в земле гниют.       — Миша!       Игнорируя ноты протеста, Миша достал из багажника чемодан и припустил в сторону подъезда. Слышали бы его Евгения Федоровна и Василий Сергеевич!.. В могиле перевернулись бы.       Гирша искоса взглянул из окна машины на знакомую дверь с облупившейся краской. У нее был очень высокий порог. Когда на свадьбе Гирша переносил через него Тери, то споткнулся, и они едва не растянулись на земле. Мелочь, но уже с той поры Гирша переступал этот порог с большой неохотой. Однако жизнь заставляла. Все отпуска за время семейной жизни Гирша провел в этом доме: как же можно не повидать драгоценных родителей, а ехать в Крым или на Кавказ?! Ведь мамочка с папочкой скучают, ждут не дождутся единственную доченьку. Но, как только дочка приезжала, её полоскали по самые уши. Одно и то же: зачем выбрала цирк, зачем выскочила за деревенщину, зачем разбиваешь нам сердце?! Драгоценная дочка, по планам родителей, должна была пойти по их стопам — в науку. Это серьезно. А кривляться на потеху публике могут только бездельники и чокнутые.       «Делу время, потехе час, — говаривал Василий Сергеевич, — А цирк ваш — разве это дело? Ладно бы еще спорт…»       Правда, из всех видов спорта Василия Сергеевича интересовал только футбол. Поэтому шансы вырасти в глазах тестя оставались невелики.       А когда Тери упала?.. Год тяжелейшей реабилитации. Год, в который Гирша только и слышал, что не уберег их драгоценность! Ему ставили в вину и непригодные новые веревки, и отсутствие лонжи, от которой Тери сама со скандалом отказалась с последней разнарядки.       Когда стало понятно, что с воздушной гимнастикой покончено, Василий Сергеевич с барского плеча купил им аттракцион у уходящего на пенсию иллюзиониста.       — Ничего другого, кроме как кривляться, вы все равно не умеете, — сказал он. Из его уст это звучало как приговор.       Сначала ушли родители Тери, потом, пусть и не в мир иной, она сама. И своя квартира — мечта миллионов советских граждан, стала для Гирши кошмаром. Скажи сотрудник КГБ, допрашивавший его по обстоятельствам бегства жены, что его, поганца эдакого, выселяют из трешки в центре на положенные ему двенадцать квадратов на окраине — Гирша принял бы это как избавление. Увы.       Одним словом, сталинка навевала воспоминания мрачные, которые хотелось забыть, а не воскрешать. Встретившая Гиршу кипа квитанций с набежавшими пенями, торчавшая из почтового ящика на двери, только усиливала желание развернуться и уйти.       Но Миша сам подобрал в связке необходимый ключ, дверь с натугой, но поддалась, и они зашли в пустовавшую квартиру. Гирше стало дурно. В спертом, даже затхлом воздухе заброшенной годами квартире ему чудился аромат шипровых духов. Тери любила сбрызнуть себя ими перед выходом.       — Особое приглашение требуется? — Миша решительно прошел на кухню и залез на подоконник. Звук отдираемого малярного скотча, лязг отпираемых шпингалетов — и вот в квартиру впустили пьянящий июньский ветерок и стрижиное верещание. Гирша брел неверной поступью, будто ступал не по березовому паркету, а по битому стеклу. По углам развевались лоскутья паутины, окна пожелтели от высохших брызг и пыли, на всем, свезенном из дальних странствий: грамотах и фото в рамках, наградных кубках и статуэтках, реквизите, подаренном на память другими иллюзионистами — тусклый серый налет. Сюда б Сашу выписать — было бы где ему развернуться.       Миша начал процесс уборки с настенного буфета, откуда незамедлительно прибрал бутылку французского коньяка. Закупоренную.       — Вот это клад! — присвистнул он, держа бутылку на руке, как младенца, — Такое добро не должно пропадать!       — Нравится? Забирай, — Гирша уселся на венский стул и прикрыл глаза — от яркого солнечного света и свежего воздуха кружилась голова.       — Чижик, ты чего? — на лице у Миши читалась искренняя тревога. — Ясен пень, мы распьем этого красавца вместе. Это не обсуждается. Только вот штопор где надыбать…       Миша отодвинул ящик для столовых приборов и загремел вилками-ложками.       — Дома у себя найдешь, — отрезал Гирша, — Или оттого сюда завалился, что Наташа снова попросила?       