А теперь зарежь меня: жертвы должны быть принесены!

— Have you ever been in love? — Ваню окликает какой-то парень с микрофоном и улыбается. Он замечает, что перед ним ещё один парень, с камерой. Видимо, снимают какие-то тренды в интернет. Евстигнеев улыбается и вздыхает. — Yeah, — отвечает он с грустной улыбкой и заглядывает в глаза заинтересованного парня. — But right now it stops. Парень с микрофоном улыбается почти так же грустно, как Ваня, хлопает его по плечу и говорит какие-то ободряющие слова. Но Ване все равно на них. Кажется, ему уже ничего не поможет. Евстигнеев походит дальше, и снова прокручивает в голове вчерашний вечер. Его оставили. Мирон оставил. Он обещал, что они улетят в Лондон на время, сказал, что взял билеты, что все будет хорошо и они вместе посмотрят Британию, а потом вернутся в Питер, аккурат к весенним концертам. Ваня сломя голову несся в аэропорт. Помнил, во сколько рейс и еле успевал, но на контроле, когда он ухватил Мирона за капюшон толстовки и вытянул из толпы, тот глянул на него тоскливым взглядом. — Я улетаю, Вань. — Тихо бормочет Мирон и касается его руки мягко. — Без тебя. У меня один билет. Ваня тяжело сглатывает и вглядывается в голубые глаза напротив. Грустные, но такие счастливые, будто это самое больше счастье в жизни Фёдорова - сделать больно другому человеку. — Дима позвал меня. Он там. И я лечу к нему. Без тебя. Ваня смеётся, не желая верить Мирону, и тянет его на себя, обнимая. — Смешная шутка, Мир. Где мой билет? Я даже вещи собрал. — И рюкзак показывает. Мирон лишь трясёт головой и снова улыбается грустно. — Нет, Вань. Я не шучу. Билет один. И концерты теперь снова будут с Димой. Он развернулся тогда, вспоминает Ваня, явно не коря себя за то, что сделал. Не отвечая на вопросы. Так, будто решил все сам. Соврал и бросил ради того, кто бросил его одиннадцать лет назад. Евстигнеев утирает слезу ладонью и заходит за угол. В Париже, откуда они с мироном должны были улететь, не было проблем со стаффом. Если все так случилось, то лучше уж вернуться немного в прошлое, как и сам Мирон, и оживить себя. Парень в кепке отдаёт ему бумажный свёрток, Ваня бубнит что-то вроде «мерси» и в ответ даёт пару крупных купюр. Квартира, в которой они с Мироном жили до его отъезда, оплачена ещё и на три дня вперёд, так что время есть. Тихо тикают кухонные часы. За окном медленно опускается солнце, заливая шумный и живописный Париж оранжевой медью яркого заката. Ваня аккуратно распределяет по столу белый порошок, достаёт последнюю оставшуюся на эти три дня купюру. Денег было совсем мало и решать надо было сейчас: выживать в Париже, в надежде на то, что однажды Мирон вернётся, или же тратиться на обратный билет в Петербург, радуясь, что смог ухватить дешевый. Ваня выбирает третий вариант. Он закидывает в рот три белые таблетки. Скручивает из купюры трубочку. Делает пару вдохов через нос. К таблеткам в рот идёт пара розовых марочек, и снова дорожка. Пусть его последний трип, хоть и будет бэд, но хотя бы доставит его именно туда, куда надо. Он встаёт из-за стола, ощущая, как покалывает все тело, и добирается до кровати. Это будет спокойный, последний путь. Мирон дал ему самую счастливую жизнь, безбедную, популярную. Он дал ему настоящую любовь. Нежную и таинственную. И он забрал все всего лишь парой слов. Одним действием. Ваня падает в мягкую постель, глубоко выдыхает. На соседней подушке ещё остался аромат одеколона мужчины, и слеза чистой боли скатывается по побледневшей, холодной щеке. В теле разжигается пламя боли. Звенит колокольчик у входной двери. — Ты дома, Вань? — Парня начинает мелко трясти, закатываются глаза. — Вань, я же билеты покупал. А ты поверил, дурашка. Слова отдаются неверящим эхом в голове, Евстигнеев утыкается в подушку любимого носом. В последний путь. Наконец-то. Последний. — Вань? Дорога. — Ванечка, не умирай только. Шум. — Солнышко, пожалуйста, дыши. Писк. — Извини меня, Вань. это я виноват. Тепло чужой руки у остывающего лба. Горячая слеза.