Синичка

Всегда, когда кажется, что хуже быть не может, случается ещё большее дерьмо. Закон подлости. Я моментально выскочила из машины со своей стороны, а Ваня — со своей. Сердце колотилось, как самый мощный двигатель. — Дети! Стоять! Вызовите скорую! — крикнул нам Андрей Георгиевич. — Быстрее! Я достала телефон из кармана куртки и дрожащими пальцами набрала знакомое с самого детства «112», пока Ваня стоял в ступоре. Длинные гудки казались вечными. — Алло! — Здравствуйте, что у вас произошло? — Тут... На женщину упал столб, — мой голос был на грани того, чтобы сорваться. — Успокойтесь, всё будет в порядке, — голос на том конце провода звучал не очень убедительно. — Назовите адрес, мы пришлём нужных людей. Я быстро назвала название СНТ, улицу и номер домика. — Сколько лет женщине? Она в сознании? — Я не знаю, — я побежала через сугробы, черпая снег обувью. — Сорок два года. — Проверьте сознание. — Дядя Андрей? — я нагнулась к мужчине. — Она в сознании? — Нет, — замотал головой старший Абрамов. — Поняла, — женщина из диспетчерской услышала. — В течение десяти минут прибудут спасатели и скорая. — Пожалуйста, приедьте побыстрее, — зашептала я, срываясь на слёзы. — Пожалуйста. Я вас прошу. — Всё будет в порядке, уверяю. Эти десять минут тянулись, словно они были десятью часами. Мы втроём пытались отодвинуть этот столб, привести тётю Иру в сознание, но наши попытки были каплей в море — такими же бесполезными и никчёмными. Ваня был на грани истерики, но перед отцом он не осмелился плакать, хотя сейчас Андрей Георгиевич простил бы ему всё. Я пыталась привести своё дыхание в норму, чтобы окончательно не слечь здесь. Когда я услышала звук мигалок, я в ту же секунду подорвалась с места, а Ваня следом за мной. Мы побежали к машинам, чтобы только быстрее заметили. Спасатели быстро вышли из автомобиля и направились в нужную сторону, пока я и Абрамов, перебивая друг друга, объясняли медикам, что произошло. Я то и дело запиналась, когда слёзы совсем близко подкатывали к глазам. — Пройдёмте со мной, — один из фельдшеров отвёл нас в сторону. — Ребят, давайте не будем смотреть, хорошо? Так будет лучше для вас обоих. У вас психика ещё слабая. — Там моя мама! — выкрикнул Ваня. — Я понимаю, — мужчина продолжил нам объяснять необходимость. — Нам с вами нужно успокоиться. Всё пройдёт быстрее, если вы не будете мешать или пытаться помочь. Спасатели знают, что делают. Они профессионалы. — У неё есть шансы? — тихо спросила я, глядя с надеждой и полными слёз глазами на фельдшера. — Не могу сказать. Я её не видел. Ваня попытался посмотреть за спину врача, чтобы уловить хоть один момент спасения, но я тут же осадила его. Так будет лучше. Так будет лучше. Так. Будет. Лучше. Мои руки всё так же тряслись, и это заметил мужчина. — Тебе дать успокоительное? — Нет, нет. Это пройдёт. Я верила, что это пройдёт. Я пыталась поверить в то, что с тётей Ирой всё будет хорошо, что её спасут. Ване в голову вбивала то же самое, когда его маму загружали в карету скорой помощи. Дядя Андрей сказал нам сесть в машину, и мы поехали следом. Всю дорогу меня не покидало гнетущее чувство, долбящие голову мысли о плохом конце. Я пыталась отгонять их, как мух, но они становились всё громче. Ваня уже своих слёз не скрывал и тихо плакал на заднем сидении, а я знала, что мои объятия ему не помогут сейчас, они были бессмысленны. В больнице мы просидели добрых три часа: папа Вани возился с документами, пока сам друг спешно ходил туда-сюда около отделения реанимации, а я не могла думать ни о чём. Я пережила одну смерть близкого, самого близкого человека. Его забрали у меня настолько неожиданно, что я несколько месяцев понять не могла, что папы больше не было. После этого самой родной стала тётя Ира, а сейчас её пытались забрать. Я задавалась одним вопросом: почему? Почему опять уходит самое родное, самое важное, чёрт бы всё это побрал, в жизни? Моя боль, конечно, не шла ни в какое сравнение с тем, что чувствовали Абрамовы, но... Я и не могла не плакать, не могла не хотеть кричать. — Сколько время? — спросил у нас Андрей Георгиевич, садясь рядом. — Полшестого, — ответила я, вздохнув. — Кто здесь Абрамовы? — вышел врач, и мы втроём подскочили с лавки. — Мы. — Пройдёмте в кабинет, — позвал нас мужчина, открывая дверь. Мы прошли и сели на кушетку друг за другом, уставившись на врача. Он неспешно прошёл к столу, сел за него, полистал некоторые бумаги, снял очки и только после этого посмотрел на нас. Мы, наверное, выглядели немного глупо. Были какие-то все запыхавшиеся и напуганные, но в глазах каждого искрилась толика надежды на лучшее. Я скрестила пальцы. — Ну что там? — не выдержал Ваня. — Я думаю, в какой формулировке всё преподнести вам. Не буду томить, смысла нет уже. Мы сделали всё, что могли. Удар пришёлся на самую макушку, выражусь так, и... Сильное кровоизлияние в мозг не позволяет сделать ничего. Даже если бы вы сразу ей помогли, то ничего бы не изменилось. Приношу свои соболезнования. — Вы врёте! Нет! — выкрикнул Ваня, начав сильно мотать головой. Андрей Георгиевич, хоть и находясь в прострации, смог вывести его за пределы кабинета, потому что друг уже собрался мстить врачу. Я осталась одна на кушетке, уставившись в одну точку. Из головы вышибло все мысли, которые только могли там находиться. Пустыми глазами я смотрела в пол и совсем не двигалась. Такое состояние продлилось несколько минут, после чего я подошла к столу врача и села на стул, стоявший около него. — Скажите, пожалуйста, что это неудачная шутка, — прошептала я, сжав край стола. — С ней же всё в