Бренчание столовых приборов прекратилось. Бросив поиски штопора, Миша плюхнулся на стул рядом:       — Ну ты даешь, чижик… Не ожидал. Ты что это, думаешь, я тут с тобой, чтоб только чтобы горло промочить, что ли?       — А когда-то было иначе, Миш?       Миша отставил бутылку коньяка и весь как-то сгорбился. В его выразительных глазах (которые так контрастировали с его шибутным характером) разлилась печаль:       — Брезгуешь, значит. Понимаю. Комсомольчик твой от этого дела отвадил?       — Своим умом дошел. И тебе советую, пока собственные собаки не покусали.       — Ты мне тут нотаций не читай! — затряс пальцем Миша, — Мне этого дела дома хватает! Еще и на собрании пропесочили. Под конец-то сезона. Понизят они меня в должности! Куда дальше-то? До уборщика клеток? Лучше сразу расчетку — и на выход. Только пить я к нему хожу, ага. Да если б не я тогда, на гаражах, ты бы — того. На Егошихинское кладбище к тебе в гости ходил бы.       И вот тут-то Гирша спорить не стал: за тот декабрьский морозный день он вовек у Миши в должниках.       Это была первая зима, как Тери ушла. Гирша пил, пил крепко, не просыхая. Оставаться в опостылевшей квартире не было сил. Он мог начать пить в одном месте и закончить совершенно в другом. И нет, он не засиживался на чужих квартирах в пьяных компаниях — даже в попойке он прежде всего был одиночкой. Чаще всего Гирша брал машину, выезжал куда-нибудь на безлюдный берег Камы, там напивался и засыпал при включенном моторе.       Однажды он решил сократить ритуал и напился в салоне Волги, не выезжая из гаража. Проснулся от сковавшего тело холода: продрогшими пальцами провернул ключ зажигания и снова впал в забытье.       Очнулся Гирша уже на снегу, над ним — звездное небо да испуганное лицо Миши, который тряс его за грудки и что-то кричал. Когда Гирша вдоволь откашлялся и достаточно окреп, что приподняться на локтях, он увидел раскрытые ворота гаража и утопающую в облаке выхлопного газа «Волгу». Видимо, забыл открыть ворота…       — Ты что, выпилиться с горя решил? — никогда еще Гирша не видел, чтобы Миша на него сердился.       — Нет, просто набухался, — сказал Гирша и отвел взгляд.       — Бухал и без меня?! Много в одно выжрал, еврейская ты душа?       — А ты поди за этим ко мне и шел…       — Ну чё так сразу? — Миша отвернулся. — И вообще, если б не я, давно б в Землю обетованную отправился.       — В Израиль что ли?       — В Сектор Газа, блин. Чижик, ну ты чего? В одного водку кто жрет? А подстраховать кому? Запомни: в попойке, как в любви. Нужны, минимум, двое.       — Пьяные оргии тоже предполагаются?       — Так, любовь отдельно, попойка отдельно. А то и то — не получится.       «Волгу» Гирша вскоре продал, от греха подальше, а сам перебрался в цирковую гостиницу — постоянное соседство и ушлый комендант вынуждали сохранять человеческое обличие. Да и скорую, если что, кто-нибудь да вызовет. А тут? Высокие сталинские потолки давили, Гирша становился нервным, как животное, втиснутое в клетку.       — Да, тогда ты успел вовремя, — сказал Гирша. — Я до сих пор считаю тебя своим ангелом-хранителем.       — И этому ангелу, заметь, ты вероломно разбиваешь сердце! Променял меня на этого засранца.       — Ты про Сашу, что ли? — Гирша позволил себе улыбнуться краешком рта. — Он хороший парень. Очень добрый. Он мне сезон ассистировал. Вы начали с ним не с того.       — Чтобы какой-то шкет и угрожал на меня пожаловаться? В мое время мы таких ставили на место.       Гирша отвернулся, чтобы скрыть просящуюся на губы широкую улыбку. Миша ее не поймет. Сбежал из кухни в гостиную — бывшую спальню. Миша не отставал.       — Да никуда бы Саша не пожаловался, — сказал Гирша. — Не стукач. Мою жопу прикрыл, хотя была возможность сдать с потрохами. Я подумываю с ним и дальше работать, если он согласится.       — Так значит, дела идут на лад. — протянул Миша. — Ты уже целый сезон в завязке. У тебя Ренессанс, глядишь, снова в столице засветишься…       Гостиная встретила Тери, радостно глядящей сощуренными глазами: только она умела смотреть так, что глаза превращались в щелочки, как у китайца. Никуда от тебя не деться, душа моя?.. Гирша провел пальцам по рамке с фотографией, стоящей на полке стенки. Из-под очищенной от пыли полосы улыбалась Тери в коротком свадебном платье и длинной фате. Пофасонила на все деньги. Гирша высился рядом, как пугало на жерди. Пугало и есть — пиджак то на два размера больше нужного. Чего выделывался, не взял в прокат? Может, потому что единственная память об отце?.. Штанины коротковаты, галстук в дурацкую полоску — почему он тогда этого не замечал?       