Berofe I Disappear / Прежде чем я исчезну

Финн

На утро я будто чувствую себя другим человеком. Мне хочется рассказать о том, что я сделала вчера всем - о Неметоне, о сексе с Айзеком, но, понятно, что делать я этого не собираюсь. Однако от этих мыслей мне становится до ужаса приятно. Единственное, что омрачает это утро - сборы в школу без недовольного Финна, но скоро его выпишут, так что все поправимо. Я чувствую себя живой, как никогда прежде, и всё вокруг наполняет меня безумной энергией. Смех знакомых в школе звучит как музыка, каждый их взгляд обжигает огнем поддержки, и я понимаю, что могу всё. Люди вокруг меня будто понимают, что в моей жизни наступила белая полоса, хоть и ненадолго. Страхов больше не существует, я живу здесь и сейчас, как сказал вчера Айзек - я больше не хожу по коридорам тенью, а свечусь, словно яркая звезда. Но с каждым новым приливом радости возникает и легкий налет беспокойства. Что-то внутри меня шепчет, что это состояние не может длиться вечно. Как только начинается литература, где я остаюсь наедине со своими мыслями, тревога проскальзывает в мое сознание. Я привыкла жить с мыслью, что за все нужно расплачиваться, вот и сейчас такая эйфория не сулит ничего хорошего. Когда наступит момент, что я вновь замкнусь в себе? Когда весь этот восторг рассыпется на мелкие осколки? Я не знаю, но я хочу верить, что этого больше никогда не будет. Когда заканчивается последний урок, я чуть ли не порхаю по коридору в сторону выхода, потому что знаю, кто меня там ждет. — Лиам, бери пример с Сэм, — толкает друга в плечо Мейсон, когда мы пересекаемся в коридоре. Лиам угрюмо смотрит на меня, а я могу лишь догадываться, что он получил “неудовлетворительно” за какой-то тест. Парень последние дни переживает, что с его успеваемостью его могут не взять в колледж, в который он отвез документы, а мы, как настоящие друзья, стараемся его хоть как-то приободрить. — Вот именно, я вообще никуда не подавала документы, — с необъяснимым восторгом говорю я, останавливаясь напротив друзей. — В любом случае сейчас ты уже ничего не изменишь. — У тебя это был последний урок? — спрашивает Лиам, явно игнорируя все, что я сказала. — Ага, — киваю я. — А я еще надеялся, что мы поедем вместе на автобусе… — с укором говорит Данбар. — В любом случае я сегодня на машине, — отвечаю я, с начинаю улыбаться еще сильнее. — Ладно, все, мне пора, — говорю я, стараясь скрыть улыбку, но выходит слабо. — Вот хоть бы раз предложила подвести, - с упреком говорит Лиам, когда я вновь продолжаю лететь к выходу. — Все вопросы к Айзеку, — развожу руками я, крича через полкоридора. Я распахиваю двери на улицу и бегу на парковку, где стоит машина Айзека. Но моя эйфория тут же сменяется непониманием, потому что, когда я подхожу к ниссану Лейхи, тот оказывается закрытым. Я оглядываюсь по сторонам в надежде увидеть Айзека, но все бесполезно. — И что это такое? — в пустоту спрашиваю я, доставая телефон из сумки, но как только у уха раздается первый гудок, я вижу Лейхи, выходящего из той же двери, из которой пару минут назад вылетела я. Я скрещиваю руки у груди, ожидая Айзека, быстрыми шагами идущего ко мне через парковку. — Привет, — тут же говорит он, легонько целуя меня в губы. — Ты решил в школьника поиграть? — с улыбкой спрашиваю я, когда Айзек открывает мне дверь пассажирского сидения. — Типа того, — садится в машину он. — Пирожок предложил мне тренировать команду по лакроссу вместе с ним. — Вау! — тут же восклицаю я. — Ты согласился? — Я сказал, что подумаю, — говорит Айзек, когда