Только шёпотом

Саундтрек The Score - Revolution

Can you hear the drumming?

      Тяжелый долбеж металлических деталей, наложенный на монотонное клокотание работающих станков, к вечеру неизменно вызывал плохое самочувствие: голова гудела, концентрация снижалась, мысли вязли в непрерывном шуме. Вдобавок ноги и спина ныли — зачастую оператору приходилось вручную таскать детали, а присесть удавалось только пару раз за рабочий день. Каждая деталь, произведенная оборудованием, за которым работал Чак Миллер, весила по двадцать три килограмма.       За полтора года Чак привык к физической работе: он был молод, его тело было развитым и хорошо приспосабливалось. Он ценил эту работу, и решающую роль в этом, конечно, сыграла мотивация. Эта работа была нужна не только ему. Она была важна для будущего. Она была нужна для того, чтобы мечты, его и сотен тысяч других, стали реальностью. Она была важна для истории.       Нортхейвен был одним из крупнейших городов страны, рабочей силы сюда стекалось много, и попасть на работу в ключевой оборонный завод было непросто. Объявлений о работе на этом заводе не публиковалось, отдел кадров людей с улицы не допускал — только близкие родственные связи и уверенные рекомендации действующих сотрудников могли инициировать прием нового. Чак Миллер был человеком простым, родственников на этом заводе не имел, но определенные связи у него были. И он знал наверняка, что Джонни, его коллега за соседним станком, попал на этот завод тем же путем. И этот факт добавлял Чаку уверенности и внушал чувство защищенности: когда ты не один, ты способен на что угодно.       Смена подходила к концу, но выйдя на перекур, Чак с коллегами с удивлением заметили дорогие машины руководства на парковке. Чак переглянулся с Джонни, и пульс его участился, ладони намокли, а пальцы чуть сильнее сдавили фильтр сигареты. Скорее всего, это ничего не значило, но в преддверии волнительных событий, которые требуют личного участия и рискованных действий, каждая деталь кажется знаком. Было бы проще знать время и место, но Чаку было запрещено спрашивать.       Сконцентрироваться после перекура оказалось делом и вовсе невозможным. Незавершенный чертеж был отложен на завтра, и Чак принялся за монотонную работу по обслуживанию станка, чтобы немного отвлечься. Изредка поглядывая по сторонам, он отмечал, что остальные рабочие в цехе тоже будто подутихли — смолк даже Томми с его грязными рассказами, которые он начал еще в курилке и в силу характера просто не был способен прерваться на самом интересном месте.       Спустя сорок минут засветился большой экран на стене. Чак напрягся, потому что развлекательным контентом их не баловали. Этот монитор использовали только во время обучения. Вновь переглянувшись с Джонни, он понял, что тот думает о том же. Началось.       ***       На экране появилась картинка. За длинным столом восседал человек. Изображение было максимально затемнено, так, что можно было различить только силуэт. Небрежно положив запястья на стол, человек на экране начал говорить.       Сегодня я выступаю без лица и имени, и на это есть две причины. Практическая: информация — главное оружие узурпаторов, которое они не получат. И символическая: мне не нужно лицо и имя, чтобы объявить войну Шепфорду и его шайке. Имя и лицо сделают меня новым лидером, но я здесь не для этого. Я здесь для того, чтобы вернуть власть тому, кому она действительно принадлежит. Власть в нашей стране принадлежит народу, и это было прописано в Кодексе еще в прошлом веке.       Уже несколько десятилетий нашим государством правит преступная организация. Шепфорд и его банда захватили власть и питаются из казны. Они убивают ради того, чтобы продолжать воровать. Они лишили человека базовых прав и свобод ради того, чтобы продолжать воровать. Они превратили нас в лабораторных крыс, которым разрешено только работать и спиваться, посадили нас под круглосуточное наблюдение и ежедневно промывают нам мозги из зомбоящиков в профилактических целях.       Вы не знаете меня, у меня нет лица и имени. Но вы слышали о “Шепоте”. Я здесь, чтобы официально заявить, что с сегодняшнего дня власть в нашем государстве снова принадлежит народу. “Шепот” становится первой правящей партией. В результате честных выборов, которые мы организуем сразу после расправы над узурпаторами, в правление будут допущены члены других партий.       