Подчиняя огонь

      — А ещё нам нужно купить подарки родителям, — продолжает щебетать Хелейна, ведя Эймонда за собой между ярких, чуть припорошённых мелким снегом прилавками. — Знаю, что ты с ними не в лучших отношениях, но всё же праздник…              Эймонд искренне пытается вникнуть в разговор с сестрой, что-то отвечать и в целом выглядеть заинтересованным в этой прогулке. В конце концов, это он позвал её! И Хелейна, как лучшая старшая сестра, с удовольствием согласилась прогуляться с ним по заснеженному Мюнхену. К тому же когда ещё случится такое — Эймонд Таргариен собирается потратиться на подарки! Не то, что бы он скряга, нет. Просто не видит смысла в подарках, к тому же в семье праздновать Рождество не принято. Но в этом году что-то очевидно поменялось. И Хелейна тактично промолчит об этом.              Да и побывать в предпраздничном немецком городе и не сходить на главную рождественскую ярмарку — большое упущение. Да, у них в самом разгаре подготовка к финалу Гран-При, за предстоящие два дня решится судьба главных медалей уходящего года и первой половины сезона, но ведь и на себя время тоже нужно находить. Потому Эймонд выкупил для Эйгона и Люка сеанс восстановительного массажа со всеми сопутствующими опциями, оставив их в отеле с надеждой в собственном сердце о том, что те не поубивают друг друга, а сам отправился радовать сестру. Да и себя тоже.              Только как бы ему не хотелось, отвлечься полностью у него не получается! Мысли постоянно возвращаются к предстоящим коротким программам своих учеников. К счастью, их программы полярные друг другу по времени и поэтому Эймонд сможет быть с каждым хотя бы во время коротких программ. Эйгон практически открывает этот финал — ему достался второй стартовый номер. А вот Люк закрывает короткую со своим шестым стартовым номером. Но скорей всего на следующий день они снова, как и на первом этапе, будут идти друг за другом. И это нервирует. Эймонд ещё помнит, что произошло после победы Люка и их возвращения домой.              — Думаю, что маме подойдёт плётка и кроличьи ушки…              — Да-да, — бездумно соглашается Эймонд, разглядывая витрины небольшого антикварного магазинчика. А потом, осознав слова сестры, резко останавливается, смотря удивлённо на неё. — Что?!              Хелейна только хихикает, прикрыв рот рукой, наблюдая за шоком на лице брата. А тот, поняв чужой поступок, только фыркает, закатывает глаза и прячет замёрзшие ладони карманы своего пальто. Девушка тут же прижимается ближе, хватаясь за руку, следуя дальше по улице. Наверное, сейчас она бы не отказалась от горячего глинтвейна.              — Позвал гулять, а где-то сам не здесь.              — Ну, ты же знаешь, — отвечает Эймонд, рассматривая уже загорающиеся фонари и гирлянды. Отчего-то он думает о том, что Люцерису бы тут понравилось. — Завтра начинаются прокаты, а они оба далеки от идеала.              — Они для тебя всегда будут далеки от идеала. И что теперь? Думать об этом дни напролёт? Так и с ума можно сойти. Лучше подумай о том, что купить Эйгону.              — Плётку и кроличьи ушки, чтобы веселее было на рейвах, где он играет.              Хелейна снова смеётся и ведёт Эймонда в очередной сувенирный магазинчик. В конце концов, им нужно немного погреться. В середине декабря в Германии так холодно, что аж уши с носом стынут. Но этот магазинчик оказывается больше, чем они думали. Два этажа, которые заставлены огромными стеллажами с разнообразными подарками и сувенирной продукцией: от игрушек и кружек до настоящих драгоценных украшений и статуй рыцарей в полный рост. Как бы Эймонд не отнекивался, но его взгляд, так или иначе, цепляется за разные вещи. В том углу красивая и большая железная дорога с красно-зелёным составом, в другом углу набор игрушек на огромную ёлку, которая могла, например, стоять в их столовой, а там необъятное количество мягких игрушек.              