Достойный пример

      Я приехал в Стэтвиш одиннадцатого октября тысяча девятьсот девяносто второго года — ровно на месяц позже всех остальных студентов.       К моменту, когда я подал заявление для заселения в общежитие, со мной успело познакомиться несколько парней с факультета экономики и права, и всего один с моего собственного: Джон (с акцентом на последнюю букву, парень пытался растянуть согласную настолько, насколько это возможно) Клитчер — с начала года самый преуспевающий первокурсник с кафедры релятивистской механики, факультета физики и инновационных технологий. Но его интерес ко мне, студенту, пропустившему месяц занятий, заметно угас, когда женщина в информационном центре сухо констатировала:       — Места в общежитии для физиков закончились.       Я переступил с ноги на ногу, вгоняемый в моментальную панику: денег на квартиру у меня не было, а жить на лавке при колледже мне не хотелось.       — И что мне делать?       Женщина оторвала взгляд от папки с моим досье. Она чуть подняла подбородок, осматривая меня с головы и до середины туловища, которое ей виднелось из-за высокой информационной стойки. Я постарался улыбнуться как можно более доброжелательно.       — Заселяться в общежитие другого факультета, — лениво протянула она, выдвигая верхнюю полку своего стола. В нем, навалившись одна на одну, в несколько рядов стояли карточки с сокращенными названиями факультетов.       Я дождался, пока она достанет все содержимое и вывалит его передо мной на стол. Имена, фамилии, цифры и буквы — карточки ни о чем мне не говорили, и я перекладывал их из одной руки в другую ради имитации мыслительной деятельности.       — Что насчет факультета экономики и юридического права? — спросил я, стараясь не смотреть на стоявшего рядом со мной Джона.       Женщина красным ногтем тыкнула мне в карточку, которую я только-только убрал из рук.       — Нет мест.       — Что, совсем? — спросил уже Джон. — Даже маленькой комнатушки?       На Джона женщина посмотрела с меньшей неприязнью. Мне это показалось обидным открытием.       — Единственное полупустое общежитие в этом году только у философов. И, возможно, на этаже пловцов в спортивной части…       Мне не хотелось жить с философами. Из общего с ними у меня был только Пифагор — философ и математик в одном лице. Но после четырех лет в старшей школе, где меня добровольно-принудительно заставили стать частью команды по легкой атлетике, физкультура и спортсмены вызывали во мне еще больше неприязни, чем напыщенные послеобеденные разговоры за чашечкой кофе про доводы, доказывающие существование Бога и бессмертие души в творчестве от лица Декарта.       В свои двадцать лет — возраст, когда я наконец-то смог привести себя в порядок после годовой болезни и отправиться в колледж вдали от дома, — я был человеком приятной наружности, но до скрипа зубов мелочным. Я мог составить длинный список вещей, которые мне не нравились, и на половину тетрадного листа размашистым почерком перечень «приемлемых» вещей. «Приемлемыми» я называл их потому, что слово «нравится» для моего взросло-детского возраста тогда было слишком громким и многообещающим.       Поэтому, взвесив все «за» и «против», я попросил женщину внести мою фамилию в карточку философского общежития. Она снова посмотрела на меня с выражением лица, как у Шварценеггера на постере к «Хищнику». Но ее явно порадовал тот факт, что я определился без долгих разглагольствований вслух и наконец-то мог ее оставить в покое.       Провозившись с заполнением анкет, бланков и передачей документов, я, меньше, чем через час, в сопровождении Джона двинулся на поиски своего общежития. Мой чемодан весело подпрыгивал по асфальтовому щебню, покрывавшему всю подъездную зону к информационному центру.       — Очень жаль, что ты будешь жить в другом общежитии. У нас весело, — спустя несколько минут молчания завел разговор Джон.       — Ага, — вот и все, что я ему ответил.       Стэтвиш открыли за сотню лет до моего зачисления. И даже спустя такое огромное количество времени в зеленых садах между корпусами и общежитиями витала та же атмосфера, что и в прошлом веке. Студенты, конечно, одетые уже не в длинные платья и выглаженные костюмы, разделившись по группкам, сидели под тенью бесплодных яблонь, листая учебники и хихикая над своими заумными шутками. Я почувствовал укол зависти: спустя месяц все первокурсники, конечно же, успели обзавестись друзьями. И единственное, что мне оставалось — влезть в уже сформированную компанию, если я, конечно же, не хочу остаться одиночкой до конца учебы. А я, разумеется, не хотел. Несмотря на все дрянные черты своего характера, еще в школьные годы меня называли «своим в доску» парнем, и мне бы хотелось, чтобы и в колледже так оно и оставалось.       Шагая мимо квадратного фонтана посреди выстриженной аллеи, я решил снова заговорить с Джоном.       — Зато у нас будут общие лекции.       Его это не порадовало. Лицо Джона, гладкое и точенное, под глазами покрылось морщинами.        — Тебе не повезло. — Джон обернулся, приветливо махая кому-то за своей спиной. — Некоторые твои соседи, конечно, потрясающие ребята — типа как Джеральд или Линси. Но другие… Как бы это сказать помягче? Самовлюбленные уроды.       — Это ты называешь «помягче»?       — Я в начале года познакомился с одной девушкой, тоже первокурсница. — Джон проигнорировал мой вопрос. — Из философов. Пришел к ней в общежитие и сразу наткнулся на парней с кафедры по социальной философии. Они все такие, знаешь, в накрахмаленных рубашечках, отглаженных пиджачках. Стояли в коридоре, потягивая утром вторника «Гленморанджи» вместо завтрака.       Меня это позабавило: люди, которые могут позволить себе начать будний день с виски, априори не могут быть плохими. Но Джона это так оскорбило, что я не решился ничего ему сказать в противовес.       — Они с тобой говорили? Эти парни.       — Ага. Говорили. Назвали меня как-то… Arator, вроде.       Мне показалось, что я не расслышал слово. Попросил Джона повторить, на что он только усмехнулся.       — Это они меня по-иностранному обозвали. Я тоже не знаю, что это значит.       — Ну с чего ты взял, что обозвали? — предпринял я попытку успокоить Джона. — Может, это комплимент был.       — Ну вот у них и спросишь. Теперь это твои друзья, — фыркнул Джон.       Общежитие философов выглядело ровно так же, как и все остальные общежития, встречающиеся нам по пути. Трехэтажное здание, отделанное белым кирпичом и наполовину обросшее глицинией. Мне это понравилось — выглядело эффектно и загадочно. Как и полагалось юному физику, я любил все, что таило в себе хоть малую кроху мистики. По большей части потому, что мне нравилось все сводить обратно к реальности.       Я заглянул внутрь здания сквозь узкие створчатые окна. Стекло давно не мыли, и из-под облипшей пыли и грязи я не смог разглядеть ничего путного, кроме зажжённой люстры под самым потолком. У философов всегда не хватало света — не знаю, чем это было вызвано, но, побывав чуть позже и в других общежитиях, я сам убедился, что с идентичной планировкой, освещение моего общежития было хуже остальных. Джон решил со мной не прощаться. Только буркнул себе под нос, что я могу заглядывать к нему в комнату, «если вдруг что случится», и ушел прежде, чем я открыл дверь внутрь общежития.       Внутри здание не выглядело так же помпезно, как и снаружи. Узкие коридорчики, засаленные дверные ручки и длинные протоптанные кроваво-красные ковры, лежавшие поверх ступеней лестницы.       Я остановился на первом этаже, возле стойки коменданта. Но ни через минуту, ни через пять и даже десять, никто не спешил появляться. Встретив первую же преграду на своем пути, я растерялся. Стол коменданта выглядел так, словно за ним никто не сидел последнее десятилетие: журналы восьмидесятых лежали поверх побелевшей от времени раскрытой шоколадкой и только добавляли жалости общему виду. Я тяжело вздохнул, заняв место в углу диванчика у окна. Как мне и показалось снаружи, стекло давно никто не мыл, а по подоконнику, плетя очередную паутину, старательно крутился паучок.       Я успокаивал себя тем, что Стэтвиш славился оксфордскими преподавателями по механике, а не шикарными условиями для проживания. И хоть моя мелочность уже начала проявлять себя в виде пренебрежительного выражения лица, я продолжал ожидать коменданта, с надеждой поскорее получить ключ от своей комнаты. Но даже спустя час никто так и не явился на рабочее место, и мое терпение лопнуло. Подскочив на ноги, я схватился за дверную ручку, намереваясь вернуться в информационный центр. Меня опередили по ту сторону двери, и на пороге передо мной замер парень.       Это был Джеральд (конечно, узнал я это немного позже), и выглядел он ровно так же, как его описывал Джон. Высокий юноша в твидовом пиджаке и брюках горчичного цвета, он улыбался самой радостной улыбкой, которая только возможна. Видя его, я и сам непроизвольно улыбнулся, не в силах отвести взгляда от его совсем уж неподходящего галстука розового цвета. Джеральд немного припустил его из-под воротника рубашки, что только добавило в образ парня неряшливости и озорства.       — Привет! — поздоровался он с такой теплотой в голосе, будто мы были знакомы по меньшей мере десять лет.       — Привет, — поздоровался я в ответ.       Джеральд наклонил голову, и, в освещении солнца за спиной, копна его русых волос стала белой.       — Ты Райан Холт?       Его вопрос прозвучал как утверждение. Мое молчание Джеральд воспринял за знак согласия.       — Меня зовут Джеральд. Меня предупредили в информационном центре, что ты заселяешься сегодня. — Джеральд протянул руку. — Позволишь?       Я не сразу понял, что он хочет посмотреть на документы по заселению, которые мне выдала та женщина. И я чуть было не протянул ему в ответ свою ладонь, но Джеральд, увидев мое замешательство, сам забрал папку из моих рук, начиная ее активно перелистывать.       — У тебя комната триста четыре. Почти повезло! — немного подумав, весело сообщил он. — Кристиан — хороший парень. Если к нему найти подход.       Кристиан — это мой сосед по комнате. И Джеральд дал ему как нельзя более точное описание, сделав задачу «найти подход» моей основной на все то время, что я делил с Кристианом одну комнату в общежитии.       