порядке. Ей же всего... У неё же начальный класс, уроки, Ваня... Не могла она... — К сожалению, — вздохнул доктор, — травма действительно несовместима с жизнью. Я кивнула головой и, прикусив до крови нижнюю губу, ушла. В коридоре было холодно, но не холоднее, чем от осознания того, что ещё одного родного человека не стало. Я ей больше не смогу позвонить, не смогу заглянуть в глаза, поговорить... Побыть рядом, в конце концов. От этих мыслей что-то склизкое и неприятное заполняло всё тело, сковывая движения. Я брела по пустынному коридору, слушая, как их разных кабинетов доносились людские голоса: где-то врач озвучивал список лекарств, где-то плакал ребёнок, которому ставили прививку, а где-то радовался выздоровевший пациент. Почему это не могла быть тётя Ира? Она что, не заслуживает быть счастливой и здоровой? Живой? Не заслуживает?.. Предательские горькие слёзы подкатили к глазам вместе с колючим комом, который стоял в горле уже битый час. Я даже не знала, где сейчас находились дядя Андрей с Ваней, чтобы куда-то идти. Со мной осталась моя куртка, телефон и ключи от дома. Я осела на пол, собирая со стены спиной белую краску, и закрыла лицо дрожащими ладонями. Конец. Я не понимала, кто дальше сможет сопровождать меня во всём, если не она. К кому я смогу прийти проплакаться, если не к ней? Мне казалось, что никого у меня не осталось. — Девушка, вы чего сидите? Холодно же! — уборщица, проходившая мимо, остановилась. — Вставайте! Я подняла на неё глаза, но так и не смогла нормально разглядеть из-за пелены слёз, устлавшей глаза. Она отложила свои приборы и помогла встать на ноги, чтобы сесть на лавку. — Что у тебя произошло, лапочка? — её голос звучал обеспокоенно, как будто ей действительно было важно то, что у меня случилось. У неё были добрые глаза, похожие на те, что были у тёти Иры. Женщина терпеливо ждала, пока я перестану заикаться и смогу ей сказать хоть слово, но истерика не прекращалась. Чем больше я задумывалась о том, что мне нужно успокоиться и принять произошедшее, но от этого лучше не становилось. Захлёбываясь своими же рыданиями, мне не хватало кислорода. Всё тело предательски, слишком предательски тряслось, а желание сжаться в маленький комочек, как котёнок, который хочет спокойствия и ласки, не угасало, в отличие от красок мира. Всё становилось более пресным и менее насыщенным. — Заболел кто-то? Ты сама? — Нет... — выдохнула я. — Умерла. — Бабушка? Мама? — Нет. У друга... Мама. Она больше не стала допытывать меня, а лишь только обняла, позволяя выплакаться в плечо. Я была готова просидеть так вечность, но меня нашли Абрамовы. — Кристина, тебе нужно сейчас домой? — уточнил дядя Андрей. Я посмотрела на часы и кивнула. — Давай мы тебе такси закажем. Мы ещё тут долго, — предложил мужчина, на что я отказалась, аргументируя это тем, что мне нужно проветриться. Встав с лавки, я поблагодарила уборщицу, вывалив на неё весь имевшийся словарный запас, и взяла куртку с гардероба. Больница находилась на другом конце города, поэтому путь длиной минимум в час был мне обеспечен, а если ещё учесть прошедший снегопад, то и все полтора по сугробам. Я вышла на крыльцо, и в лицо сразу ударил морозный воздух, который ощущался колючими иголками на щеках в тех местах, где они были мокрыми. Влага замерзала прямо на лице, а ресницы начинали слипаться, делая каждое моргание неприятным. Я, конечно, могла позвонить маме и попросить, чтобы меня забрали, могла сама себе такси вызвать, но понимала, что стоит мне сесть в машину, как всё накопившееся нахлынет с новой силой, и меня попросту стошнит. И от себя, и от произошедшего. Я жутко винила себя, хоть и на подкорке мозга понимала, что моей вины здесь не было и нет. Событие. Случайность. Не я. За окном уже полтора часа, как потемнело, включились фонари, и все бродили, смеявшись. Так и хотелось подойти, сказать, что нельзя смеяться, что ничего хорошего в этом дне нет, но я осознавала, что люди вокруг не виноваты. У них было предпраздничное настроение, ведь до Нового года оставалось четыре дня. До самого любимого праздника тёти Иры было четыре дня. Я, вздохнув, поняла, что мне нужно с кем-то поговорить, потому что мои собственные мысли съедят меня быстрее, чем я думаю. Я достала из кармана телефон и зашла в диалог, который был первым — с Лавровым. Он не появлялся в сети с 25 числа, значит, интернета всё ещё не было. Мои пальцы зависли над клавиатурой, сдерживаясь от того, чтобы написать обо всём, что чувствовала. Я вышла из чата. Ксюша 18:22: «Крис, привет!! Слушай, а ты завтра не хочешь сходить куда-нибудь?» Вы 18:23: «Ксюш, прости, я не смогк. У Вани мпмы не стало» Ксюша 18:25: «Господи... Прости, пожалуйста, я не знала:( соболезную утрате...» «Тебя не будет завтра в школе? Просто меня точно нет, а вот вечер свободен» Вы 18:27: «Не знаю. Не скажу сецяас, но думаю, что нет» «Прости, у меня палцьы замёрзли, я не могк печтаать» Я выключила телефон и отправила его обратно в карман. Руки я засунула туда же, пытаясь согреть замёрзшие пальцы. Казалось, что стало холоднее. Так оно и было. Температура на улице упала до -20 градусов, и облака, выходившие изо рта, были густыми, плотными и белыми. Смотря на них, жутко захотелось курить, но с собой не было ничего. Я была в совершенно мне незнакомом районе, и, соответственно, никто в магазинах меня не знал и продать сигареты не мог. Зажигалку я бы достала, но зачем она мне просто так? Руки погреть? Я вздохнула и продолжила свой путь к дому, чтобы поскорее вернуться в тепло. На душе и без того выли северные ветра, чтобы ещё тело морозить.