Будь Эймонд ребёнком, то сейчас бы прыгал от радости. В его детстве их в такие магазины обычно не пускали, а все подарки всегда были связаны со спортом: новое лезвие, новый спортивный костюм, дополнительный абонемент в тренировочный зал.              — С чего ты вдруг вообще решила всем подарки покупать? — интересуется Эймонд, помогая выбрать подарок для Деймона. Они как-то оба сошлись в том, что ему ужас как не хватает банного халата в стиле Санта Клауса. — Мы даже никогда не праздновали Рождество дома.              — Может это год, когда пора создавать новую традицию? — фыркает Хелейна и накидывает на плечи Эймонда очередной красный халат, смотря, как он может смотреться на их дяде. — И не правда, что мы никогда не праздновали. Когда Рейнира жила с нами, мы так или иначе, но отмечали его.              — А толку-то? Мама и сестрица всегда ругались, племяннички носились как в задницу ужаленные, а мы даже ни разу адекватного подарка от них не получили.              — Ой, не делай вид, что не знаешь, что это мама все подарки прятала, которые нам Рейнира покупала. Поэтому не ворчи, а лучше покрутись.              Эймонд закатывает глаза и показательно крутится, демонстрируя красный махровый халат, который Хелейна тут же снимает и говорит, что это точно не Деймона.       Конечно, он знает, что все подарки прятались от них на чердаке. Эймонд как-то забрёл туда, будучи ещё ребёнком. Там были и мягкие игрушки, и те самые железные дороги, и машинки, огромные коробки конструктора Лего, книги и техника. И среди всего отдельно лежали самодельные открытки. От Люка. Он писал им — ему, Эйгону и Хелейне — каждое Рождество открытки, умудряясь везде желать разное. И сейчас спустя годы почему-то воспоминание об этой находке приносит такое тепло. Ему резко вдруг захотелось на тот чердак, вытащить всё и забрать то, что предназначалось только ему. Эймонд даже думает о том, чтобы купить отдельную коробку для хранения всего этого в своей комнате.              Вспоминая об открытках и о Люцерице в целом, он забредает в отдел с мягкими игрушками, пока Хелейна убежала в секцию с наборами ёлочных игрушек. Чего здесь только нет… И маленькие, и огромные, и плюшевые, и вязанные, и медведи, и зайцы, и акулы, и даже крысы. Но внимание Эймонда привлекает небольшая по своей сути игрушка белого дракона. И это именно дракон с крыльями, плюшевыми шипами, забавными ушками и лапками. На ощупь он мягкий-мягкий. Эймонд так и оставляет его в своих руках, понимая, что такая игрушка может стать неплохим подарком для Люка. Кончики ушей предательски краснеют, когда он думает об этом.              В итоге они оставляют с Хелейной на кассе несколько сотен евро, забирая из магазина игрушки, халат, украшения для матери и сестры, а также железную дорогу для Джоффри. Отчасти Эймонд чувствует даже некое успокоение. Есть в этом что-то приятное. Но сестре он этого, конечно же, не скажет. Но та и сама всё прекрасно понимает, загадочно улыбаясь после того, как услышала ответ на свой вопрос о том, кому Эймонд вдруг купил игрушку.              — Ваши отношения стали заметно лучше, — не спрашивает, утверждает Хелейна, когда они заходят в тёплое кафе выпить того самого глинтвейна.              — Мы просто притёрлись, — отвечает Эймонд, чуть вздёргивая вверх рукава водолазки. Распущенные волосы неприятно магнитятся. — В конце концов, мы почти полгода вместе работаем. Было бы странно ругаться.              — Вы с Эйгоном столько лет живёте вместе, столько работаете бок о бок, а всё не можете найти общий язык.              — Это другое. Я дева, а он идиот. Мы не совместимы.              Хелейна улыбается уголками губ, находя их почти нескончаемые конфликты пустыми и уже просто вызывающими смех. С детства их не брал мир: сначала они делили одну комнату, потом один лёд на тренировках, один пьедестал. А когда мать назначила Эймонда тренером Эйгона, то их отношения перешли в странную стадию так называемых «крутых горок»: то у них затишье и они в целом даже неплохо ладят, то ненавидят друг друга, делая пакости, будто они дети. И удивительно, как они сейчас терпят друг друга. Значит впереди что-то необъяснимое плохое. Но лучше пока что об этом не думать.              