Подчиняя огонь

      Люк думал, что паниковал на кубке Ломбардии, но это оказалось лишь шуткой по сравнению с тем, что чувствует сейчас. Он видит, как дрожат собственные руки, когда достаёт свой стартовый номер из стеклянного шара. В этот раз одиннадцатый. Взгляд цепляется за недовольного Эйгона, который до этого вытянул себе десятку и теперь даже не пытается скрыть своего негодования. Они с самого начала рядом, что открыто расстраивает их двоих. Люцерис понимает, что ему было бы в разы спокойнее, будь они в двух разных разминках. Это бы ощущалось не так волнительно. А теперь придётся переживать о том, что в любой момент его могут подставить. Ну, знаете, подножка на льду. Или сломанные коньки.       Да, он узнал об этом. Хотя Эймонд особо и не скрывал этой информации. Но очевидно ждал хоть какой-нибудь реакции в тот момент. Ждал, что племянник разозлится, выйдет из себя, устроит Эйгону сцену. Но Люцерис, разбитый новостью о микротравме плеча, лишь попросил о том, чтобы их тренировки разделили и свели любое взаимодействие к минимуму. Он видел, как дяде хотелось что-то сказать, странный огонь горел в его уцелевшем глазе. Однако вместо грубых слов о мягкотелости Люка, тот молча кивнув, тут же покинув медпункт.       Общение было сдержанно. Всё время до первого Гран-При в США они практически не виделись. Люк тренировался по утрам, Эйгон в обед, а по вечерам они предпочитали не отсвечивать в гостиной или столовой. Не то, чтобы это помогло отвлечься от пугающих мыслей, но Люцерис хотя бы смог сконцентрироваться на предстоящем старте. Правда для этого пришлось оградить себя от всего мира. Тренировки, задания по учёте, растяжка в перерывах, бег с Арраксом, снова растяжка и сон. Такая жизнь не радовала, но появившееся напряжение не давало упасть в пучину мыслей. Да и к тому же Эймонда, вечного перфекциониста, такой подход к делу устраивал.       Ровно до того момента, пока у Люка не пошла кровь из носа. Он отчаянно вытирал её рукавом белой олимпийки, лепетал о том, что всё в порядке. Но Эймонд видел слишком яркую сетку вен на веках, осунувшееся лицо, обкусанные губы, а ещё глаза, из которых вот-вот хлынут слёзы. И впервые сам остановил тренировку, отправив Люка домой. У них вылет через три дня. Рисковать нельзя.       — Я поеду с вами, — тем же вечером заявила Хелейна, вытащив братьев на летнюю террасу для разговора. Погода уже поистине осенняя, но тот вечер был тёплым. Старая Вхагар лениво устроилась на коленках у Эймонда, не давая ему возможности уйти. — Я не дам тебе его угробить.       — Ты опять защищаешь этого убогого? — фыркнул Эйгон, поджимая губы. Неделя плотных тренировок далась ему с трудом. Но это отлично продемонстрировало то, что он ещё в форме.       — Я защищаю всё то светлое, что в нём осталось, Эг. И я не понимаю, откуда в вас столько ненависти к нему и его братьям.       — Посмотри на своего братца, Хелейна, и ты сама всё поймёшь.       — Не надо мне вещать лапшу на уши о том, что ты так сильно переживаешь за Эймонда. Вам просто пора признать, что в случившемся виновата мать.       — В том, что у него нет глаза? — веселится Эйгон.       — Да.       Эйгон хохочет в голос. А вот на лице у Эймонда нет даже лёгкой усмешки. Его пальцы мягко перебирают шерсть старой кошки, пока та ощущается настоящей тяжестью на коленях. Как и мысль в голове о том, что Хелейна права.       — Если бы она всё детство не настраивала нас против них, если бы всё детство мы не слушали о том, какая Рейнира шлюха и о том, что ни одного золота она не заслужила, то всё было бы иначе. Мы все здесь это понимаем. Только вы почему-то боитесь в этом себе признаться.       — Хел, что ты хочешь? — не выдерживает Эймонд и устало вклинивается в разговор.       — Не мучай его, — сорвано просит Хелейна. — Ты видишь, до чего доводят твои тренировки. Хочешь, чтобы ситуация после кубка в Италии снова повторилась? Ещё несколько таких нервных срывов и мы найдём его в ванной с перерезанными венами. Даже не смей рот открывать, Эйгон!       И тот душит в себе шутку, понимая, что с сестрой сейчас лучше не ругаться.       — Подпусти его к себе, — неуверенно продолжает девушка. — Сколько ты его уже тренируешь? С лета? А что ты о нём знаешь кроме того, что он твой племянник? Верно, ничего. Ты даже не знаешь почему он получил свою травму плеча.       — Знаю. Травма плеча получена в результате падения. Сложный закрытый перелом ключицы, которая неправильно срослась и теперь эта травма мешает ему нормально прыгать, — буквально повторяет слова Корлиса Эймонд.       — Это итог, Эйм. А что именно случилось, ты знаешь?       — Падение, Хелейна, — вымучено говорит Эймонд. — У травмы может быть только одна причина. И ничего тут обсуждать.       — О чём я и говорила... Пока ты не поймёшь, что это не так, я от него не отойду, Эймонд.       И в этот раз Люк рад присутствию тёти ещё больше. Она единственная, кто продолжает его подбадривать и так искренне держать за руку. Она даже выводит на короткую программу, пока Эймонд и Эйгон ждут свои оценки в зоне ожидания. Люцерис на пробу проезжает два круга, проверяя состояние коньков, которые теперь он хранит как самое драгоценное сокровище. Нервозность закрадывается в его душу, когда судьи берут дополнительное время, чтобы просмотреть несколько элементов. Люк кусает губы, срывая кожицу с заживших ранок и чувствует кровь.       А потом вдруг ощущает, как холодные ладони Хелейны сжимают его руки. Взгляд невольно скользит к ней. Она выглядит счастливо: глаза светятся, губы растянуты в мягкой улыбке. Она обвешана всевозможными бейджиками и пропусками. Эймонд скинул на неё все свои официальные обязанности, как представителя спортивной школы. И Хел только рада быть полезной. Вот и сейчас она мягко разминает пальцы Люка, пока судейская коллегия объявляет баллы. Девяносто три балла с лишним. Для Эйгона это не лучший результат, но вполне приемлемый.       — На лёд приглашается...       — Вот и всё, солнышко, — говорит быстро Хелейна, пока диктор объявляет выход Люцериса Велариона из Вестероса. — Просто сделай как ты умеешь. Покажи всём своего Принца.       Люк кивает, резко выдыхает и откатывается к месту его начальной позы. На мгновение прикрывает глаза, дожидаясь сигнала, а когда открывает, то понимает, что действительно сможет это сделать. Сегодня его Принц получается идеальным. С докрученными четверными прыжками, плавным перекатами из элементов в дорожку шагов, с отточенным тройным акселем. Он не понимает, насколько он высокий, но чувствует полноценный баланс, когда приземляется на ногу и слышит, как взрывается аплодисментами зал. Но музыку это не заглушает. Или она уже играет в его голове, не давая ему сбиться со счёта на вращениях. Даже плечо, которое, правда, обколото слабым обезболивающим, его не беспокоит, позволяя закончить выступления без помарки.       Но помимо технической составляющей, он не забывает и об эмоциях. Сегодня его Принц замученный, уставший, страдающий в лапах дракона. Он демонстрирует всю боль, которая есть в его душе на дорожке шагов, когда музыка становится тише и даже слышно, как скользят коньки по льду. Словно когти по человеческой плоти. Люк хватается за эту идею и проносит её как главную до самого конца программы, показывая, что его Принц почти что обречён на погибель.       Когда музыка заканчивается, а Люцерис останавливается, осознание случившегося бьёт по голове со всей силы. Он только что официально начал свой первый взрослый сезон без единой помарки.       Хелейна тоже это понимает и налетает на него с объятьями, шепча о том, как она им гордится. Люк улыбается ей, дышит тяжело. Руки плохо слушаются, и он с трудом надевает на лезвия чехлы, а на плечи олимпийку. Больше всего ему хочется выпить литр воды и завалится где-нибудь поспать. Но знает, что это ему не светит ближайшие несколько часов.       — Я думал, что будет хуже, — тихо говорит Люк, когда им показывают на экране повтор прыжков. Четверной флип вышел довольно высоким, что добавит ему несколько баллов сверху. Собственно, как и за аксель, который сегодня получился одним из лучших среди всех выступающих.       — Нет, всё замечательно, — Хелейна сжимает его руку, а потом оборачивается на другой экран, где должны вывести результаты за короткую программу Люцериса.       