***

— Кристина, ты чего так долго? — мама вышла в коридор, вытирая руки полотенцем. — Дочь, ты откуда зарёванная? Что случилось? Я молча сняла куртку, обувь и подошла к маме. Она всё ещё вопросительно смотрела на меня, но когда мои губы вновь задрожали, а на глазах выступили слёзы, мама обняла меня, прижимая к себе. Я снова шмыгала носом и хныкала, в невозможности нормально сказать и слова. Родной запах и тепло её тела помогало успокоиться быстрее, но всё равно было тяжко. Я не представляла, как я вслух с именем скажу, что... Всё. Маме было бы тяжелее — они с пятого класса шли с тётей Ирой рука об руку. Я не представляла, что значило бы для неё потерять близкую подругу. — Доченька, тебя кто-то обидел? Скажи, что случилось, я волнуюсь за тебя, — мама заправила за ухо выбившуюся из общей причёски прядь волос. — Мам... Иры не стало... Столб упал... На неё, — паузы на заикание. — На голову. Шансов не было. Совсем. Мама обомлела. Я чувствовала, как её сердце начало биться быстрее, а взгляд постепенно становился более шокированным. Но если бы не я, то дядя Андрей. Кто-то бы сказал. Мама кивнула мне и обняла сильнее, пряча свои слёзы в моих волосах. Я обняла её в ответ. Не знаю, сколько бы мы могли так простоять, если бы из комнаты не вышел Максим, который заподозрил, что как-то долго нас нет. Брат удивлённо посмотрел на нас, вернее, на моё зарёванное лицо, и подошёл, обняв сбоку. Он не знал причины, но пытался помочь. Это ещё больше ложилось бальзамом на душу, который пытался залечить порезы на сердце. — Вы чего там? — с кухни вышел Коля. — Что произошло? С ним я не была готова делиться таким, поэтому выползла из объятий мамы и брата и ушла в ванную, чтобы умыться и вымыть руки. Глядя на себя в зеркало, я поняла одно — завтра опухнет лицо. Больше никакая мысль не посещала мою голову, потому что я зашла в комнату, не включив свет, и упала на кровать прямо в той же одежде. Сон моментально окутал меня, и я проспала до следующего дня без пробуждения.

***

В школу я идти не планировала, но стук в мою дверь решил иначе. За ней слышался голос отчима, который настойчиво меня будил, и я лениво сползла с кровати. Голова жутко болела, глаза открывались еле-еле, я чувствовала опухшесть. Посмотрев на кровать, я поняла, что вчера даже не расправила её, чтобы лечь, и так и проспала в уличной одежде — джинсах и кофте — без одеяла и подушки. Поёжившись, я сказала Коле, что проснулась и легла обратно в кровать, пытаясь закутаться пледом, лежавшим на ней. — Выходи. У тебя школа сегодня, — громкий мужской голос вновь раздался из коридора. — Подъём! Ты потом свои пропуски не отработаешь. — Я не пойду сегодня, — отозвалась я. Мне было плохо. Ужасное давящее чувство обратно сковало грудь, а в мыслях вертелось бездыханное тело тёти Иры, лежавшее на снегу. Я не могла думать о чём-то другом. Что я в школе была бы, что меня не было бы — смысла больше не становилось. Только мне поставят пару двоек за то, что не отвечу, да и дело с концом. Я уже начинала скучать по тёте Ире. Осознание, что я не позвоню ей, пришло ещё вчера, но сегодня оно становилось ярче и выраженнее. — Я не смогу пойти, — я встала с кровати и открыла дверь. — Я не могу соображать. У меня голова не работает. Она умерла, понимаешь? — И ты это уже приняла, — утвердительно сказал Коля. — Ты пойдёшь. Я тебя отмазывать не буду, а мама — тем более. Ей хуже, чем тебе, но она работает по дому и возится с Максимом. Не ты одна здесь жертва. — Мама возится с ним, потому что ты ни черта ей не помогаешь, а мог бы. Ты вообще в курсе, что такое терять того, кто тебя поставил на ноги после другой потери? Ты вообще понимаешь, каково мне, маме? Нет. Потому что тебе всегда плевать, ты бесчувственный кусок... — моя фраза была прервана. Коля крепко сжал мой подбородок, не давая закончить. Его пальцы впились в кожу, наверняка оставив не то, чтобы просто красный след, — синяки. — Я ещё раз повторяю. Ты идёшь. Не надо нагнетать атмосферу матери и в доме. Ты своим унылым видом ей хуже сделаешь, а я не люблю, когда у Светы плохое настроение. И мне плевать, что у тебя случилось. Ты у меня под пулями ползком будешь ходить и отрабатывать своё отвратное поведение и стоимость обучения, ясно? Закончишь — иди на все четыре стороны или сиди дома. Что хочешь. А сейчас ты в моём доме, значит, слушаешь меня, здесь мои законы, — он понизил громкость, чтобы мама или не услышали, что мы (вот это да!) не ладим. — Понятно? — Понятно, — ответила я, когда хватка на подбородке ослабла. Коля развернулся и ушёл в другую комнату, а я решила не испытывать судьбу и пойти умываться. Холодная вода приятно била струйками в лицо. Мои опухшие