Подчиняя огонь

      — Предстоящий этап Гран-при по фигурному катанию в Китае удивит поклонников этого вида спорта своими изменениями в программе спортивных дней, — доносится голос спортивного журналиста из радиоприёмника. Он играет на кухне так громко, что Люк, будучи в столовой, прекрасно его слышит. Отвлекаться на книгу получается всё сложнее. — Вместо вчерашнего юниора и возможно новой звезды школы Таргариенов — Люцериса Велариона — на этапе выступит Чха Джунхван, занявший на прошедшем втором этапе только четвёртое место. Как сообщил тренер Люцериса, выступить на четвёртом Гран-при ему помещает травма, которую фигурист получил на тренировке. Больше никаких комментариев по состоянию ученика Эймонд Таргариен не дал. Ожидается, что Люцерис Веларион окажется в заявке на шестой этап, где ранее был объявлен корейский спортсмен. Теперь к новостям хоккея...       Джейс, готовившийся себе завтрак на кухне, громко ругается и переключает на другую радиоволну, не желая слушать о недавнем проигрыше своей команды в регулярном чемпионате. Ему и так достаточно прилетело от Деймона, а ворошить воспоминания совсем не хочется.       Но вот Люцерис себя от этого не сдерживает. Да, он отчаянно старается видеть перед глазами строчки из книги, только вот раз за разом возвращается к воспоминаниям того вечера. Натянутая атмосфера, лживые улыбки, глупый тост Эйгона и его хватка в волосах. Рука сама по себе касается затылка, словно может почувствовать чужие пальцы прямо сейчас. После того вечера ничего хорошего в его жизни больше не случилось: мать снова разругалась с Алисентой, врачи запретили выходить ему на лёд, найдя на рентгене микротрещены в носовой перегородке, атмосфера в доме только ухудшилась, а головные боли преследуют его до сих пор. Люк не в шутку думает о каком-то проклятье над его семьёй и лично над ним. Даже в какую-то ночь, сходя с ума от давящих на черепушку ощущений, листал на странном сайте предложения гадалок. Утром за это стало ужасно стыдно.       Однако когда в голове всплывают моменты о том ужине, Люцерис, краснея, вспоминает и ещё кое-что. Крепкие руки, которые так бережно несли его сначала до машины, а после по коридорам больницы, не позволяя и шагу ступить. Неожиданно нежный голос, который отвлекал его разговорами про какой-то сериал, аллергию на мёд и любимые книги. Изредка между репликами появлялось что-то похожее на «попробуешь отключиться и я тебя тресну». И неожиданное «Люцерис, пожалуйста, ещё немного и будет легче». Конечно, через несколько дней, когда Люк вернулся домой из клиники, от того щепетильного внимания не осталось и следа. Снова холодный взгляд, острый язык и сдержанность. Но Люцерис не был настолько в бреду, чтобы придумать себе все эти моменты. По крайней мере, он хочет в это верить.       Отчасти Люк может понять причину такого поведения Эймонда. Он был в тот момент слишком слаб, чтобы функционировать самостоятельно. Ему была нужна помощь и дядя не отказал в ней. И если так подумать, то тот всегда оказывается рядом, когда Люцерису плохо. И он всегда милее, чем обычно. Тот момент, когда Эйгон испортил ему коньки и травма плеча обострилась. Или после проката на этапе Гран-при, когда назойливые журналисты никак не хотели его отпускать. И вот сейчас, когда Эйгон почти-то сломал ему нос, он снова оказался рядом, снова весь такой заботливый и спокойный. Люк нервно усмехается думая о том, что теперь они смогут нормально общаться только когда он сам будет на грани смерти. Другие варианты его дядя даже не рассматривает.       — Не надоело книжки читать? — интересуется Джейс, когда садится рядом с тарелкой и кружкой чая.       — Я завалил тест по химии. Но преподаватель разрешил пересдать его при личной встрече, — Люцерис вздыхает тяжело, перелистывая страницу и понимая, что всё ещё ничего не запомнил. — Вот, навёрстываю упущенное.       — А что с тренировками?       — Сегодня последний приём, после которого я получу допуск. По крайней мере, я надеюсь на это. Уже два раза отказывали.       — Конечно. После такого не удивительно, — фыркает Джекейрис, уплетая завтрак, разглядывая небольшой сад за окном в столовой. Там сейчас Арракс и Вермакс гоняют кошек. — Ты слышал последние новости?       — Про замену на этапе Гран-при? — уточняет Люк, а брат молча кивает. — Конечно, слышал. Это рационально.       — Нет, я про то, как они всё обставили, — Джейс морщится, будто съел что-то кислое. — Про твою травму. Что ты сам её получил.       — А как ты хотел? Чтобы они сказали правду? «Извините, Люцерис Веларион не сможет выступить на четвёртом этапе, потому что его дядя Эйгон Таргариен сломал ему нос». Так что ли?       Джекейрис, смеясь в голос, кивает часто.       — Зато это было бы справедливо.       — В спорте не существует справедливости. И ты знаешь это лучше меня, — Люк вздыхает тяжело и тянется к телефону. Время уже поджимает, им нужно выезжать, а мамы всё нет. — Где же мама?..       — А она уехала с Деймоном ещё утром.       — Что?! Она обещала свозить меня на приём.       — Не знаю, она ничего мне не сказала, когда я её встретил утром после прогулки с Вермаксом. Только что у них сегодня какие-то дела, связанные с продажей нашего старого дома, а потом она сразу поедет на тренировки.       — Ох, Седьмое пекло, — выдыхается вымученное из груди. — Придётся самому добираться...       — Не придётся, — доносится до них голос, а следом за ним, как гром за молнией, появляется Эймонд. — Собирайся, я тебя отвезу в больницу.       — У тебя есть права? — удивляется Джейс, слегка разворачиваясь, смотря на дядю удивлёнными глазами.       — Тебя это удивляет? — Эймонд смотрит выжидающе. В воздухе повисает вопрос, который Джекейрис не осмеливается озвучить. Про то, как он водит с одним глазом. — Если ты забыл, то я тогда твоего братца и отвозил в больницу.       — Нет уж, — фыркает Люк, поднимаясь из-за стола. — Я сам доберусь, без твоей помощи.       Эймонд устало выдыхает. Он ещё в своей привычной тренировочной одежде и видимо только вернулся из комплекса. Неудивительно, что на его лице горит недовольство. Вместо того чтобы отдыхать и заниматься своими делами, ему приходится мотаться по городу с сыном сестры, потому что мать всё ещё хочет загладить вину перед Рейнирой и собирается приложить для этого все усилия. Даже если это будет стоить её детям отдыха и покоя.       Хотя с другой стороны, быть на обследование с Люцерисом — прямая обязанность Эймонда. Он его тренер и поэтому ему важно знать всё, что происходит с подопечными. И лучше всё контролировать самостоятельно, не позволять матушке проникнуть в его дела. Поэтому приходится засунуть своё недовольство куда подальше и терпеливо ждать, пока Люк наконец-то поймёт, что поездка с ним — это лучший из всех вариантов.       — Мне это не нравится, — фыркает Люцерис, когда через двадцать минут всё же садится в машину, пристёгиваясь.       — Я тоже не в восторге, — дерзит в ответ Эймонд, заводясь и выезжая с территории их дома.       Люк заметно ёжится, кутаясь в тонкую куртку. Ноябрьская погода особо тёплыми деньками не радует и по утрам Люцерис, гуляя с Арраксом, уже видит в некоторых местах заморозки, что очевидно намекает на необратимость вещей. Зима близко. И спорить с этим всё труднее. Дорога из дома до медицинского центра займёт некоторое время. Люк понимает, что говорить им особо не о чем. Ему не интересно, как там дела у Эйгона, с Хелейной они виделись вчера, на остальных ему плевать. Спросить как дела у самого Эймонда? Глупость, да и только. Спросить про тот самый сериал, о котором говорил Эймонд в больнице? Глупость больше первой.       