Достойный пример

      — Ты серьезно думаешь, что пространство-время плоское? Даже слышать это оскорбительно. Джон, ты должен понимать, что нет ничего истинно бесконечного. Когда исследуемая нами область заканчивается, просто начинается новая — это не есть бесконечность одного, это множество существующих точек «начала» и «конца».       — Ты отрицаешь наличие копий у Вселенной? Ты представляешь, сколько астрофизиков ты оскорбляешь своими высказываниями?       — Это теория, а не теорема. Почему ты так удивлен тому, что я отрицаю действительное?!       Джон обиженно поджал губы — словно это могло стать лучшим доказательством его правоты, — и со всей силы ударил меня локтем по ребрам. Я ахнул, зажмурив глаза, и склонился над партой так низко, что дотронулся кончиком носа поверхности стола. Наблюдающий уже несколько минут за нашей перепалкой преподаватель многозначительно покашлял. Ругаться в тишине лектория было равносильно устраиваемому спаррингу посреди больничной палаты.       — Мистер Холт, у Вас какие-то проблемы? — с британским акцентом спросил профессор Краймер.       — Совсем нет, — на своем родном висконсовском пробормотал я.       — Тогда вернемся к теме занятия, — мел плавными линиями заелозил по учебной доске: — на основе специальной теории относительности Эйнштейна…       Профессора не интересовал наш спор, в отличии от сидящих рядом студентов. У Барбары от удивления рот остался открытым — она первая начала обсуждать концепцию пространства-времени, причем в области классической механики. Слово за слово, и в нашей небольшой группе студентов на заднем ряду были найдены те, кто мог поверить в любую бредятину, написанную в псевдонаучных журналах. Когда знания заканчивались, даже гениальные люди могли перейти от фактов к вере.       Иван покачал головой, но ничего не сказал. Лицо его выражало неестественное спокойствие, хотя еще минуту назад он предлагал нам с Джоном прекратить спорить и послушать профессора. Пытаясь отдышаться от удара, я жалел, что не последовал его совету сразу — я и предположить не мог, что Джон может перейти на грязные приемчики. В глазах на секунду потемнело, и мне показалось, что остатки воздуха выходят из моего организма вместе со сбивчивым кашлем.       Бить в ответ мне не хотелось. Не было сил. И привлекать лишнее внимание к своей персоне я не мог — Краймер хоть и был одним из лучших преподавателей, но ничего не мешало даже ему подпортить мою учебу из-за личной неприязни. В начале первого курса я еще умудрялся переживать не только за свои баллы за промежуточные экзамены, но и за ускользающую из-под моего контроля репутацию.       Я так и остался лежать лицом на парте, пока Джон не начал обеспокоенно гладить меня по спине. Рука его скользила вверх и вниз, то и дело задирая мою жилетку. От прохладного воздуха в аудитории кожа покрылась мурашками.       — Райан, ты точно в порядке? Извини, я не хотел бить так сильно.       — Я в норме, — попытался поправить я выбившуюся из брюк рубашку.       Продолжая чувствовать вину, Джон начал заикаться от волнения, пытаясь предложить мне принесенные на занятия снэки. Когда порция орешек со вкусом барбекю не подействовала на мое исцеление, Джон нехотя промямлил:       — Хорошо, Райан. Это теория. Но однажды ее докажут, вот увидишь.       Я поднял голову.       — Попробуй доживи до этого момента.       — Вы такие дети, — вмешалась Барбара, утягивая у меня из рук упаковку арахиса. — Райан, лучше бы рассказал почему на тебя так косятся спортсмены. Слышала, как они обсуждали твое поведение. Ты предложил кому-то из них подраться?       — Они не…       — Философы, юристы, физики, теперь еще и спортсмены… Решил собрать весь Стэтвиш?       — Что значит «физики»? Вы, ребята, меня ненавидите?       Я спросил слишком громко. Парень передо мной развернулся, указывая на нашу компанию острым кончиком карандаша.       — Пока нет, но, если ты продолжишь мне мешать записывать, клянусь, я засуну этот карандаш тебе в задницу.       Его внешность и кривая гримаса на лице напомнили мне моего одноклассника со школы: парня, с которым мы проходили «Квест Короля» после уроков у него дома. Имя одноклассника давно ушло из моей памяти, зато я помнил его коротко стриженную мамашу, которая обвесила крестами целую стену в гостиной и заставляла меня молиться перед ужином в их доме. Пока они всем семейством держались за руки над тарелками с квашеной капустой, я разглядывал картину с Иисусом, висевшую напротив гостевого места, и терял аппетит.       Но это, все же, был не он.       Я дождался, пока парень и его карандаш отвернутся, и перешел на шепот.       — Видите? Физики меня любят. И остальные факультеты тоже. Отдельные личности не учитываются в суммарном подсчете.       Иван, до этих слов старательно записывающий лекцию профессора, отвлекся. Его светлое лицо озарилось короткой улыбкой, от которой на щеках парня появились две ярко выраженные ямочки.       — Райан, кажется, тебе стало лучше, — он объяснил прежде, чем я успел спросить: — в последние пару недель ты вел себя странно и почти ни с кем не разговаривал. Я уже даже думал поговорить с твоим соседом…       — С Кристианом? — ошарашенно уточнил я.       — А у тебя есть еще какой-то?       