глаза такое бы не спасло, но лицо стало выглядеть свежее. Я вытерла его полотенцем и вышла на кухню. Там было пусто, видимо, все были в зале или второй спальне. Я заварила себе крепкий кофе и достала из морозилки пару кубиков льда, чтобы, пока кофе готовился, приложить их к глазам. Надежда на то, чтобы выглядеть нормально, ещё теплилась где-то в глубине души. Освежившись, я взглянула на часы — было время выходить. Я быстро надела на себя школьную форму, закинула пару учебников и тетрадей. Проходя мимо гостиной, я увидела, что отчим пытался успокоить маму, которая после вчерашнего ещё всхлипывала. Сердце болезненно сжалось, но войти я не решилась. Время. Надев куртку и обувь, я тихонько выскользнула из квартиры и направилась в школу. Желания присутствовать на уроках не было от слова совсем. Ваня не придёт, Ксюша тоже. Надежда была только на Орлова и Щербакова, потому что Лавров так же отсутствовал бы. Я вздохнула, достав пачку сигарет. Там осталась пара штук, которых мне хватило бы только на сегодня, если не на сейчас. — Да чтоб тебя! — одна выпала в сугроб из дрожащих пальцев. Я даже не стала лезть за сигаретой в сугроб и просто достала последнюю из пачки. Не знала, зачем и почему, но никотин чуть расслабил меня, и я смогла вдохнуть более полной грудью. Дымные никотиновые нити окутали лёгкие изнутри. Быстро выкурив сигарету, я выкинула остатки в снег и продолжила путь в школу. Внутри было не лучше. Шумно, более громко, чем обычно. Возможно, мне просто казалось, но на голову давил каждый звук. В классе было тихо, а когда я зашла, звенящая тишина только усилилась. Полкласса косо на меня поглядывали: кто-то с сожалением, а кто-то никак. В целом, это было обычным явлением, поэтому я даже удивилась тому, что кому-то было не без разницы. Сопровождаемая взглядами, я прошла к последней парте. Было очень неуютно. Я повертела головой, осматривая класс и каждого человека, и не нашла Серёжу с Лёшей, а вместе с ними и ещё парочку парней. Чуть позже мне удалось послушать разговор двух девочек — они обсуждали соревнования, на которых мальчиков и забрали. Который это был разочарованный вздох за день? Не знаю, сбилась со счёта. Всё шло наперекосяк. Хотелось прийти в кабинет начальной школы и пожаловаться. Некому. — Здравствуйте, ребята, — как только прозвенел звонок, в кабинет вошёл Сергей Борисович. — Давайте сразу определимся... Я не слушала его, признаюсь честно. Все слова пролетали мимо ушей, ни на сколько не задерживаясь в голове. В глядела во все стороны, но только не на доску и распинавшегося перед нами информатика. Настроение было отвратительное, тошнило от всего, что меня окружало. Тут слишком громко дышали, а там чересчур часто отвечали, будто умные. Раздражали. С трудом и стиснутыми челюстями я высидела этот урок и, быстро собрав вещи, вылетела из кабинета к медику. Я планировала отпроситься домой, ссылаясь на плохое самочувствие, но в кабинете никого не оказалось, как это обычно и бывало. Одни расстройства! Пришлось идти на геометрию. — Нет, вы как хотите, но я верю в карму, — первое, что я услышала от Сони, когда подошла к двери кабинета. — Абрамов же вообще ужасно ведёт себя, вот и прилетело. За все года сразу. — Ты уверена, что это так работает? Какие-то конфликты вообще не сопоставимы со смертью мамы, — вступилась за Ваню другая девочка. — Таким, как он, только так. Да и Синицину тоже помотало, видели её? Это тоже карма, я же говорила, что не стоило дорогу переходить. Я сжала кулаки и распахнула дверь. Да сколько угодно оскорбляйте меня, но ни слова не говорите о моих родных! Кто ей вообще дал право так говорить? Она же человека даже не знает! Злоба пробрала меня полностью, каждая клетка была наполнена негативом, обоснованным абсолютно, целиком и полностью. Я скинула рюкзак на пол на ходу и одним движением развернула автора монолога к себе лицом. — А теперь ещё раз. — Ты больная, что ли? Отпусти! Больно же делаешь! — Я тебе больно делаю? — переспросила я, подняв брови. — Это кто кому больно делает? Тебя, я смотрю, вообще ничего не заботит, мозгов совсем не осталось. Ты хоть сколько-то думай, перед тем как что-то сказать. Ты что вообще о трагедии знаешь? Да нихрена ты не знаешь, но при этом говоришь так, будто сама всё видела, стояла на моём месте. — Ты совсем?! Я всего лишь сказала свои... — она поёрзала, и я отпустила её пиджак. — Догадки. А ты развела здесь цирк. Вы сто́ите с ней друг друга, одинаковые. — Ты о ней не знаешь ничего. Если у тебя были какие-то проблемы с ней, то, знаешь, это только твоя вина. — Да конечно, я же самая плохая тут! Знаешь, наверное, не зря такое случилось, побудет уроком тебе, что не всё в жизни