Подхватив без спроса мой чемодан в одну руку и папку с документами в другую, Джеральд засеменил по пыльным коврам наверх по лестнице, не оставляя мне выбора иного, кроме как пойти за ним следом.       Шел я, почему-то, пригнувшись.       — Какой у тебя основной предмет, Райан? — спросил между вторым и третьим этажом Джеральд.       — Квантовая макрофизика, — прощебетал я с легкой надменностью, которая появлялась всякий раз, когда люди узнавали — да, я умен. — Думаю, буду писать научную работу по симметрии и ее нарушении с безмассовыми квантами в ближайшие пару месяцев.       Джеральд только кивнул, никак не восхитившись моей специальностью. До комнаты я дошел с покрасневшими от смущения щеками.       Но по-настоящему смутиться мне пришлось чуть позже, когда в безразмерном пространстве, включавшим в себя две кровати и несколько сотен разбросанных книг, я впервые встретился с Кристианом.       Он лежал посреди комнаты, сбросив на пол простыню. В рубашке, расстегнутой на несколько пуговиц от воротника и черных брюках, задравшихся достаточно, чтобы я мог рассмотреть его голые щиколотки.       О, чертовы щиколотки!       В своих руках Кристиан держал старый сборник, обложка которого гласила непонятные мне слова. «Lettres sur la tolérance». Он был настолько увлечен чтением, что не обратил на нас внимания даже тогда, когда Джеральд стукнул его отлакированным носком своих туфель по бедру.       — Я привел к тебе нового соседа, Крис. Его зовут Райан Холт.       Только после этих слов Кристиан, насколько можно было провернуть это лениво, выглянул из-под выцветших страниц. Глаза у него были как глубина озера. Волосы — как небо ночью.       — Какая кафедра? — Кристиан произнес это так, что у меня пересохло в горле.       — Квантовая физика, — произнес я, и голос мой предательски задрожал.       Кристиан бросил на Джеральда удивленный взгляд, и я заметил, как тот, в свою очередь, пожимает плечами: мол, да, физик среди нас. От таких гляделок мне стало не по себе еще больше, и я решил как можно скорее показать Кристиану всю свою доброжелательность. Для этого мне пришлось обойти одну из гор его книг и занять кровать с пустой тумбочкой. По всей видимости, мою.       — А ты, получается, на полу спишь? — спросил я, одновременно проверяя пружины в постели.       Кристиан даже отвечать мне не хотел после того, как узнал, что ему подселили физика, вместо очередного занудного радикала.       Наблюдая за их с Джеральдом общением взглядами, я почувствовал себя в еще большем смятении. Мы все чувствовали, что я не вписываюсь в их атмосферу: только не в кофте с нарисованным Вжиком из «Чип и Дейла», и не в выцветших джинсах с протертыми коленками. Это задевало мою гордость.       — На полу я только читаю. Сплю я на постели, — ответил Кристиан тогда, когда я уже и не ожидал получить ответ.       — Понятно.       Мне расхотелось с ним говорить.       — Кристиан на кафедре социальной философии, — вмешался в нашу тишину Джеральд.       — Пьешь виски по утрам? — не удержался я.       — Что? — удивленно поднял на меня взгляд Кристиан. Во второй раз за все время, что я находился рядом с ним.       — Да нет, ничего, — отмахнулся я, поселив между собой и Кристианом первую загадку.       Джеральд коротко рассмеялся. В своем горчичном костюме он, честно говоря, тоже не особо вписывался в компанию Кристиана. Может, именно поэтому он и продолжал стоять возле дверей, выжидая момента, когда уйти было бы вежливо.       — А Райан знает нашу тему, — подмигнул мне Джеральд. — Философы постоянно пьют. Утром, днем, вечером. Только так мы можем привести мозг в порядок после того, как пробирались сквозь латинские и древнегреческие тернии.       Я бы хотел сказать что-то про физиков. Но физики не пили. Не так часто, по крайней мере. В отличии от философов, нам всегда было что терять. Одно неправильное значение, одно неверное округление или криво выставленные измерители — и вся работа насмарку. Для нас алкоголь был губителен. Для философов — как средство для наилучшего анализа.       Кристиан вернулся к чтению. Я приподнялся, чтобы поправить матрас. Джеральд снова попытался создать непринужденную беседу между нами тремя:       — Слышал, у квантовых физиков просто сумасшедший куратор. Дед, лет семидесяти, все еще верящий в то, что путешествие во времени возможно.       — Оно невозможно только в рамках одной вселенной, — спокойно заверил я, тем самым вызвав неодобрение со стороны сразу двух философов. — Молекулы можно расщепить, но переместить их? Время касается всего пространства. Невозможно овладеть контролем над таким объемом. Но если использовать черные дыры…       — Считаешь, что путешествовать по времени — то же самое, что и путешествовать по вселенным? — саркастично спросил меня Кристиан. — Следствия предшествуют причинам. Точка. Черные дыры — это тебе не кротовые норы, чтобы перепрыгивать из одного места в другое, где время меняет ход.       Джеральд прокашлялся.       — Иначе где путешественники во времени? — завершил вопросом Кристиан, и самодовольно улыбнулся, словно выиграл в споре.        Я решил не ругаться и ничего не доказывать. Что толку объяснять любителям гуманитарщины о мироздании?       — У тебя что-то выпало.       Я проследил за взглядом Джеральда и наклонился под кровать, вытягивая вывалившийся из-за матраса лист. Пленочный снимок, датированный сентябрем позапрошлого года. На фотографии юноша, одетый в темно-синий костюм. Светлые волосы парня, уложенные назад, переливались от обилия геля. Я присмотрелся: снимок сделан на фоне общежития философии.       — Это, наверное, предыдущий студент? — спросил я, показывая снимок Кристиану и Джеральду.       Кристиан медленно поднял на меня глаза, смерив взглядом. Снимок его заинтересовал только поверхностно.       — Это же Гарольд! — обозначил Джеральд, отходя от двери и забирая фотографию у меня из рук. На его лице появилась довольная улыбка, но в глазах промелькнула невидимая до этого холодность. — Первокурсник. Жил раньше в этой комнате.       Мы с Кристианом синхронно переглянулись.       — Никогда он здесь со мной не жил.       Кристиан учился на курс старше меня. Первокурсника он точно не мог упустить.       — Ты его не видел, потому что это тот самый, который за пару месяцев до твоего поступления… Помнишь? — Джеральд понизил голос. Улыбка пропала с его лица, и он, не спрашивая разрешения, запихнул снимок себе в карман пиджака. — Сейчас он был бы на третьем году обучения.       Кристиан отложил книгу в сторону и приподнялся, занимая сидячее положение.       — Разве он жил в этой комнате? — Кристиан осмотрелся, будто пытался найти следы, оставленные Гарольдом.       — Ну да.       — Я живу в комнате, где умер парень?! — Кристиан встал на ноги, выпрямившись со всей грациозностью в свой внушительный рост. — Почему меня не предупредили?       Джеральд замешкался с ответом. А я почувствовал, как у меня холодеют руки.        — Послушайте, он умер в совсем другом месте. Здесь ни минуты не было его тела, честное слово, — принялся оправдываться перед нами Джеральд, словно он был виноват в том, как нам распределили комнаты.        — Почему он умер? — спросил я.       Джеральд на это только плечами пожал.       — Вроде, сердце остановилось.       — В двадцать лет? — озвучил Кристиан мою мысль. — Я слышал, что он повесился.       И тогда я внезапно затосковал по родному Висконсину. По маме, готовящей мне блинчики по утрам перед школой. По отцу, который не любил никого и ничего больше, чем американский футбол. И по младшей сестренке, которая в детстве с большим удовольствием приходила ко мне по ночам в кровать и делала свои грязные делишки, пока я спал.       Все это показалось таким далеким.       Джеральд ушел спустя час. Сразу после его ухода, Кристиан снова взялся за книжку, игнорируя мое присутствие. Меня это перестало тревожить уже со второй попытки снова завести с ним непринужденную беседу. Вместо этого я стал раскладывать свои вещи. Для этого мне пришлось снять книги и конспекты Кристиана со своего стола под его тщательным надзором, но абсолютным отсутствием всякой помощи.       Комната, в общем-то, выглядела достаточно неплохо. Если бы не «творческий беспорядок» моего соседа, я бы даже назвал ее симпатичной. Но, увы, макулатура Кристиана оказалась еще цветочками. Зацепившись ногой за несколько пустых бутылок и сигаретных окурков, я сделал для себя еще одно неприятное открытие — шутки про пьющих философов оказались совсем не шутками.       Кристиан не противился тому, как я сгребал бутылки в опустевшие от одежды мешки. С ухода Джеральда он не сказал мне и слова, даже тогда, когда я перепрыгивал через его ноги, чтобы пройти из одной части комнаты в другую.       Разбирая чемодан, собранный при участии всей семьи, я обнаружил под своими учебниками совсем неожиданные вещи: дедовский военный фонарик, доставшийся моему отцу с неработающей внутри лампочкой; мамина сплетенная из бисера корзинка, в которой, чередуясь в порядке насыщенности белого цвета, она сложила мне всевозможные медицинские препараты. Но больше всего меня удивил Мистер Бэдли — плюшевый медвежонок моей сестры, с которым она никогда не расставалась. Не желая мелькать перед Кристианом с медвежонком в объятиях, я поспешно засунул игрушку, фонарик и лекарства обратно — и затолкал чемодан под свою постель.       — Вынесешь мусор? — спросил я у Кристиана, когда все вещи были разложены. Такой вопрос показался мне справедливым, ведь, по большей части, все в мешках принадлежало самому Кристиану.       — Castis omnia casta.       Я не знал, что это значит. Но понял, что от Кристиана помощи ожидать не стоит.       — Скажешь хоть, где у вас мусорные баки стоят?       — Сразу за общежитием, — нехотя, ответил мне Кристиан.       Про «сразу» Кристиан меня обманул. До мусорных баков пришлось шагать еще семь минут. Зато оказалось, что они были общие для половины кампуса, и, по счастливой случайности, я наткнулся на целую компанию, переговаривающуюся друг с другом, пока одна из девушек сортировала пластик. Приглядевшись, я заметил среди них Тома — парня, мечтающего стать успешным адвокатом и выходящего в этом году на официальную практику. Том был первым, кто встретил меня на въезде в Стэтвиш и показал, как в нем все устроено. Он же был первым, кто открыл передо мной двери в бурную студенческую жизнь.       