Мою игру в гляделки Иван не поддержал, возвращаясь обратно к ведению конспекта. Я взглянул в свою тетрадь: только пару предложений, записанных в самом начале занятия. Спорить с Иваном при таких условиях было нельзя — мне предстояло снова выпросить его тетрадь и старательно выписать его аккуратные термины своим размашистом почерком на случай, если преподаватель захочет проконтролировать нашу собранность на занятиях. Постучав пальцами по столу, я решительно взялся за ручку. «Поток — светимость объекта делить на время», «блеск звезд измеряется в звездных величинах», «если видите звезду со спектральными характеристиками Солнца, то звездная величина составляет четыре целых восемь десятых с положительным знаком» — появлялись целые предложения в моем конспекте, пока скука не взяла свое. Фразы, произносимые преподавателем, я выучил наизусть еще в средней школе — ровно как и большинство моих одногруппников. Мы знали теорию и хотели пройти сквозь практику, но политика Стэтвиша запрещала студентам первых курсов даже находиться внутри лабораторий.       Я спрятал ручку в карман и подкинул свою тетрадь Барбаре. Губы девушки скривились в короткой усмешке.       — Уже уходишь? — спросила она.       — Схожу в туалет и вернусь.       Я был достаточно худым, чтобы мне об этом говорили все родственники, но недостаточно, чтобы пролезть между партой и Джоном, потому физику пришлось подняться со своего места и встать в проходе, выпуская меня на лестницу к двери на выход из лектория. Преподаватель не мог не заметить моего ухода, но он не собирался ничего мне говорить. Чем ближе я подходил к двери, тем веселее становился голос профессора Краймера, и я даже было подумал вернуться на свое место, чтобы убедиться, что приподнятое настроение профессора никак не связано с моим отсутствием. Но в мочевом пузыре плескалась выпитая с утра газировка, и дальнейшая лекция могла пройти еще печальнее.       В коридоре главного учебного корпуса даже во время занятий людей было много. В большинстве своем это были спортсмены, чье расписание разительно отличалось от любого другого факультета. Помимо тренировок по основному направлению, спортсмены были обязаны пройти курсы и по другим дисциплинам, причем в выборе лекций их никак не ограничивали. Некоторые смельчаки брали механику и физику, но я не видел их больше, чем на одном занятии.       Туалет располагался недалеко от боковой лестницы. Путь к нему сопровождали разносортные пестрые плакаты, вещающие о вреде никотина и предлагающие подработки в городских забегаловках. Постеры не подходили кирпичным стенам Стэтвиша — слишком броские для темных красок колледжа. Это как добавить сыр в макароны: вроде, так оно и используется большинством людей, но вкус-то менялся. Ну как можно скотчем лепить к колонне плакат с перечеркнутой сигаретой в месте, где ежедневно скуривалась месячная норма любого бара в Сан-Франциско?       Меня охватило сильное желание сорвать плакат. Оно зудом распространилось по моим ладоням, как насекомые, забирающиеся прямо под кожу и откладывающие свои яйца, чтобы и последующее поколение раз за разом приводило меня к этому плакату и вытягивало ранее невиданное бунтарское настроение.       — Почему бы тебе не спросить это у Райана? — послышалось позади меня.       Я мгновенно отвернулся от пропаганды вредности курения и сделал вид, что заинтересован объявлением о пропаже щенка одного из профессоров. Райанов в Стэтвише могло быть очень много, особенно в мельтешащем людьми кампусе. И все же мне показалось, что говорили обо мне, и я осторожно глянул себе через плечо.       — Разве об этом не нужно спрашивать у нашего факультета?       Конечно же, это был он.       Кристиан смотрел прямо на меня, и сделать вид, что я его не заметил, оказалось невозможным. Пришлось расслабиться и обернуться к нему. В конце концов, это всего лишь Кристиан.       — Нужен взгляд со стороны, — накрыла мое плечо чужая ладонь. Джеральд. — Привет, Райан! Поможешь нам?       Джеральд солнечный человек. Таких людей тяжело встретить в современных реалиях, и потому забыть просто невозможно. Даже сейчас, прикрывая глаза, я иногда вспоминаю те самые улыбки, которые бросал на окружающих Джеральд, когда рассказывал о чем-то бездушном. Его можно было принять за примитивный образ ангела из историй для детей, если, конечно, не вслушиваться в вещи, которые он говорил.       — С чем? — осторожно спросил я, пока не опомнился. — Привет, Джеральд.       Чем дольше я смотрел на своего соседа, тем более смущенным он мне казался. Если бы не Джеральд, уверен, он бы прошел мимо меня не задержавшись и на секунду. Хоть наши отношения и стали теплее тех, что были в мои первые дни пребывания в общежитии философов, до конца растопить лед между нами двумя Кристиан не позволял еще долго. Позже я спрошу «почему», а он мне ответит «не знаю», хотя на самом деле, конечно, знал.       — Нам нужен новый лектор по современному искусству. — Джеральд сильнее надавил на меня рукой, словно намеревался запрыгнуть мне на спину. — Декан сказал,       — Джеральд откашлялся, делая голос ниже для пародии на пожилого мужчину: — «Раз вам нужно — вы и ищите. Профессор Ланкастер замечательный специалист и автор множества публикаций, и…»       — Ланкастер?! — перебил я Джеральда, на что он заулыбался только сильнее. — Вы про того самого Ланкастера? Который «Грозы и пальмы»?!       — Который написал «Грозы и пальмы», — снисходительно поправил меня Кристиан. — Вот видишь, Джеральд, а ты спрашивал, кто будет подобное читать.       