Новых законов не будет, потому что все законы, гарантирующие права и свободы человека, уже были написаны до прихода Шепфорда к власти. С сегодняшнего дня мы отменяем все изменения в Кодексе, внесенные Шепфордом и его группировкой.       Партия Шепфорда признается преступной организацией, все ее члены — вне закона, и объявляются в розыск. Каждого из них ждет суд. Шепфорд признается особо опасным преступником, и в случае сопротивления будет уничтожен на месте.       Поскольку преступная организация заняла столицу нашего государства, Оушен-Лэнд больше не является столицей. С сегодняшнего дня столицей нашего государства объявляется Нортхейвен.       Человек на экране сменил позу: облокотился на стол и подался немного вперед. Голос звучал механически, но на следующих словах он стал тише и будто смягчился.       Все, что было нужно для того, чтобы зло восторжествовало — это бездействие добрых людей. Время бездействия кончилось.       В данный момент мы сильнее, чем когда-либо. И когда я говорю «мы», я имею в виду не «Шепот». Я говорю о свободном народе нашего государства. Мы так долго находились под гнетом узурпаторов, что не понимали, насколько мы действительно сильны.       Настало время бороться. За свободу, за будущее, за жизнь. Я призываю вас ничего не бояться. Я прошу вас, чтобы вы мне поверили, потому что я точно знаю, что делать дальше. У «Шепота» есть четкий план, как раздавить Шепфорда раз и навсегда.       Нам нужны добровольцы, чтобы победить. Преступная организация будет уничтожена. Каждому, кто готов сражаться за свое будущее и за будущее своей страны при переходе по ссылке на экране будет предоставлена инструкция по дальнейшим действиям. “Шепот” готов гарантировать безопасность каждому, кто поддержит перемены, а также каждому мирному жителю, кто останется в стороне.       Все только начинается.       ***       Экран погас, и Чак ощутил прилив сил. Дрожь все еще пробегала по телу, но страх исчез — его сменило воодушевление. Губы Чака растянулись в широкой улыбке, и он посмотрел на Джонни. Их взгляды пересеклись, и тот улыбнулся ему в ответ. Чак слегка кивнул, и Джонни ответил тем же — это простое движение скрывало за собой понимание и решимость, которых не хватало несколькими минутами ранее. Он не был один, и сегодня они пойдут до конца.       Когда Чак взял в руки отвертку, пальцы все еще дрожали. Болты на боковой панели станка, один за другим, легко поддавались, и панель отодвинулась в сторону — и вот спрятанное месяцами оружие оказалось в руках Чака. Секунда — и дрожь исчезла, уступив место ледяному спокойствию. Он выпрямился и оглянулся: все вокруг проделывали то же самое, как по команде, словно каждый из них ждал этого момента так же долго, как и он.       Инструкции были предельно ясны. Вместе с Джонни и еще одним рабочим Чак вышел из цеха и направился к лестнице, ведущей к офисам завода. Поднимаясь выше, он встречал других рабочих — у кого-то был взгляд сосредоточенный и твердый, кто-то прятал неуверенность за натянутой улыбкой, а у некоторых руки все еще дрожали, крепко сжимая оружие. Но ни один из них не отступал. Они все — часть чего-то большего, и эта мысль давала Чаку ощущение необычайного единства, почти братства.       Когда они ворвались в кабинет совещаний, охватившее его чувство стало абсолютным. Все страхи и сомнения, накаленные до предела мучительным ожиданием, остались позади. Здесь и сейчас он был тем, кто сражается за перемены, тем, кто меняет будущее.       Сомнений не добавилось, даже когда его взгляд встретился с полными ужаса глазами молодой женщины, директора одного из подразделений, той, что давно привлекала его мужское внимание. Уверенным шагом Чак вслед за другими рабочими пересек кабинет и встал у одной из его стен, направив автомат в сторону центрального стола, стараясь не целиться в людей. Совет директоров завода был окружен.       Чак не знал, что ровно то же самое в эту минуту происходило во всех ключевых промышленных организациях, воинских частях и административных зданиях города. Теперь Нортхейвен принадлежал «Шепоту».       *** Вики

Саундтрек Klergy & Valerie Broussard - Start a War

The pen is mightier than the sword

