Маг и я

21

      Всю дорогу до Москвы Саша бился над трюком с пальмированием карты. Соседка по плацкартному отделению, дерганая мамаша со слюнявой дочуркой лет пяти, задергалась еще больше при виде колоды. Даже порывалась поменяться местами с кем-то из пассажиров. Но Саша быстро развеял грозный образ бывалого каталы, поминутно роняя неподатливую карту на столик. Мамаша больше не снималась с насиженного места, а, услыхав, что Саша из цирка, запричитала, что простому человеку никак не попасть за форганг.       — Почему не попасть? — возразил Саша. — Способ есть. Увидите весь цирк от конюшен до колосников. Только придется немного поработать метлой и шваброй!       Увы, юмор не был оценен по достоинству, и Саша вернулся к молчаливому поединку с картой.       Когда Саша сошел на Павелецком вокзале, больше напоминавшем не вокзал, а дворец, никто его не встретил. Родители еще гастролировали в Румынии, а бабушке с ее артрозом было слишком тяжело плестись на вокзал.       Выстояв в толчее метро, а потом в автобусе, Саша сошел на знакомой остановке и наконец почувствовал то, что так редко чувствуют цирковые. Он дома. Правда, здание кинотеатра «Таджикистан» теперь занял «ленинградский гость» — театр «Сатирикон».       Кинотеатра уже нет, а Саша так и не забыл того позора, когда его, восемнадцатилетнего лба, не пустили на сеанс «для взрослых». Показывали «Блеф» с Адриано Челентано. Перваши с ГУЦЭИ шли на сиськи Коринн Клери, Саша — на Энтони Куинна с его животной харизмой. В общем, контролерша не поверила его моложавому лицу и росту метр с кепкой, и, если б не завалявшийся в сумке студак — плакал бы вечер. Неизбежные подколы от первашей не испортили просмотра, настолько увлекла история про двух аферистов и катал, обставляющих грозную итальянскую мафию.       Когда Саша свернул с шумной Шереметьевской вглубь квартала и ступил в «коробку» родного двора, сердце предательски сжалось. Старой голубятни, откуда Сашу гонял старичок Герасим, уже не было, но вкопанный в землю жестяной паровоз по-прежнему мчал ребятню куда-то за горизонт.       А вот и бабушкина пятиэтажная хрущевка. Кусты сладкого шиповника и розовые мальвы у подъезда. Заваленный колясками тамбур. Истошно трещащий дверной звонок. Заменить бы, да ведь бабушка не позволит. «Доверяй только то, чего не жалко» — бабушкина мудрость. И поди поспорь!       Дверь скрипнула на не смазанных петлях. Первой Сашу встретила Клевретка (или ласково Клёпа) — черная такса, бабушкина любимица. С седыми бровями и упитанным брюшком, она тихонько зарычала, когда Саша потрепал ее по холке.       — Ну, проходи, да погоди ты, через порог не целуются! — Хотя бабушка вообще не любила целоваться. — Клепа, место! Не грызть. Не грызть, я сказала!       Клевретка с виноватым видом бросила уже затравленные ею Сашины мокасины. Несмотря на июньское тепло, бабушка куталась в шаль и пояс из верблюжей шерсти. Старческая немощь уже тянула ее к земле, и даже по квартире она передвигалась, немного опираясь на тросточку.       В гостиной, все так же пахнущей запыленным сервантом, Сашу уже поджидали заряженный газировкой сифон, окрошка на квасе (самое то в жару!), немного драников и вдумчивые вопросы бабушки. Саша прихлебывал шипучий яблочный напиток, мысленно чокаясь со стоявшими за стеклом фотокарточками троих почивших дедушек. Рассказывал про цирковую жизнь. Дозированно, как пропускал сок через сифон. Все-таки похождения с Фэллом — не для бабушкиных ушей. Пускай семья думает, что Сашенька прилежно крутил сальто под куполом, оправдывая звездную фамилию.       