И они оказываются для него фантастическими. Девяносто восемь и три. Самый высокий балл за все сегодняшние короткие программы. Личный рекорд для Люцериса. Он безоговорочно занимает первое место и завтра будет закрывать произвольную программу. От второго места его отделяет пять баллов. Для соревнований такого уровня это почти непозволительный разрыв.       В коридорах ледовой арены Люка почти на каждом метре атакуют журналисты, прося дать им интервью. Через полчаса у них должна быть пресс-конференция первой тройки, но кажется им этого мало, и они хотят откусить по кусочку Люцериса сейчас. И Люк чувствует, как после третьей остановки это начинает на него давить. Он пытается им улыбаться, но понимает, что с каждым вопросом отвечает всё чаще невпопад. Ведь так надеялся, что у него будет время на отдых. Но оно утекает от него, как песок сквозь пальцы.       — Извините, — ломано и устало говорит Люцерис, облизывая сухие губы. — Я отвечу на ваши вопросы позже. Сейчас я хотел бы отдохнуть.       — Пожалуйста, последний вопрос и...       — Ваш последний вопрос был два вопроса назад, — доносится колкая фраза из-за спины. Эймонд. — Люцерис сказал вам, что ответить на вопросы во время конференции. Дождитесь и получите ответы на всё, что хотите.       Мужчина, явно не ожидавший появления тренера, лишь кивает и ретируется, что позволяет Люку наконец-то выдохнуть. Он разминает затёкшую шею и плечи, проверяя, действует ли блокада или нет. И только потом поворачивается к дяде, ожидая очередных язвительных комментариев в свой адрес. Однако их не случается.       Эймонд смотрит на него выжидающе, сцепив руки в замок. А потом вдруг поправляет чуть съехавший в сторону венец. Сегодня он держался хуже обычного и Люцерис благодарит Семерых за то, что он вообще не слетел при прыжках, что сразу же бы повлекло за собой штрафы.       — Это было... неплохо, — всё же говорит Эймонд.       Люк удивлённо хлопает глазами, дёргая бровями. Неплохо? Твою мать, это было легендарно! Однако даже такое услышать от дяди — это своего рода победа.       — Если выступишь завтра так же, то шансы на золото у тебя будут. Хотя сомневаюсь в этом. К произвольной ты обычно сдуваешься.       — А я уж думал, что попал в сказку, — Люцерис закатывает глаза, тут же отворачиваясь и уходя в зону отдыха. У него нет сейчас времени и сил продолжать этот разговор.       Пресс-конференция тянется долго. Люк чувствует, как начинается теряться в потоке вопросов и всё чаще прибегает к каким-то стандартным фразам, лишь бы поскорее отделаться от них. Зато Эйгон сейчас показывает себя во всей красе. Вот что значит мастерство и опыт. Он отшучивается, когда его спрашивают о втором месте, разряжая обстановку, рассказывает какие-то истории из своей жизни, которые никогда не случались. Очевидно, что всем интересно узнать о том, как уживаются дядя и племянник на льду. И Эйгон даёт им, что они хотят.       — С Люцерисом тренироваться легко, — улыбается он, пододвигая микрофон ближе. Впервые кажется за всё время он смотрит на племянника добрыми глазами. Люк еле сдерживает себя от усмешки. Эйгону точно можно дать несколько наград за актёрское мастерство. — Мне нравится наблюдать за ним. Очевидно, что он молодое поколение, который наступает на пятки. Тренировки с таким талантливым и перспективным фигуристом подстёгивают, позволяют чувствовать себя в форме.       Люк кусает внутреннюю частью щеки, чтобы не забраниться открыто. Это кажется уже переходит все границы. Но корреспонденты в восторге, умиляются и даже аплодируют. А Эйгон поворачивается лицом к Люку. На губах улыбка, но в глазах недобрый огонь.       «Давай, переплюнь меня».       — Поддержу слова дяди, — Люцерис тянется к микрофону, слегка нагибаясь над столом. Кажется, он понял, что от него хотят услышать. — Тренироваться вместе... интересно. Он чемпион не один раз. И для меня он и наш тренер... Эймонд Таргариен — примеры для подражания. Хочу добиться таких же вершин в фигурном катании. Чтобы наша семья гордилась нами ещё больше.       