с рук сходит. Ни Попов, ни Лавров. Ты заслужила такое, всё случилось правильно. После этих слов я перестала себя контролировать. Гнев разливался внутри лавой, и мышцы словно неконтролируемо сократились. Я занесла руку и ударила её по щеке. Громкий звук шлепка кожи и кожу раздался в пустом кабинете. Соня сразу схватилась за свою щёку, пока я смотрела, как на её глаза наворачивались слёзы. Тогда ей было больно? Посмотрим, что сейчас. Её подружки сразу же облепили её, спрашивая, как сильно болело. Рука отдавала глухой пульсацией, виски тоже. Я продолжала стоять, пока, наконец, не вышла из пелены и не услышала голос Арсений Сергеевича. — Синицина, что опять произошло? — строго спросил Попов, глядя на меня с таким неодобрением, какого я никогда не видела. — Не я начала, — сказала я, потирая ладонь. — Сама виновата, — ядовито бросила я, глядя на Соню. Мне хотелось, чтобы она услышала то, о чём твердила мне минуту назад. — Ты же в курсе, что всегда виноват тот, кто начинает драку? — Да не дрались мы! — выкрикнула я. — Если у неё рот не закрывался, то как мне было ещё ей намекнуть? — Словами. Не рукоприкладством. Я закатила глаза. Арсений Сергеевич подошёл к Соне, спрашивая её о произошедшем. Она с крокодильими слезами на глазах и захлёбываясь в соплях судорожно пыталась сказать ему, что являлась самой белой и пушистой. Её дрожащие пальцы то и дело указывали на меня, а я продолжала наблюдать за этим спектаклем. Мне было обидно, что меня даже слушать не стали, а ей внимали так, будто она врать не могла ни в коем случае. На глаза, теперь уже мои, навернулись слёзы. Было обидно, что, защищая честь близкого человека, я оказалась виноватой. И нет, я не перегнула палку, потому что такие, как Жданова, не понимают по-другому, они не знают значений слов. — Обе к директору. За мной, — скомандовал Попов, кивнув на дверь. — Синицина, тебе отдельное приглашение выписать? — уточнил преподаватель, когда они с Соней были за дверью, а я не вышла. — Телеграммой на голубе пришлите, — сказала я. — Я не собираюсь ещё раз повторять, — он скрестил руки на груди, снова строго посмотрев на меня. — Напишу родителям. Запомнил же, чем давить можно. Я, перепугавшись за маму и себя, всё же вышла и направилась за этими двумя. На пути нам встретился Сергей Борисович, который попытался уточнить у Попова, что происходило, но тот лишь отмахнулся фразой «Серёга, иди». Видимо, нервишки у него сдали, потому что никогда до этого он не называл друзей-учителей не по имени-отчеству. Я сглотнула, уже предвкушая знакомые речи от директора о том, что так себя вести нельзя, но... — Конечно, не хочется мне этого делать, девочки, но придётся занести этот инцидент в личные дела, — Станислав Владимирович встал и пошёл к полке, на которой стояла целая куча документов. — Но прежде вы объясните мне, с чего начался конфликт. — Кристина зашла в кабинет и ни с того ни с сего ударила меня! Я не знаю, что я такого ей сделала, — её голос задрожал. — Мы толком не общаемся, никаких конфликтов у нас не было... — Да конечно, — буркнула я себе под нос, закинув ногу на ногу и скрестив руки. — Синицина, — шикнул на меня Арсений Сергеевич, стоявший сзади. — Что? Я должна сидеть и кивать на каждое слово, когда всё было совершенно иначе? — возмутилась я, поворачиваясь к классному руководителю. — Она даже не упомянула, что когда я зашла, она своим подружкам говорила о том, что смерть Ирины Анатольевны — то, что заслужили мы с Ваней, что это правильное событие. Что она сама по себе ужасный человек, и это карма всё. Чего же ты не сказала об этом? — я повернулась к Соне. — Так уверенно перед подругами распиналась, а тут? Готова повторить свои слова? — завелась я, потому что злоба, ненависть и слёзы подкатили к горлу. — Я попыталась ей сказать, но она меня и слушать не хотела. Пришлось идти на крайние меры. — Да она... Она врёт всё! — Успокойтесь обе! — директор положил толстую папку на стол. — Арсений Сергеевич, ваша версия? — Я пришёл после конфликта. Увидел только то, как ударили Соню. Не могу дать достоверной версии. Меня тошнило от того, как он старался быть беспристрастным, когда его взгляд так и говорил, что виновата я. На меня он смотрел с каким-то жгучим разочарованием, а на Жданову словно с сожалением. Меня вообще никто тут за человека не считал, что ли? Станислав Владимирович только кивнул и сделал пометку на листочке. — Как считаете, стоит ли родителям сообщать? — спросил Шеминов у нас. — Нет. Можно не сообщать о таком маленьком конфликте, — сказала я. — Было рукоприкладство, точно ли он маленький? — уточнил директор. — Абсолютно. Могло быть и хуже. — С вами будет проведена воспитательная беседа