мы отъезжаем. — Будет тяжело совмещать работу у Криса с тренировками. — Айзек, ты совмещал школу и борьбу со сверхъестественным. Не думаю, что может быть что-то сложнее, — улыбаюсь я, стараясь его приободрить. — Уж поверь мне, я знаю. Сегодня после школы планы не такие таинственные как вчера - мы всего-то едем к Финну в больницу. Его врач сказал, что особых проблем больше нет, поэтому его должны выписать через день. А пока, чтобы Финну не было так скучно, мы едем рассказывать ему новости и развлекать его. Но когда мы идем по больнице в сторону палаты брата, внутри меня появляется какое-то беспокойство. От моего дневного блаженства не остается ни следа, и Айзек замечает это: — Что с тобой? — Не знаю, — развожу руками я. — Как будто что-то не так. — В плане? — Я же говорю, не знаю, — более раздраженно отвечаю я. Больничные коридоры, куда не проникает ни капли уличного света, давят не хуже двадцатикилограммовой гири. Возможно, я чувствовала это и раньше, но была слишком окрылена. На литературе я подумала о том, что все не может быть так гладко, вот только тогда эта мысль быстро забылась. А сейчас я вновь погружаюсь в свою обычную жизнь, где радость - момент, а тревога - постоянство. Но что-то не так. Обычно мое волнение вполне оправданно - я не знаю, нашли меня ведьмы или нет, всего-то. Сейчас я все знаю, но что-то подсказывает мне, что прошлое полнолуние было только началом. Мы заходим в палату, где Финн и его сосед играют в уно. Игра тут же останавливается, и Айзек раздает карты заново, уже на четверых. — Готов ехать домой? — спрашивает Лейхи у брата, похлопывая его по плечу. — Еще спрашиваешь, — улыбается Финн, после чего начинает кашлять. — Давно ты так кашляешь? — хмурюсь я, зная, что у Финна были проблемы с дыханием. — Да я подавился просто, — тут же оправдывается брат. Я уверена, что, если это ложь, он бы ни за что не признался, потому что хочет выписаться отсюда как можно скорее. Я мельком смотрю на Айзека, в надежде понять по его выражению лица, соврал ли Финн. — Ну ладно, — недоверчиво говорю я, и мы продолжаем играть. Но игра длится недолго, когда карты остаются только у Кейна, соседа Финна, и Айзека, наступает пять вечера, а значит время, когда все посетители уже должны быть за пределами больницы. — Ничего страшного, если мы завтра не приедем? — напоследок спрашиваю я у Финна, когда Айзек уже одной ногой в коридоре. — У меня уроки чуть ли не до пяти. — Только, ради Бога, заберите меня послезавтра, — тихо говорит Финн, на что я улыбаюсь. — Конечно заберем, куда же ты денешься. Мы обнимаемся на прощание, и я выхожу. В следующий раз я увижу Финна уже дома, наверняка пакующего вещи. Я рада тому, что брата выписывают, но что будет потом? Очередной сбор вещей, переезд и молчание? Мы с Айзеком садимся в машину, и я устало потираю глаза - когда все это закончится? — Поехали на смотровую, — предлагаю я, когда Айзек заводит машину. — Пожалуйста. — Как скажешь, — кивает он, и мы отъезжаем. Я была там всего один раз, в ту самую неделю нормальной жизни. Увидеть весь Бейкон-Хиллс как на ладони - это то, чего я хочу перед тем, как уеду. Но по дороге мы останавливаемся у какого-то многоквартирного дома, утыканного магазинчиками на первом этаже. Я не успеваю спросить у Айзека, что происходит, потому что слишком загружена тем, что будет потом. Единственное, что он сказал, выходя из машины, что вернется через пять минут. Это вгоняет меня в грусть еще больше - у него есть какие-то секреты от меня, но теперь я могу понять, что чувствовал он, когда я