Эймонд же готовится, наверное, к худшему в день короткой программы. Он сам проверяет коньки Эйгона, а затем и Люцериса, их форму на цельность и все привезённые с собой лекарства, косметику и еду. И всё вроде кажется ему… необычно нормальным. Ведь «нормально» не про их семью. Но вот эти двое на раскатке, а после и в одном зале на растяжке, готовятся к выходу. А после даже спокойно сидят на одном диване, обсуждая прокаты танцевальных пар, повторы которых крутят по экранам в зале ожидания. Эймонд и Хелейна переглядываются, понимая друг друга без слов, оба готовые лезть разнимать родственников, если потребуется.              Но проходит время, а эти двое так и продолжают вести себя так, будто не было этих конфликтов до. Будто они старые приятели. Эймонд не назовёт это ревностью, но что-то очевидно скребётся под грудной клеткой.              — Удачи, — коротко бросает Люцерис, когда Эйгон уходит собираться на свой прокат. У самого Люка в запасе ещё минут тридцать есть. — Надеюсь, что ты переломаешь себе спину, и золото достанется мне.              — И тебе того же, племянничек.              Наверное не нужно объяснять, какие взгляды они поймали на себе от сотрудников арены и фигуристов, которые находятся вместе с ними в зале. Эймонд только глаза закатывает и следует за братом, прося Хелейну присмотреть за Люком, пока его самого не будет. Та кивает и ближе подбирается к Люцерису, желая поболтать с ним.              — Ну и что это было? — интересуется Эймонд, заходя за Эйгоном в комнату, которая была отдана фигуристам под гримёрную и раздевалку.              — О чём ты?              — О вашем милом общении с Люком.              — Да так. Поболтали по-родственному. А что? — усмехается Эйгон, смотря на брата через зеркало с подсветкой. А потом вдруг усмехается, щуря глаза. — Ревнуешь?              — Ты идиот, — выдыхает шумно Эймонд, принимаясь искать свою аккредитацию в сумке, чтобы иметь право выйти на арену со своими спортсменами.              — Ну да-да, я идиот. А ты влюбился. Ах, а как же был прекрасен наш изначальный план сломать ему карьеру и жизнь…              — Что?              — Да ладно, не прикидывайся. То кофе вместе пьёте, то вместе музыку слушаете, то болтаете на льду, что за уши вас не оттянешь друг от друга. И Хелейна рассказывала, что вы и гулять ходили вместе в Японии. Да и фотки у тебя под чехлом с той прогулки. М-м, братик, не знал, что тебе нравятся тёмненькие.              Эймонд выдыхает ещё раз, отвечая молчанием на это. Однако язык так и чешется послать брата, чтобы тот не нёс всякую чушь. Они с Люцерисом и правда сблизились в последнее время. Но это же не повод считать их влюблёнными друг в друга. Не повод же, правда?              — Тебе известно такое слово, как «семья»? Он мой племянник. Как и твой, между прочим.              — Я тебя умоляю, — фыркает Эйгон. Его руки ловко наносят макияж, готовясь к короткой программе. — Когда это наша семья порицала такое, а? Недоделанные монархи, чистота крови и всё такое. А вам даже бояться не надо, что дети родятся уродами. Знаешь, получается тебе в этом плане даже повезло. Ну, что отец Люка не из нашей семьи. А то пришлось бы любить урода.              — Я не люблю его, Эйгон. Успокойся. Он мой ученик. Как и ты, если бы вдруг забыл.              — Ну да, не любишь. Хочешь трахнуть? В какой позе?              — Эйгон, — почти драконом рычит Эймонд, сверкая своим единственным здоровым глазом.              — Ты только скажи, я сниму для вас отдельный номер и всё такое!              