после каникул. Со всем классом тоже нужно поговорить о методах решения конфликтов, — это он обратился к Арсению Сергеевичу. — Пока идите. Я быстро вскочила со стула и спешно покинула кабинет. Не хотелось мне видеть фальшиво расстроенную Сонечку и Попова, который сжечь мог одним взглядом. Я направилась в кабинет, чтобы забрать рюкзак и остаток урока провести в туалете, потому что желания находиться на математике не было никакого. Придя в класс, я не сразу нашла свой рюкзак. Я чётко помнила, что оставила его у двери, но там его не было. Сердце забилось быстрее, почувствовав неладное. Я прошла вдоль рядов, надеясь, что вещи просто спрятали в пределах класса или школы, но не выкинули или сделали что-то похуже. Я тщательно осматривала каждый угол, пока не увидела чёрное пятно в самом конце кабинета. Рядом стояла чья-то бутылка воды. Пустая. — Нет-нет-нет, — зашептала я, падая на колени. Все вещи были в воде. Каждая тетрадка, учебник, пенал. А самое главное — телефон. Я плевать хотела на бумажки и вытирала экран и чехол, молясь богам, чтобы устройство работало. Я зажала кнопку включения, но спустя несколько секунд ничего не произошло. Я ещё раз протёрла его, сняла чехол и снова попыталась включить. Ничего. Он не реагировал на мои касания. Я взяла мокрую сумку в руки, засунув телефон в карман, и вылетела из кабинета, почти сшибая с ног Жданову и Попова. — Ты далеко собралась? — Арсений Сергеевич впустил Соню внутрь и закрыл дверь. — Домой, — ответила я. — У меня весь рюкзак сырой. — Что произошло? — Да мне откуда знать? Я на этот раз у вас под боком была! — я начала раздражаться. — Вылили воду мне туда. Я даже подозреваю, кто. — Это беспочвенно. Пока что. — Да что вы вообще знаете о своём классе?! У вас учатся самые жестокие дети, которых я встречала! И сейчас произошёл конфликт, а вы мне твердите, что мои догадки не имеют смысла! — Потому что, Кристина, это пока что так. Тебя даже не было, когда это случилось. Оставь свои предположения при себе и вернись на урок, мы разберёмся со всем в конце учебного дня. — Да из-за ваших разборок я потеряла последние фотографии, на которых была Ирина Анатольевна, понимаете? Последние! У меня теперь в наличии те, которые были распечатаны, а там мне, дай Бог, лет пять! Если бы вы не повели нас к директору, то ничего бы этого не произошло! Вам же плевать и на меня, и на смерть... — слёзы невольно скатились по щекам, пока я сжимала в руках лямку рюкзака. С каждой фразой голос срывался сильнее, а тон становился громче. — Это всё из-за вас, я потеряла последнее, что было связано с самым дорогим мне человеком! Если я не смогу восстановить ничего, то это будет вашей виной, это останется на вашей совести! Вы мне даже на секунду поверить не захотели, всё мотались туда-сюда с Сонечкой, которая, помимо слов, очень хорошо и чётко умеет бить! Вы отвратительный человек, который только и может, что придерживаться каких-то своих принципов, которые с человечностью несовместимы. Строите из себя такого правильного преподавателя, хотя даже на секунду не хотите понять, в чём проблема у ваших детей. И страдают от этого другие, потому что вы глаза закрываете и чихать хотите на буллинг. Мне испортили все вещи для учёбы, сломали технику, хранящую кучу воспоминаний, а в ваших глазах по-прежнему виновата я. Да я ненавижу вас! Только и поддакиваете директору, боясь, что он вас уволит или что-нибудь напишет не то в трудовую книжку! Хвостик поджали и на задних лапках скачете. Мерзко, противно на вас смотреть. Я закончила свою речь, вытерла мокрым рукавом щёки и, развернувшись, ушла вниз. Вернее, убежала. Я не стала ждать, когда классный руководитель собрался бы с мыслями, чтобы выдать очередную выученную в книжке пятидесятых голов выпуска тираду о том, как плохо бить людей. Я оделась и ушла домой. Мне стало всё равно на то, сказал ли директор отчиму о том, что случилось сегодня. Честно, на всё было плевать, когда тяжестью в кармане лежала вещь, от которой зависела фактически моя судьба. Я боялась потерять всё, что так или иначе было связано с тётей Ирой, а тут... Я стала ненавидеть своих одноклассников ещё больше. Вернувшись домой, я не обнаружила там никого, что было мне на руку. Выложив все тетради и учебники на батарею и подоконник, я насыпала в тарелку рис и, разобрав телефон по частям, положила всё в крупу. Никогда этот метод не подводил. Забрав тарелку с кухни, я закрылась в комнате, задёрнула шторы, переоделась в пижаму и легла спать. Мне не хотелось думать о том, что было бы завтра, потому что я уже знала. Ничего хорошего. Завтра были похороны, но сейчас я засыпала со слезами на глазах и давящим ощущением в груди.