Бабушка слушала, не проронив ни слова: отчасти потому что ее зубные мосты лежали рядом в граненом стакане (на дезинфекции), отчасти из-за припрятанной за щекой карамельки — так бабушка боролась с низким сахаром в крови. От гробового молчания бабушки Саше становилось не по душе. На него снизошло озарение: если вырезать из цирковых будней Фэлла, то в сухом остатке будет не так уж много. Россказни про трудности кульбитов и сальто, растяжения и стертые о трапецию ладони едва ли впечатлят бабушку. Наконец, отставив в сторону плавающий в растворе зубной протез, бабушка суховато сказала:       — Шурочка, милый, может, артист из тебя сносный, но как актер ты никакой. Послушать тебя, ты год живешь в режиме «работа-дом-работа». И это у тебя средний номерок на семь минут метража столько сжирает? Помнится, на втором году Паша уже получил лауреата Всесоюзного смотра. Не говори мне о репетициях, я знаю твой уровень. Да и не тройное сальто ты там крутишь, там репетировать нечего.       Яблочная шипучка больше не освежала. Вдруг стало нестерпимо жарко. Саша гордо мог заявить, что владеет тремя языками: русским, английским и бабушкиным. Третьим — в совершенстве. Так «Шурочка» дословно означало: «Саша, хватит гнать пургу».       — Шурочка, давай, как раньше, начистоту, — бабушка впустила в голос мягкие нотки, но Сашу это только раздражало. — Ты кого-то себе нашел? Там, в труппе?       — Бабуль! — Саша вдруг вспомнил, почему радовался отъезду из дома.       — Не бабулькай мне тут! — цыкнула бабушка. — Я помню уговор и в твои шуры-муры не лезу. А еще я помню твое обещание, что шуры-муры не будут мешать работе.       «Шуры-муры» были еще одним вымученным эвфемизмом. Но эвфемизмом необходимым. Можно говорить где угодно и не бояться чужих ушей. Да и Саше было комфортнее без опостылевших наименований — по понятным причинам. Научные отсылали к болезни. Околобиблейские. — к греху. «Шуры-муры» звучали миролюбиво-примирительно, не уязвляли. Но теперь Саша был уязвлен. Битый сезон он пахал как Бобик, и все, что себе позволял — передернуть вечером в душе. И то, чтоб лучше спалось! Считай, практически святой.       — Бабушка, — Саша покосился на фотокарточки усопших дедушек, взывая к их силе и мудрости (они же сколько-то да продержались вместе с бабушкой), — шуры-муры тут ни при чем. Я не хотел тебе говорить, но раз ты настаиваешь… Новый коллектив, ну, Коваленко, он меня не принял. Я искренне хотел крутить тройное, но хотел я этого один. Не будем вдаваться, кто виноват. Факт в том, что у нас с ловитором не срослось. А ты ведь знаешь, что без взаимопонимания номер обречен.       Саша был доволен своим объяснением. Он даже не врал. Так, недоговаривал. Беда в том, что бабушка тоже это понимала.       — Допустим, это правда, хоть я в первый раз про это слышу. Тем хуже для тебя! Что пошел на поводу, захалтурил, сложил ласты. Вот я дура! Десять лет таскаться в гимнастический класс, чтобы внук вырос бестолочью.       — Я не бестолочь!       — Тогда где ты пропадал целый сезон?       «Реабилитировал одного алкоголика» — тянуло пошутить, но сегодня одна шутка уже не пришлась ко двору. Саша ограничился скупым:       — Где-где, на трапеции. Остатки формы не потерять.       — Шурочка, когда ты врешь, у меня повышается сахар! — И бабушка сплюнула карамельку на блюдце. — Сейчас, благодаря тебе, он выровнялся, но продолжишь в том же духе, и будешь вызывать мне «скорую». Скажи начистоту: ты связался с фарцой?       Можно было сколько угодно бить себя в грудь, что между Сашиным якобы враньем и обострением бабушкиного диабета нет никакой связи, исхода беседы (или, скорее, уже допроса) это бы уже не изменило. Саша только прикидывал в голове, что в глазах бабушки будет постыднее: спекуляция ширпотребом в заплеванных переходах или прислуживание позабытому всеми фокуснику.       — Твоя правда, актер из меня никакой! — и Саша выложил правду-матку. Рассказал и про то, как Фэлл вступился за него, и про импровизацию в сквере, и про работу штатным ассистентом, и даже про поездку в загородный дом Вадика. Бабушка не перебивала, выслушала до конца, а потом позвала:       — Клепа, огонька! — И из спальни зацокала коготками Клевретка с подносом в зубах. На подносе лежали пачка сигарет марки «Огонек» и спичечный коробок. Бабушка непринужденно сделала затяжку и вместе с облачком дыма выдохнула:       — Да, я говорила тебе, что нас удивишь-таки, но не знала, что настолько. Нет, твой двоюродный дед, как у него открылась грыжа, тоже подался в фокусники. Говорят, имел успех в сельсоветах, в области. Но чтоб полетчик во цвете лет… Удивил. Фэлл, Гирша Фельдман… Вроде видела о нем заметку в журнале «Советский цирк». В рубрике «Забытые имена». М-да… С памятью у меня порядок, сколько лет назад он пропал со столичных афиш? Пять лет, шесть, семь? Все равно, что умер. И что, будешь умирать вместе с ним?       — Я никому не позволю…. Чтоб о маэстро и в таком тоне!       — О, мы уже на «маэстро» перешли, — хмыкнула бабушка, посмотрев на него взглядом доктора, ставящего тяжелый диагноз, — сначала был «мэтр», теперь «маэстро»…       — Фэлл не Лурье! — от нахлынувших воспоминаний Сашу едва не замутило, но усилие воли — и Саша взял себя в руки. — Зову я его маэстро как дань глубокого уважения. А не то что ты там надумала. И не смотри на меня так! Он год как в завязке, а когда он в завязке, он вытворяет такое… Не веришь?       Бабушкин взгляд становился застывшим и отстраненным, будто запотевшее стекло плацкарта. Саша вдруг понял: горлань он тут, хоть как Хрущев на трибуне ООН, бабушку это не убедит. А кроме нее поддержки ему ждать неоткуда. Что ж, если не получается достучаться словом, достучимся делом! Был у Саши один козырь в рукаве, правда сработает ли…       Была ни была! Саша резко схватил с подноса сигареты и сунул одну в рот. Взял коробок спичек. Чиркнул одной о коробок — потухла. Чиркнул другой — сломал. Отшвырнув коробок в сторону, он помусолил кончик сигареты указательным и большим пальцем. Поначалу бабушка снисходительно улыбалась, но когда из сигареты закурился дымок, бабушкин рот тут же округлился. Дымящаяся сигарета выпала из ее рта и, издав глухое «пщ-щ-щ», встретила свой конец в стакане с зубным протезом.        — Какого… — только вырвалось у нее. То, что из пальцев идет вовсе не дым, а ядовитые испарения оксида фосфора — ей знать необязательно. Этой гадости у Саши было навалом: в специальном коробке в нагрудном кармашке. Сколько чиркашей он пожег ради двух граммов вонючей мази! Зажженная спичка (чтобы отвлечь внимание), подмена коробков — пальцы мажутся гадостью — обратная подмена коробков — сам трюк. Саша учел все, кроме одного: не дышать!       От сдавившего горло кашля потемнело в глазах. Бабушка встала, чтобы похлопать его по плечу.       — Ну вот, полюбуйтесь, — сказала она, — какой гадости Фэлл этот научил моего внука! Тьфу!       — Удивилась ведь? Признайся, удивилась? — прохрипел Саша, переводя дыхание. Пожалуй, Фэлл прав: такие экстремальные трюки не стоит включать в репертуар. Пальцы еще неделю будут вонять рыбой…       — А что, кроме меня, старой дуры, кто-то на такое еще клюет? — не роняя марки, усмехнулась бабушка.       — Еще как клюют. И добавки просят.       — Эх, Саша-Саша, — бабушка обняла Сашу за шею. Что, «Шурочки» больше не будет? Это победа! — Ты у меня самый дорогой, да вот что с таким богатством делать-то!       — Хранить в сберегательной кассе?       — Вот, опять! — Бабушка присела подле него, взяв за руку. — Какой ты Гек, бери фамилию Балаганов!       — Почему?       — Да потому что балаган у тебя в голове, Шура. Вчера — вольтижер, сегодня — фокусник. А завтра кто? В рокеры подашься?       — Тут не волнуйся, у меня слуха нет. Музычку лучше бы слушала.       — Да, вкладываешь в них, вкладываешь… — Бабушкин голос заскрипел, как ржавые дверные петли. — Все воспитывать тебя хочу, а ты, вон, вымахал. Повоспитывай тут! С моими увальнями проще. Делают, что велено — есть рыба, самодурят — нет рыбы.       