Я был слишком воодушевлен, чтобы обратить внимание на такое очевидное оскорбление. Мочевой пузырь сжался сильнее от волнения — я учился в том же заведении, где преподавал один из моих любимых авторов. Весь восьмой класс школы я посвятил себя изучению его творчества, даже вступил в книжный клуб, чтобы обсуждать с одноклассниками приключения молодого авантюриста Гаютти — такого очаровательного, но такого хитрого! Спасающего прекрасных дам из беды, наказывающего жестоких богатеев и сражающегося во имя своего брата, погибшего в море при поиске Вещего Рубина Средиземноморья.       Правда, оказалось, что в книжном клубе не было принято обсуждать из раза в раз одного и того же автора, и, спустя месяц, сразу после протянутого мне для изучения Шекспира, я распрощался со сборищем читающих фанатиков.       — Вы что, хотите заменить его? — не поверил я.       — Он неплохой, но никак не представитель современности. — Джеральд неловко отвел взгляд в сторону. — Для него «нынче» — это, вроде как, прошлый век.       — Не могу поверить, Спенсер Ланкастер преподает в Стэтвише… — прослушал Джеральда я, все еще потрясенный новостью. — Где он сейчас? Нужно взять у него автограф.       — На кафедре искусства сидел минут десять назад, — пожал плечами Кристиан и достал мне из сумки один из своих конспектов. Я не сразу понял зачем, пока не осознал, что моя единственная тетрадка продолжала лежать перед Барбарой в лектории по астрофизике. — У тебя разве сейчас не должно быть занятий?       — Я прогуливаю.       Кристиан этого не ожидал. Большую часть времени он видел только мою спину, склоненную над столом с раскрытыми учебниками. Для него я мог казаться примерным студентом — хотя бы потому, что мы учились в разных группах.       — А в чем помощь заключается? — все же решил уточнить я.       — Мы с Кристианом нашли одного автора и одного художника, но не можем решить, кому отправить приглашение на чтение лекции в наш колледж. Декан согласовал обоих, но, сам понимаешь, нужно узнать на какую зарплату они пойдут, сколько часов смогут брать… К тому же, Кристиан хочет слушать лекции художника, а мне нравится писатель.       — Не знал, что философы изучают современное искусство, — произнес я при затянувшейся паузе. — Ваш куратор такие вопросы не решает?       — Олластер приболел, поэтому пока…       — Джеральд, — зачем-то отдернул его Кристиан. — Просто дай Райану отрывок твоего «писателя».       Обиженно надув губы, Джеральд выудил из кармана пиджака смятый белый лист с отпечатанным на нем текстом. Чернила не успели высохнуть до того как бумагу сложили, и некоторые слова остались смазаны.

«Цветок вырос в тишине,

Хотя владелица всегда была рядом.

Он обвинил ее в своих гнилых корнях,

И она его сорвала».

      Я прочитал вслух и замолчал. Каждый из философов воспринял мое молчание по-своему. Кристиан скрестил руки на груди, решив, что чтиво мне не понравилось, а Джеральд в порыве радости умудрился меня обнять, посчитав мое отношение к тексту полностью противоположное Кристиану. Не желая никого обижать, я сложил бумагу по уже загнутым частям и протянул лист обратно Джеральду.       — Как… интересно.       Кристиан все же знал меня лучше, и его губы изобразили улыбку.       — Услышав это во второй раз я еще больше убедился в ошибочности твоего выбора, Джеральд.       — Да брось, тут же в четырех строках отображен целый процесс взросления.       — Это слишком просто. Автор даже не пытается наложить на свои слова хоть какую-то расплывчатость.       — Зато у твоего художника расплывчатое абсолютно все, — закатил глаза Джеральд, наконец выпуская меня из своих рук. — Ты же видел его картины, Крис!       Ввязавшись во второй раунд спора, философы забыли про стоящего рядом меня. Я не был готов открыто принимать чью-либо позицию: Джеральд хоть и приятный человек, но Кристиан иногда приносил мне еду из столовой. Дождавшись, пока словесная перепалка достигнет своего пика, я крепче сжал конспект Кристиана и завернул за угол коридора, намереваясь все-таки сходить в туалет и познакомиться с любимым писателем лично. И было бы неплохо, произойди оба эти события не в один момент.       Физики стояли на углу кампуса, когда я их нашел. К компании с лекции присоединились старшие курсы, и я на мгновение растерялся, не зная, как к ним подступиться. Незнакомые девушки окружили Барбару и громко смеялись, рассматривая ее руку. Барбара шутливо отталкивала их от себя, поддерживая всеобщее веселье громкими возгласами. Ее свежее румяное лицо резко выделялось на фоне остальной группы студентов. Я почувствовал, что тоже начинаю краснеть.       Спрятав оторванную обложку тетради с автографом Ланкастера вглубь кармана, я достал из пачки сигарету, но прикурить ее не успел. Иван махнул мне рукой, и я поспешил подлезть к нему поближе.       — Что происходит? — поинтересовался я у приятеля.       — Любовь.       Я сжал губы и сделал глубокий вдох. Пустые ответы на вопросы меня окончательно притомили.       — У кого с кем? — вновь спросил я сквозь зубы.       — У Барбары с Вестером.       Из уст Ивана это вырвалось с таким холодом, что я удивленно поднял на него голову. Не замечая меня, иностранный студент смотрел прямо на нашу одногруппницу и прерывисто дышал, с каждым движением выпуская изо рта облако пара. На его непроницательном лице мелькнула такая очевидность, что я ахнул:       — Она тебе нравится?       