      Вибрация телефона вывела меня из ступора. Даже не взглянув на номер звонящего, я механически ответила бесцветным “да”.       — Дочка, как ты?       Пара вдохов и родной голос оживили меня совсем немного. Резче, чем планировала, я подскочила на ноги и направилась к балкону.       — Не знаю, пап. А ты? — ответила я только спустя минуту, прикуривая. Пальцы дрожали, и даже привычный ритуал не помог вернуть равновесие.       — Я столько всего повидал, что мне уже не страшно.       — Вот именно сейчас я тебе немного завидую, — усмехнулась я.       Папа молчал, и я не знала, что сказать. Но его ровное дыхание в трубке помогало зацепиться, и прощаться не хотелось.       — По этому телефону безопасно общаться? — спросил отец.       — По моему — да, по твоему — не очень, но кому ты сдался в твоем родном мухосранске. Думаешь добровольцем пойти?       Папа добродушно усмехнулся и ответил:       — Нет, но переживаю, что ты думаешь об этом.       — Я пока ни о чем не думаю.       Я услышала тяжелый вздох, но голос отца оставался ровным и спокойным:       — Если хочешь что-то спросить или просто выговориться — старый историк к твоим услугам.       Я хотела возразить, но внезапно осознала, что папа оказался первым, кто не раздавал советов и позвонил мне для того, чтобы выслушать. Но он был, возможно, единственным, к чьему совету я бы действительно прислушалась. Во-первых, вот уже тридцать лет он преподавал в университете, и студенты его обожали. Он умел завлечь любого и был достаточно умен, чтобы оставаться историком даже в наши времена, когда его предмет превратился в средство пропаганды. Во-вторых, как истинный историк он превосходно орудовал фактами и умел оставаться беспристрастным даже тогда, когда речь заходила обо мне.       — У меня друзья с обеих сторон, — сама не знаю, почему, но я заговорила. — Дино служит в армии, Мими работает в администрации города. Люцифер… — при мысли о друге захотелось выругаться, но я сдержалась. — Как я могу присоединиться к тем, кто пойдет с оружием против них?       На этот вопрос ответить было невозможно, папа не стал и пытаться.       — Ребекка все еще моя мать. Оппозиция только что объявила ее в розыск вместе с остальными членами партии.       На улице показался первый прохожий. Я проводила его взглядом от подъезда до мусорки и обратно. Он выглядел обычным, а что должно было поменяться? Но в эту минуту казался странным даже тот факт, что после речи, которую вся страна только что принудительно прослушала, кого-то может интересовать мусор. А что я ждала, диких криков и толп с вилами и факелами? Обвела взглядом окна в соседнем доме. Пара человек тоже вышли на балкон, то ли в попытке успокоиться, то ли ожидая, как и я, увидеть изменения прямо сразу, во дворе дома в спальном районе.       — Ты не можешь решить за них, Вики, — сказал отец. — Ты можешь повлиять только на себя и свои поступки. Спроси у своего здравого смысла, какое участие ты готова и способна принять в грядущих событиях. Не забудь задействовать и совесть.       — Нет у меня никакой совести, — отмахнулась я, в ответ на что папа промолчал, но я точно знала, что он улыбнулся. Вернулась в комнату, уселась обратно на диван. Захотелось просто обнять отца.       — Хочу увидеть тебя, — призналась я. Его телефон режим голограммы не поддерживал, и я переключилась на видеозвонок. Папа сидел на кухне, он уже давно жил один. Постарел за последний год. Я ощутила вину от того, что не виделась с ним так долго даже по видеосвязи.       — Новости смотрел?       — Нет, сразу тебе позвонил. В моем, как ты выразилась, мухосранске, все равно ничего не произойдет, а за тебя я и без новостей переживаю очень.       — Да нормально все будет, — ответила я и улыбнулась. Вряд ли получилось похоже. — Как дела у тебя?       — Все хорошо.       Я кивнула и снова погрузилась в свои мысли, уставившись в одну точку.       — Не могу я в стороне остаться, — выпалила я. — Люцифер меня сегодня чуть силой из страны не уволок, а я сбежала. Это ведь и меня касается, может, больше, чем других. Я не просто так все эти картины рисовала, папа. Если бы не они, я бы с ума сошла от этой чертовой несправедливости.       — Знаю, дочка, — с готовностью ответил отец. — Но не пренебрегай своей жизнью. Смелые вершат историю, но жизнь — самое ценное, что есть у тебя.       — Не думаю, что кто-то заставит меня воевать, какой от меня толк. Но я хочу помочь. Они захватили целый город, мне нужно только добраться до туда, а там я смогу быть полезной.       