♡Фантазии по Бличу♡⁠

𖠋♡𖠋 Она их приемная дочь 𖠋♡𖠋

•ﻌ•ָ𓂃 ࣪˖ ָ🐇་༘࿐•ﻌ•ָ𓂃 ࣪˖ ָ🐇་༘࿐•ﻌ•

⋆˚✿˖° Урахара Киске ⋆˚✿˖°

В один из тех вечеров, когда луна, подобно маститому стилисту, расшивает небесное полотно серебристыми нитями, Урахара, словно вопреки велению судьбы, вышел на крыльцо своего обиталища. Было в этом решении нечто неуловимо особенное, как будто сама природа шептала ему на ухо о предстоящей встряске, способной развернуть его жизнь на неведомые тропы. Ветер, который скользил сквозь кроны деревьев, казался проводником той таинственной силы, что существовала за пределами видимого мира. Сердце Урахары уловило за своими стенами безмолвное предвосхищение чего-то значимого и загадочного, как тихий шорох подрагивающих листьев, обещающих раскрыть свои истории. Долго бродя по окрестностям Каракуры, Киске предавался размышлениям. Взгляд его, задумчиво скользя по небесной глади, которая, казалось, готовила свою драматическую пьесу из облачных фигур, останавливался на фонарных столбах. Свет от них падал неровными полосами на асфальт, плавно проникая в его личное пространство, обволакивая бледную кожу и светлые волнистые волосы. В эту прохладную ночь казалось, что всё вокруг дышало спокойствием, которое способно утешить любую тревогу. Однако, как это часто бывает, внешние спокойствие и порядок могут быть обманчивы, скрывая за собой некую великую перемену, которая затаилась в воздухе. Именно то самое чувство непонятной тревоги, что целый день трепетало его душу, вскоре обернулось зловещей реальностью. Нежданно, из глубины ночной тишины, прорезался плачь ребёнка — такой маленький и беспомощный, что казалось, будто сам воздух проступился под его весом. Звук был полон отчаяния и печали, трепещущая мелодия издавала крик жизни, ещё не осознавшей всей ужасной реальности. Урахара, ведомый странным импульсом, не мог не направиться на этот зов. Когда он подошёл ближе, зрелище, представшее перед ним, холодом сдавило сердце: новорождённый ребёнок, беззащитный и беспомощный, лежал один среди ночи, обрамлённый тенями двух пустых, словно примеры самой потери человечности. Без труда можно было догадаться, что эти существа некогда были его родителями, ибо, как известно, пустые зачастую возвращаются, чтобы первым делом уничтожать тех, кого когда-то в жизни любили. Но застыть в нерешительности — точно не та участь, что выпадет на долю кого-то, подобного Киске. Будучи человеком дела, он понимал, что от слов и мыслей мало толку. Без лишних раздумий он сумел развеять угрожавшую тьму, размельчить её на миллионы незначительных частиц, оставляя лишь освобождённое пространство, где вновь засияла надежда. И ребёнок — безмолвное свидетельство произошедшего — уже не плакал, обретя своё первое приютие в объятиях заботливого спасителя. Киске в этот момент ощутил, как сердце его ненавязчиво наполнилось новым, нежданным чувством. Тяжесть чужой судьбы, неожиданно возложенная на его плечи, обрела необъяснимую значимость. Никто не мог бы сказать, что человек, чьё существование длится столь долго и разнообразно, открыл для себя что-то принципиально новое. И всё же судьба часто ведёт нас к вещам, о которых мы даже не подозреваем. Этот младенец, так нуждающийся в защите, нашёл своего опекуна в лице исследователя и мудреца, и этот поворот событий стал точкой нового отчета в жизни Киске. Не столько страхи перед будущим, сколько нежность и забота определяли его решение: пусть и не великий семьянин, он станет для малыша тем, кем не мог никогда ранее стать ни для кого другого. Возможно, именно в этот тихий момент под звездами, он впервые осознал, что долгие годы его странствий и поисков, полные научных открытий и героических свершений, не могли заменить того сокровенного чувства, которое сейчас рождалось в его сердце. Оно было нежным, едва уловимым — как первый луч зари, робко касающийся земли после долгой ночи. Нежданная встреча с младенцем, столь беззащитным и одиноким, обнажила в нем неисследованную прежде потребность заботиться, оберегать — словом, быть для кого-то всем миром. Так началось их совместное существование, открывающее новую страницу в жизненной книге Киске. Его магазинчик, с которым были связаны многочисленные истории и загадки, стал пристанищем для маленькой девочки. Жизнь здесь текла тихо и размеренно, в ритме далеком от давней пустоты его холостяцких дней, наполняясь новыми красками и