Только шёпотом

Саундтрек Future Royalty — Seven Nation Army

And that ain't what you want to hear

But that's what I'll do

18.05.2013, суббота Маль       Кучка стариков вцепились зубами в лакомый кусок и теребят его, долбясь друг другу в десна. И кусок, и старики давно прогнили насквозь, но пляски не прекращаются, участники слились в единую субстанцию, что кормится за счет смертей, нужды и тупости. Думается, что идиллию нарушать не стоит, чуть заденешь — и гной из открытых ран накроет всю страну с головой, захлебнемся и отравимся. Но обвисшие рожи выглядят слишком довольными, чтобы смириться и отпустить.       А что я могу? Популярный вопрос, я лично слышал его не раз. Этот вопрос так естественен, что едва ли вызовет осуждение. Ни хера ты не можешь, первокурсник из соседней комнаты, возомнивший себя гаражным рэпером. И ты ни хера не можешь, престарелый препод, познавший на себе смрад прогнившей субстанции и нашедший утешение в будущем поколении. Сеешь зерно сомнений в юные умы и спокойно засыпаешь по ночам, убеждая себя, что сделал все возможное. Только камеру в аудитории уже повесили.       Ты тоже ни хера не можешь, дешевый лейтенант. Пары ударов ножом оказалось достаточно, чтобы стереть из памяти того хакера мое лицо. Тысячи долларов оказалось достаточно, чтобы ты закрыл дело о его убийстве, не задавая лишних вопросов. На службу шел мир к лучшему менять, я полагаю? Я где-то слышал, что на те годы как раз расцвет преступности пришелся.       «А что я могу», — говорите вы, как один, если спросить, какого хера вы ничего не меняете. Что если я задам вам другой вопрос, студент, доцент и лейтенант? Я скажу вам, что я могу. Скажу, что у меня есть деньги. Скажу, что за пару лет смогу получить доступ к основным информационным системам столицы. Скажу, что знаю, как достать много оружия. Скажу, что у меня есть план. И я задам один вопрос. Вы пойдете за мной?       ***       В тот вечер я вышел раньше, чем обычно: Бонт переутомился на лекциях или испугался тени в углу комнаты.       — Ну, что скажешь? — пролепетал тощий сосед, глядя на меня сквозь толстые стекла с таким задором, что стало даже любопытно.       — Ничего не скажу, — ответил я. Сел в кровати и привычно огляделся по сторонам. Сверился с часами — сегодня у меня есть время пообщаться с ним. — Лучше ты мне скажи, Нейт. Сайты храмов зачем взламываешь?       Бесцветные глаза, и без того увеличенные линзами, стали еще больше, но ответил быстро — неплохо.       — С чего ты взял? Ничего я не взламываю.       — Не переживай, не сдам. Считай, что я восхищен. Почему храм?       Испуг сменился сомнением, и сосед отвел взгляд. Его внутреннюю борьбу я прерывать предусмотрительно не стал, и вскоре его предосторожность ожидаемо вытеснилась тщеславием.       — Потому что я в Бога верю, а они — нет, — ответил Нейт, и бесцветные глаза на мгновение стали живее. — Как ты узнал?       Я изобразил заинтересованность и даже улыбнулся, спрашивая:       — За что ты так с ними?       Вряд ли кто-то знал о его увлечениях. Возможно, я был первым собеседником, с которым он мог поделиться своими свершениями. Его взгляд заметно оживился, когда он затараторил громче, чем следовало бы человеку осторожному, если он признаётся в чем-то противозаконном. Что ж, у каждого свои слабости. Тщеславие — не худшая из них, если интеллект не страдает.       — Потому что ёбаные лицемеры! Потому что продались сраному государству! Я не только сайты их взломал, я всю их сетку на хер взломал. Каждый, сука, принтер в их церкви печатал сигил Бафомета, вторую, шестую и девятую заповеди и стих из двадцать шестой главы Матфея. А еще послание от дьявола, с нетерпением ждущего встречи, хочешь глянуть? Раскрывают свои поганые рты, только чтобы язык получше высунуть и…       — Ладно, ладно, — прервал его я, посмеиваясь. — Я с тобой согласен. Личное что-то или Бога защищаешь?       — Личное, — пробурчал он уже не так уверенно. — Меня бабка моя к Богу привела, когда я еще ребенком был. Всю жизнь моим наставником была, слушал ее с открытым ртом. В церковь как на праздник ходил. Но последний год, когда они взяли один курс с государством и продвигают его на проповедях, бабка такую чушь нести стала — слушать страшно.       Я наблюдал за тем, как он свел брови, как начал нетерпеливо ерзать на стуле, с трудом сдерживая гнев, как разгорелся фанатичный огонек в глазах.       — Представляешь, сколько их, таких, как она? — продолжил он, подбодрившись моим вниманием. — Когда я сказал, что не пойду на их службу, она мне заявила, что я проклят. Представляешь, проклят! Знаю, в конце все мы перед Богом равны будем… Стоило бы стерпеть и на своем стоять, но… — Сощурившись, он выпрямился и добавил решительно: — Таких, как бабка моя, совратить не позволю!       Он замолчал, заметно смутившись от эмоциональности своей тирады и добавил с надеждой в голосе:       — А ты что думаешь?       