Гирша поискал глазами, куда мог бы убрать фоторамку. В ящик? Увы, тот оказался забит папками, кубками и бумагой, которым место на свалке. Может, стоит вообще квартиру почистить? За годы совместных странствий Тери натаскала уйму барахла. Чего только не было: африканская ритуальная маска из Египта, тамтам из Вьетнама, картина, а проще сказать — мазня, купленная у Собора Парижской богоматери. От всей этой всячины в квартире было нечем дышать. Откуда в Тери это мещанство?.. От матери, наверно. Заставила же она Василия Сергеевича купить это громоздкое пианино, на котором Тери стрямкала Гирше Собачий вальс. И то всего один раз — в честь знакомства с родителями. Символично.       Выбросить все к чертовой матери! С глаз долой — из сердца вон! Гирша сходил в кладовку, не особо надеясь на собственную память, но, кажется, там когда-то хранилось несколько картонных коробок? Они с Тери всегда держали парочку, чтобы можно было упаковать вещи и послать почтой. И, о чудо! Парочка действительно нашлась. Гирша скинул фоторамку в коробку. Туда же отправились бесполезные кубки, медали и грамоты, полученные еще в пору, когда Гирша занимался спортивной гимнастикой.       — Ты это. Кубки хоть на металлолом сдай, не выкидывай! — Миша присел на корточки и порылся в блестящей мешанине. Выделив среди общей кучи пузатый кубок, он с трепетом вытер его рукавом от пыли. — До сих пор тебя не прощу за то, что тогда, в Свердловске, ты обошел меня на каких-то три сотых балла!       — Какой ты злопамятный, — Гирша дернул бровью и перешел к разбору следующей полки. Хрустальный сервиз, купленный им в подарок теще, прямиком из Чехословакии. Тери везла его в самолете, спрятав под сиденье, вместо того, чтобы сдать в багаж. Боялась, что побьют. Ни одно застолье так этого сервиза и не удостоилось. Теща его даже ни разу из подарочной коробки не достала.       Гирша освободил полку. Надо снести в комиссионку.       Коллекция камней Василия Сергеевича — туда же. Альбом с открытками, которые Тери писала родителям из каждых зарубежных гастролей — в мусорку. Альбомы с фотографиями… Гирша взял один и открыл наугад на случайной странице. Усмехнулся. Если некоторые ненавистных людей с фотографий вырезают, то теща его просто отгибала. До конца чаяла, что Тери найдет себе более выгодную партию. Гирша взял другой альбом. Тут фото с его участием были целыми, значит, вела альбом Тери, а не теща.       — Эй! Смотри, — Гирша поманил Мишу пальцем. — Это мы.       Миша нехотя взглянул из-за плеча. Со старой черно-белой фотографии улыбался коллектив «Чижики», начало второго курса ГУЦЭИ.       — Красавчики.       — Не узнать, ага?       Два ловитора и шесть вольтижеров. Миша, Юра и Коля — Гиршины вольтижеры. Никто не остался в жанре воздушной гимнастики — в полете. Как помер их режиссер от обширного инфаркта — Александр Николаевич, царство ему небесное, — так ребята и разбрелись кто куда. Юрка вовсе в Америку усвистал. Гирша вздохнул. А какие космические планы строили! На Всесоюзный смотр целились!       Гирша перелистнул пару страниц.       — Ух ты! Тери с Кузькой. У вас дома. Кузька такой крошка еще…       Миша стушевался, опустив глаза. Кузька был первым медвежонком, которого Миша самостоятельно взял у охотников за сто рублей. Потом были и Гоша, и Винни, и Чуча, но Кузька был особенным. В отличие от других, знал четырнадцать трюков сразу и участвовал в иллюзионе с подменой. Обожал овсянку со сгущенкой и вареную тыкву. Спокойный и ласковый как щенок, он никогда не вредничал и не кусался. Но в злополучный день, когда выпивший стопку Миша вывел его на манеж, Кузя вместо пируэта назад мазнул десятисантиметровыми когтями ему по спине. А потом еще раз и еще. Медведь — самый суровый начальник. Пьянки на работе он не прощает. Подмял Кузька Мишу под себя, разодрал на спине рубашку… тут бы Мише и конец пришел, если бы не подоспевшая униформа с огнетушителями. Мише тогда наложили тридцать швов. Он рыдал, как ребенок, когда Кузю увозили в зоопарк. А что было делать? Медведь, познавший вкус крови, никогда не оставался в цирке. Без главной звезды Миша сдал. Ни один психиатрический стационар не помог. Аттракцион расформировали, Гошу, Винни и Чучу забрала Москва, передав другому дрессировщику.       — Все равно что соль на рану посыпал, — уронил Миша и отвернулся. — Не показывай.       Гирша захлопнул альбом.       — Да будет еще и на твоей улице праздник! — Гирша попробовал приобнять Мишу, но тот отстранился.       — Ага, напраздновался уже во! — и Миша мазнул ребром ладони по горлу, — Ладно, наше дело маленькое, пойду-ка к своим пуделькам.       — Как, а прибираться мне одному прикажешь?! Хорошо придумал!       — Пусть свою славу на свалку каждый относит сам, — таким серьезным Гирша не видел Мишу уже очень давно.       Когда входная дверь захлопнулась, Гирша оглянулся — бутылка французского коньяка так и стояла на кухонном столе.       Оставшись наедине с расфасованной по коробкам памятью, Гирша убрал отвергнутый коньяк куда подальше и отрыл в буфете чайник. Старый, с солеными разводами на носике — казалось, что он поперхнулся накипью. Даже чайная лепешка нашлась. Привезенная диковинка из Китая!.. Хотя местную воду никакой чудо-чай не спасет.       Увы, воды в квартире не оказалось никакой. Гирша проверил все краны, и те ответили стоном издыхающей от жажды скотины.       «Не платил лет пять, чего же ты хотел, дубина!» — усмехнулся Гирша, проверив заодно и свет. Прекрасно, значит, и электроподжиг на плите тоже — тю-тю. Это-то не беда, благо, что курящий. И, конечно, Гирша решит вопрос с ЖЭУ. Но если сейчас он не промочит горло хотя бы чашечкой чая, он погиб! Решение питьевой проблемы напрашивалось само собой, но Гирше оно не нравилось.       — Что это, возвращение блудного сына? — судя по поджатым губам и нахмуренному, как при мигрени, лбу Апполинарии Абрамовны, его решение нравилось ей ничуть не больше.       — Апполинария Абрамовна, как можно так говорить! Разве я гожусь вам в сыновья? Разве только в мужья!       — Иметь такого бесхозяйственного мужа? Боже упаси! — сказала она уже куда более теплым тоном, но выражение мигрени все еще не покинуло ее лица, — У нас был уговор, чтобы я следила за квартирой в ваше отсутствие, а не становилась вашей домоправительницей! Я замучилась открывать всевозможным проверяющим и объясняться за вас перед управдомом! Безобразие! Как можно так относиться к своей жилплощади!       — Я понимаю, для вас при вашей профессии дисциплина прежде всего, — Гирша подбирал слова — как-никак Апполинария Абрамовна Штрум, заслуженная артистка РСФСР, бывшая прима Горноуральского театра оперы и балета, а ныне почетный преподаватель хореографического училища, была одной из немногих женщин, которых он без колебаний ставил выше себя. — С другой стороны, что с моей квартирой станется? Меня даже не затопит никто — разве что Высшие силы. Кстати, о воде. Не были бы вы так любезны помочь жертве коммунальной блокады и позволить разжиться литром воды?       — Я бы попросила не упоминать слово «блокада» в таком ключе, — лицо Штрум сковало болезненной судорогой.       — Прошу извинить! Вот видите, насколько я одичал без вашего общества!       Штрум улыбнулась так, будто снова танцевала влюбленную Жизель. Мигрень отступила.       — Так что вам ценнее: чай или мое общество? Ладно, как не внять гласу вопиющего в пустыне. Проходите, будем возвращать вас к цивилизации.       — Да я вас не побеспокою, только воду наберу…       «Еще не хватало выслушивать соболезнования по разрушенной «ячейке общества» — опасался Гирша.       — Вы на чем кипятить будете, мой Робинзон? Стулья ломать собрались?       — Стоп. Мне и газ отключили?       — Я лично контролировала процесс.             — С-спасибо, — не сдавался Гирша, — У меня на такой случай есть электроплит… Черт.       Штрум уже давилась смехом.       — Гирша Натанович, бросайте мяться, как дебютантка, и проходите на кухню. Побалуете меня своими путевыми заметками. А то я в край осела, уже совсем забыла, что такое гастроли.       — Вы немногое потеряли, — и Гирша шагнул на коврик с надписью «Welcome».       