Мои слова пробудили Ивана от мимолетного транса, в который он впал.       — Нет, конечно. Мы же почти не общались. Просто… Не знаю. Разве ей этот парень подходит?       — А почему нет?       — Они все кажутся такими напыщенными, — сказал физик про философов. — Ни с кем не общаются, из своего круга почти не выходят.       Я еще раз посмотрел на Барбару. Раскрасневшаяся и смущенная всеобщим вниманием, она сжимала в руках записку — видимо, от Вестера, которая и должна была обозначить начало их романтической жизни. Девушка улыбалась, и вряд ли в этот момент думала о том, какой её новоиспеченный парень «напыщенный». В конце концов, нельзя было запихнуть людей в одну группу только из-за того, что в старшей школе они приняли решение поступить на один и тот же факультет.       — Чем дольше я с ними живу, тем больше убеждаюсь в том, что они слишком разношерстные. Нельзя злиться сразу на всех.       «Уверен?» — услышал я голос настолько громкий, что он, казалось, мог ударной волной разнести мне весь мозг. Схватившись за голову, я согнулся над землей: Гарольд решил напомнить о себе. Как червяк после дождя, он буравил мою голову точно рыхлую землю, пытаясь создать себе нору и поселиться в ней окончательно. Я осмотрелся: рядом Гарольда не было.       — Райан, ты в порядке? — Иван схватил меня под локоть, не давая упасть.       — Мигрень началась, — соврал я. — Мне нужно вернуться к себе.       — Проводить тебя до общежития?       На вопрос Ивана несколько человек обернулись к нам. Выпрямившись, я стер перчаткой собравшийся на лбу пот. Выглядеть жалко мне не хотелось, но иначе я тогда бы не смог.       — Не нужно.       — Уверен? Выглядишь плохо.       Иван говорил что-то еще, но я его не слушал, высматривая Гарольда. Философ стоял совсем близко к Барбаре и заглядывал в записку в ее ладони, с недовольным лицом читая содержимое в редкие моменты, когда Барбара не махала рукой из стороны в сторону. Закончив с этим, он цокнул языком и посмотрел на меня. Мутная слизь на его глазах стекала по щекам будто слезы.       — Райан? — Иван развернул меня к себе.       Я отвлекся всего на секунду, но, когда посмотрел в сторону Барбары снова, Гарольда уже рядом не было.       И только его голос эхом продолжал отдавать в голове.       Кристиан вернулся в комнату поздно вечером, когда моя головная боль окончательно унялась и я смог заняться изучением материала про стационарное состояние из уравнения Шредингера. Изображая в записях волновую функцию частицы, я не сразу обратил внимание на внешний вид философа.       — Ты не видел, там есть кто-то в душевой? — через плечо спросил я.       Ответа не последовало, и я обернулся, с интересом рассматривая первое, что бросилось мне в глаза — рубашку Кристиана. Всегда заправленная внутрь брюк, она торчала навыпуск, измазанная чернилами ручки начиная от груди и заканчивая нижней пуговицей. Я не успел спросить, что произошло. Философ торопливо проговорил:       — Тебе пришло письмо.       Кристиан протянул мне белый конверт с марками штата Висконсин. Я сразу отложил учебник в сторону, намереваясь забрать письмо у Кристиана, но, стоило нашим пальцам соприкоснуться, как Кристиан отдернул руку.       — Тебе же на самом деле не понравился Гоффарт? — внимательно посмотрел Кристиан на меня.       — Кто?       — Тот писатель.       Мне понадобились долгие секунды чтобы понять о ком говорит Кристиан.       — Тебя серьезно это беспокоит? — весело спросил я. — Нет, не понравился.       — Славно, — улыбнулся Кристиан, и конверт перекочевал из его рук на мои учебные записи. — Руби Мэри Холт твоя мама?       — Младшая сестра.       Я оторвал приклеенный угол от бумаги. Письмо пахло родителями: мамиными духами и отцовским жаркое. И хоть слова в письме звучали по-взрослому, я не мог не узнать детский почерк сестры. Руби оставляла рисунки на полях клетчатого листа, периодически называя меня дураком из-за того, что я уехал так далеко от дома. Желая плохо провести время в Стэтвише и стать «великим физиком», Руби не забывала напоминать через строку о том, что я обещал приехать к ней на каникулы с сувенирами из другого штата. А еще о пони — хотя про пони я не помнил, и вряд ли когда-то ей это мог пообещать, потому что у нас дома некуда было деть даже собаку, что уж там говорить про непарнокопытное.       — Так ты, оказывается, старший брат, — Кристиан сел на пол к своим книгам. — По тебе и не скажешь.       — С чего это? — удивился я.       — Старшие дети всегда злее. Им приходится бороться за внимание с ранних лет.       Не ожидая такого умозаключения, я уставился на Кристиана с открытым ртом. Его концепция семьи меня смутила, и я аккуратно поинтересовался:       — Ты единственный ребенок в семье?       — У меня есть старшая сестра.       — Ей приходилось завоевывать внимание родителей?       Перед своим ответом Кристиан успел взять со стопки верхнюю книгу и открыть ее на вложенной внутрь закладке. Я видел, что ему не хотелось отвечать — хоть Кристиан и первым поднял тему, он замялся. Мне стало стыдно, совсем немного, но этого было достаточно, чтобы я отмахнулся.       — Забудь.       — Ей не приходилось. Она его завоевала в день, когда я сообщил, что буду философом.       