Игра в отражения

Покинув аптекарский павильон, я почти бегом бросилась прочь. На душе было до того гадко, что хотелось как можно скорее оказаться подальше от этого места. Оставить все позади — забыть, как забывается ночной кошмар под натиском спасительной яркости утра. Ноги сами несли меня прямо сквозь сад. Я цеплялась рукавами о живую изгородь, царапала руки и спотыкалась, загребая мелкий гравий вздернутыми носами туфель. Подол платья тяжело хлопал по ветру, трепеща как огромный зеленый флаг. Про де Ла-Рени я вспомнила, лишь очутившись перед высокой мраморной лестницей, по которой мне навстречу спускались придворные врачеватели. Их докторские сумки позвякивали инструментами, а лица были напряжены и сосредоточены: должно быть, они только что осматривали самого короля. К боли разочарования добавилась жгучая досада за собственный промах. Поворачивать назад не имело смысла, и, ответив на сдержанные приветствия лекарей, я понуро поплелась в свои покои. На худой конец, там можно было избавиться от ненавистного платья: изволоченного в пыли, изрядно помятого… и минутами ранее бесстыдно задранного кверху в беспорядочном ворохе складок и рюшей. А лучше — попросить Розетт наполнить ванну, чтобы смыть с себя наконец это фантомное ощущение прикосновений, которые все еще горели на моей коже позорным клеймом. Я чувствовала себя униженной. Обманутой. Жалкой. