Эксперимент

Брайан

Возвращаюсь на работу, старательно скрывая улыбку. Всё нормально. Мы справимся. Очередной ёбаный кризис предотвращён. И конечно же именно когда я чувствую себя расслабленным и… чего уж там, счастливым, происходит что-то из ряда вон. Захожу в конференц-зал, где команда работает над очередным рекламным проектом, и натыкаюсь на очень горячую штучку, какую мне не доводилось видеть с… ну, с тех пор как покинул лофт. Хотя в тот момент об этом не вспоминается. Признайся, Кинни, сейчас ты думаешь только своим членом. Оказывается, он фрилансер, временно подрабатывающий в художественном отделе, потому что у нас не хватает одного стажёра. Тот взглянув на макеты, предложил пару свежих идей, которые, как посчитали коллеги, сто́ит обсудить со мной. На художника он совсем не похож. Высокий, загорелый, подтянутый — именно то, что мне нравится. И, судя по его взгляду, я ему тоже приглянулся. Выслушиваю его идеи, и, естественно, встаю поближе, ненавязчиво прижимаюсь к его заднице, пока тот показывает, чтобы бы изменил в проекте. И он слегка откликается, давая понять, что заинтересован, но не настолько явно, чтобы это заметили мои тупоголовые коллеги. Да и хер с ними, я почти серьёзно задумываюсь устроить «перерыв», чтобы затащить его в уборную и засунуть член ему в глотку. Хотя это могло быть только началом, с продолжением уже у меня в… Блядь! Какой же я — мудак. И вот что меня больше всего поразило: первое, пришедшие в голову, было: «Ну и хрен с Джастином. Как-нибудь переживёт». Блядь! Прошло меньше двух недель с тех пор, как я сказал ему… ладно, пообещал, что больше никогда не сделаю этого с ним. И вот, в первый же раз… Блядство! Я — мудак. Абсолютный ёбаный мудак. Отшатываюсь от парня с такой скоростью, что, кажется, оставляю следы заноса на ковролине. Когда прихожу домой, всё кажется каким-то сюрреалистичным. Чувствую себя мерзким изменяющим мужем. Но я не окольцован. И волен трахаться с кем хочу, так почему это вообще можно интерпретировать как «измену»? И всё же мне так чертовски стыдно за собственные мысли — или их отсутствие. И я не хочу, чтобы он знал, каким я могу быть мудаком. Хотя он и так это знает, упаси господи. Лучше, чем кто-либо. И, по какой-то, блядь, причине, он всё равно остаётся. Всё равно любит меня. И я не… я не могу потерять это. Просто не могу. И я не знаю, что делать. Раньше на обратном пути, я бы заехал в «Вавилон», нажрался, накурился, выебал кого-нибудь, а потом вернулся домой в четыре утра и заявил: «Ну и что? Я свободный человек, Солнышко. Смирись». И частично причина, почему я так не поступаю, в том, что боюсь — он не смирится. Я чертовски боюсь, что он снова уйдёт. Но знаете что? Если бы дело было только в этом, я бы не колеблясь вышвырнул бы его вон. Сию минуту. На «моих» условиях. Но дело не в этом. Мои приоритеты изменились. И самое главное: я не хочу его разочаровать. Ебать, я не хочу разочароваться в себе. Видите ли, в прошлый раз Джастин любил меня, но не особо уважал. У него не было на то причин. А у меня были. Уважать его, то есть. С самой первой ночи. Тогда я, конечно, не влюбился в него, но, думаю, мне он сразу понравился. Именно поэтому я отвёз его в больницу. Позволил выбрать имя Гасу. Позволил остаться на ночь. Чёрт, даже рассказал про знаменательную сцену в душе сразу после «Психо». Потому что мне, кажется, хотелось, чтобы я ему тоже понравился. Насколько это жалко? Я переборол это. Ладно, заставил себя перебороть. Той ночью у машины, я сжёг все мосты. Не мог позволить себе, чтобы какой-то твинк думал, будто мы можем быть любовниками; не мог позволить себе думать, что мы можем быть чем-то бо́льшим. Каким бы умным, забавным и милым он ни был. А после всё пошло прахом, и я давал ему столько противоречивых сигналов, что его мозг, наверное, временами походил на ёбаный салат. Но в этот раз всё иначе. В этот раз я начинаю ему нравиться как человек. Он начинает чувствовать, что может мне доверять. Начинает верить в меня. В меня, понимаете? Так, как никто другой. Никогда. Ни Майки, ни Линдси. Никто. И я не хочу терять это. Именно поэтому я не поехал в «Вавилон», чтобы бросить ему «ну и что?» в лицо. Именно поэтому я не знаю, что делать сейчас. Если я признаюсь ему, что едва не совершил огромную ошибку, это будет означать, что я — полный мудак? Или это будет считаться честностью? Хуй его знает. Боже, как я ненавижу всё, что связано с отношениями.