За месяц в Стэтвише это стало вторым откровением Кристиана. Не готовый к подобному, я не смог подобрать нужного ответа, и просто кивнул, возвращаясь к письму. Но буквы расплывались перед моими глазами, и по мере движения времени я постоянно возвращался к словам Кристиана. Значит ли это все, что семья не принимала его выбор специальности? И какого тогда Кристиану учиться здесь зная, что где-то там, в столице штата Колорадо, находятся люди недовольные жизнью своего двадцатилетнего (на тот момент я подумал — целых двадцать! — но позже передумал эту фразу как «всего лишь» двадцать) сына?       — А кем работают твои родители? — спросил я, не решаясь обернуться и посмотреть Кристиану в лицо. Казалось, молчаливое правило с обсуждением жизни вне кампуса было разрушено мной, но, как окажется позже, Кристиан никогда такого правила и не придерживался.       — Отец работает хирургом, мать — кардиологом, — подбирая каждое слово, ответил Кристиан, закрывая книгу и разглядывая мой затылок. — Сестра сейчас в интернатуре как офтальмолог.       — Дай угадаю: хотели, чтобы ты стал дерматологом?       — Гинекологом.       Я представил растерянного Кристиана перед кучей раздвинутых ног.       — Гинекологом? — я не удержался от смешка. — Ты вообще с женщинами разговариваешь?       Кристиан понуро почесал кончик носа и ничего мне не ответил. Я поднялся из-за стола, подсаживаясь к Кристиану прямо на пол. Если Кристиану и не понравилось, что кто-то влез в его личное пространство, то он никак это не обозначил.       — Значит ты должен учиться усерднее. Чтобы родители увидели каких высот ты добился в своей сфере деятельности, и начали отправлять тебе открытки с извинениями и просьбами пригласить их в твой крутой и большой дом.       На лице Кристиана появилась улыбка. Он мягко толкнул меня плечом.       — У моих родителей и так «крутой» и «большой» дом.       — Тогда тебе придется очень постараться.       Наконец и между нами воцарилось то чудесное молчание, при котором не хочется ничего говорить. Мы сидели в тишине, каждый думая о чем-то своем, пока Кристиан не повернулся ко мне. Его лицо оказалось так близко к моему, что я ощутил горячее дыхание от его слов.       И запах кофе.       — Твои родители гордятся тем, что ты выбрал физику?       — Ну… — я невольно отодвинулся. — Не думаю, что они ожидали чего-то другого. Я этим лет с шести стал увлекаться. Правда, переживают сильно.       — Почему? Разве ты не лучший студент факультета?       Я невольно обрадовался: даже до Кристиана дошла баллада о моих учебных успехах. Пускай и несколько преувеличенных.       — Все зависит от того в какой научно-исследовательский институт попадешь и какую область выберешь. Где-то платят хорошо, а где-то считается везением, если на съем квартиры хватит. Чужие открытия начальников не интересуют, а создавать и открывать новое — сложно.       — Ты справишься.       — Я знаю.       Мне снова сделалось дурно. Сердце забилось чаще, а кожу закололо иглами — словно попал под дождь. «Не появляйся, не появляйся». Я прикрыл лицо ладонями, считая до пяти, а когда вновь посмотрел на Кристиана, он резко подскочил со своего места, открывая шкаф.       — Хочу поужинать буйабесом, — Кристиан стянул с себя грязную рубашку.       — Боюсь, в нашей столовой такое не готовят, — я посмотрел на часы. — Да и поздно уже…       — Съезди со мной в город.       Кристиан предложил это старательно избегая моего взгляд. Поменяв одежду, он принялся вытаскивать из своей сумки листы бумаги и пустые упаковки из-под сигарет. «Сколько же он курит?» — подумал я, вспоминая карманы пальто Кристиана. Вместе с ними вспомнилось и его прикосновение к бедру: спокойное, но выводящее из себя. И у меня жаром вспыхнули щеки.       Как же я жалею, что с таким трудом осознавал самого себя, тратя время на пустые глупости!       Долгое молчание поставило Кристиана в тупик, и он неуверенно вытряхнул остатки скомканных записей на пол.       — Я угощаю, — найдя на самом дне сумки бумажник, Кристиан развернулся ко мне.       — Ну, раз угощаешь, — начал подниматься с места я, прекрасно понимая, что дело совершенно не в деньгах.       Машиной Кристиана оказался почти свеженький черный понтиак. Он стоял в самом конце парковки с вывернутыми колесами, и чем ближе мы подходили, тем больше я замечал царапин на переднем крыле. Создавалось впечатление, что Кристиан периодически давил своей машиной кошек и те, пытаясь спасти собственную жизнь, цеплялись за днище когтями, раздирая низы дверей.       — Не знал, что ты на колесах, — до этого я и подумать не мог, что у моего соседа есть собственная машина, оставленная в тысяче футов от въезда на территорию Стэтвиша.       — О таком среди студентов не принято говорить.       И я понимал почему. Патрик — добрая душа, до самого своего отчисления был вынужден возить всех девчонок-физиков в город, и все только потому, что он из года в год на первой встрече с первокурсниками хвастался своей шевроле.       Первые десять минут пути мы ехали в тишине — даже радио Кристиан не включал. Утомленный беспросветной ночью за окном, я сделал то единственное, на что мне хватило смелости в чужой машине. Спрятав руки в карманы куртки, я покосился на профиль лица Кристиана, надеясь, что он не отвлечется от наблюдения за дорогой и не заметит моего необъяснимого любопытства. Я видел Кристиана каждое утро и почти каждую ночь, но так близко мы находились друг к другу только несколько раз, когда у Кристиана в стакане коньяк менялся текилой, и сосед становился приятелем.       Я долго разглядывал Кристиана, пока это не стало совсем неприлично. Его глаза всегда казались мне странными, но только в тот момент я наконец смог дать этому объяснение: казалось, словно философ находился в такой глубокой скуке, что не мог позволить себе до конца поднять верхние веки, отчего глаза его, вкупе с опущенными вниз уголками, казались сонными в любое время суток.       — Ты в моей щеке сейчас дыру прожжешь, — внезапно отозвался Кристиан, так и не удостоив меня взглядом.       Я нарочито громко вздохнул. Поездка в два часа на автобусе сократилась до часа на машине, но это все равно было слишком долго для меня как для человека, чей город за такое время можно было проехать с одного конца на другой. Кристиан же выглядел более привыкшим. Казалось, что его в ситуации вообще ничего не напрягало; иногда он смотрел в зеркало, наблюдая за едущими позади наc машинами, но все остальное его внимание было сосредоточено только на дороге. Я сжал ремень безопасности между пальцев, мягко царапая перепонку тонким краем.       — А что с твоей одеждой произошло? — вспомнив про перепачканную рубашку, решил поинтересоваться я. — Пускали с Джеральдом друг другу чернила в лицо?       Мое предположение Кристиана позабавило. Он даже позволил себе улыбнуться, хоть и прикусывая нижнюю губу зубами.       — Не только мы. Весь факультет участвовал в споре.       — Нормальные люди решают такие вопросы на кулаках.       Больше Кристиан улыбку не скрывал, и атмосфера в машине стала значительно лучше. Он включил радио, и салон заполнился нежным мотивом «Please Don’t Go». Еще за одно лето до Стэтвиша я любил эту песню, но в тот момент я ее обожал, не подозревая, что уже через несколько месяцев буду ненавидеть.       — Кто в итоге выиграл? — спросил я, когда песня закончилась.       — Угадай, — самодовольно хмыкнул Кристиан.       — А я бы хотел посмотреть на этого автора, — искренне признался я. — На того, кого «думающие» люди променяли Ланкастера.       — Не начинай.       Оставшуюся часть пути я рассказывал Кристиану про то, как Архимед впервые использовал слово «эврика» и как оно было связано с баней и короной Гиерона. «Закон Архимеда» казался мне хорошей темой для разговора с незнающим человеком, но, чем дольше мы ехали, тем больше мои предложения выливались в смущенный монолог, хоть Кристиан и пытался поддакивать и изредка демонстрировать эмоции короткими фразами:       — Да? Это было умно.       Или:       — Райан, не отвлекай, иначе я собью енота.       И как же обрадовался Кристиан когда пора было парковать машину перед рестораном. «Французская кухня» — вместо любого другого названия было представлено на вывеске, чтобы любой проходящий не сомневался в направленности заведения. Такие названия дешевили, хотя внутренняя роскошь утвари заставила меня поперхнуться гнилыми домыслами. Все в ресторане кричало о том, что это место предназначено для людей с золотыми зубами и пухлыми кошельками. Помимо тяжелых бордовых штор под панорамные окна и винтажных держателей для салфеток, в самом центре зала стоял рояль с играющим на нем музыкантом. Мужчина быстро чередовал порядок клавиш под своими тонкими пальцами и казалось, что он не замечает ничего из происходящего вокруг. Совсем потерянный, я не мог оторвать от него взгляда.       — Вы будете вдвоем? — любезно поинтересовалась у нас девушка на входе. Бейджик на ее белой блузке гласил краткое «Лия».       Нас провели за дальний столик, на котором заранее оставили меню на двоих персон. Убедившись, что нас все устраивает, Лия мягко улыбнулась Кристиану и чуть более сдержанно мне — и только тогда я подумал, что мне стоило одеться иначе, ведь моя растянутая жилетка в стенах подобных заведений выглядела особенно убого. Посетителей было немного, но и те, что приходили, носили сплошные костюмы да платья от кутюр.       — Решил, что будешь? — отвлек меня от размышлений Кристиан.       Я мельком взглянул в меню. Черные буквы на белом картоне описывали незнакомые мне блюда, и я затушевался. Внушительными были и цены. Сорок баксов за луковый суп. Кристиан и правда мог себе это позволить или просто решил произвести на меня впечатление? Вряд ли родители парня продолжали его материально поддерживать, раз он выбрал непонравившуюся им специальность.       — Глаза разбегаются.       — Собери их обратно и сосредоточься.       «Тартифлет, тартар, бланкет…»       — А что посоветуешь? — сдавшись, спросил я решение у Кристиана.       Тот лишь пожал плечами и взял отложенное в сторону меню, еще раз проходясь взглядом по представленным позициям.       — Олластеру нравится луковый суп. Джеральду — консоме. Вестер супы не ест, поэтому предпочитает тимбаль или утиное конфи. Хотя в последний раз сказал, что утка вышла слишком сухой.       — А тебе-то что нравится?       У Кристиана дернулся кадык. Стараясь не показывать глубокой задумчивости над таким простым вопросом, он указал пальцем в моем меню на обычный десерт из мороженого. Я и не заметил как поднял взгляд и уставился на видневшееся из-под пиджака Кристиана запястье с часами. Рука у него слегка дрожала.       Нервничал.       Почему?       — Я думал ты мне всю винную карту покажешь, а ты, оказывается, сладкоежка.       Кристиан отвернулся от меня, подперев рукой голову. Он разглядывал сидящих недалеко от нас парней, весело обсуждающих что-то своё. Почувствовав себя брошенным, я принялся выковыривать оставшуюся после работы с чертежами Барбары грязь на ногтях. По окончанию первого курса каждый из нас мог выбрать свое главное направление, и девушка неделю назад сообщила о желании перейти ко второй половине факультета — той, что занималась инновационными технологиями и планировала стать инженерами. Но практические дисциплины давались ей сложнее теории. Приходилось помогать.       «Хотя теперь у нее мысли будут заняты не учебой» — справедливо отметил про себя я. Многие отличники в конце школы попадались на уловку отношений и совсем забывали к чему стремились изначально: оценки снижались, процент подростковой беременности в штате увеличивался… Но всё было лучше контролирующего тебя призрака.       — Уже выбрали что-то? — нарушила тишину подоспевшая к нашему столу официантка.       Я нашел салат за десятку и без раздумий тыкнул в него пальцем. Кристиан попросил принести ему буйабес и бокал красного вина. Дождавшись, пока девушка все запишет и перепроверит, я склонился над столом, вновь ревностно пытаясь занять внимание Кристиана.       — Как думаешь, они геи? Выглядят как геи, — это я сказал про парней, сидевших недалеко от нас. Они как раз снова залились приступом радостного хохота, но теперь-то я видел, какой взгляд бросал один из них на другого.       Кристиан в ответ удивленно поднял брови и многозначительно улыбнулся.       — Мы выглядим со стороны точно также, — напомнил он мне.       Сравнение было справедливым. Кристиан был одет «с иголочки», платил за счет, слушал про Архимеда, и мы приехали на его машине. Я невольно припомнил, что вел себя с девушками точно также — за исключением, разве что, способа передвижения, ведь водительских прав у меня не было.       И про Архимеда со мной никто первым разговор не заводил.       — Это другое. Мы же не задаем друг другу глупые вопросы по типу… — я пощелкал пальцами в воздухе, пытаясь вспомнить хоть один подходящий. — «Какое твое любимое шоу?»       — «Твин Пикс», а твое?       — «Скуби-Ду», — рефлекторно вырвалось у меня.       Кристиан рассмеялся:       — Стало быть, квантовая физика дается тебе легче определения каверзных вопросов.       — Замолчи, — воскликнул я. Предположительные геи с интересом покосились на наш столик, и мне пришлось спрятать раскрасневшееся лицо за оставленным на столе меню. — А я думал, что ты назовешь артхаусное кино.       — Ты же знаешь, что «Твин Пикс» тоже считается артхаусом?       Я приложил руку к губам. Вместе с лицом горели и они, пульсируя и неприятно подрагивая.       — Не может быть, — искренне удивился я. И снова разозлился. — Мы не похожи на геев. Ты со мной даже не разговариваешь.       — Хочешь научу тебя нескольким фразам на французском? — предложил Кристиан.       Учиться мне нравилось больше, чем молча вгрызаться в готовящиеся для меня листья салата. Я согласился, и Кристиан, играя роль учителя, выпрямился. Недолго подумав, он принялся перечислять:       — Например, чтобы представиться, нужно сказать «je m’appelle» и назвать свое имя.       — Je m’apellе Кристиан, — повторил я.       — Почему «Кристиан»? Тебя же Райан зовут.       — Ты m’apellе Кристиан.       — Тогда лучше «tu t'appelles Кристиан».       — Почему «Кристиан»? Меня же зовут Райан.       Осознав, что попался, Кристиан закатил глаза. В этот момент официантка принесла мне воду и ему вино, и философ почти залпом осушил бокал до самого дна. И только тогда до меня дошло:       — Ты же за рулем!       — От одного бокала ничего не будет. Дальше только сок.       Я заерзал на месте.       — Когда тебе принесут блюдо, скажи: «Je suis un imbécile». Это значит «выглядит аппетитно».       Доверившись Кристиану, я пожалел. Лия пыталась не засмеяться, но, глядя на улыбающегося философа, она сдалась и мягко поправила меня на правильную фразу. Раскрасневшись как рак, я собирался высказать Кристиану все, что о нем думал, но думал я почему-то только хорошее. Вгрызаясь в неприлично вкусный салат, я заставил себя проглотить вспыхнувшую обиду.       Мы ведь жили вместе, я всегда мог ему это припомнить в более удачный для меня момент.       После ужина разговор у нас шел охотнее. Кристиан уже сам рассказывал мне про жизнь в Денвере и свою старшую школу, и как ему не нравилась биология — особенно практические занятия с разрезанием лягушек. Тогда же между нами нашлись и общие интересы.       — Кто бы мог подумать, что ты читаешь Лавкрафта.       — У нас на подоконнике лежат его книги. Странно, что ты не заметил.       — Можно будет взять почитать?       — Конечно.       Я прикинул, что могу предложить Кристиану взамен.       — А ты можешь взять у меня Ланкастера.       — Он раздавал свои книги в прошлом году всем победителям в получении гранта на собственный проект внутри Стэтвиша. Так что они у меня уже есть.       Я оперся о приборную панель и посмотрел на Кристиана. Когда он улыбался, то напоминал собой довольного и сытого кота.       — Ты выиграл?       — Нет, я даже не участвовал, — Кристиан был готов к моему вопросу. — Зато участвовал Олластер.       — Значит, выиграл ваш куратор?       Кристиан постучал пальцами по рулю и резко свернул на красный цвет светофора с перекрестка.       — Нет, ему тоже кто-то отдал.       «Значит не такой он и умный, каким пытается показаться» — злорадно подумал я, вспоминая едкую улыбку на губах Олластера.       