постоянно уходила от разговоров. Айзек и правда возвращается через несколько минут. С небольшим букетом эустом в одной руке и “херши киссес” в другой. Я готова расплакаться прямо на месте. — Какая-то ты слишком уже грустная ехала, — говорит Айзек, когда я открываю дверь машины. — Принесешь цветы домой, поставишь на самое видное место и будешь думать о том, что у тебя в жизнь есть хоть что-то хорошее. Он протягивает мне букет, на что я тут же говорю: — Айзек, спасибо большое, но не стоило. У меня даже вазы дома нет, — улыбаюсь я, хотя к глазам подкрадываются слезы. — Ну тогда придется подарить тебе и вазу, — пожимает плечами Айзек и садится в машину, после чего я целую его. — Мне вообще никогда не дарили букетов, — говорю я, когда мы отъезжаем. — Так что ты первый. Во всем. Я говорю, чтобы не слушать собственные мысли. Слушаю Айзека и отвечаю ему, чтобы не думать. Делаю все, что может хоть как-то отвлечь меня от потока сознания. Когда я вновь вижу табличку Национального заповедника, испытываю какое-то необъяснимое облегчение - как будто то, что я сделала вчера в корне изменило мою жизнь. Так это или нет я узнаю уже потом, когда буду далеко и от Неметона, и от Бейкон Хиллс. И от Айзека. Наши руки сплетены, впереди лишь невысокие деревья и каменистый склон. Мы шаг за шагом приближаемся к нему, и это место сейчас кажется мне самым безопасным местом на всей планете. Я прижимаюсь к Айзеку как можно ближе, то ли чтобы не замерзнуть, то ли потому, что мне просто нужно это. Хочется чувствовать его рядом настолько близко, насколько это вообще возможно, потому что я знаю, что скоро у меня не будет этой возможности. И весь Бейкон-Хиллс с высоты рассмотреть я тоже навряд ли еще смогу. Глаза бегают по разным его частям, но подсознательно все равно взгляд возвращается туда, где семья из трех человек снимает небольшой домик - сын в больнице, отец делает вид, что они - обычная семья, а дочь - потомственная ведьма. Мне до ужаса не хочется возвращаться домой по одной простой причине - разговор с отцом. Не хочу слушать про то, что нам вновь надо уезжать, про то, какой новый город мы выберем. Я пожертвовала четырьмя годами обычный подростковой жизни, чтобы… Чтобы ничего не поменялось и на пятый? Разглядываю ночные огни, стараюсь запомнить каждую улицу, каждый поворот, каждое здание. На спортивном поле старшей школы Бейкон-Хиллс выключается свет - я вспоминаю тот день, когда Айзек приехал за мной после школы, а я отказалась ехать с ним, сославшись на то, что автобус уже пришел. Темное пятно недалеко от школы - озеро, на берегу которого находится дом. Там я впервые в жизни побывала на настоящей подростковой вечеринке. Центр города - полицейский участок, где я упала в обморок и впервые созналась в том, кто я на самом деле. Каждое воспоминание отзывается в сердце в таким трепетом, что кажется, что я прожила тут не два с половиной месяца, а всю жизнь. Я не просто уеду отсюда, а оставлю здесь часть себя, а часть этого города навсегда будет со мной. Я сжимаю ладонь Айзека еще сильнее, кладу голову ему на плечо и тихо говорю: — Я не знаю, как я буду, когда уеду. — Отсюда тяжело уехать, Сэмс, — полушепотом говорит Айзек, положив свою голову на мою. — По себе знаю. Поживешь где-то год-два, а потом все равно вернешься. — Как можно вернуться туда, где все пропитано болью и ностальгией? — не понимая спрашиваю я. — Тоже самое, если бы я решила вернуться в Меривиль. Вот я вроде там же - те же улице, тот же дом, те же стены, но уже никогда не будет как раньше. — В этом и суть. Ты учишься