Вот и приходится молчать, разглядывать сменяющие друг друга дома и голые, давно облетевшие деревья. Но даже и это надоедает. Поэтому Люк, почти как вор, украдкой бросает взгляд на серьёзного и собранного Эймонда. Непривычно видеть его в худи и спортивных штанах вне ледовой арены. Его светлые волосы убраны в хвост, а вместо привычной тёмной повязки, на когда-то раненом глазу специальный пластырь, закрывающий шрам. Взгляд невольно скользит по плечу, вдоль руки, останавливаясь на ладони, что сжимает руль. Дорогие часы, несколько колец. Длинные пальцы выглядят эстетично, и Люк отчего-то вдруг краснеет, отводя глаза в другую сторону.       Он так и не понял, что Эймонд тоже наблюдал за ним в этот момент и прекрасно видел чужие взгляды.       — Люцерис, — зовёт он, когда машина останавливается на светофоре. Осталось проехать всего два квартала, и они будут у клиники. Люк дёргается, поворачивает голову. И на мгновение забывает о том, как дышать, когда Эймонд поворачивается в ответ, тоже смотрит в глаза. — Я могу задать вопрос?       Люк только молча кивает, сжимая пальцами ткань своих штанов.       — В тот вечер Эйгон говорил про произвольную программу...       — Нет, — резко перебивает Люцерис, снова отворачиваясь.       — Что «нет»?       — Я не буду об этом рассказывать.       — Люк, не веди себя как маленький ребёнок, — бурчит Эймонд, но всё же отвлекается на дорогу, снова сжимая руль. — Я твой тренер и мне важно знать...       — Узнай сам. В интернете полно всего. Я не обязан тебя в это посвящать.       Больше говорить об этом Эймонд не берётся. А Люк сникает окончательно, когда они заходятся в стены клиники. И его даже не радует новость о том, что он может приступить к тренировкам. Корлис убеждает их в том, что курс лечения можно завершать и постепенно увеличивать нагрузку. Конечно, пока что выходить на лёд не желательно, но тренировки в зале позволят быстро вернуться в тонус. Люцерис только благодарит и выходит из кабинета, желая как можно быстрее оказаться на улице. Сейчас прохладный ветерок помогает справиться с накатившим бессилием лучше всего.       Люк не любит вспоминать тот сезон. И то, что творилось с ним после. Всё начиналось вроде бы как всегда. Они поставили программы, впервые мама разрешила самостоятельно выбрать музыку и мотив. Маленький ребёнок в нём ликовал, когда его идеи про любимый мультфильм детства были положительно приняты. Никогда он так сильно не хотел идти на лёд, как тогда. Каждый день приближал его к мечте. Тогда глаза горели ярче всего. Сейчас уже не так. И, наверное, больше никогда и не будет.       И всё казалось идеальным: любимые программы поставлены, высокие баллы за них есть, судьи и зрители небольших юниорских соревнований довольны. Но всё меняется, когда Люцерис приезжает на финал юниорского Гран-при в Осаку. Его короткая программа встречается бурными овациями и Люк уже готов к тому, чтобы взять золото. Но неожиданно за ночь до второго соревновательного дня он натыкается на несколько статей о его произвольной, что поставлена на музыку из мультфильма «Принцесса-лебедь». И всё ничего, если бы поклонники фигурного катания не увидели в этом подтекст.       Ведь Люцерис исполнял в программе партию Одетт, которая в песне обращается со словами любви к принцу. Люка упрекнули в том, что в этой программе скрытый подтекст гомосексуальных отношений. Ему на тот момент было всего пятнадцать. И это его сломало. Финал Гран-при пошёл под откос и он, надежда фигурного катания, взял лишь пятое место, завалив почти все прыжки в произвольной программе. Но как оказалось, это было не самым страшным. Впереди был Чемпионат мира, на котором Люк и получил свою травму плеча, когда травля в интернете и сообществе фигурного катания шла полным ходом. От него, пятнадцатилетнего мальчишки, требовали объяснений, которых он дать не мог. Потому что не подразумевал того, что надумали себе фанаты.       