Аплодисменты усиливаются, Эйгон улыбается всё шире, мягко похлопывая по больному плечу. Теперь Люцерис понимает, что даже вне катка игра продолжается. И выбора у него нет. От этого становится не по себе. Но в любой другой момент он бы закрылся и молчал об этом, но сегодня вдруг ему хочется выговориться. И Хелейна, позвавшая прогуляться по Лас-Вегасу, внимательно слушает его. А потом только пожимает плечами. Она выглядит спокойной.       — Это нормально, Люк, — в голосе мягкость. — Ты просто ещё молод и не понимаешь, как важно сохранять образ правильного мальчика. Эйгон уже пару раз успел оступиться. Теперь он милее плюшевого зайца в объективе камер. И тебе тоже придётся так делать.       — А разве я так и не делал? — фыркает он, скрещивая руки на груди. — Я улыбался ему, как идиот.       — Да, только у тебя всё равно на лице было написано, что тебя сейчас вырвет, — Хелейна смеётся и, открыв дверь ресторанчика, пускает Люцериса вовнутрь. Тот осматривается, замечая небольшое количество гостей, приятную музыку на фоне, красивый интерьер. А потом взгляд цепляется за столик, за которым сидят его дяди. Ноги тут же разворачивают к двери. Но Хел успевает поймать племянника за руку. — Люк...       — Ты издеваешься? Мне и так хватило сегодня.       — Ну пожалуйста! Я и так еле уговорила Эймонда вылезти из своего номера... Люк, дракончик мой, ради меня.       Хелейна выглядит наигранно грустной, её рука так крепко держит ладонь, что у Люцериса буквально нет шансов уйти. И кажется не только его сюда привели насильно. Хотя вот Эйгон вполне себе доволен сложившейся ситуацией: вкусная еда, за которую он не платит, и повод обмыть косточки знакомым. Они с Хелейной даже выглядят... дружными что ли. Они говорят почти без умолку, люди в их разговорах Люку не знакомы и поэтому большую часть времени только молчит, изредка отвлекаясь на сообщения в чате с Джейсом. Эймонд же вообще будто не здесь.       — А ты Люк? — вдруг доносится голос Эйгона, заставляя Люцериса резко заблокировать телефон и поднять голову.       — Что?       — А ты ещё и глуховат, оказывается. Я спросил, как у тебя дела обстоят с поклонницами. Хотя какие у тебя поклонницы…       — Если ты про отношения, то у меня их нет, — фыркает Люк. — Из-за фигурного катания у меня не хватает времени ни на что другое. Я трахаюсь только с Эймондом...       Молчание на мгновение повисает за их столом. Люцерис после тяжёлого дня с трудом понимает сказанное. Конечно же он имел совсем другое! Но Эйгону всё равно. Тот открыто веселится, глядя то на племянника, то на брата. Эймонд впервые за вечер проявляет хоть какие-то эмоции. Например, закатывает здоровый глаз.       — А я-то думаю...       — Заткнись, Эйгон, — неодобрительно говорит Эймонд, когда видит, как брат поворачивается в его сторону.       — Кто я такой, чтобы лезть в ваши отношения?! Как говорится, живите счастливо и...       — Заткнись, — рычит на этот раз Люцерис.       — Я-то заткнусь. А ты впредь следи за языком. Ляпнешь такое где-нибудь ещё, и никто не посмотрит на контекст и традиции в нашем государстве. Сожрут с потрохами.       — Ты тоже попридержи язык в следующий раз. А то узнают о том, что у нас не всё так радужно и будешь ты полным лицемером.       — Не страшно, — фыркает Эйгон. — Всем плевать на твои слова, когда у тебя на шее золотая медаль. Так что могу говорить, что хочу.       — Это мы ещё посмотрим, — Люк поднимает недовольный взгляд. — У кого будет золотая медаль.       — А вот это уже интересно...       — Всего доброго, — Люцерис поднимает, не давая дяде закончить фразу. — Мне нужно набраться сил.       Хелейна смотрит на него расстроенно, кивает, понимая, что уже точно не удержит его на месте. Да и не хочется лезть под горячую руку. Потому что от Люка веет свирепостью.       И его Дракон на следующий день получается свирепым.       