Вопрос о богоугодности его способа борьбы со злом я оставил при себе, сказав вместо этого:       — В Бога я не верю, к счастью для него. Но увлечения твои разделяю. Ты знал, что у нас в колледже есть тайное сообщество хакеров?       Завербован — я видел это по его глазам. Я ответил на пару довольно уместных вопросов, удовлетворенный тем, что не переоценил своего соседа. Остался последний тест на адекватность:       — Но у меня есть одно правило. Не соблюдаешь его — вылетаешь из нашего… сообщества. Ты никогда — я повторюсь — никогда не заговариваешь со мной первым обо всем, что касается сообщества. Ты не подходишь ко мне даже для того, чтобы вернуть ручку, если одолжил ее на нашей встрече. Сможешь соблюдать такое правило, Нейт?       ***       Двадцать человек не хватит, чтобы добиться справедливости в отдельно взятом государстве.       Двадцать человек пришли в Шепот разными путями, каждый из них имеет свою мотивацию, но наши таланты схожи, а цель по сути одна, потому что все переплетено.       Двадцать человек готовы платить цену. Даже Нейт со своими заповедями: благо, для каждой идеи найдется уместное писание.       Судьба решает, кому жить, а кому умирать, но судьба благоволит говнюкам. Чем сильнее натура прогнивает изнутри, тем больше средств для выживания и процветания она себе выхватывает. Потому что там, где заканчивается совесть, начинаются возможности.       Двадцать человек ищут ответ на вопрос, что общего у наркодилера, священнослужителя и депутата.       Я кое-чему научился. Знания, умения и доверие Малума открыли мне доступ к некоторым особенностям функционирования системы, о которых мало кто догадывается. Продажные полицейские? Хорошо прогнувшиеся в пояснице священники? Члены группировки, кстати, некогда подконтрольной Малуму, придушившие пятнадцатилетнего парня в подворотне за десять грамм наркоты? Родители, отбывающие срок по строгому режиму еще с войны за лояльность предыдущему правлению? У нас разная история, разная мотивация, но цель, по сути, одна. Все переплетено.       Двадцать человек не хватит, чтобы добиться справедливости. Но двадцать талантливых хакеров хватит, чтобы взломать систему видеонаблюдения колледжа. Хватит, чтобы гарантировать конфиденциальность встреч и лояльность участников. Взять под контроль сеть колледжа и начать собирать данные о других студентах. Расширить влияние на соседние учебные заведения. Хватит, чтобы взять под контроль информационную систему полицейского участка. Замять несколько дел, выкрав улики.       Двадцать человек достаточно мало, чтобы не оставлять следов. Сегодня двадцать один, через год — сотня. Нужно лишь немного развязать руки и найти инвесторов.       Выход в защищенную сеть, видеозвонок. Привет, извращенец.       Ты хотел оставить меня здесь, чтобы собрать шайку твоих бандитов, когда придет время. Бандиты пусть не разбегаются, но у меня есть идея получше.       Я помогу тебе вернуться.       Прогнивший лакомый кусок обещать не буду, но ты никогда не просил с меня обещаний. Гордыня — самая приятная слабость, еще лучше тщеславия.       Зачем я это делаю? Да потому что могу.       *** Вики Rebel_Artist опубликовал (а) 24.10.2024, 6:22 AM       Сегодня встала пораньше, чтобы подготовить сюрприз для нашего горячо любимого Шепфорда ❤       С любовью, ваша Бунтарка. Комментарии (125316)       *** Rebel_Artist опубликовал (а) 07.11.2024, 10:40 AM       Я получила тысячи сообщений. Многие обвиняли меня в том, что я сбежала, писали оскорбления. Упрекали, что моя смелость куда-то делась после того, как блюстители вооружились и тесно подружились с военными. Кто-то переживал, что я уже болтаюсь в петле.       Я благодарна каждому, потому что вам не все равно.       Они хвалились своей маленькой победой, когда подорвали оперативный штаб ополченцев и остановили осаду. Но они умолчали, что в тот день за пределы столицы было выпущено двадцать пять высокоточных ракет. Одна из них попала по цели. Двадцать четыре попали в другие здания, которые, по мнению командующих государственной армией, по признакам подходили под оперштаб ополчения. В этих домах были люди.       Мы не сдадимся, не проиграем. У нас нет вождей, нас не подорвать высокоточной ракетой. У нас нет центров принятия решений, потому что главное решение уже принято — вернуть народу власть и свободу любой ценой. Вытеснить узурпаторов. Нами движет жажда справедливости и неугасающая вера в счастливое будущее.       Они демонстрировали страшные последствия нападения на столицу, объясняя их жестокостью мятежников. Ни один наш снаряд не был нацелен в жилое здание, но Эрагон подставил город под обстрел, чтобы защитить свою, не сомневаюсь, необычайно нежную задницу. Он готов пожертвовать каждым из вас.       В данный момент по приказу Эрагона из крупных городов выводится военная техника в столицу. Мы придем в города, которые остались без защиты. Мы придем к вам, не сомневайтесь в этом ни минуты.       