Эймонд, прихватив вместе с документами ещё и пачку сигарет, буквально выбегает из гримёрной, слыша смех в спину. Хотел поговорить об одном, а всё получилось как всегда всё наоборот. И как же это раздражает! Кажется, у Эйгона нет ни одной запретной темы, которую ему было бы неприятно обсуждать. Язык без костей и несколько жизней в запасе. Потому что не раз ему уже прилетало за то, что он открывал рот не там, где нужно. И раньше Эймонд реагировал на это спокойнее. Но сегодня…              Он сам не понимает, почему вдруг сорвался. Первое, что он почувствовал — гнев. Ему не хотелось, чтобы хоть кто-то касался темы его личной жизни и предпочтений. И Эйгон, поняв, что задел за живое, просто продолжил измываться. Это семейный талант он кажется унаследовал с рождения. Второе — ему не хотелось, что бы Эйгон даже словами касался Люцериса. Чтобы не упоминал, чтобы не вынуждал думать о нём так. Но Эймонд представил и теперь нервно закуривает сигарету, не боясь простудиться, ведь вышел на улицу без пальто.              Когда-то в Гарри Поттере Альбус Дамблдор сказал, что время — удивительная вещь. И Эймонд понимает это только сейчас, выдыхая в хмурое зимнее небо едкий дым. Ещё полгода назад он даже думать не мог о том, чтобы работать и общаться с Люцерисом Веларионом. С тем, кто лишил его всего одним взмахом руки. А сейчас он стоит здесь, на открытой парковке ледового комплекса, нервно докуривает сигарету и думает о том, что мысли о племяннике в своей постели слишком привлекательны. Привлекательны настолько, что Эймонд ощущает скопившееся тепло внизу живота, чувствует, как горят щёки. И, к сожалению это не от морозца. И знает, что даже вера ему не поможет. Он низко пал ещё давно, какие ему боги?              Когда он возвращается на арену, то уже объявляют разминку первой тройки. Эйгон, сделав несколько четверных прыжков, подбирается ближе к брату и снова что-то шепчет про Люцериса, за что Эймонд не стесняется дать ему подзатыльник. Плевать, что это скорей всего попадёт в эфиры. В конце концов, он тренер и должен вернуть спортсмена в рабочее русло. Но Эйгон только смеётся, обещает быть прилежным и снова откатывается для прыжков.              И быть прилежным у него получается. Короткую программу на мотив итальянской классики он выполняет безукоризненно, получая высшие баллы, что делает его одним из главных претендентов на победу в финале Гран-при. Судьи ставят ему выше сотни, а Эйгон принимает скорее как должное. Мелкий засранец очевидно знает себе цену.              Чего не скажешь о Люке. Он откровенно нервничает, когда выходит на разминку. Ломано выполняет четверной тулуп, а за ним и свой любимый флип. Эймонд выдыхает шумно, но не подзывает Люцериса к себе, позволяя самостоятельно собраться с силами, найти в себе фундамент, на котором он должен стоять во время прокатов. К тому же они обсуждали всё уже сотни раз. И очередное повторение не вселит в него сил и стойкости. Это можно найти только самому.              К счастью, когда приходит момент выхода на лёд, он находит это в себе, доставая откуда-то из глубины. Эймонд видит это по его глазам.              — Финал, — напоминает он, пока объявляют баллы только что выступившего Юмы Кагиямы. Тот пока что второй после Эйгона.              — Я помню.              — Тогда сделай эту программу действительно финальной. Я же знаю, что ты можешь.              Люцерис только кивает, выдыхает резко и откатывается назад, принимая позу, чтобы начать программу. И сегодня он поистине прекрасен в ней, несмотря на трудную разминку. В его руках лёгкость, в его взгляде книжная обречённость, венец на голове кажется тяжёлым, а судьба необратимой. Эмоции так и льются из него вместе с прыжками, комбинированными вращениями и дорожкой шагов. Эймонд, как наверное и весь зал, не замечает, как пролетают несколько минут. Музыка резко обрывается на финальной позе, несколько секунд стоит оглушительная тишина, после чего раздаются такие же оглушительные аплодисменты.              