Оказалось, что эту фразу я произнес вслух.       — Олластер гений среди философов. Нам всем до него еще расти и расти, — произнес Кристиан с особой нежностью, словно мать, рассказывающая о достижениях своего ребенка.       Я даже не осознал насколько сильно меня задел тон его голоса.       — А в этом году будет раздача гранта?       — Собираешься участвовать? — Кристиан посмотрел на меня через зеркало. Моя реакция его позабавила. — Пытаешься что-то доказать?       — Да нет же. Но раз такая возможность есть, то почему бы… — не договорив, я увидел, как мои слова смешат Кристиана, и обиженно отвернулся к окну.       Время уже перевалило за полночь, и людей в городе осталось совсем мало. Кроме гуляющих компаний, мимо баров и ресторанов возвращались домой влюбленные пары. Засмотревшись на разодетых в разные цвета радуги людей, я чуть было не упустил из вида знакомую фигуру. Она, схватившись за локоть своей руки, пыталась вызволить себя из крепкой хватки стоявшего рядом с ней мужчины. В тени от фонаря его лицо было неразличимо, зато девушку я узнал сразу.       — Останови машину, — попросил я Кристиана.       — Что? Зачем?       И все же, он остановился.       Я выскочил наружу и бросился к Кэтти. За моей спиной послышался хлопок закрывшейся двери и негромкое «Райан» от Кристиана, но беглого взгляда на происходившее хватило, чтобы он понял суть и замолчал, огибая машину и направляясь следом за мной.       — Что происходит?       Чем ближе я подбегал, тем менее уверенно держал Кэтти незнакомый мужчина, пока наконец не отпустил ее руку и девушка, взвизгнув, не отскочила за мою спину, схватив меня за плечи с такой силой, что ее ногти впились мне в кожу. Стараясь не завизжать от боли самому, я уставился на ее спутника так уверенно, как только мог, благо, Кристиан скоро настиг нашу компанию, а рядом с ним вера в себя переливалась через края моего самомнения. В прочем, мужчина выглядел настолько напуганным чужим вмешательством, что тут бы справился и ребенок. Старше Кэтти раза в два и с золотым кольцом на безымянном пальце, он не был готов быть застигнутым врасплох.       — Райан. Райан, слава Богу, ты здесь! — запричитала Кэтти, совсем не замечая Кристиана. — Этот урод пытался затянуть меня в отель. Я отказала, а он начал настаивать.       — Нехорошо, — отметил Кристиан.       — Очень дерьмово, — согласился с ним я. — Но, думаю, мы сейчас предоставим ему аргументы и факты для возвращения к жене.       Надо было устроить драку. Схватить придурка за одежду и приложить головой о край бордюра, и бить его до тех пор, пока он не понял бы, что нельзя трогать женщин против их воли.       Но я замешкался.       Кэтти же всем рассказала обо мне. Стоило ли после такого оставаться готовым попасть в полицейский участок? Другие физики продолжали подсмеиваться надо мной, и я не переставал винить Кэтти. Даже больше, чем Гарольда. До этого самого момента я вообще считал, что наши пути окончательно разошлись и больше мы никогда не заговорим друг с другом.       Мужчина моей неуверенностью воспользовался. Почувствовав опасность в виде двух парней и одной девушки, все же оценил обстановку не равносильной и, чертыхнувшись, поспешил ретироваться за угол здания, попутно обозвав нас троих «шлюхой» и «педиками».       Что-то из этого даже было правдой.       Я обернулся к дрожащей Кэтти. По щекам ее тянулись черные дорожки от потекшей туши. Недолго подумав, я протянул к девушке руки, и она с готовностью рванула в мои объятия, сотрясаясь всем телом на моей груди. Стоявший рядом Кристиан молча наблюдал за тем, как я глажу Кэтти по голове и пытаюсь успокоить ее словами поддержки, и близко не подходившими к этой ситуации.       — Такая ты красивая сегодня, — зачем я только произнес это?       — Райан… — повторяла она через каждое шмыганье носом. На пятом я уже был так зол на мужика, что мигом простил Кэтти за сплетни, и готовился рвануть за незнакомцем следом и все же сцепиться в драке. — Я правда не хотела ничего. Не знаю, почему он решил, что может себе позволить…       Кристиан не знал куда ему деться. Он смотрел на нас, и я до сих пор жалею, что не увидел его взгляда тогда. Растерянный, смущенный и, что важнее всего, расстроенный. Он никогда не осудил бы человека, бросившегося на спасение к другому. Однако, Кэтти была уже в безопасности, а мои губы касались ее лба с такой теплотой, которую Кристиан прежде никогда во мне не видел. Но Кэтти — та самая девушка, с которой ничего не получилось и из-за которой по Стэтвишу про меня пошел слух, — она заполнила собой все то хорошее, что в тот вечер произошло между мной и Кристианом. Он не желал ей быть изнасилованной — это было бы слишком жестоко. Кристиан желал простого отсутствия Кэтти в этот день в моем поле зрения.       Не выдержав, он отвернулся и пошел к машине. Я повел Кэтти следом за ним.       — Мы подвезем тебя до общежития. Не переживай, все хорошо.       Я усадил ее на заднее сидение, но она, схватив меня за руку, попросила остаться рядом с ней. Я посмотрел на Кристиана — в тот момент мне стало так важно посмотреть на него, но он не позволил увидеть его лицо. Тогда я залез следом за Кэтти и захлопнул за нами дверь. Кристиан завел машину, и ни разу за всю поездку не удостоил меня ни малейшим взглядом.       Он не злился.       Он просто хотел, чтобы все было совсем не так.