Но мы придем не захватывать. Мы предложим руку помощи. Никто не сможет казнить вас за жажду свободы с того самого момента, как мятежники окажутся в вашем городе.       Как только вы увидите наших солдат в черной форме, вы можете выходить на улицы, не опасаясь последствий. Приходить в наши пункты сбора. Вы не обязаны сражаться, не обязаны брать в руки оружие. Но приходите. Для каждого, кому не безразлично будущее государства, найдется своя роль в нашей с вами революции.       А девушка с безумным взглядом на фото — это я. Кто-то из вас, возможно, видел меня: я мелькала в новостях, когда мать отрекалась от меня. Меня зовут Вики Уокер, я дочь министра Ребекки Уокер, и я выступаю против партии. Признавайтесь, так меня представляли?       С бесконечной любовью к нашей стране и к каждому свободному сердцу, ваша Бунтарка. Комментарии (0)       *** Несколькими днями позднее…       — В укрытие! В укрытие! — продребезжала чья-то рация голосом Ади. Нарастающий свист перекрыл голос друга.       Рвануло где-то за спиной.       Я резко обернулась — плотное темно-серое облако дыма, пыли, кусков земли и щепок взвилось над лесом, из которого мы выехали. Сколько прошло? Полчаса? Мы ехали прямо по этой дороге… Свист, снова свист.       — Идем, идем, пацан, рано помирать, — кто-то вцепился в мою руку и резко потянул меня в сторону.       Это мне?       — Да шевели ты ногами! Угробишь обоих!       Я резко вздрагиваю, выходя из ступора. Бежать.       Он валит меня на землю, голова упирается во что-то твердое, балаклава съезжает, и я стягиваю ее с себя — теперь уже неважно.       Человек лежит совсем близко, но его голос звучит откуда-то издалека. Он называет мою фамилию. Не решаюсь поднять голову. Вжимаю ее в землю руками.       Становится тихо.       — Эй, Уокер, ты коней не двинула от страха? — говорит бодро, но голос сиплый, дребезжащий. — Можешь голову поднять, не стреляют больше.       Я не помню его имя. Опершись руками о влажную траву, перемешанную с грязью, кое-как поднимаю корпус и наваливаюсь спиной на камень. Дышится тяжело. Сколько раз громыхнуло? Всего два или три?       — Вряд ли еще стрелять будут, вышку подбили.       Кое-как обтираю лицо рукавом, каждый вздох до сих пор дается с трудом, будто воздух стал гуще. Вспоминаю о телефоне, руки не слушаются. Не могу попасть по цифрам.       — Ты чего делаешь?       — Я должна… заснять. Записать это.       Слышу крик Ади. Зовет меня. Кое-как удается разблокировать телефон, включаю запись и наконец выглядываю из-за укрытия.       Деревня метрах в трехстах от нас. Железная конструкция обрушилась на землю и лежит рядом с тем, что осталось от вышки связи. Вокруг обломки. Три дома в огне. С десяток человек сбегаются к домам, наши тоже рванули туда.       Перевожу камеру на солдата, который, возможно, спас меня. Перемазанный в грязи, он широко раскрыл глаза и, словно завороженный, наблюдает за суетой в деревне.       — Вики, блядь! Какого хера ты здесь оказалась?       Ади падает на колени рядом со мной на землю и оглядывает меня.       — Я цела.       — Уитмор, помоги нашим! Я разберусь с ней.       — Я тоже пойду туда… — бормочу я.       — Давай, давай, не спорь, — говорит Ади ласково. Он обхватывает меня за талию и помогает подняться. — Идем к машине, больше не будут стрелять. Все кончилось.       ***

Саундтрек Lana Del Rey — White Mustang

You're revving and revving and revving it up

And the sound, it was frightening

And you were getting a part of that

You're gonna hit me like lightening

06.11.2024, среда (настоящее время)       Крупные капли стекали по стеклу, размывая вид за окном. Под нависшими тучами город вновь стал серым, замер, как и я, будто в безмолвном вопросе. Воздух в кабинете тоже стал тяжелее, наполнился призраками, нарисованными воображением, воспоминаниями об испытанных эмоциях и напряженными разговорами, которые еще не состоялись.       Маль подошел ближе, коснулся моих волос и откинул прядь с плеча за спину, но тут же убрал руку. Незримое притяжение побуждало льнуть к нему навстречу, но рассудок сдерживал порыв, отчего все тело ощутимо напряглось.       — Ты поменяла мнение обо мне, — он не спрашивал — утверждал.       — Нет, — ответила я, не раздумывая. — Я сразу сказала тебе, что ты не похож на героя, которого мы все ждали.       — Не похож. Я сделаю все для достижения цели, — он продолжал говорить тихо, но в его голосе зазвучали стальные нотки. — Пусть не все согласятся с моими методами, но разве я больший мизантроп, чем Шепфорд со своей сворой?       Надеюсь, он не ждал ответа на этот вопрос.       — Я добьюсь перемен, — заявил он, одной интонацией не допуская сомнений. — Пусть часть моих решений несут ненависть и боль, но все лучше равнодушия, которое за годы бездействия отравило общество, от членов партии до бездомных. Нет ничего хуже равнодушия.       — В нем нет жизни, да, где-то слышала, — добавила я механически. — Поэтому я здесь.       А ведь до этого момента я так и не ответила ни ему, ни себе на вопрос, зачем я приехала. Я должна повернуться, сказать ему хотя бы глазами, что это и есть ответ на его вопрос. Поделиться всем, о чем я думала этой ночью в камере. Пообещать больше не врываться с обвинениями и не сомневаться в его решениях. Но тело вновь напряглось, а взгляд приклеился к размытому пейзажу за окном.       — Ты не боишься меня? — спросил он.       — Нет. Конечно, нет.       Он продолжал стоять чуть в стороне, за моей спиной, и я не знала, смотрит ли он на меня, но чувствовала на себе его внимание. Казалось, он хочет коснуться меня, а может, это мне хотелось, чтобы коснулся. Но он стоял и будто ждал, когда я заговорю. Вопросы, заготовленные еще в тот день, когда он не дал мне шанса задать их, продолжали нависать надо мной, но после дня, проведенного с Бонтом, и ночи в размышлениях они почти лишились для меня смысла. Мне хотелось спросить совсем не об этом, но я задала свои вопросы — возможно, не только для себя. Возможно, для Бонта.       — Зачем столько смертей при взятии части? Зачем ракеты в столицу? Неужели не было способов достичь целей с меньшей жестокостью?       — Если бы такие способы были, я бы ими воспользовался.       — Гауптвахты пустуют… И это произошло во всех воинских частях, которые вы захватили?       — Нет. Только в этой.       — Просто ответь, почему?       — Война не обходится без жертв. Иногда нужно пойти на них, чтобы избежать еще больших жертв в будущем.       — Я не поняла ни слова.       — Мне больше нечего сказать. Это не единственная жестокость, с которой придется столкнуться, если ты встала на нашу сторону.       В какой момент я стану свидетелем количества жертв, достаточного для того, чтобы все они слились в единый образ? Когда они станут для меня не вчерашними прохожими и чьими-то отцами, а ценой победы? Не совпадет ли этот момент с тем, когда человек позади станет исторической фигурой и перестанет быть для меня мужчиной, с которым…       — Пообещай, что не будешь жестоким со мной, — сказала я, не разобравшись в своих мыслях.       — Почему ты просишь об этом?       — Я… — начала я, но прервалась на полуслове. Хочу довериться тебе? Хочу научиться быть такой же бескомпромиссной, чтобы больше не было места сомнениям, что рвут на части? Или просто готова закрыть глаза и идти за тобой, не задавая всех этих вопросов, которые все равно ничего не изменят. Потому что чувствую себя так спокойно рядом с тобой… и пусть хоть каждый встречный рассказывает мне о том, как ты убиваешь, а я не хочу допускать и мысли, что ты мог бы причинить мне боль. — Я не вынесу твоей жестокости.       Он сделал шаг ко мне и оказался так близко, что я ощутила спиной тепло его тела. Он положил ладони на мою талию, склонился над моим ухом и прошептал:       — Обещаю.       Я закрыла глаза и свела брови, шумно вдохнув. Тело откликнулось на его касание теплом и волной мурашек, но в груди стало еще теснее.       — Я мог бы найти оправдание каждому своему решению, но не хочу казаться тем, кем не являюсь.       Его ладонь на моей талии слегка дернулась вверх и вернулась на место, и меня отделяло всего одно короткое движение от того, чтобы вновь пропасть в его объятиях.       — Поэтому я прошу у тебя прощения, — его голос стал мягче. — Прости меня уже сейчас за убийство тех, кто встанет у меня на пути. Даже если это будут те, кто дорог тебе. Это война.       От контраста нежных прикосновений и ранящих слов на душе стало еще тяжелее. Захотелось спросить, сдержит ли он свое обещание, если я окажусь той, кто встанет у него но пути. Но на пути его я не встану и спрашивать об этом не буду. Голосом Бонта пронеслась мысль, что я до сих пор не знаю о его настоящих целях. Голос Бонта напомнил мне, что я должна спросить его о том, кто такой Малум. Голос Бонта много чего говорил мне.       — Говоришь, вы разные люди… Ты тоже считаешь, что я должна выбрать?       Маль стоял неподвижно, и я ощутила кожей шеи тепло его протяжного выдоха. Мои руки начали подрагивать, и я обхватила свои плечи.       — Я хотел бы быть Бонтом для тебя, — произнес он так тихо, что на мгновение я поверила, что мне показалось.       Мое дыхание стало прерывистым, глаза увлажнились, но ответила я твердо, попытавшись улыбнуться:       — Не хотелось бы, чтобы Бонт командовал армией ополченцев.       Маль усмехнулся, вновь щекоча дыханием, и поцеловал меня за ухом, от чего я слегка вздрогнула. Голосом Бонта в голове пронеслись его слова о том, что он любит меня.       Развернись. Развернись и поцелуй его, ведь ты хочешь этого больше всего на свете. Почему пальцы сильнее сжимают плечи, почему глаза упрямо следят за долбаными каплями? Почему так сложно?       — Я согласна, — сказала я. — Я открою лицо, объявлю всему миру, что дочь министра против партии и в рядах ополчения.       — Рад слышать, — сказал он, не отстраняясь ни на миллиметр. — Ты останешься здесь?       — Я… останусь в казарме. Мне по-прежнему нужны тренировки, никто не знает, что нас ждет дальше. На Нортхейвен тоже могут напасть. Я хочу быть рядом, но делить с тобой постель…       — Делить со мной постель не получится, — прервал меня он, и я услышала улыбку в его голосе. — Моя постель на гауптвахте, а я все еще не намерен пускать тебя к Бонту.       — Почему? Я дала понять, что на твоей стороне.       Вместо ответа на вопрос он добавил:       — Через пару дней мы сформируем боевую группу и отправимся в прифронтовую зону. Большую часть времени я буду работать там.       Я растерянно кивнула, все еще разглядывая разводы на стекле. Через некоторое время молчания он коротко хмыкнул, словно ожидал другой реакции.       — Я хочу жить в казарме по другой причине, — сказала я. — Я буду вести блог, рассказывать людям об ополченцах, призывать их встать на нашу сторону. О чем я смогу рассказать, ночуя в огромной постели в спальне командира? Я должна быть среди мятежников, чтобы люди верили мне. Только… обозначь границы того, что можно публиковать, и дай свободу перемещений.       Я говорила отстраненно, а думала только о его руках. Меньше всего мне хотелось, чтобы он прерывал касание, но в то же время я боялась того, что могу почувствовать, если он зайдет дальше. «Помоги мне», — прошептал Бонт. Теперь и у меня голоса в голове, отличные новости.       Маль слегка сжал мою талию и убрал ладони. Шагнул назад, оставив ледяную пропасть на месте его горячего тела. Я наконец обернулась к нему. В черных глазах не читалось ни одной эмоции, он смотрел на меня внимательно и серьезно.       — Ты научилась стрелять? — спросил он.       — Ну…       — Я дам тебе оружие. Больше не выходи в город без него. Выходить можешь в любое время, но в сопровождении.       — Не доверяешь?       — А должен?       — Я призналась, что звонила матери.       — В сопровождение Джейн, Ади или Саферий. Выбирай любого, кто не занят боевыми задачами.       — Доверишь мне своего адъютанта?       — Не злоупотребляй.       — Да, командир, — ответила я без улыбки.       Он криво усмехнулся, но не прокомментировал, продолжая смотреть на меня, будто до сих пор ждал каких-то слов.       — Ты злишься на меня? — почему-то спросила я.       — Нет.       — Мне лучше уйти?       — Нет. У меня есть время до совещания, но я должен подготовиться к нему. Ты не мешаешь. Я попрошу принести завтрак.       Он коснулся горячим пальцем моей щеки, но тут же опустил руку. Снова улыбнулся уголком рта, отошел к рабочему столу и устроился за мониторами.       Я проследила за ним взглядом, отвернулась обратно и вдруг подумала о том, что задолбалась слушать удары своего сердца, прокручивать голоса в голове и хочу кофе. Улыбнувшись, я встряхнула головой и слегка растрепала волосы.       — Кофе будешь, командир? — спросила я, поймав его взгляд. — И зарядник давай, мне нужен телефон для работы. Буду контент-план составлять.       Разместившись на диване с чашкой кофе, я зашла в свой почти позабытый профиль и погрузилась в гневные сообщения. Сообщений было много: злых и оскорбительных, взволнованных, нейтральных, теплых. Я осознала, что благодарна даже за гнев. Почувствовала, как укрепилась моя надежда. Ведь он прав — нет ничего хуже равнодушия.       Повернула голову к рабочему столу. Маль продолжал разглядывать что-то в мониторе и не подал вида, что почувствовал мой взгляд, но я заметила, как дернулся уголок его рта и разгладилась морщинка между бровей. Красивый.       ***

Саундтрек Leaving Spirit — Come together (Acoustic)

He say, «One and one and one is three»

      Встряхнув баллончик с краской, я вывела последнюю линию своей подписи. Отошла на несколько шагов назад, закурила сигарету. «Освободи».       Дождь стих, оставив после себя утрамбованные бурые сугробы, разводы грязи на асфальте, колючую промозглость и непередаваемый восторг от северной погоды. С таким антуражем графичный рисунок с его серыми оттенками приобрел зловещие черты. Острый взгляд черных глаз и тяжелые брови удалось передать лучше всего: человек на граффити заглядывал мне прямо в душу, протягивая свой ключ. Подходил ли ключ к замку от мозгов, запертых в изображенной клетке, или от камеры с Бонтом, которым он, видите ли, предпочел бы предстать передо мной, оставалось вопросом открытым.       Я начала этот рисунок пять дней назад. Все мои работы, что были до этой, не жили и нескольких часов. Не верилось, что я открыто стояла посреди оживленной улицы в разгар дня и созерцала свое творение, которое терпеливо дождалось меня, не подпорченное даже малолетними вандалами.       