звуками. Для Охико это место стало первым воспринимаемым миром, и она, будучи всего лишь младенцем, с первых дней обитания в магазине Урахары, впитывала заботу и любовь, с какими её окружали. Киске был твёрдо убеждён, что истина о её происхождении стоит в стороне от той реальности, которую он создал для неё. Ведь что может дать знание, что её родители стали пустыми, разорвавшими свои человеческие узы? Нет, лучше уж оставить тайны прошлого покрытыми воображаемой завесой, даруя ребёнку самое ценное — настоящее. Жизнь Урахары текла своим чередом, превращаясь в удивительный калейдоскоп событий и открытий, которые, казалось, заполнили сердце его ранее недоступной радостью. Девочка, что когда-то столь неожиданно появилась в его жизни, стала своеобразным катализатором перемен, которые не могли не вызвать удивления у наблюдателя со стороны. Конечно, с каждым днём хлопот становилось все больше, ибо Охико не была из робкого десятка и почти каждое утро начинала с сокрушительного протеста против неизбежного похода в садик. В такие моменты Урахара, с неопределённой смесью терпения, находил в себе невероятные силы и умения расплетать и заплетать косы чуть ли не с волшебной скоростью, лишь бы его маленькая шалунишка перестала ворчать и быть недовольной. В освоении искусства ежедневного управления временем и пространством, Киске достиг новых высот: он умел, и здесь нет преувеличений, одновременно заниматься стиркой, варить суп и, конечно же, проводить с Охико, превращая будничные дела в увлекательный театр. Да и разве не в ежедневных этих мелочах открывается величие истинного родителя? Ведь он несмотря на свой опыт и разум, и представить себе не мог, что однажды будет обладать столь неожиданными чертами характера, такими нужными именно сейчас. Иногда, в минуты кратких передышек от всех этих забот, он останавливался, словно в искреннем изумлении задумываясь: как же так получилось, что девочка называет его «мамой», ведь собственное материнство всегда ассоциировалось с чем-то далеким и непонятным? Она, обнимая его большой палец, тихо засыпала, и в этот момент умиротворение окутывало его душу, как шелковый платок, согревающий в холодные зимние вечера. Если попытаться оживить в памяти один из тех забавных эпизодов из раннего детства Охико, то нельзя забыть утро, что развернулось в доме Урахары карнавальным шествием маленьких шалостей. Весьма примечательно, как крепко укоренились в его сознании эти милые, но полные озорства мгновения. То было раннее утро, когда первый свет ещё только начинал рассыпаться по комнате, осторожно отодвигая ночную прохладу. Киске, как заботливый воспитатель, пробуждал свою непоседу, чтобы отправить её в детский сад. Уж чего-чего, а сладкой почивкой Охико никак нельзя было назвать: с каждым днем в её предприимчивом маленьком мире появлялось всё больше тайн и хитростей. Как только отец вышел на кухню готовить завтрак, девочка довольно быстро и умело задумала исполнить свой чудаковатый план. Проворством, достойным маленького лисёнка, она спрятала всю свою обувь в укромное местечко, будто вступила в заговор с самим хаосом. А когда Киске обнаружил этот неожиданный «фокус», Охико, словно по неведомому сигналу, развернула новый акт: туалетная бумага полетела по комнате, превращая её в целую заварушку хаоса. И вот, представить только, как стоял он, , в полном безмолвии среди этой молчаливой сцены, и выражение его лица могло бы соперничать с самыми яркими картинами жизненных перепетий. Конечно, в глубине души, даже среди всей этой неразберихи, он испытывал тёплое чувство, напоминающее осеннюю листву, которую ветер нежно сбросил на его жизненное полотно. Ибо именно в таких моментах раскрывает себя вся суть отцовства, так много давая взамен самых скромных усилий. Но вот, обретя решимость, как бы посреди этого хаоса, мгновенно подхватил Охико, подняв её на руки — не то чтобы усмирив, но больше оберегая её бурную натуру от новых шалостей. — Солнышко моё, — взволнованно произнёс он, с нежностью вглядываясь в её заплаканные глаза, — ты никогда не говорила мне, почему не любишь детский сад. Неужели кто-то из ребят обижает тебя там? — В его голосе звучала та тревога, что испытывает всякий родитель, для которого мысль о страданиях дочери была бы настоящей пыткой. Охико, находившаяся в плену своих переживаний, сначала лишь тихо всхлипывала, зарывшись в его плечо. Киске, стараясь