Я знала, что мои слова — совсем не то, что отец хотел бы услышать, и видела боль и переживания в его глазах, но ответил он совсем другое:       — Я историк, Вики. Все, что я могу — это подсказать тебе наиболее вероятную сторону победителей, чтобы твое решение было более рациональным.       Дождавшись моего кивка, он продолжил отстраненно, словно читая лекцию, словно от его слов не зависела вся моя, да и его, жизнь. Не сомневаюсь, что такой тон стоил ему немалых усилий.       — Такого уровня подготовки не знала ни одна революция в истории, а их было немало. Но революция сама по себе явление стихийное и не способна на такую организацию. То, что мы наблюдаем — не революция, а хорошо спланированный захват власти. И я готов поставить на захватчиков, потому что в их руках технологии и, не сомневаюсь, значительные финансовые ресурсы — два важнейших двигателя власти в наше время. Идеи, которые они озвучивают, кажутся резонными и достойными, но предложений я от них не услышал. Хочешь мой совет?       — Конечно, папа.       — Приезжай ко мне. Не лезь в это.       — Я не могу. Не хочу.       — Знаю, Вики. А это значит, что ты уже все решила, заранее же знала, да?       Я не ответила, стараясь не замечать, как заблестели папины глаза и задрожал его голос.       — Будь осторожна. Помни, что добра и зла в реальном мире не существует. Зато существует оружие, жестокость и несправедливость. Человека очень легко убить, Вики.       — У меня есть друзья в “Шепоте”. Я буду не одна.       Прерывисто вздохнув, папа кивнул:       — Хорошо, дочка. Это хорошо. Когда все закончится, приезжай ко мне. Разопьем бутылочку коньяка, поговорим по душам. Я очень скучаю по тебе.       — Приеду, папа. Обещаю, я приеду сразу после конца войны, — с этими словами я еще раз попыталась улыбнуться и поспешила прервать разговор, чтобы отец не видел моих слез.       Все, что у меня осталось — это предстоящая бессонная ночь, на которую я возлагала большие надежды, потому что принимать жизненно важные решения на ночь глядя — такая себе затея. Но последняя надежда разбилась, когда я вновь вышла на балкон и увидела два Майбаха, въезжающих во двор.       Трех минут хватило, чтобы надеть джинсы и худи, схватить рюкзак, вырубить телефоны, даже тот, что от “Шепота”, и, спустившись, позвонить в дверь к соседям с просьбой вылезти через их окно. К счастью, они меня знали достаточно близко, чтобы не послать подальше с подобными просьбами.       ***       Работа в “Шепоте” привила мне одну полезную привычку: запоминать важные номера.       Телефон Бонта был выключен, когда я набрала ему с ближайшей заправки. Он был выключен и часом позже, когда я добралась до окраины города и засела в какой-то грязной забегаловке, попросив телефон у официанта. Уставший парень лет двадцати пяти смотрел на меня с сочувствием и хотел завязать разговор, но я поспешно отправила его варить мне кофе. Вид, должно быть, у меня был безобидный, потому что телефон он свой забирать не спешил.       Контрольный звонок — недоступен. Это вызывало скорее тревогу, чем настороженность. Я упрямо отгоняла мысли о нашей последней встрече, которая с каждой минутой, с каждым принятым решением все вероятнее становилась действительно последней. Свои подозрения, вызванные его странным поведением, я отгоняла еще упрямее.       Ади ответил сразу.       — Я не знаю, что делать, — выдала я ему без вступления, не озаботившись тем, что он может меня не узнать.       — Никто за тебя не решит. Это война, настоящая. Мы все можем погибнуть.       — Что мне делать, если я согласна?       Он ответил быстро и четко, не отвлекаясь на эмоции:       — Ссылка, которая в ролике была, тебе не поможет, там особая модель используется, кто попало нормальные координаты не получит. Ты где сейчас?       — В каком-то клоповнике на окраине.       — Идеально. Сейчас отправлю на этот номер нормальную ссылку, там найдешь координаты. Тебе помогут выбраться и отвезут в новую столицу. Не вздумай никому говорить, чья ты дочь. Если покажется, что кто-то тебя узнал — отводи взгляд. Будут задавать вопросы — вали все на меня. Моя фамилия Кэмерон.       — Ладно, спасибо. Ты там?       — Да. Надеюсь, увидимся, дьяволица, — я услышала, что Ади улыбнулся, но легче не стало. — Хотел бы, чтобы ты осталась в стороне, но тогда бы мы с тобой не подружились, верно?       