Я пожал Тому руку, а он притянул меня для братских объятий. Его тяжелые мясистые руки несколько раз стукнули меня по спине, и он заверещал мне на ухо о том, как рад меня видеть в этот «необычайный» день. Я улыбнулся. Том спросил, как мне мой сосед по комнате — он уже узнал, что меня заселили в чужое общежитие. Я перестал улыбаться.       — Своеобразный, — сказал я более хмуро, чем мне бы хотелось.       — Философы все такие. И историки, — хохотнул Том, наконец отпуская мои плечи. — Относят себя к так называемой «голубой крови», хотя сами поголовно родом из Калифорнии, оторванные от родительского инструментального магазина.       Я представил Кристиана под палящим солнцем запада. Загорелого, в джинсовом костюме и гаечным ключом в руках, крутящего десятый болт под капотом машины своего отца.       — Да, думаю, так и есть, — хотя Кристиан был бледен, как отражение луны на воде.       Том не понял мою шутку, а потом к нему подошли друзья, и он меня с ними познакомил. Два парня и одна девушка, до этого сортирующая мусор. При виде меня, она густо покраснела, и принялась поправлять свои волосы. Мне это польстило, и я, взяв ее за руку, оставил поверх девичьей ладони прикосновение своих губ.       Ее звали Кэтти. И вот она действительно была родом из Калифорнии.       В комнату общежития я вернулся только к двенадцати ночи. От меня пахло вином, потом и поцелуями, которые Кэтти оставила на обеих моих щеках и шее. Тогда я впервые подумал, что, должно быть, влюбился — образ девушки с золотистыми волосами не выходил из головы до тех пор, пока я не раскрыл дверь и не встретился лицом к лицу с недовольным Кристианом.       Он не спросил, где я был, и не спросил, что делал. Я решил рассказать сам:       — Познакомился со своими одногруппниками и ребятами с юридического.       Кристиану это не было интересно. Он посмотрел на мою одежду, туда, где остался след ярко-красной помады. И фыркнул. От этого звука я отрезвел.        — Помойся и ложись спать. От тебя разит, как из-под открытой крышки унитаза.       Я замер в дверях, не давая Кристиану пройти. Навалившись на дверной косяк, я пилил его искривленное от омерзения лицо взглядом, и улыбался, как последний дурак, привлекавший к себе внимание.       — Еще утром у тебя на всю комнату воняло также.       — Не сравнивай дорогой алкоголь со своим пойлом, — Кристиан слегка покраснел. — Все, хватит болтать, мне надо идти. В сторону.       Я посмотрел на наручные часы. Кристиана, не свои.       — Так поздно? — от двери я все равно отошел, как он и попросил.       Выражение лица Кристиана не изменилось, когда он посмотрел на меня еще раз. Я замолчал. Он дотронулся до моей груди пальцами, затягивая внутрь спальни. Мне стало грустно, что Кристиан не пошел следом. Выпрямившись и отряхнув свой костюм от невидимой пыли, он, ловкой тенью, выскользнул за дверь.       На свою первую в жизни лекцию я опоздал.       Утром, когда я вылезал из кровати и нервно подворачивал джинсы по длине ноги, Кристиан спал на соседней постели. Ему на пары было не нужно — или же он просто на них не спешил. Я решил не будить своего соседа, и в учебный кампус побежал в одиночестве.       — Входящие молекулы несут с собой определенный импульс. Выходящие молекулы несут такой же импульс, но с противоположным знаком. И что это значит? — задержался на вопросе профессор, пока я раскладывал свои конспекты, устроившись за самым дальним столом аудитории. — А значит это, что общий импульс будет равен алгебраической сумме импульсов, входящих в слой и выходящих из него молекул.       Я успел записать только последние два слова, как мое внимание снова переключилось. Девушка, сидевшая рядом, постучала кончиком своей ручки по моей тетради. Я удивленно поднял на нее глаза и столкнулся с явным интересом.       — Ты Райан? — наклонившись ко мне, прошептала девушка. От нее сильно пахло мускатом.       Я озадаченно кивнул. Слава про меня распространялась по всему колледжу, и мне оставалось только наблюдать за этим со стороны, как за лесным пожаром.       — Меня зовут Барбара.       — Очень приятно, — искренне признался я.       Девушки мне всегда нравились. Девушки мягкие и теплые, как паровые булочки. У них заливистый смех, ухоженные волосы и сексуальный педикюр. Мне нравится, как девушки говорят, своими высокими голосами. И как они смотрят на мир сквозь густо прокрашенные ресницы мне тоже всегда нравилось. Они живут не так, как парни. Они чище. Они — правильнее. С ними мне хотелось обниматься темными ночами, прижимая их к стене учебного здания под смущенные комплименты.       Барбара еще раз постучала по моей тетради. На голубых полях клетки остался след красных чернил.       — Это ведь тебя подселили в чужое общежитие? — спрашивая это, она уже знала ответ.       — К философам, — еще не чувствуя подвоха, ответил я.       — Ну да. Конечно.       