Саша поражался собственной метаморфозе. Эта женщина, все детство вселявшая в него трепет, если не испуг, теперь вызывала в нем… сочувствие? Желая как-то выразить это, Саша погладил ее мягкие, убранные в серебристый пучок волосы.       — Не беспокойся, мы с Гиршей Натановичем нащупали рыбное место.       — Да черт с вами. Щупайте. У вас хоть все серьезно, номер на следующий сезон есть?       — Да, — выпалил Саша, и, видимо, бабушкин полиграф на сей раз дал сбой.       Саша хотел бы, но не смог не спросить:       — Папе расскажешь, да?       — За дуру меня не держи, ладно? — промакивая глаза краем рукава, сказала бабушка.— А насчет матери ничего обещать не могу. Помоталась все детство твое по стране, а теперь, видать, наверстывает. Жаловалась мне, что не дозвонишься до тебя — думаю, она заслуживает знать причину.       Саша не злился на бабушку. Его заботило другое. До этого разговора он всерьез не собирался порывать с трапецией. Ну, вытянул Фэлла из запоя, ну, получил подработку ассистентом, денег подкопил. Наперед не думал, жил сегодняшним днем — и ладно. Один разговор со старым, повидавшим жизнь человеком — и вот Сашу уже грызет червь сомнения. Хочет ли он спустя пять, десять лет метаться между небом и землей? Раньше Саша ответил бы утвердительно. А теперь, выходит, все мосты сожжены? И сколько Фэлл будет тянуть с телеграммой? По иронии судьбы Саша снова был подвешен в воздухе. Только куда его занесет: вверх или вниз — одному шпреху известно.

22

      Когда среднестатистический москвич, да и вообще житель города крупнее райцентра, выходил из условно своих квадратов на улицу, он ступал на территорию охоты. Цели охоты были самыми разными. Мама с отцом охотились за мебелью для своей кооперативной квартиры. Бабушка — за диабетической колбасой. Караулила у гастронома и, чуть что, посылала его, Сашу, с талоном, точно охотник легавую.       Повзрослев, Саша тоже стал выходить на охоту. Правда, такие тривиальные цели, как похожие на саркофаги шифоньеры и диабетическая колбаса, азарта не вызывали. Хотелось чего-то недосягаемого и вечного. Этим стала музыка. Саша охотился на кассеты иностранных групп и до дыр их заслушивал. Он делал зарядку под битлов, готовил под a-ha и целовался под Элтона Джона. Одна проблема: бабушка технику в разнарядки не отдаст. «Не ты покупал — не тебе таскать. Или раздолбаешь, или умыкнут».       Придется приобретать «свое». Скопил же за год.       Саша вышел на охоту в полной уверенности, что ему хватит и на магнитофон «Весна», на который он положил глаз, и на «вознаграждение» продавцу, придержавшему дефицитные кассеты М-60. Еще и на батарейки останется. А там, где магазин электроники, там быть и толкучке, где к этой элетронике можно что-то докупить. «Толкаться» пришлось недолго. Улыбчивый паренек в майке с Дэвидом Боуи сам подошел к нему с предложением записать кой-чего на свеженькие кассеты. Всего три рубля за сторону — и бездушные кассетные бобины заполнили хиты королей сцены: Мodern Talking, David Bowie, Abba! Саша расстался с деньгами без сожалений. Глаза разбегались. Его интересовали и майка с Боуи (тем более тот был в эпатажном образе Зигги Стардаста, раритет!), и то, что под ней… Но Саше дали понять, что ни майка, ни то, что под ней, ему не светят: пусть довольствуется музыкой или «дует отсюда».       «Невелика потеря», — подумал Саша, хотя не без досады. Паренек показался милым и открытым. Даже развязным. Ошибся, бывает.       В любом случае, Саша покидал толкучку, полный гордости за свои охотничьи трофеи. Теперь у него есть свой магнитофон, своя музыка. И он возьмет их куда угодно!..       Идиллия длилась недолго. Родители прибыли спустя неделю, отгастролировав в Румынии. Отец загорелый, подтянутый, законсервированный в возрасте «слегка за тридцать». Мама исхудавшая и изможденная, словно только что из больничной палаты. Впрочем, она годами сидела на «больничном» пайке: отец взвешивал ее каждый день, за любую прибавку в весе нещадно ругал.       «Боже, как ты вымахал» — дежурно воскликнула мама после мимолетных объятий и была быстро вытеснена отцом.       Отец, хрупая замоченными в чае сушками, бранил на чем свет стоит «дегенерата Чаушеску». Мол, в этой Румынии с дефицитом еще хуже, чем здесь, потому «гостинец» Саше на сей раз не светит. Как будто Саше одни гостинцы от родаков нужны.       Саша было собрался повторить отрепетированный на бабушке рассказ, но отец сразу увел разговор в плоскость трапеции. Трудоголик до мозга костей, он готов был висеть вниз головой хоть сутки напролет и отмерять порции до грамма. От окружающих он требовал такой же спартанской выдержки. Выдержка-то была, вопрос — выдерживали ли?.. Вместо расспросов о жизни, как подобает родственникам, отец выгнал Сашу во двор и потребовал «явить товар лицом».       — Что, прямо тут? — Саша оглядел полянку с пожухшей от жары травой. То была детская площадка при доме, уже давно просившая ремонта. Поодаль, на облупленных от времени качелях, вытирала сопли соседская девчонка, в пустой песочнице мальчишки жгли увеличительным стеклом муравьев.       — А чего тянуть? Мы, конечно, с тобой сегодня пойдем на манеж, но оценить форму я могу и здесь. Рондат, флик-фляк и заднее сальто.       Только из аэропорта, душ толком не успел принять — и уже на манеж. Да, в этом был весь отец.       — Я не разминался с утра, — Саша пнул ногой камушек.       — Это что еще за разговоры, уважаемый? — «Уважаемый» отец употреблял исключительно с целью упрекнуть в чем-то. По-настоящему отец никого не уважал. — Твоя мать мне хоть сейчас в этой связке двойное скрутит. А я тебя прошу об одинарном.       — Пап, ну давай хотя бы в зале. — Саша чувствовал, что завалит банальный рондат, и хотел отсрочить экзекуцию. — Это же двор! Чего еще на битое стекло руками напорюсь. И потом, я только что обедал и, по чести, хотел вздремнуть часок.       — Ты ел после двух?! С ума сошел?! А еще вольтижер называется.       Саша повел плечами. Поесть он любил. Бабушка все детство жалела ему харчей: ватрушки, шаньги, пельмени — все, что лопали дети во дворе, проходило мимо него. С бабушкой, как она любила говорить, они прикидывались заиньками и жевали салат с огурцами. Но то было в детстве. Неужели и сейчас придется прогибаться под отцовскую муштру?!       Отец расценил молчание как протест.       — Я тебя с манежа не выпущу, — сплюнул он на асфальт. — Собирайся, едем на тренировочный Большого.       — А тебя не смущает, что там и без тебя авизо наверняка расписано?       — Ничего, согласуем. То-то я смотрю у тебя лицо округлилось. Думал, показалось, нет. Щеки, как у хомяка.       — Пап! — Саша закатил глаза, но отец схватил его за руку.       — Позор какой. Вырождение Геков. Я настаиваю…       — Настаивать лучше на лимонных корочках. — перебил Саша. — Пап, я уже не маленький. Прекрати.        Вообще-то в душе Саша жаждал родительского одобрения и внимания. Это осталось в нем с детства, когда он разучивал сложнейшие связки элементов, лишь бы впечатлить отца. Увы, тот никогда не впечатлялся: говорил, что в его возрасте он уже и не такое умел. Многочисленные грамоты на стенах у бабушки и медали за призовые места были тому свидетелями.       «Тут заваливаешься, там недокрутил, а тут, наоборот, перекрутил» — вот это он слышал часто.        Внутри Саши разгорелась нешуточная борьба.       Саша-смиренный, а-ля Изможденный Белый Герцог Боуи, готов был прямо сейчас принять судьбу и ехать на манеж. Ну, не хочет он — кого это когда-то волновало? Зато отец порадуется. Когда Саша еще с ним увидится? Неделя другая — и они снова разъедутся кто куда. Почему бы эту неделю не прожить дружно, без ссор, как любящая семья?       