Я постаралась всхлипуть так, чтобы он не услышал.       — Давай, не унывай, бунтарка. Тебе привет от Сэми.       По координатам я нашла точку на карте. Что ж, отсюда минут тридцать пешком, если поспешить, заблудиться не должна. Вернула телефон официанту, расплатилась за кофе.       Не покидало чувство, что до меня нет дела никому, кроме матери с ее своеобразной любовью. Отец, Ади, даже Люцифер, каждый из них проявлял участие, разве нет? Пришлось признаться себе в том, что причина этого чувства заключалась в равнодушии одного, конкретного, человека.       Вытерла слезы, вспомнила, что я сильная и вообще-то бунтарка. Погнали.       ***       Перевалило за полночь, но чем ближе я продвигалась к центру города, тем оживленнее становились улицы. Люди толпились на автобусных остановках, автомобили скапливались в пробки на светофорах. Первые часы переваривания прошли, и проснулась волна первых, самых решительных горожан — тех, кто не взвешивает долго “за” и “против”. Они сделали свой выбор: валить из города, пока не поздно. Поодиночке и целыми семьями, они озирались по сторонам, многие переговаривались друг с другом. Едва ли кто-то из них хотел умирать за Шепфорда. Вряд ли кто-то из них хотел умирать за свободу. Они просто хотели жить.       Середина осени в Оушен-Лэнд пробирала до костей своей промозглостью. Торопясь покинуть апартаменты, я не захватила теплую одежду, и начав зябнуть, прибавила темп. С каждым шагом, приближающим меня к пункту назначения, становилось страшнее. Я не знала, что меня ждет. Наряд блюстителей, сумевший получить верные координаты и поджидающий предателей, чтобы показательно вздернуть их… нас… на следующий день?       Полицейских машин на дорогах становилось все больше, один за другим дополнительные патрули выходили на смену. Завидев первые машины особого подразделения, я заволновалась еще сильнее. Все происходило по-настоящему, власть начала готовиться к возможным стычкам.       Последний поворот, темный переулок, небольшое двухэтажное здание. Сразу заметила на парковке полицейский автобус, один из тех, на которых я имела удовольствие несколько раз уезжать с митингов. Мотор работал, но ни водителя, ни пассажиров видно не было. Замерла перед железной дверью без опознавательных знаков. Чтобы победить страх, нужно всего лишь подготовиться к самому худшему. Что может ждать меня за этой дверью? Блюстители, которые повезут на этом самом автобусе в участок, и на этот раз на мать я бы надеяться не стала. Ничего нового.       Но более вероятно, что под видом заключенных на этом автобусе добровольцев вывезут в Нортхейвен. Доверие к Ади переплелось с собственной безбашенностью и помогло мне сделать последний шаг.       Конечно, втайне я ожидала увидеть длинную очередь отчаянных смельчаков, но небольшой холл пустовал. Осмотревшись, я обнаружила пожилую женщину в форме охранника, которая сидела за рабочим столом, низко склонившись над разложенной книгой. Я захлопнула за собой дверь, и женщина, слегка вздрогнув, подняла на меня взгляд.       — Вы к кому, девушка? Ночь на дворе, — проворчала она.       Я растерялась. Действительно, к кому я?       — Я по координатам сюда пришла, — ответила я, не надеясь на понимание.              Но охранница кивнула и жестом подозвала меня к себе.       — Телефон выключен?       Я кивнула.       — Давай сюда его, и документы тоже давай. Государственный смартфон есть?       Я снова кивнула и протянула ей руку, обнажив предплечье. Экран был деактивирован, но женщина все равно достала из ящика стола электронный браслет и застегнула его на моем запястье. Очередная глушилка? Что-то новенькое.       Охранница глянула на меня.       — Кто только не идет. Молодая, красивая, тебе делать нечего?       — А вам? — сразу парировала я.       — А мне денег заплатили. У меня сын в вашем Шепоте служит, так они знают, что не сдам.              Я усмехнулась, но отвечать не стала.       — Иди, Виктория Уокер. По коридору налево, там одна дверь. Через полчаса поедете. Перекусить взяла с собой что-нибудь?       Я мотнула головой и поспешила расстаться с разговорчивой женщиной. Такой встречи в пункте сбора добровольцев я ожидала меньше всего. Человеческое отношение немного успокоило меня, но его неуместность и абсурдность не давали расслабиться.       