успокоить её, осторожно вытирал большие слёзы пальцем, словно стремился стереть с её лица всё неприятное воспоминание. — Нет, не хочу в садик, потому что там нет тебя, папа, — наконец, прошептала она, всё ещё вздрагивая от плача. Эти слова, простые и искренние, пробудили в Киске что-то схожее с тихой радостью, ведь они обнажили всю глубину той связи, что существовала между ними. Для Охико он стал целым миром, и его безграничная любовь к ней питала её доверчивые детские мечты. В душе Киске в этот миг разгорелось особенное тепло, как запах свежего хлеба, наполняющий дом уютом и согревающий прохладный утренний воздух. Ах, какое светло-доброе чувство пробудилось в сердце мужчины, когда он взирал на девочку с такой же нежностью, с какой весенний ветер обдувает первые робкие цветы. Ему, человеку, привыкшему скрываться за маской таинственного мудреца, было весьма необычайно открывать в себе эту безграничную привязанность, которая сплела его жизнь с маленьким существом по имени Охико. — Не волнуйся, котёнок мой— сказал он мягко, продолжая гладить её по шелковистым волосам, которые, казалось, впитывали его тепло. — я никогда не оставлю тебя. Эти слова, словно невидимые нити, связывающие их души, успокаивали Охико. И, несмотря на её юный возраст, в крупных наивных глазах уже проявилась искра понимания и доверия к своему приёмному отцу. Но впереди стояла другая проблема, требующая великой мудрости: как, не причиняя вред, объяснить ей необходимость посещения садика, этого первого шага к открытому миру? В его сознании мелькнули образы: вот она взрослеет, познавая радость дружбы и игры, постигая первые уроки жизни, что, как он знал, укрепят её характер и придадут стойкости. Он понимал, что попытка оградить её от всего и вся была бы напрасной и даже губительной. В тот памятный день, когда Охико осталась дома, в её сердечке поселилось необъяснимое чувство покоя и тепла, исходящее от Урахары. Для неё этот день стал бесценной жемчужиной в ожерелье воспоминаний, где малейший штрих нежности и заботы отца обрамлял драгоценные моменты их совместной жизни. Годы неумолимо следовали один за другим, и Охико, будто цветок, превращалась из непоседливой девчушки в юную красавицу, в которой расцветали жажда знаний и стремление познавать мир. И хотя связь крови не связывала её и Киске, дух его незримо передавался в каждой её черте: её утончённые манеры, привычка погружаться в себя при работе, словно впитывающей сущности самих объектов исследования, начали наполнять жизнь новым содержанием. Особенно же выделялось её обожание кошек — существа, которые, столь загадочные и независимые, внушали ей тёплую привязанность, сравнимую лишь с глубокой благодарностью за присутствие Пушкера в её жизни. Но что, несомненно, указывает на её наследие от приёмного отца — так это её виртуозное владение саркастическим словом и умение находить смешное в повседневности. Уходя от прямых ответов игривыми шутками, она, определённо, показала себя достойной наследницей мудрости и юмора Урахары. Охико, едва заметив, как время постепенно сдвигает её детские мечты на второй план, вдруг стала больше обращать внимание на себя и окружающий мир. Глубоко в своём сердце она хранила чувства недомысленной тайны, которая, подобно еле уловимому летнему бризу, иногда трепетала в её сознании. Разумеется, девочка видела различия во внешности между собой и Киске, но вместо того, чтобы долго погружаться в размышления на эту причудливую тему, она словно нехотя сводила их на редкие припоминания о материнской фигуре, которой никогда и не существовало в её жизни. Какая-то часть её, возможно, догадывалась об истинной сути её происхождения, но вряд ли она испытывала резкую потребность выяснить всё до конца. Она была окружена любовью и заботой, как комната, наполненная солнечным светом в ясный день. Её детские глаза вновь и вновь виделись отражением самого чистого счастья, ибо желание обрести истину могло бы нести с собой лишь разрушение и тень, отравляющую ясный небосвод их семейной жизни. Ей казалось, что лишь безумец станет упрямствовать в поисках подписей и печатей, которые собственно и не имеют значения, когда перед ней весь мир, отданный в дар любовью Урахары. Образование, внимание и ласка, переплетающиеся с отцовским сарказмом и шутками, сопровождаемыми неизменным обаянием дома, были её кораблём, ведомым по бурным водам