Прохожие в этот раз не останавливались, но внимание обращали. Пять дней, и горожане перестали опускать глаза. Некоторые отрывали взгляды от телефонов и не стеснялись столкнуться со мной взглядом. Кто-то улыбался, и в эту минуту эти люди казались мне даже приятными. Кроме, пожалуй, одного.       — А я догадываюсь, почему у тебя лицо такое недовольное, адъютант, — с усмешкой сказала я. Не было необходимости смотреть в его сторону, чтобы представить его выражение.       — Я тебе и так скажу, — проворчал Саферий.       — Похож? — спросила я, указав на изображение.       — Нет.       Я посмеялась и отмахнулась от него. Нашла, чье мнение спрашивать.       — Ты такой недовольный, потому что ты себя растил для важных дел, а не для присмотра за вчерашним хулиганьем.       Взглянув на него, я вновь потянулась к пачке и предложила ему сигарету. Смешно сморщившись, он достал свои.       — Я, кстати, могла с собой Ади или Джейн позвать. Им наш командир тоже надзор доверил.       — Не представляю, о ком ты.       — Да все ты представляешь, я знаю, что ты тот еще сплетник. Знаешь, почему не позвала?       Он, конечно, не ответил и не выразил интереса ни одной своей неприятной мимической мышцей, но я все равно сказала:       — Не хотелось, чтобы они всякой ерундой занимались.       Неспешно сложив краски обратно в рюкзак, я напоследок взглянула на граффити, стараясь как можно лучше отпечатать его в памяти. Хотелось верить, что на этот раз все будет по-другому, и я увижу его еще десятки раз. Сделала фото.       — Расскажи мне, Саферий, чем ты так заслужил большую и страшную тайну?       — Верностью и умом. И глупых вопросов не задавал. Но вижу, можно было и без этого.       Я засмеялась.       — Мне просто повезло. Или… наоборот.       Заинтересованности нашим диалогом адъютант так и не проявил, и я уверенным шагом направилась в кофейню через дорогу. Посмею предположить, что Саферий закатил глаза и нехотя поплелся следом.       Свободных столиков не нашлось. Когда официант, чью лучезарную улыбку не омрачила даже наша форма и болтающееся на поясе оружие, наконец пригласил нас, мой сопровождающий скривился и выразил желание подождать меня у входа.       — Да посиди со мной, я тебя кофе угощу. Мне даже карточку свою выдали. Из денег на карманные расходы от командира было бы неудобно, правда? — Я посмеялась и уселась, оглядываясь по сторонам.       Окружение вызывало странное чувство, будто все эти люди были подстановочными, а мы — подопытными социального эксперимента, не осведомленные, что надо есть круассаны и улыбаться, пока мир переворачивается с ног на голову. А может, любезно одолженная командиром тачка просто перенесла нас во времени.       — Тебе не кажется это странным? — спросила я Саферия.       — Кажется, — сразу ответил он.       — Да я о людях вокруг. Посмотри на них. Несколько дней назад город был напряженным, жители напуганными, улицы пустынными. Что изменилось? Все они увидели войну, пусть на экранах… пока что. Моя жизнь перевернулась за эту неделю, а у них… будто все по-прежнему, будто им ничего не угрожает. Как если бы кто-то бросил камень в муравейник. На мгновение затаились, разбежались… но я только моргнула, а они уже облепили этот камень так, будто он всегда тут был. Вернулись в кофейни, в магазины и в соцсети… хотя оттуда они и не уходили, не сомневаюсь. Посмотри, почти все с телефонами. Думаешь, новости смотрят? А ведь все не по-прежнему. Ведь угроза есть. Почему они ничего не меняют? Не присоединяются к нам, если поддерживают? Не сопротивляются захватчикам, если против?       Саферий пожал плечами и, к удивлению, ответил, даже постаравшись сделать обреченный вздох почти незаметным:       — А что в их жизни поменялось?       — Наверное, ты прав, адъютант, — немного поразмыслив, сказала я. — Ничего в их жизни, кроме новостей, и не поменялось.       ***       — Тусовка?! Я всегда знала, что ты дьявол, но такого цинизма не ждала.       — А что не так? — покрытый веснушками нос сморщился чуть не обиженно.       — Война, — бросила я, собираясь развернуться, но он придержал меня за локоть, подняв брови. — Мне нужно в казарму, Ади, стрельбы через десять минут. Не пойду я на вашу вечеринку.       — Вики, ты чего?       Немного поразглядывав его бесстыжие глаза, я усмехнулась и опустила взгляд. Возможно, правда не понимал, или делал вид.       — А ты как думаешь, Ади?       — Слушай, бунтарка, в веселых детективов я с тобой играть не буду. Есть за что злиться — скажи. Хочешь плакаться — плакайся. Никак я не думаю.       — Да хрен с тобой. Сама виновата. Не пойду я на твою тусовку. Пока, Ади.       В этот раз я все же отвернулась от него и пошла к казарме. Уже у входа он окликнул меня:       — Я на фронт поеду через два дня. Сэми тоже придет сегодня.       Судорожно вздохнув, я обернулась к нему.       — Ну и где твоя вечеринка?       ***       Эти романтики умудрились натаскать дров и разжечь на пустыре костер. Элита, естественно, включая меня, расселась по складным стульям, трое устроились на огромном бревне, которое они приволокли из соседнего парка, остальные расстелили по земле зимние спальники.       Поленья мерно потрескивали под жаром пламени, дым периодически пощипывал глаза, но отодвигаться от костра не хотелось — дождь, с новой силой зарядивший вечером, вдруг вновь обратился пушистым снегом, а воздух стал морозным. Но дискомфорта никто не испытывал: качественная экипировка не позволяла покидать тело теплу, которое вырабатывалось вдвойне активнее под воздействием невкусного бренди.       Мысли становились текучими и отчего-то все более позитивными, и солдат, оседлавший соседнее бревно, начал видеться потенциальным собеседником. А он и не возражал.       — Ну скажи мне, … — я вздохнула. Третий раз спрашивать было стыдно.       — Нейт.       — Скажи мне, Нейт — имя тебе не подходит, вот и запомнить не могу — когда все закончится, когда мы победим… ты кем будешь?       — Что значит кем буду?       — Ну вот сейчас ты мятежник, военный. Начнется мирная жизнь, и не будет больше никакого восстания. Будешь дальше военным?       — Кто тебе сказал, что я военный? Я айтишник, айтишником и буду.       Я рассмеялась:       — Не похож ты на айтишника, они не бывают такими большими и сильными.       — Удобно ты ярлыки развесила. Большой — значит военный, худой и в очках — айтишник. А ты тогда кто?       — А я конь в пальто, — нахмурившись, ответила я, но текучие мысли легко уносили с собой обиду. — Расскажешь мне, как в Шепот попал?       Нейт улыбнулся и ответил охотно:       — В две тысячи тринадцатом. Мне было восемнадцать, злости во мне тогда много было. Хотел мир менять.       — А сейчас не хочешь?       Он пожал плечами и ответил просто:       — А сейчас меняю.       Нестройно пробренчали струны — кто-то взял в руки гитару и начал настраивать ее. Обернувшись на звук, я краем глаза заметила, что к нам присоединился Сэми — он выделялся на фоне солдат своим светлым пуховиком. Они сидели на одном из спальников, Ади говорил с кем-то, а Сэми вертел в руках пустой пластиковый стаканчик и застывшим взглядом смотрел на костер. Рука Ади лежала на его плече, и это ненавязчивое касание показалось мне большим и значимым — на прежних тусовках Шепота они всегда держались на расстоянии. Заметив меня, Сэми мягко улыбнулся мне и кивнул.       Зазвучали первые беспорядочные аккорды — парень ненавязчиво наигрывал, уставившись в костер таким же невидящим взглядом, как и Сэми. Я не была с ним знакома и не знала, собирается ли он на фронт с остальными или прощается с кем-то, кто стал ему близок. А может, он просто смотрел на языки пламени и думал о том, какую песню сыграть.       Джейн попросила у него гитару.       — Давайте споем что-нибудь, — сказала она своим грубоватым голосом. Взяв гитару, она прокашлялась и, дождавшись, когда все обратили на нее внимание, добавила: — Не знаю я, что сказать вам, ребята. Мне хотелось бы ехать с вами, оставаться всегда сложнее… — Она перебрала несколько струн, усмехнулась своим мыслям. — Сказала бы вам «Возвращайтесь», но хрен вам. Если на фронте так и не свидимся, говорю вам «Увидимся в столице». В нашей свободной столице.       Мятежники одобрительно зашумели, а Джейн заиграла Битлз. Когда она запела, вся грубость ее интонаций куда-то испарилась — ее голос оказался высоким и нежным.       — А ты едешь на фронт? — прервал мои размышления недавний собеседник.       — Я? Нет, кто меня туда возьмет…       — А я напросился, — ответил он. — Хочу сам поучаствовать. То, что мы в сети делаем, конечно, тоже важно, но не могу я больше на месте сидеть.       — Не боишься?       — Я этой революцией уже одиннадцать лет живу. У меня не было другой работы, не было других друзей. Мне с ними и умирать не страшно.       — А что насчет Маля?       — И он мой друг. Он меня сам в Шепот и привел, — сказал он с заметной гордостью. — Он будет там, значит, и мне там самое место.       Джейн закончила играть под аплодисменты и улюлюканья изрядно захмелевшей публики. Двое ребят принесли несколько деревянных стульев и бросили их в костер. Пламя заискрилось, поднялось выше к небу. Предметы, что, возможно, были частью чьей-то жизни, обращались в пепел, согревая нас.       — И убивать готов? — спросила я. — Боюсь даже представить, каково это — лишить человека жизни.       — Не они первые, не они последние. Есть твари, которые заслуживают смерти.       — Нейт, ты попадешь в ад! — донеслось до нас. Я обернулась на голос Ади, и, дождавшись, когда поплывшая от резкого движения картинка встанет на место, грустно улыбнулась ему.       — А я в Бога не верю, — ответил мой собеседник негромко.       ***       Я сидела рядом с Сэми, положив ему голову на плечо. Мне хотелось поддержать его, но я не могла подобрать нужных слов: заверить его, что Ади будет в порядке, я не могла, а наши высшие цели сегодня его вряд ли интересовали. Поэтому я рассказывала ему про людей, которых видела сегодня в кофейне, и жаловалась на людское равнодушие, когда в моем кармане завибрировал телефон.       