В небольшом помещении, заставленном деревянными столами и стульями, сидели несколько мужчин разного возраста. Когда я вошла, все разом обернулись ко мне, один даже поздоровался. Наверное, приняли меня за организатора.       — Я смотрю, у вас тут очереди, — сказала я, поймав взгляд человека, который, похоже, понимал, чего мы все ждали. Он сидел в стороне, одет был в бордовую форму и держался увереннее остальных. Но полицейского я в нем не признала — взгляд не тот.       — А мы кого попало не берем, — усмехнулся человек.       — Знакомиться-то можно? Я Вики.       — Джон, — представился мужчина. — Через полчаса выдвигаемся. Хорошо подумала?       Я кивнула и уселась на один из стульев.       — Из города-то выпускают хоть? — спросила я, заметив, что болтовня, не встречаемая равнодушием, очень помогает снять стресс.       — Не выпускают, посты выставили по периметру, военная техника выехала. Пробки на километры уже на всех выездах. Но вас вывезем, не беспокойтесь.       — Оружие дадут?       Несколько человек метнули на меня взгляды, Джон сощурился и спросил с пренебрежением:       — Ты стрелять-то умеешь?       — Лучше стрелять, чем не стрелять, когда блюстители схватят.       — Никто вас не схватит. Мое дело довезти вас до Нортхейвена, там уже порешают, кому из вас оружие давать.       Я улыбнулась. Когда я шла сюда, я была готова к чему угодно, но все эти люди казались… людьми? Джон явно был таким же сотрудником “Шепота”, как и я. Никто не пытался запугать или надавить, никто не устраивал армейские порядки прямо с порога. Может, все и вправду получится?       Стараясь сосредоточиться на хорошем, я заговорила с мужчиной, который сидел совсем рядом. Выяснила, что к “Шепоту” он отношения не имел, но всегда был настроен против власти. Увидев ролик, перешел по ссылке. Семьи у него нет, советоваться было не с кем, собрался да поехал сюда. Его слова навели на размышления, что же за модель они использовали, чтобы определять, кому давать верные координаты.       Так и не дождавшись пополнения, семь человек вместе с Джоном погрузились в автобус. Через несколько минут из здания вышел еще один человек, также облаченный в форму блюстителей, и занял место водителя.       — Ну что, с ветерком? — бодро выкрикнул он. Один из пассажиров весело ответил ему. Взрослые люди едут на войну. С другой стороны, не о смерти же думать.       Я провожала взглядом мелькающие улочки родного города. Поток тревожных мыслей немного усмирился и привел меня к размышлениям об одном.       Я вспомнила нашу первую встречу. Он улыбнулся, когда я вошла, и его улыбка оказалась такой теплой, что сразу растопила первую глыбу льда, которую я старательно выстраивала для незнакомцев. Наученная горьким опытом, я уже давно не велась на красивые глаза и широкие плечи, но мне никто и никогда не улыбался так, как он. Весь вечер я ловила на себе его взгляды, но он не подходил. Поймав себя на мысли, что меня злит этот факт, я подошла к нему сама. И он не сделал ни одного шага навстречу, но с тех пор занял все мои мысли.       Прерывисто вздохнув, я прислонилась головой к стеклу и прикрыла веки. Глаза защипало. В груди давило так противно, что сидеть казалось невозможным, хотелось говорить, кричать, бежать, только бы не чувствовать этого.       Вспомнила последние встречи. С поразительным спокойствием он наблюдал за каждым моим безумием, смягчал своей улыбкой каждую вспышку гнева, уравновешивал мою страсть своей нежностью. Закрыв глаза, я вспомнила его прикосновения, мягкие и невесомые, вспомнила, как он целовал меня, неспешно и трепетно. Вспомнила, как близки мы были. Вспомнила, каким горячим и даже резким он может становиться.       Я так хотела разгадать его, понять причины его переменчивости, а больше всего на свете я просто хотела утонуть в его объятиях. Так, чтобы не сбегал и не отталкивал, так, чтобы оставался рядом, чтобы сберег и защитил от этого гребаного несправедливого мира. Хотела перестать наконец быть сильной, остановить свой вечный бунт и подарить ему свою нежность, всю, на которую способна. Но все, что я получила — это его совет свалить подальше, видимо, и от него в том числе.       Где же ты, мой таинственный писатель Бонт Моран? Слеза скатилась по щеке, и я нервно смахнула ее. Надеюсь, мы с тобой еще встретимся.       