А Эймонд замечет то, как Люк вдруг кланяется с лишь одной поднятой рукой. Опять больное плечо…              На повторах уже в зоне ожидания оценок он замечает ещё и то, что во время прыжков Люцерис поднимал лишь одну руку, на вращениях прижимал руки груди, а не поднимал над головой, как положено в элементе. Отсюда очевидные снятые десятые баллов и по итогу второе место в короткой программе. Но эти оценки в целом неплохи. Особенно если вспомнить то, какое место Люк занимал после короткой программы на шестом этапе. А так он претендент если не на золото, то на место на пьедестале уж точно.              Но как выясняется, у Люцериса в целом неплохие амбиции, раз он на следующий день обещает обскакать Эйгона и даже выигрывает у него на это в карты, пока они ждут своей очереди на грим. Эймонд предпочитает не вмешиваться и в целом не отсвечивать рядом с ними, чтобы Эйгон вдруг не начал задавать лишних вопросов Люку и не провоцировал его на ненужные сейчас эмоции. В первую очередь у них должны оставаться свежие головы, чтобы исполнить всё так, как нужно и не скатиться в конец шестёрки финалистов.              Первым из них двоих на этот раз выступает Люцерис, так как баллов у него меньше, а Эйгону предстоит закрыть произвольные прокаты и весь финал Гран-при.              — Будь аккуратнее с рукой, — просит Хелейна, стоя на разминке вместе с Эймондом. И пока тот занят разговором с братом, она поправляет костюм Люцериса, улыбаясь ему мягко. — Лучше поберечься.              — Всё равно потом перерыв до января.              — Это не означает, что нужно разбиться на льду ради медали.              — Нужно.              Хелейна только покачивает головой, тяжело вздыхая. Понимает, что была сама такой же, науськанной матерью, рвалась за победами в ущерб собственному здоровью. К сожалению, понимаешь это только, когда заканчиваешь со спортом. Сейчас же Люка не переубедят даже сами Семеро.              Люк старается абстрагироваться от выкрикиваний, от ощущений вокруг себя и внутри собственного тела. Сегодня он хочет остаться беспристрастным, отдать себя исключительно своему герою и истории. Даже прикрывает глаза, когда слышит первые ноты мелодии. Ему нечего бояться — завяжи ему глаза и он всё равно исполнит её без запинок. Люцерис делает первый прыжок, второй, вращения, чувствуя, как лёд будто становится воздухом под ним. Он не скользит — парит.              И он настолько погружён в этот момент, что без стеснения забывается. И вместо двойного каскада он делает тройной, добавляя к тройному сальхову и четверному флипу ещё и тройной тулуп. Он не осознаёт случившегося до самого конца программы, выполняя её практически идеально. Даже аксель идёт достаточно ровно, несмотря на то, что он относится ко второй части программы.              Музыка заканчивается и Люцерис выдыхает. Всё, он смог. Он сделал всё, что смог. И ему не стыдно за это. Он с неким облегчением ждёт баллы, прижимаясь к Хелейне в КиКе. И как приятно видеть один из лучших результатов сезона на экране. Однако тройной каскад, не вписанный в программу ранее, снимает у него балл, делая его вторым ещё до проката Эйгона. Но отчего-то становится легко в этот момент. От него больше ничего не зависит, можно выдохнуть. И потому Люцерис даже остаётся посмотреть выступление дяди. И как бы они друг друга недолюбливали, как бы не желали друг другу всех возможных травм, Люк понимает, почему именно Эйгон сейчас фигурист номер один в их стране и уж точно не последний в мире. Его отточенные многолетними тренировками движения, его высокие прыжки, его пластичность — всё это показывает то, насколько он способный фигурист. Может он и не наделён талантом, как им был наделён Эймонд, но он старателен. И сегодня Люк с лёгким сердцем принимает его победу и своё третье место.              Третье место в финале Гран-при. Третье место у новичка во взрослых соревнованиях, у вчерашнего юниора. Люцерис, кажется, сияет ярче всех, когда ему на шею вешают медаль. Эта бронза с отливом золота.              