* * *

Джастин

Когда Брайан возвращается домой, ещё не так уж поздно. Где-то около одиннадцати. И он в странном настроении. Очень тихий и задумчивый. Конечно, я рассчитывал, что мы продолжим с того места, на котором остановились. Я весь вечер усердно занимался, чтобы, когда он вернётся, мы смогли трахаться до утра, но он кажется… Каким-то пришибленным. Заходит в лофт и, заметив меня, будто бы колеблется. Затем подходит, быстро клюёт в щёку и говорит: — Мне нужно в душ. И вот тут до меня доходит. Потому что я знаю этот взгляд. Видел его в зеркале после случая с братством. После первой ночи с Итаном. Это взгляд: «Что я натворил?». И часть меня хочет расплакаться, как глупый маленький педик, которым я был раньше. А другая часть хочет остаться здесь, не реагировать, ничего не делать, пока он сам мне всё не расскажет. Потому что он обещал. Он, блядь, пообещал, что сообщит. Однако больше всего я просто хочу подойти к нему, убедиться, что всё в порядке, что мы в порядке. Единственное, что меня останавливает — я не знаю, как это сделать. И все эти мысли проносятся в моей голове за какие-то полминуты. А потом он замирает на лестнице, оборачивается, и я изо всех сил стараюсь выдержать его взгляд, смотреть прямо в глаза. Я так решительно настроен не заплакать, потому что это не важно. Какой-то бессмысленный трах ничего не значит; я не позволю этому разрушить то, что между нами есть. Не дам этому нас погубить. Не знаю, сколько он успел прочитать по моему лицу, но вдруг он улыбается и спрашивает: — Потрёшь мне спину? И всё, что я могу, — это уставиться на него. Или, по крайней мере, я так думаю, но моё тело, кажется, решает за меня, потому что я уже поднимаюсь к нему по ступенькам, и вот мы уже целуемся. Его руки обнимают меня так крепко, что весь остальной мир перестаёт существовать. И остаёмся только мы, только наше дыхание и биение сердец, бьющихся в унисон, и как-то так получается, что мы уже без одежды, под струями воды. Даже не помню, как мы здесь оказались. Но это и неважно. Потому что вдруг он уже не тихий, не задумчивый, не грустный. Больше похож на самого себя: смеётся, дразнит. Он счастливый, любвеобильный, и по какой-то идиотской причине это заставляет меня захотеть плакать. Потому что он таким становится со мной. Это я делаю его таким. Я.

* * *

Брайан

Хватает дойти до лестницы, ведущей в спальню, чтобы понять, что я туплю. Он притих и сидит за компьютером с выражением на лице, которое буквально кричит: «Я знаю, что тебе есть, что мне сообщить. Так ты собираешься выложить это или будешь делать вид, что всё в порядке, будто ничего не случилось, и ты не вёл себя как грёбаный мудак, который не ценит того, что имеет прямо здесь, дома?» Ладно, возможно, я проецирую. Однако он меня раскусил, это точно. А это уже облегчает задачу. Теперь я должен рассказать ему. И как только я это осознаю, вдруг чувствую, что… всё нормально. Я мог бы натворить что-то действительно ужасное, но не сделал этого. Я понял, что творю, и, чёрт возьми, остановился. А затем избежал ловушки «пойти в клуб, напиться в хлам, чтобы ни о чём не думать». Вернулся домой. Вернулся к нему. А он… здесь. И… И внезапно я ловлю себя на том, что у меня на лице играет какая-то дурацкая улыбка. Спрашиваю его, собирается ли он прийти и потереть мне спину, и он взлетает по ступенькам так быстро, что я едва успеваю раскрыть руки, чтобы поймать и прижать его к себе. Не помню, как с нас слетела одежда. Не помню, как мы добрались до ванной и включили душ. Но вот мы уже там — под тёплыми струями воды, чистые и счастливые. Чувствую себя маленьким ребёнком. Ну, ладно, маленьким ребёнком с больши́м членом, который ещё не успел толком поработать на этой неделе. Но потом его рот оказывается на нём, и я просто откидываюсь назад и возношу молитву… неизвестно кому… за божественный рот. За то, что мне каким-то чудом удалось хоть раз удержать блядский член в штанах, по крайней мере, до тех пор я не смог вставить его туда, где ему самое место. Ну, в одно из этих мест, потому что, как только он доводит меня до кондиции, то поднимается, разворачивается и нагибается; презервативы оказались как раз там, где и должны быть, немного смазки, и вот я внутри него, и это ещё лучше. Хочу подразнить его, не торопиться, но, не выдерживаю. Джастин сильно прижимается ко мне, практически насаживаясь задницей на мой член, внутри он такой тугой и горячий, и почему-то я вдруг замечаю удивительную текстуру кожи на его спине. Она не похожа ни на чью другую. Молочно-бледная; даже когда, как сейчас, он возбуждён, а кожа шеи и лица покраснела и разгорячилась, спина остаётся удивительно гладкой и белоснежной, завораживающей меня до дрожи. Настолько завораживающей, что я не выдерживаю и кончаю. Потом выхожу из него, и он издаёт жалобный стон разочарования. Разворачиваю его и опускаюсь перед ним на колени, засовываю пальцы в задницу и глубоко заглатываю член. Так что, прежде чем он успевает выкрикнуть моё имя, грань пройдена, а мой рот наполняется солёно-сладкой спермой. Потом мы целуемся — долго и глубоко, — и я знаю, блядь, знаю, что, когда мы высохнем и заберёмся в постель, я смогу рассказать ему, что произошло сегодня, и он не будет разочарован. Он всё поймёт. Поймёт, что это значит для нас. И продолжит любить меня. Продолжит уважать меня. Чёрт, он, возможно, даже будет немного гордиться мной. Блядь! Не заносись, Кинни. Ты не облажался. Не потерял его. Не потерял его уважения. Или своего собственного. И это уже само по себе довольно-таки неплохой итог для одного вечера, не так ли?