А теперь зарежь меня: жертвы должны быть принесены!

Ваня тяжело выдыхает и окидывает взглядом сценический костюм. Это уже четвёртый спектакль всего за один день, и он порядком устал от пышущих жаром женщин, восторженно смотрящих на действия, и так активно участвующих в них же. Ваня — актёр иммерссивного спектакля. Лишь он, световик и музыкант. Одна гитара, один свет, один актёр. И уйма эмоций. Пятый, по идее, должен быть последним на сегодня, но, судя по всему, самым мучительным. Он не знает, кто же будет сегодня по ту сторону сцены, и знать особо не хочется, ведь если следовать статистике, то это, скорее всего, очередная женщина среднего возраста, пришедшая за порцией мнимой любви. Евстигнеев накидывает на голые плечи чёрное обличие — рясу священника. Застегивает скрытые пуговицы, поправляет воротник, надевает крест. Он выглядит вычурно, даже несмотря на то, что деревянный, и немного тянет голову вниз железная облицовка. Но уже слишком привычно и даже приятно немного. От костюма слегка пахнет мускусом и сильно — ладаном, что вечно горит во всех углах церкви. Ведь главная задача актёра — воссоздать ощущение того, будто зритель буквально находится в церкви, один на один со своим священником и кается ему в своих грехах. Ване правят слегка пудру на лице, стараясь сделать так, чтобы в душном зале не было видно его влажного от пота лица. Из-за кулис слышно тихие хлопки. Одного человека. Снова. Ваня мягкой поступью выходит на сцену. Его шаги почти не слышно, лишь шуршит слегка ряса по ногам и тихое, едва сбитое от привычной тревожности перед выступлением, дыхание, разрезают плотную тишину. Парень входит в образ. Одинокий стул посреди сцены. Один человек. Темнота. Не видно, кто там сидит, не видно его лица, реакции, внешнего вида. Накрывает с головой лёгкая заинтересованность в новом зрителе. — Здравствуй, дитя моё, — тихо говорит Ваня, подходя к зрителю со спины так, чтобы его не сразу было заметно. Прожектор разрезает темноту ярким лучом света и освещает лицо святого отца и раба божьего, пришедшего покаяться в грехах своих. Гладко выбритая голова и лоснящийся костюм. Внутри что-то обрывается. Мужчина. — С чем же ты пришёл ко мне, сын мой? — Обращается священник к зрителю, обходя его так, чтобы было видно лицо. Мужчина смотрит на него ярким, голубым, немигающим взглядом. Сердце пропускает удар. — Хочу покаяться в грехах своих, отец, — тихо, хрипло произносит мужчина и поднимется со стула. Святой отец берет чужие руки в свои ладони и слегка сжимает. Такие постановки — всегда место для импровизации и в последний спектакль, судя по всему, её будет очень много. Ваня гладит большими пальцами тыльные стороны ладони мужчины, и взмывает одну руку в воздух, крестя гостя. Мужчина улыбается слегка, в глаза чужие заглядывая, и вдыхает глубоко. — Я убивал людей. Много и за большие деньги. Устал. Хочу жить без этого греха. Ваня тяжело выдыхает. Он замечает тёмные пятна на чужом костюме, в нос, наконец, ударяет запах крови. Он знает, что многие зрители придумывают свои грехи, или говорят правду, чтобы выговориться хоть где-то, зная, что ничего не выходит за пределы театра, но теперь Ване становится страшно — неужели перед ним действительно убийца? Святой отец вновь возвращает руки на чужие ладони. Они холодные и влажные немного из-за тревоги, но лицо зритель, как и актёр, держат искусно. — Встань на колени, сын мой, покайся в самом страшном грехе — не убий. — Священник давит слегка на ладони чужие, вынуждая зрителя опуститься. Ладан смешивается с запахом крови, слегка тошнит, тревога все сильнее стучит в ушах и хочется поскорее это все закончить и простоять пару часов под прохладным душем, чтобы смыть с себя тяжесть осознания. Но ещё полтора часа — установленное время. И его нужно отработать. Тихо играет беспокойная гитара за спиной. Зритель опускается на колени. Поднимает грустный, тревожный взгляд на святого отца. Держит руки. Касается их губами. — Простите, святой отец, — шепчет круглое, обремененное тяжестью лицо, покрывая ладони влажными, щекотными поцелуями. — Помолитесь за меня. — Вновь шепчет он и Ваня опускается на колени рядом. Ряса вновь шуршит и эти звуки становятся громче и беспокойнее. Он заглядывает в глубокие, голубые глаза напротив, дышит тяжело. Он актёр. А актёр не верит в истории зрителя. — Бог тебя простит, сын мой, — тихо отвечает святой отец, хмуро, будто разочарованно, отвечая беспокойному взгляду. — Молись, раб божий, молись и кайся обо всем, что сделал, и тебе станет легче. И Бог услышит твои слова и узнает, что ты делал все во благо — спасал простой люд. И зритель наконец склоняет голову вниз, к коленям чужим, орошая болезненными слезами рясу священную, и услышал священник тихое «отче наш» от грозного зрителя впервые за много лет. — Бог простит тебя. И я прощаю. — И оставляет на гладком, сухом лбу, влажный поцелуй.