Уже будучи в номере Люк ощущает всю усталость после проката. Душ разморил его и очень хочется спать, ведь вылет завтра ранний. Однако мысль о предстоящем коротком отпуске его безумно радует. И не важно, что перед этим нужно будет неделю сдавать все зачёты и контрольные, чтобы получить аттестацию в школе. Половина сезона за плечами и он с ней отлично справился. Значит и дальше будет всё хорошо.              — Мы смотрели ваши прокаты, — улыбается ему мама на экране. Звонок по видеосвязи помогает избавиться от сонливости. А вопящий на фоне Джейс, который только и делает, что говорит о том, как он гордится своим младшим братом, заставляет улыбаться. — Но каскад… Не он, ты был бы первым.              — Не уверен. Эйгон был хорош, — улыбается Люк, растягиваясь на постели.              — И это ты сейчас говоришь? — в кадре появляется Джекейрис, перехвативший телефон у мамы. — Они что тебя там покусали? Мы сейчас про одно и того же Эйгона говорим? Про того Эйгона, который тебе нос сломал?              — Успокойся, Джейс. Это всего лишь объективная оценка выступлений. Он сделал всё идеально, потому и победил.              — Ну, ты даёшь. Надо тебе меньше общаться с ними, а то они плохо на тебя влияют.              Люцерис только глаза закатывает. Хочется сказать о том, что человек привыкает ко всему, что у него не было выбора и пришлось свыкнуться со своей участью. О том, что у всех причины на то, чтобы быть сволочью и Эйгон в этом случае не исключение. Но он тактично молчит, понимая, что поднимет очередную тему, на которую Джейс будет говорить часами и не устанет ни разу.              Но единственное, что Люк возможно готов признать вслух, так это то, что работать с Эймондом оказалось… удобно. Хорошо. Даже приятно. После поездки в Японию у них получилось сохранить то тепло от совместно проведённого времени, и они даже успели до вылета в Германию вместе сходить на выставку любимого фотографа Эймонда. Люцерис с неким трепетом вспоминает тот момент. Особенно горящий жизнью глаз. Пусть и один, пусть. Они будто уже разрушили эту преграду, будто уже всё поняли, сказали все невысказанные ранее слова. Теперь между ними что-то новое. Они научились смотреть в глаза друг другу, не стесняясь.              И есть в этом что-то такое, что приятно волнует внутренности.              — А мы вообще-то ставили на тебя! — продолжает возмущаться Джейс.              — Кто это мы?              — Я и мама. А Деймон и Криган на то, что ты войдёшь только в тройку. В общем, ты должен нам с мамой пару золотых.              — Ну это грабёж, — со смехом возмущается Люк. А потом вдруг осекается. — Так. А причём тут Криган? Он с вами был?              — Ну… ну, понимаешь…              Люцерис уже готов начать свою речь про то, что они с Криганом всё больше как женатая парочка и что уже пора объявлять дату помолвки, но его прерывает лёгкий стук в дверь. Взгляд моментально скользит к часам — время уже около двенадцати. Слишком поздно для визитов. Но Люк, чтобы не показаться невежливым, быстро прощается с семьёй, обещая расспросить Джейса завтра лично, и бежит открывать дверь. И не скрывает удивлённого вздоха, когда видит на пороге комнаты Эймонда. Такого домашнего Эймонда с заплетёнными в боковую косу волосами, в простом костюме, без повязки на лице и со странным пакетом за спиной.              — Я не помешал? — тихо уточняет он.              — Нет, я ещё не сплю, — Люк делает шаг в сторону. — Проходи, не стой на пороге.              Эймонд кивает и аккуратно заходит в небольшой одноместный номер, осматриваясь. Будто бы его номер с Эйгоном не выполнен в таком же стиле. Он был полон решимости, когда шёл сюда. А теперь почему-то сам тянет время.              — Как твоё плечо?              — Хелейна дала мне таблетку и мне уже легче, — Люк забирается в кресло с ногами, позволяя Эймонду сесть на кровать.              — Что я пришёл… Во-первых, поздравляю с бронзой. В твоём возрасте получить награду такого уровня очень ценно. Я о таком даже не мечтал.              — Ой не ври, дядя. В моём возрасте ты выигрывал все старты Гран-при и брал серебро Олимпиады.              — Я тут вообще-то пытаюсь тебя подбодрить, а ты опять всё портишь, несносный мальчишка, — фыркает недовольно Эймонд, закатывая глаза. Но Люцерис в ответ неожиданно задорно смеётся. — Чего?              — Ты когда злишься, очень похож на свою кошку.              Эймонд ещё раз недовольно кривит лицо, наслаждаясь смеющимся Люком. Даже замирает на время, просто любуясь. А потом, поймав заинтересованный взгляд на пакете в руках, вспоминает о том, зачем вообще сюда пришёл.              — А во-вторых, у меня для тебя подарок.              — Подарок?              — Да… Мы на днях с Хелейной ходили на ярмарку. Ей захотелось вернуть в наш дом Рождество, я ей помогал с подарками. И… купил кое-что для тебя. Конечно, стоило бы наверное отдать это в сам праздник. Но почему-то мне хочется сделать это сейчас. Чтобы точно удостовериться в том, что я не сделал глупость.              Люк слушает его молча, а потом не сдерживает восторженного писка, когда Эймонд достаёт из пакета плюшевую игрушку дракончика, протягивая ему. Тот такой очаровательный и оказывается ещё безумно мягким. Люцерис прижимает его к себе, утыкаясь носом между ушек, надеясь, что так не будет сильно заметно покрасневших щёк.              — Спасибо, Эймонд, — тихо говорит Люк, улыбаясь в мех. И вдруг сам встаёт, подходя к комоду, где ещё лежат несобранные вещи. Ждёт чего-то, думая, а после достаёт маленькую коробочку. Эймонду вдруг кажется, что где-то он её уже видел. — Раз на то пошло, то у меня… тоже есть подарок. И я тоже хочу отдать его тебе сегодня.              Люк чувствует, как дрожат руки, но он всё же протягивает вещь дяде. Тот смотрит чуть удивлённо, но открывает упаковку, обнаруживая внутри небольшую серебряную подвеску с силуэтом дракона. Красивая и миниатюрная. Такие украшения Эймонд любит.              — Когда ты успел?              — У меня есть свои эльфы-помощники, — смеётся Люцерис, снова обнимая игрушку. — Я попросил Хелейну купить его, когда вы ходили гулять. Даже адрес магазина дал.              — А я-то думаю, чего её вдруг в ювелирный салон понесло, — Эймонд усмехается, но застёгивает цепочку на шее, решая надеть украшение уже сейчас. — Спасибо, Люцерис. Это очень ценно для меня.              — Да, но в само Рождество мне нечего тебе подарить…              — Подари открытку. Как одну из тех, что ты делал в детстве.              И Эймонд готов поклясться всем новым и старым богам о том, что увидел в глазах напротив расплывающуюся нежность. Сегодня Люцерис очаровательнее обычного. Сердце трепещет. И теперь слова Эйгона не кажутся глупой шуткой.              — Ты знаешь о них?              — Знаю. Я нашёл их все. Они всё ещё хранятся на чердаке нашего дома. Знаешь, какая моя самая любимая? — в ответ на это Люцерис только отрицательно мотает головой. — Последняя. Та, где ты желаешь мне победы на предстоящей Олимпиаде. Где просишь потом примерить золотую медаль.              — Эймонд, я…              — Напиши в новой открытке тоже про медаль, — перебивает он, поднимаясь, подходя ближе. Пальцы так ласково вдруг касаются красной от смущения щеки. — Про то, что обязательно дашь мне примерить свою золотую олимпийскую медаль.              Люцерис только молча кивает, не отводя взгляда от лица напротив. А потом вдруг утыкается носом в плечо, позволяя себя обнять. Теперь он просто обязан взять эту золотую медаль, пусть и Олимпиада через долгие два года. Время есть, чтобы постараться. Ради себя. Ради Эймонда. Звучит странно, но Люк готов с этим мириться. Он готов признаться в том, что они больше не враги. Они союзники. Но быстро стучащее сердце внутри желает большего.