Саша-бунтарь в лучших традициях Зигги Стардаста задирал нос и слал «черепов» куда подальше. Отцу все равно не угодишь, что ни делай. К тому же хвастать на трапеции было нечем. Мама на манеже уделает в первом же полете, даром что женщина. А отец после этого в порошок сотрет. Мама-то тройное сальто-мортале вставляла почти в каждый номер, и этот элемент никогда не теряла. Да и чего стоили ее идеальные по технике кульбиты и двойные лач гейнеры! Саше они даже не снились, а ведь матери было тридцать девять. Не хвастать же грязными попытками с Борисом на репетициях?..       — Уважаемый, сейчас не до твоих капризов, — Лицо отца, и так не слишком приветливое, посуровело на глазах. — У твоей матери этот сезон был последним.       — Как последним?       — И я о том же! — негодовал отец. — Ей еще летать и летать, но доктор другого мнения. Что-то там с позвоночником… Так что этим летом принимаешь от нее эстафету — и в строй.       Приехали. Нет, Саша готовил себя к мысли, что отец призовет его в трудный час. Но почему, почему этот час наступил так скоро?!       — Я не думал, что это произойдет так быстро.       — А куда еще тянуть? Сезон оттрубил и ладно. Все, твоя мать с сентября подается преподавать в училище. Так что за лето мы должны многое наверстать. А в октябре мы едем в Ленинград. Я договорюсь с главком.       — Дядя Ваня останется?       — Ваня? Да… — Отец нахмурился. — Так что пожалей мои суставы. Никакого ужина сегодня.       Саша отшатнулся. Он с трудом видел себя в сложившейся команде Геков. Все это казалось чем-то эфемерным. Дядя Ваня — сводный младший брат отца, мать и отец — это трио слаженно работало многие годы. На фоне них Саша смотрелся молодым дилетантом. Ладно, недостаток опыта с лихвой компенсируется советами старших. Только по этой части на отца полагаться не приходилось.       Как-то во время очередного родительского отпуска, еще на втором курсе училища, Саша пробовал поработать с отцом. Есть такое приевшееся выражение «отец — лучший тренер». Отец взял его за кредо. Только вот преподаватель из отца был еще хуже, чем муж. Первая же попытка окончилась провалом: их внутренние часы и чувство такта не совпадали абсолютно. После трех падений и одного неудачного вольтижа, когда Саша заехал отцу локтем по носу, отец, промокая кровоточащий нос платком, зарекся с ним работать. Потом, конечно, вернул свои слова назад. Но Саша помнил все. И после того позора снова пытаться притереться друг к другу?..       — Пап, не думаю, что это хорошая идея, — сказал Саша, рисуя носком кеда человечка на песке. — Мне до вашей планки еще прыгать и прыгать. Мне бы еще хоть сезон…       — Брехня! За лето войдешь в форму, — отрезал отец. — Под моим надзором. Ваня с матерью подсобят… — На миг голос отца потеплел. — К тому же. Разве не здорово это, побыть с отцом, а? Все лучше, чем кочевать с посторонними. «Цирковая семья», ага. Тоже мне еще. Мы твоя семья, Сашок, настоящая.        У Саши в горле застыл ком. И как он ни пытался его сглотнуть, у него не получилось. Слова отца о «посторонних» резали слух. Ну какой маэстро ему теперь посторонний? А дядя Ваня… Да, у дяди Вани Саша мог многому поучиться как вольтижер, если бы не одно «но» размером с дом. Дядя Ваня рта не раскрывал без согласия отца.       — Ладно, поедем тогда, — пробормотал Саша.       — Ну вот и отлично. Покажешь класс?       — Покажу…       Показать хотелось не «класс», а кое-что другое, но кто Саша такой, чтобы так панибратствовать с отцом? Загоняет его отец до «чего-то с позвоночником». И ладно бы Саше это нравилось! Может, не ломаться и открыться?.. Рассказать все про Фэлла и их причудливый тандем? Нет-нет-нет, исключено! Как он никогда не станет обсуждать с отцом «шуры-муры», так и Фэлл останется для него тайной. Эх, почему Саша не может раздвоиться, как в фокусе?! Один Саша на радость отцу крутил бы тройное под куполом Большого Московского, а другой — коротал бы вечера, не сводя глаз с искусных рук маэстро. Такая иллюзия сделала бы всех счастливыми.