Пробка на выезде уже доходила до города, но водитель уверенно врубил мигалки и поехал по обочине. Я отметила, что мы ехали в сторону, противоположную от Нортхейвена, но вопросов задавать не стала. Последние сомнения развеялись, когда мы достигли поста, перегородившего дорогу, и сотрудники дорожной полиции выпустили нас из города без лишних вопросов.       Из окна автобуса я успела различить, что люди в пробке начали выходить из машин. Трудно предположить, через какое время они почувствуют себя загнанными в угол и начнут забывать, что они люди. Часть из них развернется и уедет, смирившись с неизбежным, но несомненно найдутся те, которые будут упрямо стоять часами. Что случится с ними, к примеру, через сутки? Что случится, когда военная техника, которую упомянул Джон, доедет до них и направит на них оружие? В этот момент я осознала, что меньше всего сейчас хотела бы находиться на месте блюстителей, которые вроде как работу свою выполняют.       Через пару часов пути я решила, что отдалилась от столицы достаточно, чтобы совершить один важный звонок, и подошла к Джону.       — Телефоны наши не вернут?       — Нет пока, — ответил Джон, несколько секунд смотрел на меня и добавил неожиданно: — Хочешь позвонить, возьми мой.       — Спасибо, — ответила я, не скрывая удивления.       Усевшись на соседний ряд, чтобы не вызывать лишних подозрений, я набрала номер:       — Мам, это я.       — Вики! — голос железной леди дрожал.       — Я в порядке. Я не поеду с тобой, не стоило снова пытаться увезти меня силой.       — Ты понимаешь, что в столице война будет?       — Понимаю. Я еду в Нортхейвен.       Мать ответила молчанием и тяжелым дыханием, вероятно, оценивая, способна ли она что-то изменить. Решение, как и всегда, она нашла быстро, выбрав не в сторону эмоций, и, вернув своему голосу привычную твердость и хладнокровие, отчеканила:       — Если ты настолько глупа, чтобы лезть в самое пекло, подумай обо мне еще раз, когда доберешься до их базы. Просто подумай обо мне, когда увидишь, кто они на самом деле. Никакие они не народные ополченцы.       — Это неважно, — ответила я, но Ребекку мой ответ не особо интересовал.       — Подумай. Может, они начнут доверять тебе, и ты сможешь узнать что-то для нас, помочь подавить это восстание. Запоминай номер. Он безопасен.       Она продиктовала номер и бросила трубку. Заучивать я его не собиралась, но мысленно прокрутив цифры, поняла, что запомнила.       ***       Дорога на автобусе из Оушен-Лэнда в Нортхейвен занимала около десяти часов. Моя психика посчитала, что бессонных ночей впереди мне светит немало, и убедившись в относительной безопасности поездки и окружающих людей, отправила меня в забытье. Мой сон был чутким, и я непроизвольно раскрыла глаза, когда автобус остановился.       Солнце уже успело подняться над горизонтом. Выглянув в окно, я различила несколько вооруженных людей в черной форме. Наш автобус стоял на обочине посреди трассы, и я не могла даже предположить, где мы находились.       Двое зашли в автобус и по очереди подошли к каждому из нас, задавая простые вопросы о нашей биографии. Когда один из них дошел до меня, он сразу бросил взгляд на электронный браслет на моей руке и попросил снять его. Он активировал экран и приложил к нему какое-то устройство. Затем он пару минут смотрел на что-то в своем смартфоне и попросил меня выйти из автобуса. Я назвала имя Ади, человек кивнул и повторил просьбу.       Меня проводили до полицейской машины и попросили сесть на заднее сидение. Спустя несколько минут мы отправились дальше. На мои вопросы никто не отвечал.       Через пару часов я начала замечать, что частные дома за окном стали больше и богаче. Еще спустя какое-то время дорога стала шире, а на горизонте появились первые высотки. Указатель сообщил, что мы въехали в Нортхейвен. Когда мы проезжали под одним из мостов, я обратила внимание на массивную военную технику, стоявшую прямо посередине эстакады. Ракетная установка.       На въезде в город мы также миновали пост, но в отличие от столицы, его охраняли не дорожные полицейские. Военные были облачены в черную форму без опознавательных знаков и вооружены автоматами, а вдоль обочин стояла бронетехника.       Городские улицы казались пустынными, хотя часы в автомобиле показывали полдень. Часть магазинов, мимо которых мы проезжали, были закрыты, но многие работали, правда, без посетителей. Люди выглядывали из окон, на их пустых лицах невозможно было различить эмоции, но предположить я, конечно, могла.       