жизни. Так Охико выбрала путь сердца, отбрасывая всякое сомнение, что могло бы разрушить её гармонию. На протяжении пролетающих дней она лишь крепче обнимала этот удивительный дар судьбы, приносящий в её мир цветы счастья и доброты, явленных в заботе о человеке, которого она так дорогого и искреннего называла отцом. Урахара, в чьей душе, казалось, смешались мудрость веков и забота о близких, принял решение, которое зародилось глубоко в его сердце: пока сие было возможно, он предпочёл удерживать Охико в сладкой неведении об истинной природе своего существа. Будучи существом сложным и многообразным, знал о всех опасностях и бурных потоках, что царят в мире шинигами, пустых и иных причудливых форм жизни. Но разве справедливо было бы обременять её юный ум и невинное сердце знанием о хаосе, который по своей жестокости может поглотить даже самых стойких? Он поклялся себе охранять её от всех тех невидимых врагов и теней, которые могли затмить её ясный, словно утренний свет, взгляд на этот мир. Пусть лучше будет её мир полон детской радости, смеха и фантазий — словно расписано оно кистью лучшего из художников, уверенно расчерчивающего границы её горячо любимой, но столь хрупкой вселенной. Так, старательно создавая ей иллюзию неподвластного времени спокойствия, Урахара бдительно стерёг её покой, чтоб никакие темные силы или сомнения не коснулись её. Ему хотелось бы, чтобы она жила без страха, ощутив лишь самое дорогое, что способен даровать отец: любовь, защищенность и убежище в его тёплых объятиях. Какою бы ни была их связь, он неизменно оставался для неё преданным стражем и клялся лишь: она будет знать лишь о красоте мира, которую сумеет постичь в своих мечтах и шалостях детства.

✮⋆˙ Айзен Соскэ ✮⋆˙

Среди запутанных нитей времени и судьбы, в тихом уголке духовного мира, скрывалась одна весьма интригующая фраза, будто невзначай произнесённая прошедшим ветром истории. Соскэ Айзен, тот, кого Готэй 13 считал образцом добропорядочности и мудрости, оказался кукольным мастером, упрятавшим свои истинные намерения под завесой благопристойности и безграничной справедливости. Он, шикарный оператор теней, что казалось, умел облекать темные мысли в очаровательные, легкие вуали, часто блуждал по переулкам Руконгая в поисках чего-то или кого-то, что могло бы стать для него полезным в его безумных замыслах. И вот, в один из таких обыденных и ничем не примечательных дней, Айзен наткнулся в переулке на сироту, оставленную судьбой на волю и течение обстоятельств. Девчушка, с большими глазами и тоненькой фигурой, что могла бы распахиваться от самого легкого дуновения, утверждала, что ей тринадцать, хотя её вид с трудом выбивался на десять лет. Впрочем, Айзен, тот, кто всегда мог разглядеть истинную сущность за фасадом, пришёл к выводу, что её сущность хранит в себе больше, чем могла бы показаться простая оболочка. Где-то глубоко внутри он уловил искру духовной энергии, манящую и будоражащую его злые замыслы. И в этот миг, в сознании Айзена родилась рискованная и мрачная мысль: а что, если использовать её, невинное дитя, как незримую часть своего плана, как пешку в великой игре, которую разыгрывал он. Захватить и взрастить её как свою собственную, чтобы однажды, в час нужды, она стала орудием его воли. Эта мысль, столь же изысканно ужасная, как и гениальная, поселилась в душе Айзена, усиливая его слепую решимость впредь нести меч и щит, скрывающие его истинные цели. Ах, как же коварно плетутся нити судьбы, когда столь незаурядным умом движет не только жажда власти, но и бесконечное стремление к созданию идеального мира, пусть и выстроенного на дымящихся руинах старого порядка. Внешне добропорядочный и снисканный, Соскэ Айзен, казалось, легко мог усыпить бдительность самого искушённого наблюдателя своими показными жестами и безупречностью капитанской доблести. С первого же дня их совместного пути, начавшегося на клубках улиц окутанного мраком города, Айзен облекал свои истинные намерения в заботу, доброту и почти отеческое внимание. Ведь далеко не жгучая ненависть или гнев были его путеводной звездой, а обманчиво вращающееся воображение могло проложить путь к давно затаенной мечте. И хотя он тщательно сплетал изящные сети манипуляций вокруг Охико, взращивая её ум и принимая вроде бы незримое участие в её становлении, он, подобно загадке, оставлял в стороне истинную её судьбу. Девочка, с