заново выстраивать свою старую жизнь, несмотря на всю боль, которую тебе причиняет это место. Но жить не здесь - еще больнее. — Какие-то абьюзивные отношения, — хмурюсь я. — Ты и правда жить не мог без этого места? — Мог, конечно мог, — по его голосу я понимаю, что Айзек улыбается. — Но, когда полгода назад оказалось, что Призрачные всадники почти уничтожили здесь все, понял, что это мой дом. И что здесь я нужнее. — Но мой дом не здесь, — грустно выдыхаю я. — Мой дом там, где я больше никогда не окажусь. — Дом - это не место, а человек? — Айзек скорее констатирует факт. — Скорее время. До всего этого кошмара с ведьмами у нас дома была самая настоящая семейная идиллия. А сейчас я не хочу возвращаться домой, потому что там папа. Мы разговариваем еще долго - Айзек впервые рассказывает мне про своих родителей, про то, что у него был брат. Я не хочу уезжать с этой смотровой площадки, хочу провести тут вместе с Айзеком всю жизнь, но меня гонят домой несколько сообщений от папы с вопросами о том, где я, когда собираюсь домой и напоминаниями о том, что завтра в школу. По дороге домой мы заезжаем в супермаркет, и Айзек покупает вазу к моему букету. Все как и должно быть. За квартал от моего дома мы останавливаемся минут на десять - целуемся в машине, такое у нас своего рода прощание. Завтра Айзек работает с двенадцати до восьми, а у меня поздно заканчивается школа, поэтому навряд ли мы увидимся; послезавтра Финн вернется домой, и все опять будет сложно и запутанно. А наши поцелуи в машине - та самая частичка спокойствия и нормальности в моей сумасшедшей жизни. — Пап, ты поужинал? — спрашиваю я, когда захожу домой. Папа как обычно сидит в столовой с ноутбуком и стопкой каких-то технических заданий. — Там вроде еще были отбивные. Папа отвлекается на мой голос и его задумчивость тут же пропадает. Как бы я не думала о том, что наши отношения в последнее время с натяжкой можно назвать нормальными, я не могу разлюбить его. — Так точно, — улыбается папа, а потом замечает букет у меня в руках. — От Айзека? — От кого еще, — смущенно отвечаю я. — Вместе с вазой подарил, — в шутку хвастаюсь я, показывая папе обыкновенную стеклянную вазу. Папа явно смягчается в лице, когда видит мое смущение. — Если вдруг обидит, тут же говори. — Так точно, — передразниваю папу я, хотя прекрасно знаю, что если такое и произойдет, то я просто закроюсь в себе. — Я к себе, делать уроки, — сообщаю папе я, чтобы, если он вдруг надумает завести разговор про переезд, у меня была отмазка. Ставлю вазу с эустомами на письменный стол, за которым провожу следующие полтора часа. И это помогает, ведь всякий раз, когда на меня вновь накатывает волна грусти, я смотрю на букет и думаю о том, что все-таки в моей жизни есть хоть что-то хорошее. Дверь в мою комнату открывается, и на пороге оказывается никто иной, как папа. “Только бы не разговор про переезд” - мысленно молюсь я. Но я замечаю еще кое-что - на его лице нет ни тени улыбки, а в глазах нет тревоги, как это обычно бывает, когда мы пакуем вещи. — Саманта, — произносит он мое полное имя, что добавляет мне мыслей о том, что что-то явно не так. — Только что звонили из больницы. Нет. Нет, нет, нет. Они никогда не звонят после часов приема просто так. Внутри меня все сворачивается в один огромный узел, и на пару секунд я забываю, как дышать. — Финну стало хуже? — сквозь ком в горле спрашиваю я, а папа отводит взгляд вниз. Он молчит слишком долго, а когда я собираюсь спросить еще раз, он тяжело выдыхает и произносит: — У него остановилось сердце.