Меня довезли до воинской части и попросили выйти из машины. На вопросы снова не ответили и проводили в здание контрольно-пропускного пункта. Там меня, похоже, ждали, потому что ко мне навстречу сразу вышел молодой брюнет с раскосыми глазами в такой же черной форме, недобро улыбнулся, поздоровался и настойчиво попросил развернуться к нему спиной и завести руки за спину. Холодный металл коснулся моих запястий, и с резким звуком наручники защелкнулись. Ну… пиздец, видимо.       Я еще раз задала свои вопросы и снова не получила на них ответы. Еще раз повторила имя Ади. Брюнет попросил меня следовать за ним и провел к двухэтажному зданию. Попав внутрь, я обнаружила, что это гауптвахта — вдоль коридора располагались серые металлические двери с небольшими зарешеченными окошками. Войдя в одиночную камеру, я развернулась и настойчивее попросила позволить мне связаться с Ади. Затем попросила, чтобы он сам связался с Ади и сказал ему, что я здесь. Провожающий еще раз улыбнулся, ответил что-то колкое и вышел, велев ждать.       Усевшись на кровать, я попыталась порадоваться тому, что в камере одна, на кровати есть матрас и даже постельное белье, а в углу — нормальный умывальник, мыло и несколько бутылок с водой. Порадоваться не получилось. Тяжело дыша, я уперла голову в ладони и начала соображать. Получалось тоже не очень.       Прошел час. Два. Пять часов? Вторые сутки?       ***

Саундтрек UNSECRET - No Good (feat. Ruelle)

Convince yourself that this heaven isn’t hell, but

You know that’s a lie

      Кусочек неба за маленьким окошком потемнел уже несколько часов назад. Я начинаю думать о том, что сегодня уже точно никто не придет за мной. Смотритель не похож на того, кто по-человечески выполняет просьбы, так что Ади и Сэми вряд ли знают обо мне. Остается надеяться, что утром они проверят, добралась ли я, и попытаются меня найти. Посчитав эту призрачную надежду достаточной для того, чтобы подремать, я ложусь на кровать и прикрываю веки.       Громкий металлический скрип заставляет меня проснуться и подскочить в кровати. Нескольких секунд хватает, чтобы сообразить, где я и чего жду. Резко поворачиваю голову в сторону двери. Сердце проваливается куда-то. Это он. Бонт.       С ним все в порядке. Он нашел меня.       — Бонт… ты пришел, — шепчу, до конца не поверив своему зрению.       — Да, — отвечает он коротко.       Первый порыв — облегченно вздыхаю и подскакиваю на ноги, не обращая внимания на его колкий раздраженный взгляд.       Второй порыв — подхожу к нему, обвиваю его шею руками и прижимаюсь, даже не замечая, что он не обнимает меня в ответ. Встаю на носочки и тянусь к его губам. Бонт дергает головой, словно хочет отстраниться, но вместо этого шумно выдыхает и подается слегка вперед. Касаюсь его губами, и он целует меня в ответ. Бешеный пульс эхом отдается в висках, но что-то не так, что-то изменилось. Замираю, не отрываясь от него.       Почему-то вспоминаю последние слова, которые он сказал мне. “В Шепот не суйся”. Что с того? Он знал, что я в оппозиции. Все знают, что имя оппозиции в нашей стране — “Шепот”.       Отстраняюсь совсем чуть-чуть, не открывая глаз. Замер и он. Его дыхание все еще обжигает кожу. И я бы отдала все, чтобы снова прижаться к его губам, которые отчего-то стали такими горячими и требовательными. И я бы отдала всю себя даже этой жесткости, плевать, пусть злится, только пусть не отпускает больше.       Но пламени, за секунду вспыхнувшему от его касаний, суждено встретиться с ледяным водопадом здравого смысла.       Я еле добралась до этого места, и только потому, что у меня есть связи. Новобранцев доставляют сюда, но несомненно изолируют. Новобранца бы никогда не пустили в камеру к заключенному. Даже если бы он знал, где я. Но он не мог знать.       Кусочки пазла начинают складываться, распахиваю глаза и отступаю на шаг. Меня встречает усмешка и недобрые искры в глазах, которые снова почему-то напугали меня. Делаю еще один шаг назад. Эти глаза я уже видела однажды, но не придала значения.       Моя догадка еще формулируется в слова, и я делаю вдох, чтобы выпалить ее, но он обрывает меня одной фразой. Той, что я меньше всего ожидала услышать.       — Только я не Бонт.