раннего возраста окруженная неопределенной атмосферой, не всегда могла различить ранимые границы между заботой и главным планом своего покровителя. И, возможно, даже в её молодой душе уже тогда зреют предчувствия того, что судьба готовит ей новые испытания. В этом завораживающем спектакле он выбрал для Охико особую роль, с одной стороны возвышенную, но с другой — козырную карту в его руке. Отдав её в Академию Шинигами, он развернул перед ней целый мир, наполовину прекрасный, наполовину опасный. Тут и сказочные диковины, и коварные иллюзии, и главное — сложная паутина, в которую плетется столь много других судеб. Необходимо отметить, что глубоко в уме своём Айзен хранил мысль, что девочка, однажды прозрев, может встать на путь иной, тот самый, что может увенчаться предательством его идеалов. И всё же Айзен, полагаясь на свои чары и сильные узы, что медленно, но уверенно связывали её с ним, сдобрил её существование вниманием и новыми возможностями, как садовник лелеет редкое растение. Охико, ощущая это странное тепло, пусть и исполненное скрытого смысла, не могла не растрогаться вниманием своего опекуна. Ей казалось, что в эти моменты сердца удовольствуются лишь тем, что дарит им настоящее: заботой, поддержкой, той нехитрой иллюзией семьи, что помогает маленькой душе ощущать себя кому-то нужной. Возможно, мужчина даже не заметил, как сам стал привязываться к этой девочке, что однажды стала частью его сложной мозаики. И оттого не столь однозначен его образ — возможно, в глубине души он сам не удержался от искренней привязанности, пусть и в извращённой форме, к той, чьим воспитателем стал по причудливой воле судьбы. С течением времени, словно сквозь густую пелену мглистых облаков, пробивались светлые черты юной Охико, в которых таилась не просто отзывчивая девочка, но уже сформировавшаяся личность с гордым и пытливым взором. Под опекой Айзена, чье сердце казалось столь же загадочным, как и сами мистические законы мироздания, она обрела способность видеть за знакомыми вещами те, что недоступны обыденному глазу. Айзен, мастерско переплетая в её воспитании мудрость и хитрость, словно ловкий иллюзионист, далек был от простых форм наставничества. Он вложил в её обучение тайные смыслы и тонкие намёки, которые со временем стали для неё источником понимания бескомпромиссности мира, в коем они пребывали. Для него было важно, чтобы её взгляд проникал дальше обыденной морали, улавливая скрытую суть вещей. С течением времени судьба преподнесла Охико множество испытаний, каждое из которых, подобно резцу неумолимого скульптора, обтёсывало её характер. Из робкой и мечтательной девочки она превратилась в умную и уверенную молодую женщину, в чьих глазах блистали озарения скрытой мудрости, а в поведении — загадочность, возведённая в степень невероятной привлекательности. Понимая с малых лет, что её приёмный отец — отнюдь не простой обыватель, она постепенно втягивалась в сложную игру, которую вели по его замыслу. Во многих аспектах её разум благоговейно внимал тем истинам, что стремился раскрыть Айзен, иногда пугающим и удивительным образом утонченные в своих проявлениях. Для Охико, жизнь превратилась в переплетение иллюзий и правды, где каждый шаг — на грани бездны, а каждый взгляд — возможность узнать чужие глубины душ. Айзен обучил её искусству столь тонкому, что даже ветви тумана могли бы позавидовать той лёгкости, с которой она скрывала своё истинное лицо. Манипуляции, обман, скрытность — эти качества, отточенные до совершенства, превратили её в ту, кого трудно было заподозрить в коварстве и расчёте. И когда финал первых сцен изысканного спектакля был разыгран, и Айзен, поразив мир своим дерзким предательством Готэй 13, развеял морок доверия, для Охико наступил её собственный звёздный час. Она разыгрывала роль разочарованной в своём наставнике дочери, лишь иногда позволяя себе украдкой улыбнуться, когда внутренний компас неизменно вёл её к исполнению плана, которому она всёцело отдала свои силы. И потому оставалась она невидимой среди людей, живущих по простым правилам и не видящих истинных узоров, вплетённых в ткань окружающего мира. Её ум, как изысканно настроенный инструмент, аккуратно выводил звуки замыслов, оставаясь единственным свидетелем тех великих свершений, которые совершает тень, зато свободная, движущаяся без утихания и покоя.

⋆𐙚₊˚⊹♡˚ʚ♡ɞ˚⋆𐙚₊˚⊹♡˚ʚ♡ɞ˚⋆𐙚₊˚⊹♡