Это видно по его движениям руками, по тому, как он смотрит, как заходит на элементы. Кажется, что его руки станут крыльями и он летит над ареной. Красная шифоновая рубашка только добавляет яркости и ярости, заставляет людей на трибунах не отрывать от него взгляда. Они даже почти не аплодируют сегодня, боясь сбить с ритма, спугнуть представление перед собой. Потому что Люк прыгает четверные одни за одним: тулуп, лутц, каскад. Сегодня он настоящий вихрь, кажется с трудом спасающий себя от перекрутов. Единственной загвоздкой становится аксель, где он путается в расположении ног. Сам понимает, что делает неправильно, но не смеет останавливаться на этом. Впереди ещё дорожка шагов и вторая часть программы, которая тоже заполнена прыжками. И сегодня Люк, на удивление, не обколотый блокадой, делает вторую часть вполне сносной. Чистые прыжки, пусть и без необходимой плавности, но они без падения. Как и вращения, после которых Люцерис в целом с трудом дышит, замирая в финальной позе.       Музыка прекращается, Дракон внутри еле дышит. Но зал взрывается шумом и ликованием. Впервые в карьере Люка к его ногам летят столько игрушек. Впервые Люку хочется рыдать от бессилия в конце программы.       Эймонд сегодня на удивление наблюдательный. Он улавливает тяжесть в чужих движениях, слегка расфокусированный взгляд. Поэтому и помогает надеть олимпийку, даже застёгивает её сам, молча ждёт, пока Люцерис наденет защиту на лезвия. А потом мягко подталкивает к КиКу, даже бутылку с водой протягивает.       — Молодец, — тихо говорит Эймонд, не поднимая глаз на Люка и продолжая смотреть повторы.       — Я ещё не выиграл, — фыркает Люцерис. До него выступал Эйгон. И пока что он лидирует в общем зачёте.       — Сегодняшнее твоё место не отменит того, что эта программа — лучшая из тех, что я видел.       — Тебя Хелейна покусала? — переспрашивает Люк с открытым недоверием.       А потом его сердце замирает. Потому что он поднимает голову и видит свои баллы. Первое место в произвольной программе и первое место суммарно с короткой. Отрыв от второго места больше десяти баллов. Он обошёл Эйгона Таргариена, действующего чемпиона мира, на десять баллов.       Это становится главной новостью всех спортивных изданий, новостных сводок и первой сплетней в мире фигурного катания. Люк не верит в её реальность до сих пор. Даже когда достаёт медаль в самолёте, рассматривая, как она красиво переливается в руках. Не верит, когда дома на него налетает мама с крепкими объятьями и поцелуями в щёки. Не верит, когда даже Алисента приобнимает его, говоря о красоте и изяществе, которое Люцерис продемонстрировал на первом этапе Гран-при. Всё это похоже на какой-то сладкий сон и Люк продолжает ждать подвоха. Потому что он прекрасно знает, в какой семье живёт.       — Это было замечательно, Люцерис, — хрипло говорит Визерис, поворачиваясь в сторону внука. Они собрались все за одним столом и по традиции первое слово принадлежит главе их семьи. — Ты показал настоящее мастерство. Я горжусь тобой. Ты унаследовал талант своей матери. Да даруют тебе Семеро возможность раскрыть его.       — Спасибо, дедушка, — улыбается мягко Люк, но тут же хмурится, когда Визерис закашливается, прикрывая рот и без того окровавленным платком. Все затихают. Деймон самостоятельно увозит брата в его спальню.       Люцерис радуется возвращению домой даже больше, чем победе в соревнованиях. Потому что только дома он свыкается с мыслью о том, что действительно может побеждать. Что действительно силён. В него вселяют эту уверенность братья, мама, Деймон. Даже Алисента не противится.       — Этот жест руками в конце произвольной! — восхищённо говорит она об элементе, в котором Люцерис взмахивает руками, как крыльями. Её собственные руки тянутся к Рейнире, держат мягко. Все это видят. — Он был прекрасен, Люцерис. Кто его придумал?       — Эймонд, — тихо говорит Люк, отпивая немного вина из своего бокала.       — Кажется, ваш союз действительно получился удачным, — Алисента улыбается, когда видит одобрительную улыбку Рейниры. Эймонд напротив матери только кивает.       Люк тоже соглашается. Снова они здесь все играют.       Невольно взгляд пробегает по столовой. После плотного и долгого ужина многие решили встать, чтобы размяться. Джейс и Хелейна стоят возле граммофона, выбирая очередную пластинку, Джоффри убежал в сад играть вместе с Деймоном и их собаками, Визерис скорей всего давно спит. И Люцерис понимает, что его тоже клонит в сон. Но он почему-то продолжает сидеть за столом, выжидая что-то. Тревога его не отпускает.       — Тост! — Эйгон, который до этого тихо сидел напротив него, поднимается, держа в руках бокал с вином. — За Люцериса Велариона.       Все поворачивают головы в его сторону. А Люк понимает, из-за чего была его тревога.       — Эйгон, — предупреждающе говорит Алисента, тяжело дышит, тоже ощущая предстоящий ужас. Её рука сильнее сжимает руку старой подруги.       — Это всего лишь тост, мама. Я ведь хороший сын. Я должен поздравить племянника.       Люцерис лишь откидывается на спинку резного стула, поднимая пустой взгляд на дядю. Он готов принять ещё одну порцию язвительных фраз от него.       — Наш мальчик вырос, ура, — Эйгон усмехается. А в глазах горит дикий огонь. — Его первая победа была действительно... эффектной. И стоит отдать должное и моему брату тоже. Шикарные программы. Мне такого ты никогда не ставил.       Эймонд тоже устало переводит взгляды на Эйгона. Люк видит, как на лице дяди проскальзывают нотки недовольства. Ему эта выходка не нравится.       — Но также хочется сказать, что эти программы слишком обычные. Мы ведь все знаем, что у тебя были и другие, более интересные программы.       В голове что-то щёлкает. И Люцерис понимает, к чему ведёт дядя. Одновременно хочется кинуть в Эйгона тарелкой и выблевать весь ужин.       — Да-да, Люк, я видел ту твою программу под саундтрек из мультика. Очень красиво. Конечно до момента с твоим падением. Не представляю, как ты это пережил. Даже смотреть на тебя было больно.       — Эйгон, я прошу тебя, — повторяет Алисента. Она чувствует, как напрягается Рейнира. Всем становится не по себе.       — Так выпьем за то, чтобы в этом сезоне травмы обходили тебя стороной. И чтобы никто ненароком не припомнил тебе твоё публичное извинение за произвольную программу и... и ориентацию.       — Всё, я ухожу, — не выдерживает Люцерис.       Он поднимается резко, находясь уже глубоко в своих мыслях. Не удивительно, что в таком состоянии Люк совсем не замечает движений вокруг себя. Зато отчётливо чувствует, как его грубо хватают за запястье и тянут. Эйгон неожиданно появляется перед его лицом, сжимает одной рукой кисть, а второй волосы на затылке.       Следующее, что чувствует Люцерис — это резкую боль, из-за которой у него не получается дышать.       Эйгон исчезает так же быстро, как и появился до этого. Без него стоять не получается и Люк валится на пол, практически захлёбываясь и кашляя. Голова жутко гудит, и он не сразу понимает, что весь его подбородок, шея и домашняя футболка в крови. Он проводит пальцами под носом, понимая, что именно не так.       Его приложили головой о стол, сломав тем самым нос.       Звуки вокруг становятся невыносимо громкими. Все наперебой кричат, топают, ругаются и кажется совершенно не замечают валяющегося Люцериса, который на грани потери сознания. Он пытается приподняться, но собственно тело не слушается. Ему жутко хочется плакать, но он лишь болезненно стонет, пытаясь сделать вздох носом. Глаза застилает пелена слёз и Люк почти как слепой котёнок машет руками в воздухе, пока его ладонь не ловят, крепко сжимая.       Он моргает часто, несколько слезинок всё же скатываются по щекам. Однако это позволяет рассмотреть человека перед собой. Эймонд.       — Потерпи немного, хорошо? — учтиво спрашивает он. Ему важно понять, что Люк всё ещё слышит и понимает его. И тот хлопает глазами, но заторможено кивает. А потом цепляется за чужие плечи, когда его поднимают на руки.       Люк плохо ориентируется, глядит на всё потерянным взглядом, но в какой-то момент понимает, что ему холодно. Они вышли на улицу и теперь уверенно идут к машинам. Люк ошарашенно смотрит на Эймонда. Точнее туда, где до этого лежала собственная голова. Часть шеи, кофты и светлых волос, что заплетены в боковую косу, испачканы кровью.       — Извини... я замарал, — хрипло говорит Люцерис.       — Ничего, — шепчет Эймонд, понимая, что громкие звуки сейчас только навредят. — Я люблю красный цвет.       — Да?.. А я люблю зелёный, — зачем-то отвечает Люк.       — Ну, будем считать, что и познакомились.       Когда Люк оказывается в салоне автомобиля, укрытый чей-то курткой, то в сознании его не удерживает даже голос Эймонда.