***

— Кристин, просыпайся, — просыпаться пол мамин голос было приятнее, он был ласковым. — Нам ехать нужно. Я еле-еле разлепила глаза и пошарилась по тумбе в поисках телефона, забыв, что он, разобранный на части, лежал в тарелке с рисом. Я поднялась с кровати и вышла в коридор, потирая глаза. — Кристиш, ты поедешь с нами на отдых? — спросила мама. — Какой отдых? Мне долги надо сдать, да и какой отдых, когда тут такое... Я не хочу радоваться. — Отвлечёшься. Ты вон, бледная вся, а глаза красные, — мама коснулась моей щеки, убирая с неё волосы. — Поехали. — Света, если она не хочет, то мы её просто тут оставим. Найдём, кто за ней присмотрит, не маленькая, — крикнул отчим с кухни. Мама поджала губы. Я сказала ей, что всё будет в порядке и ничего со мной страшного не случится, если я один раз останусь дома. Аргументируя это тем, что Ване нужен кто-то рядом, кроме отца, я смогла уломать её. Мама повторила мне, что скоро мы поедем, и сказала собираться. Я умылась и пошла скорее доставать телефон из риса. Собрав его, я зажала заветную кнопку. Моей радости не было предела, когда он завибрировал в моей руке и на экране появился бренд. Я прижала гаджет в груди, готовая расцеловать его. Но моя радостью продлилась недолго, потому что я вспомнила, куда должна была поехать. Я сглотнула, почувствовав укол вины за радость. Подойдя к шкафу, я выудила оттуда чёрное платье и такие же колготки. Сейчас чёрный казался мрачнее, чем обычно, он действительно предзнаменовал траур и не был просто базовым цветом. Одевшись, я взяла с собой один лишь телефон. Я даже краситься не стала, а волосы собрала в низкий пучок. — Кристина, выходим! В машине стояла тишина. Макс рисовал что-то на запотевшем окне — он ещё не до конца понимал, что происходило. Я не винила его. Я смотрела в сиденье перед собой, даже не представляя, как я подойду к гробу. Поездка была слишком нервирующей. У кладбища стояло большое количество машин, среди которых я узнала машину Попова. Сначала я удивилась, а потом до меня дошло осознание того, что они коллеги. Были. Выйдя из машины, по ногам прошёлся ледянящий холод. Я поплотнее завернулась в шарф. — Пошли, — шепнула мне мама, когда я застыла перед входом на кладбище. Там же был похоронен папа. — Я не могу, — я замотала головой. — Мам, я не могу. — Давай вместе, — она сжала мою руку. — Всё равно нужно. Я сжала её холодные пальцы своими в ответ и сделала шаг вперёд. Теперь сбегать было нельзя. Мы вместе с мамой дошли до толпы людей, большой толпы. Собралась, мне казалось, вся школа и родословная Абрамовых. Ваню я увидела сразу же и решила подойти к нему. Друг повернулся ко мне и слабо улыбнулся. Я увидела, что ему было очевидно лучше, чем пару дней назад, но всё же не идеально. Я обняла Абрамова, а он меня в ответ. — Как ты? — тихо спросила я. — Как папа? — Да нормально, — отмахнулся Ваня. — Жить можно. Я кивнула ему и пошла в сторону мамы. По пути я нос к носу столкнулась с Арсением Сергеевичем, и, честно сказать, выглядел он не лучше Вани. Сегодня сложно было улыбаться или выглядеть хорошо, но всё же. Тётя Ира не была для него кем-то близким, как мне казалось, и я была уверена, что это не первая потеря в его жизни. Сегодня странно было всё. Мы поздоровались, и я ушла к своей семье. Траурную речь произносил дядя Андрей, и я почти ничего не запомнила. Мне было настолько плохо и паршиво, что я старалась отвлечься любым доступным способом. Я рассматривала пришедших, глядела в небо, считала ветки у деревьев. Всё делала, чтобы только отсрочить, но не вышло. Время пришло, и её опустили под землю. Я даже смотреть на это не стала. Когда все уже стали расходиться по машинам, чтобы уехать в ресторан, я осмелилась подойти к месту икс. Опустившись на колени, я сразу почувствовала холод снега и то, как быстро намокали мои колготки. Пальцами руки я обвела мрамор по контуру, а потом словно заново написала имя и даты. С фотографии на меня смотрела та, чью смерть я не видела ни в одном страшном сне, но та, чья кончина свершилась слишком неожиданно. — Обещаю, я лягу вместе с вами, — произнесла я одними губами. — Время придёт, мы окажемся рядом. Пара ударов сердца, и мне показалось, что я действительно готова была свернуться калачиком прямо здесь. — Не торопись, всё своим чередом, — я повернулась на голос. Рядом стоял Арсений Сергеевич. — Тебе так далеко до заката. Он присел рядом. Я продолжала молчать. Мне не хотелось уходить. — Замёрзнешь. Пошли давай, — сказал Попов. — Почему вы здесь? И почему вам так грустно? — Смерть — это почти всегда плохо. Ирина Анатольевна помогла мне, когда я только в школу устроился. Она мне всё объясняла, с детьми помогала налаживать контакты. Я ей обязан своей карьерой и тем, что выжил в школе. Она не была для меня пустым звуком или просто коллегой. Ирина Анатольевна — мой наставник и школьная «мама». — Учитель учителя? — я не ожидала таких откровений от классного