В конечном итоге Люцерис просто сдался морально и физически. Он сломал себе ключицу, когда делал изначально неправильный прыжок. Это было больно, невыносимо больно. Но даже это не позволило Люку спокойно уйти. Глупые извинения после финала насчёт своей программы, написанные матерью, делали ещё больнее. Тогда ему пришлось это сказать, чтобы наконец-то выдохнуть и спрятаться от ужасного мира, который на него накинулся.       Сейчас бы Люк так не поступил. Но не будь у него этого опыта, не было бы его самого. Он приверженец того, что в жизни всё идёт своим чередом и даже ломающие события — это часть пути. Спустя время думать об этом легче. Может и говорить об этом будет легче?       — Я хочу есть, — тихо говорит Люцерис, когда они с Эймондом снова садятся в машину.       — Сейчас поедем домой. Там и поешь.       — Я не хочу домой, — перебивает Люк, поворачиваясь лицом к дяде. — Там много лишних ушей в стенах.       Они смотрят друг на друга целую минуту, что кажется бесконечностью. Но в итоге Эймонд улавливает намёк в чужих словах, кивает, заводя двигатель.       Через десять минут они оказываются у небольшого фудтрака, который стоит на берегу Черноводной. В рабочий день здесь не так многолюдно, поэтому они с лёгкостью находят свободную лавочку. Честно признаться, Люк есть совершенно не хочет. Он запихивает в себя питу с какой-то мясной начинкой, чтобы потянуть время. Но молчаливый Эймонд никуда его не торопит, медленно выпивая свой кофе и закуривая с разрешения Люцериса.       — Сыграем в игру? — предлагает Люк, когда чай в стаканчике давно остывает, а пальцы на руках мёрзнут всё сильнее. — Правда за правду.       — В любой другой момент я бы отказался, — хмыкает Эймонд, немного разворачиваясь к Люцерису лицом.       — Но не сейчас?       — Но не сейчас.       Люк понимает, что это зелёный свет. Эймонду настолько интересно услышать о случившемся из первых уст, что он даже готов выложить свою тайну. Это одновременно подстёгивает и немного пугает. Придётся снова погружаться в этот кошмар. И Люцерис, прикрыв глаза, просто пытается свыкнуться с мыслью о том, что этого разговора было просто не избежать.       — Это был тот сезон, когда ты взялся тренировать Эйгона, — Люк говорит тихо, но достаточно громко, чтобы его слышал дядя. Глаза открываются, не отрываясь смотрят на реку. — Я тогда впервые участвовал в постановке программы. Хотелось сделать что-то символическое для меня, потому что на тот момент мы думали, что это мой последний юниорский год. Только не смейся, но мы взяли мотив из моего любимого мультфильма. Из... из «Принцесса-лебедь».       И прерывается на мгновение, пытаясь уловить реакцию Эймонда. Но тот покорно молчит, будто и не дышит даже.       — Ставилась программа легко и просто. Да и по техническому набору она была самой сильной среди юниоров мира. И поначалу всё шло хорошо... Да, я видел некоторые замечания насчёт того, что я исполняю женскую партию, но это не било так сильно, как... Как то, что случилось в Японии. Боги, я даже не думал, что японские фанаты фигурного катания такие злые, — с губ слетает усмешка, но она абсолютно нервная, надломленная. — После финала юниорского Гран-при мне в соцсетях полетели какие-то видео, статьи, пожелания смерти, хотя... Я не особо понимаю, что сделал. А потом случился Чемпионат мира. И я, сломанный морально, сломался физически. Да, это та самая травма плеча. Да, это про ту программу говорил Эйгон. В общем... вот.       Эймонд, не перебивавший его до этого, не берётся делать это и сейчас. Он лишь вновь тянется к сигаретам, поджигая одну из них, пытаясь всё собрать воедино. Да, до этого до него доходили слухи про травму Люка и то, как она была получена. Может быть в моменте, несколько лет назад, видел и статьи, посвящённые этой программе и ситуации вокруг племянника. Но тогда его жизнь не волновала его. А сейчас, когда всё радикально меняется, Эймонд впервые так сильно и глубоко погружается во всё это. И сказать, что эта ситуация настоящий кошмар — ничего не сказать.       — О чём ты хочешь спросить? — говорит Эймонд спустя несколько минут, выбрасывая дотлевающую сигарету в урну.       — Что? — Люцерис смотрит на него удивлённо. Наверное, он ждал какой-нибудь реакции. Но не этого.       — Ты сказал, что правда будет за правду. Что ты хочешь услышать?       Ох, да. Люцерис хочет спросить о многом. И одновременно с этим в голове пусто. Он даже не придумал вопрос, когда предложил идею игры. Ему просто нужен был повод, чтобы начать говорить. Можно сказать, что Люк даже и не думал о том, что получит что-то в ответ.       — Ну, — Люк мнётся, нервно облизывая губы. — Эймонд, скажи... Ты так сильно меня ненавидишь, раз хочешь изжить меня?       Однако для Эймонда этот вопрос кажется самым очевидным. Наверное, он бы удивился, спроси Люк про детство. Или даже про травму глаза. Или про отношения в семье. Но не в момент, когда спрашивают о том, что лежит на поверхности.       — Я не знаю, — честно отвечает он. — Несколько месяцев назад я бы ответил тебе однозначно и точно. Но сейчас... Это как раздвоение личности, знаешь? Одна часть меня жутко тебя ненавидит и даже готова придушить.       — Кажется, мне пора закрывать дверь на ночь в комнате, — отшучивается Люк, скрещивая руки на груди. Эймонд неожиданно улыбается, пусть и уголками губ.       — Но другая сторона... Более взрослая и осознанная, она не хочет возвращаться назад. Потому что хоть там и глупая детская месть, но и та боль, которую я пережил, пока восстанавливался. Наверное, поэтому я так странно проявляю себя в общении с тобой.       — Я заметил... То ходишь мимо меня, будто меня нет, то вдруг помогаешь, не даёшь и шагу ступить самостоятельно.       — Да, это тоже проблема. Та осознанная и взрослая часть меня не хочет, чтобы кто-то проходил через всю боль в одиночестве. Потому что мне пришлось это переживать одному, — Эймонд выдыхает шумно, пуская пар в воздух. — Боги, неужели чёртов Эйгон оказался прав в том, что я действительно хочу тебя тренировать...       Люк хлопает глаза, а потом судорожно вспоминает тот момент, когда он прятался на кухне, пока Эймонд и Эйгон устраивали разборки в коридоре.       — Не делай поспешных выводов, пока я снова не выйду на лёд, — Люцерис допивает остатки ледяного чая и выкидывает стаканчик, поднимаясь. Он уже успел прилично замёрзнуть в осенней куртке.       — Да, я вспомнил наши тренировки. Поэтому забудь всё, что я сказал.       Люк высовывает язык и, кажется, впервые смеётся рядом с Эймондом, следуя к машине и попутно записывая голосовое сообщение матери о том, что ему наконец-то разрешили тренироваться.       Между ними вроде бы пропадает недопонимание. Но странное чувство тревоги не отпускает Эймонда ни на минуту. Пока они едут в машине, пока он ждёт Люцериса с вещами для тренировки, пока они едут на арену, чтобы начать сегодня первые занятия в зале. Не становится легче даже когда Люк уходит с Колем на растяжку, оставляя Эймонда наедине со своими мыслями. Он сидит в собственной тренерской и просто смотрит в потолок, прокручивая сегодняшний разговор раз за разом, пытаясь понять, что ему не нравится во всей этой истории. Люк был с ним честен, он это понял сразу. Но зудящее чувство внутри не желает покидать его.       Поэтому через десять минут копаний, Эймонд всё же лезет в интернет, ища информацию, связанную с этой ситуацией. И как оказалась она в действительности была настолько отвратительной. Он бегло пробегается по некоторым статьям, вчитываясь лишь в комментарии, которые остались под ними на разных форумах. Да, Эймонд знал, что мир зол. Но он не думал, что он был настолько зол на пятнадцатилетнего мальчишку. Пожелания переломаться, никогда больше не выходить на лёд, обвинение в обмане публике, собственные надуманные теории, требования тренерского штаба объясниться. Становится не по себе от всего этого.       