Это прозвучало так, словно она мне не верила. Я озадаченно посмотрел на Барбару. На ее прическу: неразборчивое плетение из косичек, подколотое разноцветными заколками.       Профессор перешел на кинетическую энергию молекул. Неудивительно, что мест в общежитии не было — аудитория была заполнена под завязку. И почти все слушатели лекции оказались парнями моего возраста. Девушек было от силы человек семь-восемь. Они сидели в середине лектория, сбившись в группку, напоминая собой небольшой батальон, готовый в любой момент защищаться от окружающего их тестостерона. Я не видел их лиц, но ощущал, насколько сильно они напряжены от постоянных взглядов со стороны одногруппников, и сексистских комментариев со стороны профессора. Барбара от них отличалась. Рядом с ней в ловушке себя почувствовал я.       — Берем пять чисел после запятой у ускорения свободного падения, — начал слушать я профессора, как Барбара, после короткого перерыва, заговорила мне под руку.       — А ты знаешь Милнера? Он с кафедры философии.       Я не знал из философов никого, кроме Кристиана и Джеральда.       — Это имя? — оно показалось мне странным.       — Нет, фамилия.       — Я не запоминаю фамилии, — я решил не признаваться Барбаре, что мои межличностные отношения внутри общежития довольно скудны.       — Вестер. Вестер Милнер.       Я честно сказал, что никакого Вестера я не знаю. На это Барбара состроила разочарованную рожицу и посоветовала мне как можно скорее обзавестись новыми знакомыми. Я пообещал ей, что займусь этим, как только вернусь в общежитие.       — Что мне сделать с Вестером, когда я его найду?       — Желательно не уводить у меня, — насмешливый тон Барбары меня слегка задевал. — Прорекламируй меня ему.       — Прорекламировать?       Парень перед нами обернулся. В нем я узнал своего нового знакомого со вчерашней вечеринки, правда, имя его вспомнить не мог. Но мы обменялись радушными рукопожатиями, и пообещали друг другу повторить то, что мы вытворяли ночью. Барбара от такого заявления демонстративно выгнула бровь.       — Прорекламировать, — повторила она, когда парень с вечеринки снова принялся записывать лекцию. Он делал это так усердно, нависая над листком бумаги, что я обнаружил в нем свою жертву для ближайшего переписывания конспекта. В компании Барбары фиксировать информацию самому у меня не получалось, как бы сильно не хотелось. — Скажи, что у тебя есть классная подруга, которая была бы не против выпить с ним по бокальчику в баре.       — Повезло ему, — отметил я.       — Почему?       — Такая классная девушка в нем заинтересована. Я завидую.       Барбара смутилась, демонстративно закатывая глаза и залезая в сумку за зеркальцем, чтобы подкрасить нижнюю губу, которую она успела прикусить.       — И на твоей улице будет праздник, Райан.       Я в этом не сомневался.       Парня с вечеринки звали Иваном. Он говорил с сильным русским акцентом, но его конспекты я сравнивал с произведением искусства: ровный почерк, идеальная выдержанность уровня построения букв, легкая систематичность в чтении. И хоть тетрадь состояла из стрелочек и неправильно написанных слов, я разобрал всю лекцию только благодаря помощи Ивана.       Я как раз дописывал последний абзац, когда мимо меня проплыла толпа, поголовно пахнувшая ароматом Jacques Bogart Witness. Я заметил их даже не оборачиваясь, такое впечатление они производили на стоявших рядом со мной. И я понимал почему: среди нас, студентов в растянутых свитерах и старой обуви, они, как греческие боги, гордо спускались по лестнице в своих дорогущих (и не очень, но главное — эффектных) костюмах, даже взглядом поверх стильных очков, не уделяя окружающих вниманием. Они говорили о чем-то своем, о чем-то великом — с таким воодушевлением, что и я невольно заинтересовался темой их беседы, от которой у некоторых из юношей покраснели щеки и сбилась идеальная укладка на волосах.       Иван присвистнул. Я сделал то же самое из чувства солидарности. Развернувшись у подоконника, я уронил один из конспектов на пол, прямо под ноги ватаги молодых людей. Они остановились, рассматривая упавшую тетрадь с таким видом, словно это могла быть бомба замедленного действия.       Наконец, один из них наклонился, поднимая тетрадь и возвращая ее мне. Я сухо поблагодарил парня, сам же разглядывая маячившего за его спиной Кристиана. Тот смотрел на ступеньки лестницы, на девушек возле себя, на кирпичную плитку стен колледжа — в общем, куда угодно, только не на меня.       — Наверное, тяжело уживаться с такими, — сказал мне Иван, когда философы наконец спустились. — Ни одну девчонку нельзя будет к себе привести. Сразу внимание с тебя на них переключат.       Иван не хотел меня задеть, но задел. Я выпрямился, поправив свой зеленый свитер. Мне подарила его бабушка на прошлое Рождество, и хоть он и не был писком последней моды, мне все равно нравился. В нем я чувствовал себя уверенно, а уверенность — единственное, чего мне не хватало.       — Они прямо настолько популярные? — спросил я у Ивана, не спуская взгляда со спин удаляющихся в сторону выхода из кампуса.       — За месяц, что я здесь учусь, от девушек только и слышу, как они хотят с ними познакомиться.       