Опасения не подтвердились. Вместо допроса с пристрастием, Штрум молча слушала пространный рассказ, позволяя опускать «не застольные» темы вроде запоев и товарищеских судов. Чайник истошно завопил, погромыхивая крышкой. Гирша залил кипяток, оставил заварку настаиваться. Отвергнув хозяйскую помощь, сам достал из буфета две чашечки, разлил чай… Стоп. Только теперь Гирша заметил, что приготовил чай на двоих. Машинально как-то получилось. Повелось у них с Сашей, что на двоих чай заваривает именно он, Гирша.       — Это мне? — Штрум по-своему помогла выйти из неловкой ситуации, — Вообще-то я пью кофе, но раз вы так настаиваете…       Когда разговор коснулся Саши (а он не мог не коснуться), Штрум впервые оживилась и, мечтательно сощурившись, протянула:       — О, мои соболезнования.       — Почему?       — Теперь мы с вами в одной лодке. Вы поймете, каково это — взращивать дар. Какое это наслаждение и мука одновременно. Это как браться за бесформенную кучу глины и лепить из нее изящную амфору. Только с глиной заготовку можно выбросить и пытаться по-новой. А человека не выбросишь.       — Вы приобщаете меня к цивилизации слишком быстро! Амфора, говорите? Может, на первых порах ограничимся этим? — и Гирша постучал пальцем по керамическому чайничку.       — Не умаляйте своих амбиций, реальность это сделает за вас!       «Легко ей говорить, «лепи», — думал Гирша, возвращаясь в необустроенную квартиру, — Знать бы для начала, что лепить!       Захватив в свое «логово», а по-другому неосвещенную квартиру и не назвать, чайничек со второй заваркой, Гирша попробовал возобновить «борьбу с мещанством», но слова Штрум все не шли из головы.       «Саша в Москве. Ждет. А я тут над грудой хлама чахну — лишь бы не работать! Соберись!»       Налил себе чая — для бодрости. Один глоток — и всего передернуло, как от легкого удара током. Вторая заварка, настоявшись, оказалася ядренее двойного эспрессо. Но ничего, самое то для мыслительной работы! Прихватив обе чашки, Гирша толкнул ногой дверь в кабинет с четким сознанием, что не выйдет из него без идеи нового номера. В верхнем ящике стола должен валяться его старый блокнот с записями… Боже, он действительно так писал? Курица лапой и то лучше выводит. Среди мешанины каракуль и клякс Гирша выуживал когда-то мимоходом пришедшие на ум идеи. Что же там?       «Оживление женской статуи. Отделение головы от тела. Граф Калиостро?» — нет, старье.       «Левитация на метле. Чревовещающий кот. Ментализм. Подбрасывание публике фальшивой валюты. Воланд и Маргарита» — тоже отпадает. Детям такое не покажешь, а за валюту объяснять замучаешься. И потом, кого играть Саше — Ивана Бездомного? Так, дальше…       «Волшебник Изумрудного города, предметы меняют цвет на изумрудный, оживление чучела, трюк с исчезновением», — а неплохо! Очень даже неплохо! Детям точно понравится, да и комиссия пропустит. Забавно, Тери у него тут и за Элли, и за Бастинду отдувается…       — Сучье вымя! — самое страшное ругательство, которое он мог себе позволить. Спасибо детству, проведенному на фельдшерском пункте. А не все ли равно — кто услышит? И Гирша выругался отборным матом дяди Гриши над заглохшим «Уралом». А как тут не материться? Все, все поголовно фокусы были заточены на Тери. Без нее все рассыпалось. Муза, нашлась тоже… Тварь, а не муза! Гиршей начало овладевать отчаяние. Права народная мудрость: старую собаку новым трюкам не выучишь. Только мальчишке голову запудрил. Гирша плюнул заваркой в чашку и вскочил со стула — сидеть дальше на этой рухляди не было никаких сил. Скрипучий, с затертой и местами распустившейся обивкой невнятного цвета, он колол пятую точку прорезавшейся сквозь лохмотья верблюжьей шерсти пружиной. Если подумать, они могут быть сверстниками. Нет, Гирша, конечно, мог бы привести этот «волосатый» стул в божеский вид, но это мыкаться по магазинам, искать материал… Стульчик выйдет золотым.       И тут пришло оно. Озарение.       Гирша рванул ящик стола, но теперь уже в поисках телефонной книги.       Точно, вот и она. Старая, с разъезжающимися по корешку страницами. Была там пара-тройка полезных телефонов. Придется снова поунижаться и звонить от Штрум, но это теперь неважно. У Гирши появилась Идея, и воплотить ее надо немедля — пока неотлучные сомнения не сгрызли его, как время — этот замечательный стул! Рано-рано еще себя в комиссионку сдавать. Гирша еще пободается!