руководителя. Этот человек всегда держался отстранённо, а тут вдруг... Видимо, общее горе сближает сильно. — Он самый, — Попов мягко улыбнулся. — Пойдём, все уже уезжают. Я поднялась со снега и, последний раз взглянув назад, пошла к выходу. Арсений Сергеевич помог обойти все ограды и сугробы, а мне вдруг стало стыдно. Я вспомнила каждое вчерашнее слово, каждое событие, и внутри меня всё снова заныло. Стыд скрёбся о рёбра так сильно, что я готова была голову в сугроб засунуть. На языке вертелось «извините», но произнести его я не могла. Почему извиняться так сложно? Наружу же рвётся, а выпустить нереально. — Ты что-то сказать хочешь? — Я? Да нет... Ещё и видно по мне! Господи, когда я отключу субтитры на своём лице? Такого не произойдёт никогда. Как только мы подошли к двум оставшимся машинам, нас встретил Коля. — Ты ещё не рассказал ей? — спросил отчим у Арсения Сергеевича, на что я подняла бровь и вопросительно посмотрела на преподавателя. Рассказал о чём? — Нет, — отрицательно помотал головой Попов. — Как-то не в тему было. — Значит скажу я. В общем, Кристина, раз ты решила оставаться дома, а не ехать с нами, то я подумал и вынес вердикт о том, что нужно, чтобы за тобой кто-то присмотрел. А то вы, подростки, глупостей наделать можете, когда расстроены. Так вот, наши родственники тебя взять не могут, Абрамовы тоже, поэтому я попросил своего близкого друга и по совместительству твоего классного руководителя, чтобы ты пожила у него то время, пока мы со Светой будем отсутствовать. Чего?! — Чего? — язык от мозга не отставал. Я удивлённо переводила взгляд с отчима на классного руководителя. — Кристина, ты же понимаешь, что я делаю всё из лучших побуждений. Я не хочу, чтобы и с тобой что-нибудь произошло. Заодно оценки и математику подтянешь, — усмехнулся Коля, и Арсений Сергеевич ответил ему слабым кивком и улыбкой. Находиться в одном доме со своим преподавателем, да не в жисть! — После нового года? — уточнила я, раз вариантов отвертеться не было. — Нет, мы уедем сегодня вечером. Сейчас после ресторана сразу поедем домой, ты соберёшь вещи. — Вы на новый год не останетесь?! — моему возмущению не было предела. — Мы предлагали поехать к нами. Уже поздно, — пожал плечами Коля. — А теперь иди в машину, пока не замёрзла. Какой великодушный! Заботится о падчерице впервые в жизни! Я не смогла сдержать язвительного взгляда, но промолчать удалось. Всю дорогу до ресторана я представляла, каково мне будет находиться такой большой для меня промежуток времени с тем, кого я на дух не переношу. Если он меня за пару алгебры раздражает так, что я его головой готова о стену бить, то что будет? Господи, столько вопросов, а ответов кот наплакал. Я ещё раз уточнила у отчима, не пошутил ли он, на что получила серьёзное «я не шучу». Я попыталась уломать его на то, чтобы Арсений Сергеевич просто заглядывал ко мне иногда, а в целом я одна жила. Да на что угодно я была готова! Но Коля твёрдо стоял на своём, говоря, что Попов — самый ответственный на его памяти человек, которому он готов доверить меня. Отчим меня бы и бомжу доверил, ему вообще плевать, но перед мамой надо делать вид заботушки. — И больше никаких вопросов. Тема закрыта, я решения свои не меняю. Всё время, что мы провели в ресторане, я размышляла, как вообще такой правильный Арсений Сергеевич согласился на такое. А если бы это было не я, а кто-то из тех, кто на него вешаться готовы? Сказал бы он своё «да»? За столом я сидела напротив Попова, но, слава богу, он был увлечён едой и чужими историями о тёте Ире, поэтому на меня внимания не обращалось. Я, поклевав еду в тарелке, сказала маме, что мне нужно выйти подышать и, надев куртку, вышла из здания. За окном летали редкие снежинки, а температура близилась к нулю. Было 29 декабря. — Застегнись, на улице не май, — и снова мой дорогой Арсений Сергеевич появился на пороге. — Да я вижу, — хмыкнула я, но всё же потянула вверх собачку, застёгивая куртку. — А я до какого числа у вас буду? — Все каникулы точно, а дальше, как сказал твой отчим, как пойдёт, — ответил Попов, облокотившись на перила. — Всё будет зависеть от состояния твоей мамы. — Понятно, — выдохнула я, засунув руки в карманы. — Вы очень терпеливый человек? — Думаю, что достаточно. — Тогда повезло. Может, и уживёмся вместе. Только учтите, что если я вам надоем, то могу спокойно жить одна у себя дома, — намекнула я и встала у перил рядом с ним. — Раз я взялся за то, чтобы следить за тобой, то не надейся, — ответил мне преподаватель. — Нет, ну, я могу уехать к тёте Ире, да и всё. С этой фразы начался один из самых трудных периодов моей жизни, но тогда я знать не знала, чем обернулся для меня день 29 декабря.

***

— Ты чего такая весёлая? Женя написал, что ли? — спросил Ваня, когда в зал я вернулась с некой улыбкой на лице. — А чего грустить-то? Не умер же никто, — хмыкнула я, и в глазах Абрамова пробежала искра страха и непонимания. — Крис...