Только вот дальше — больше. Он листает короткие видео с той программой, просматривая её. Сначала ему попадаются выступления с первых этапов, когда Люцерис исполнял всё чисто, без падений и засечек. Эймонд ловит себя на мысли, что засматривается. Если слова племянника — правда и он принял участие в постановке программы, то он чёртов гений. Точность линий, правильное количество оборотов при вращениях, крепкие тройные и даже четверные прыжки. Люк делает всё так, чтобы стать чемпионом. Но чем больше видео ему попадается, тем больше ситуация открывается Эймонду. Вот видео с финала Гран-при, когда травля только начиналась. Вот тот самый Чемпионат мира, когда Люк выходил на лёд под свист и смешки. Видно, как на этих кадрах он осунулся, тёмные круги залегли под его глазами. И теперь движения его рваные, будто надломленные.       Эймонд просматривает это видео несколько раз, а потом смахивает дальше. Следующим видео оказывается фрагмент с падением и травмой. Внутри что-то обрывается, когда он через музыку слышит чужой вскрик и будто хруст костей. Люк заканчивает выступление без ещё трёх прыжков, еле держась на ногах. Но как оказалось, самое страшное было в следующем видео. Это отрывок из интервью после Чемпионата мира, на Люцерисе уже плечевой бандаж, он бледнее обычного, видно, как по лицу катится пот, а он сам хватается за трость, чтобы не упасть. Он не смотрит в камеру, но видно, как еле сдерживает слёзы, а губы обкусаны. Его слова еле можно разобрать, приходится выкрутить звук на телефоне на максимум.       — В первую очередь я хотел вложить красоту в программу, — замученно говорит Люк, часто моргая. Слышно, как на фоне щёлкают затворы фотокамер. — О сексуальном подтексте мы даже не задумывались. Я приношу извинения перед всеми, кого это могло задеть. И да... Наверное, важно сказать, что я сам отношу себя к ЛГБТ+ сообществу, поэтому возможно нам действительно стоит уделять этому внимание больше и...       Смотреть на это сил больше нет, и Эймонд блокирует телефон, почти отбрасывая его на другой конец стола. Пятнадцатилетний ребёнок, рассуждающий о том, что его тревожить не должно. Спортсмен, которого затравили до страха в глазах.       Эймонд практически вылетает из своей тренерской, срываясь на быструю ходьбу. На пути ему встречают сотрудники их школы, ученики, идущие на тренировку или возвращающиеся с неё, тренера младших групп. Но никого из них он будто и не видит, поднимаясь выше по лестницам, на этаж, где находится тренерская комната Рейниры. И какое счастье, что она сейчас здесь. Сестра выглядит крайне удивлённой, когда видит перед собой влетевшего в кабинет Эймонда, недовольного, почти что злого. Её помощница Элинда смотрит на него испуганно, зажимаясь на стуле, держа в руках какие-то документы.       — Оставь нас, — практически шипит Эймонд. — Мне нужно поговорить с моей сестрой наедине.       Девушка переводит свой испуганный взгляд на Рейниру. И та молча кивает, позволяя уйти. И как только дверь за ней закрывается, Эймонд снова вытаскивает телефон из кармана, включает то видео с интервью, разворачивая экран к сестре. Она смотрит всего несколько секунд, а после поднимает взгляд на парня. Её плечи дёргаются в непонимании.       — Я видела это интервью, Эймонд. Что ты хочешь? У меня много работы.       — Скажи, чья это была идея отправить его после травмы на это интервью, м?       — Дать интервью после проката — обязанность, которая прописана, — Рейнира откидывается на спинку стула, смотря устало. — Тебе ли это не знать?       — Да, отвечать на вопросы журналистов, но не говорить какой-то заученный текст! Ты даже не проконтролировала это и не...       — Почему же, — перебивает женщина. — Мы обсуждали то, что ему необходимо сказать. И Люк сказал мой текст правильно…       Рейнира говорит ещё что-то, но Эймонд её будто не слышит. Внутри что-то переклинивает сильнее, ломается, оставляя после себя странное ощущение пустоты. До этого момента он думал, что семья сестрицы образцовая. Немного странная, с детьми от разных отцов, но любящая, настоящая. Такая, которой у него и Эйгона с Хелейной никогда не было. Он тайно завидовал и ненавидел за это. Каждый раз ему хотелось стереть эти милые улыбочки с лиц родственников, лишь бы самому не было так плохо. Но как оказалось, что за этими улыбками стоит то, что пугает даже его.       Родная мать отправила Люцериса самостоятельно разбираться с журналистами, а сама осталась вне кадра. Родная мать сказала Люцерису о том, что нужно извиниться и произнести речь о своей сексуальной ориентации, лишь бы смыть с себя грязь.       Становится мерзко от того, что когда-то он завидовал этой семье. Они такие же прогнившие. Наверное, все Таргариены такие.       — Ты сейчас шутишь, да? — уточняет Эймонд, теряясь в своих эмоциях. — То есть ты спокойно говоришь о том, что отдала Люка на растерзание вместо того, чтобы защитить его?       — Они хотели услышать это от него, а не от меня. Я ничего не могла сделать...       — А ты и не попыталась! В этом и проблема! — взрывается Эймонд, ударяя ладонями по столу и отходя назад, проводя руками по голове, пытаясь прийти в себя.       — Ты не был тогда там! — Рейнира подскакивает следом. — Ты не знаешь, что мы чувствовали.       — Мы? Мы чувствовали?! Что чувствовал Люцерис! Это его обвиняли непонятно в чём, насмехались над всем, чем только можно, желали смерти. Да, я получал подобное во время своей карьеры, но не настолько ужасное! Мне желали смерти за то, что я обскакал Юдзуру Ханю по баллам, а твоему сыну за то, что его посчитали геем! Это разные вещи.       Рейнира всхлипывает, отворачиваясь. Эймонд закатывает глаза, вспоминая мать, которая тоже не выносит ссор и всегда впадает в какую-то глупую истерику, когда нужно решать вопрос словами, а не слезами.       — Рейнира, — зовёт он и молчит, пока сестра не поворачивается к нему лицом. — Ты хорошая фигуристка. Лучшая из своего поколения. Тебе покорилось всё, у тебя есть «Большой шлем» фигурного катания. Возможно, ты хорошая мать. Видно, что ты любишь своих сыновей. Но тренер ты отвратительный. И я рад, что Люцерис больше не тренируется у тебя.       Он даже не даёт ничего ответить, выходя из кабинета, хлопая дверью. Его всё ещё потряхивает после этого дурацкого разговора, после всего увиденного и услышанного. И сейчас ему нужно только одно. Ему нужен Люк. Вот он и следует по коридорам обратно вниз, где расположены небольшие спортивные залы, в которых обычно фигуристы разминаются перед выходом на лёд. В одном из них и находится Люцерис, занимающийся растяжкой вместе с Колем. И они оба оборачиваются на шум, когда Эймонд заходит к ним.       — Мы уже почти закончили, — щебечет Люк, поднимаясь на ноги. — И я хотел бы уточнить, могу ли я хотя бы просто выйти на лёд сегодня и...       — Кристон, выйди, — командует Эймонд, перебивая племянника.       Коль смотрит недовольно, но подчиняется, выходя из зала и оставляя этих двоих. Люцерис слегка растеряно смотрит ему в след, хлопает глазами, не понимая, что происходит. Он уже хочет спросить об этом, но как вдруг оказывает в кольце рук. У них небольшая разница в росте, но она всё же есть, и Люк сейчас буквально вжат носом в чужую шею. На удивление, пахнет она приятно, даже успокаивающе.       Кажется сегодня тот мальчишка, желающий мести и всё ещё обижающийся на всех, постепенно начинает сдавать позиции. Взрослый и осознанный Эймонд обнимает Люка, пытаясь без слов показать, как ему жаль. Ему по-настоящему жаль, что Люцерису пришлось всё это пережить. И он чувствует невысказанный посыл, поджимает дрожащие губы, отпуская себя и свою истерику, всхлипывая и цепляясь пальцами за кофту на спине у Эймонда, пока тот зарывается носом в мягкие кудри, тоже чувствуя себя так приятно и спокойно.       Наконец-то стена между ними начинает рушиться.