Я прикусил щеку с внутренней стороны. Когда бабушка дарила мне свитер, она пожелала мне успехов на всю дальнейшую жизнь. И я посмел надеяться, что это желание все еще распространяет свое действие вместе с подарком.       — Я пошел, — сказал я Ивану, отбивая протянутый мне кулачок.       — Куда?       — Знакомиться со своими соседями по общежитию.       Иван ничего не сказал, только посмотрел на меня как на сумасшедшего. Но я и сам знал, что веду себя как последний придурок: ума у меня хватило только на то, чтобы дождаться, пока философы выйдут на улицу, где свидетелей моего возможного позора было бы меньше.       Я догнал их у самого фонтана, и зашагал нога в ногу с видом, словно всегда с ними рядом и был. Но мое притворство не подействовало, и совсем скоро толпа остановилась, рассматривая меня и мой свитер сверху-вниз. Только Джеральд, которого я заметил не сразу, добродушно притянул меня к себе.       — Райан, старина! Как первый учебный день? — спросил меня Джеральд.       — Нудные лекции. Но, наверное, не хуже ваших.       Я слишком поздно понял, что сморозил глупость. Даже улыбка Джеральда стала острой, как бритва.       — Наши лекции просто не всем дано понять, — спустя долгие секунды сказал светловолосый кудрявый парень с квадратным подбородком. Он стоял в центре, отчего я необдуманно решил, что разговариваю с лидером философов.       Проходящие мимо студенты одаривали нас любопытными взглядами. От повышенного внимания я вспотел, и уже не так легко формулировал слова, как храбрился это сделать еще несколько минут назад. Лидер философов улыбался, но от взгляда его у меня пробежали мурашки. Некоторые люди умеют так делать: вроде не обижают тебя, напротив, ведут дружелюбно. Но выглядят при этом все равно так, словно одно неверное слово — и тебе проткнут глотку веткой от яблони. Благо, это были лишь мои домыслы: ведь неправильные слова я уже сказал, а первую кровь еще никто не пустил.       — Да, верно. Простите. Я просто подошел представиться — вчера мне не удалось это сделать. — Я протянул руку в пространство. — Меня зовут Райан Холт. Я заселился в ваше общежитие. Соседствую с Кристианом.       — Вот как…       Лидер посмотрел на Кристиана, который снова упорно делал вид, что меня не видит. Он смотрел на траву, переливающуюся в фонтане воду и свободные скамейки. Куда угодно — только не на меня.       — Приятно познакомиться, Райан. Я Олластер. Куратор студентов факультета философии, — спустя еще целую кучу времени, наконец представился лидер.       Его рука наощупь оказалась сухой, а рукопожатие — крепким. Только после того, как он отступил на шаг назад, ко мне стали подходить и другие философы, пожимая ладонь и называя свое имя. Целых двое, за исключением Джеральда. Остальные просто одарили меня молчаливыми взглядами.       Среди представившихся мне был Вестер. Фигура его напоминала перевернутый треугольник — широкие плечи и узкие, как две палки, ноги. Волосы свои он явно осветлял специальными красителями, и они пересохшими длинными патлами лежали поверх его плеч.       Жеманность его действий заставила меня задуматься: не с педиком ли я сейчас познакомился?       — Если ты не против, мы пойдем. Все равно встретимся чуть позже. В общежитии, — заключил Олластер.       — Конечно, — ответил я то, что был должен.       И они стали удаляться от меня в разы быстрее, чем это было на лестнице. Я проводил их взглядом, после чего развернулся по направлению обратно к учебному корпусу, едва не задев стоявшего прямо за моей спиной парня. Испуг и неожиданность вырвали из моего рта только засунутую в него сигарету.       — Привет, — вежливо поздоровался я. По костюму парня мне показалось, что он отстал от своей философской стаи. — Я Райан.       Парень молча уставился на меня. Зрачки, всаженные в светло-зеленую радужку, совсем не двигались, застыв на уровне моих глаз. Я снова начал потеть.       — Хочешь закурить? — нашарил я в кармане джинсов пачку Мальборо. — У меня последняя осталась, но ты бери.       Парень посмотрел на сигарету со скучающим видом.       — Нет. Нет, спасибо, — тихо заговорил он. — Меня ждут. Еще увидимся, Райан.       — Конечно, — снова сказал я, и отступил в сторону, давая ему меня обойти и двинуться следом за своими товарищами.       К моему удивлению, парень не спешил присоединиться к своим одногруппникам.       Развернувшись на тонкой подошве дорогих туфель, он быстрым шагом побрел в сторону информационного центра. На это я только и смог, что закурить оставшуюся в пачке последнюю сигарету.       Вечером Кристиан снова лежал на полу в нашей спальне. В той же одежде, с той же скукой на лице. Единственное, что изменилось — книга, которую он держал. Прочитать название я не смог.       — Сколько языков ты знаешь? — я сбросил учебники на свой стол, создавая лишний шум для внимания Кристиана.       — В идеале четыре. Английский, французский, латинский и арабский.       Я знал только два: английский и испанский. И ни одним из них не владел в совершенстве. Благо, Кристиан не был во мне заинтересован настолько, чтобы задавать встречные вопросы. Когда я уселся, Кристиан снова уткнулся в свою книгу.       