Увидев имя звонившего, я хихикнула и подмигнула Сэми.       — Да, командир, — ответила я на звонок, все еще заговорчески улыбаясь.       — Вики, твой отец в больнице. Зайди ко мне, помогу связаться с ним.       ***       Я вернулась из спальни в кабинет, сжимая телефон в руке. Маль оторвался от экрана и вопросительно посмотрел на меня.       — Он в порядке… — сказала я неуверенно. — Он бы не признался, даже если это не так. На видеосвязь отказался выходить.       Он кивнул, я подошла к столу и положила телефон.       — Спасибо, Маль.       Он поднял на меня взгляд.       — Лететь к нему опасно, мы не контролируем этот город.       — Знаю. Я… в порядке.       Когда он смотрел на меня снизу вверх, он не выглядел таким жестким, даже взгляд его казался теплее. От волнения за отца почти все мое опьянение куда-то делось, но щеки все еще обжигал румянец, а окружающая обстановка виделась чуть ярче. Я обошла стол и подошла ближе к нему.       — Тебя как нелюбимого начальника на тусовку не позвали? — с самой невинной улыбкой спросила я, слегка сощурившись.       — Позвали.       — Почему не пошел?       — Не хочу.       — Один паренек сказал мне, что считает тебя другом. Ты знал?       — Знал.       — Почему сказал мне, что у тебя нет друзей?       — Потому что это правда.       Я вздохнула. Откровения и трогательные извинения за будущие убийства тех, кто мне дорог, не сделали его более разговорчивым, а я устала спрашивать. Присела на край стола, так и не подойдя вплотную. Его взгляд больше не кололся, и я улыбнулась мягко. Все равно хотелось поговорить.       — Ты говорил о равнодушии, и я думаю, ты был прав. Много добровольцев приходит?       — Не слишком.       — Я сегодня много думала… о том, что хочу и могу рассказать людям. Думая о гражданской войне, я боялась озлобленности, но… кажется, им все равно. Пока ракета не летит в их дом, они не готовы покинуть его, как бы красочно я не описала наше счастливое будущее.       — Такой вариант тоже возможен.       Я подняла брови, но уточнять не стала.       — Едва ли от того, что я наснимаю здесь, будет смысл.       Он оставался спокойным и продолжал внимательно слушать меня, и я добавила смелее:       — Какой смысл вещать о необходимости перемен, сидя в бункере? Как убедить людей брать в руки оружие и сражаться за свободу, не показывая лица тех, кто уже это сделал? С тем же успехом я могла бы уехать за границу и писать оттуда.       Боясь встретить холодный отказ, я быстро выпалила, пока не успела передумать:       — Позволь мне тоже поехать.       Он хмыкнул, кажется, ничуть не удивившись моей просьбе.       — Позволю, — ответил он коротко.       — Считаешь, я права? Или хочешь, чтобы ближе была?       — И то, и другое. Там опаснее, чем в Нортхейвене, но я не исключаю, что временно. Мы позаботились о защите нового оперштаба.       Маль поднялся на ноги, сделал шаг ко мне, и только от этого движения сердце затрепетало, а по телу прошлась горячая волна. Он коснулся пальцами моего подбородка, заставив приподнять голову, и мягко прижался ко мне губами, но тут же отстранился.       — Увидимся завтра, бунтарка, — сказал он. И черта с два он скроет хищный огонек, промелькнувший в его глазах, но он отошел на шаг, криво улыбнулся и добавил: — Или послезавтра.       Голос Бонта в моей голове сказал мне, что теперь я тоже поехавшая.       ***       Отсчитав нужное зарешеченное окно, я еще раз осмотрелась по сторонам. Здание гауптвахты находилось в отдалении и не прослеживалось из окон других зданий, и держу пари, что и камеры видеонаблюдения в эту сторону направлены не были, иначе главнокомандующий в наручниках несколькими днями ранее вызвал бы вопросы. Поудобнее подхватив тяжелую лавку, я поспешила к зданию, надеясь, что адъютанту не взбредет в голову совершить обход.       Чтобы достать до окна, скамейку пришлось перевернуть и поставить на бок. Довольная своей ловкостью и грацией, я осторожно заглянула в окно. Сомневаться не пришлось, это он.       — Эй, Бонт!       Он сразу обернулся ко мне и улыбнулся.       — Скучаешь? — спросила я. — Хочешь, поболтаем?       *** Главный новостной канал опубликовал (а) 07.11.2024, 6:32 PM       Установлена личность одного из лидеров террористической организации «Шёпот». Им является Бонт Моран 19.11.1994 года рождения. Известен как автор книг «Nil inultum remanebit», «Sapere aude» и пр. Более десяти лет работал в редакции журнала «Vox Tempus».       Возбуждено уголовное дело по ряду статей, таких как организация террористических актов, создание террористической организации, создание незаконных вооруженных формирований, посягательство на конституционный строй, массовые убийства.              Объявлен в федеральный розыск.