Я раскрыл конспект с утренней лекцией, списанной у Ивана. Достав из полки пустой листок, я переписывал формулы по несколько раз, стараясь запомнить их как можно лучше. Это было сродни моего обряда: физика хоть и была самой приземленной наукой, в буквальном, конечно же, смысле, заучить формулы мне казалось задачей легче, чем составить их заново в ходе экспериментов.       Поглощенный в работу я не заметил, как на улице стемнело. За окном одновременно зажегся ряд фонарей, освещающих кривую дорожку по направлению к общежитию. Для Кристиана это обозначало, что можно взять перерыв от чтения. Для меня — пора было приступать к заданным профессорами задачам.       Я взял с полки учебник по классической механике, раскрывая его на первой странице. Закон сохранения импульса — простейшая задача, решаемая со всеми известными в несколько действий. Но не успел я взяться за ручку, как прямо на мои записи опустился стакан с толстым дном. Янтарная жидкость пахла как виски.       — Что это? — обернулся я к стоявшему позади меня Кристиану.       — Пей, — просто приказал мне он.       От кислого вкуса меня на доли секунд перекосило, но я быстро взял себя в руки и пригубил стакан до самого дна, даже не поморщившись. Кристиан стоял надо мной до тех пор, пока я не поставил перед ним опустевшую емкость. Кивнув своим мыслям, Кристиан забрал у меня стакан.       — С чего такая щедрость? — я был уверен, что у Кристиана зубы начинали болеть от одного моего присутствия.       — Хотел убедиться, что мне не подсунули отраву.       Кристиан налил напиток из бутылки себе только после того как не увидел, что я упал на пол с пеной у рта. Такой эгоизм меня позабавил.       — Кажется, я догадываюсь, почему у тебя не было соседа до меня.       Кристиан взболтал напиток. Виски это или другая гадость — разбирался я плохо.       — Нас просто мало на факультете. Почти все могут позволить себе жить по одному, — спокойно пояснил Кристиан.       Мне на это нечего было отвечать. Я отвернулся к своим записям, но через минуту мне в голову пришел важный вопрос: вернув взгляд к Кристиану, я столкнулся с его глазами напрямую. Под действием алкоголя он выглядел растеряннее обычного.       — Слушай, а тот парень… Вестер, кажется, — я сделал вид, что не могу вспомнить имя одногруппника Кристиана. — Он гей?       Кристиан издал короткий смешок, и сразу заглушил его очередным глотком спиртного.       — Почему спрашиваешь? — отставив стакан в сторону, поинтересовался Кристиан. Только после этого я заметил, что стакан в комнате был только один.       — Заинтересовался? — совсем обмякнув на постели, Кристиан расстегнул еще несколько пуговиц рубашки.       — Еще чего, — фыркнул я. — Просто одна девчонка попросила узнать, есть ли у него с кем-то отношения. Понравился он ей больно.       — И ты, конечно же, решил, что если у него отношения и есть, то обязательно с парнем? — Кристиан откровенно насмехался надо мной.       Я разозлился. Схватив со стола карандаш, я швырнул его в Кристиана, но тот успел прикрыться подушкой.       — Не хочешь отвечать — не отвечай. Но гомиком меня не выставляй.       Кристиан выждал несколько секунд прежде, чем опустить подушку вниз. Я вернулся к конспектам, а парень продолжил наблюдать за мной, и от взгляда его синих глаз у меня начинала гореть шея. Это раздражало. И совсем скоро я заметил, что карандаш мне просто необходим.       — Райан, а ты откуда?       Вопрос от самого Кристиана оказался такой необычной вещью, что я растерялся.       — Ошкош, штат Висконсин.       — В Ошкоше все такие?       Я пожал плечами.       — Какие «такие»?       — Разделяющие людей на подгруппы.       Когда я понял, о чем говорит Кристиан, то сразу повеселел еще сильнее. В отличие от самого Кристиана. Его моя довольная рожа больше, чем раздражала.       — Сейчас будешь затирать мне философскую идею, что люди — это масса, и масса эта неделима?       — А если и так?       — Тогда можешь сразу идти в жопу.       — Снова говоришь что-то гомосексуальное.       Мы переглянулись. Кристиан улыбнулся, я рассмеялся.       — Я не гомофоб, честное слово. Просто это все кажется мне таким странным, — пошел я первым на перемирие.       — Что именно? — Кристиан приблизился к краю кровати.       — Парню быть с парнем. Зачем, если есть девушки? — я очертил в воздухе округлые формы. — С ними же приятнее.       — А ты знаешь как с парнем?       — Что? — удивился я серьезному тону Кристиана.       Мне казалось, что мы шутим.       — Я спрашиваю, tu veux m'embrasser?       Незаметное хвастовство знанием иностранных языков начинало меня утомлять. Я уже даже не пытался понять, о чем меня спрашивает Кристиан, и просто отмахнулся от него рукой.       — У меня с твоими дурацкими вопросами всякое желание заниматься пропало. — Постарался я перевести тему разговора.       Но Кристиану больше не хотелось со мной разговаривать. Не получив определенного ответа на свой вопрос, Кристиан поднял с пола книгу. Больше мы с ним в ту ночь не разговаривали.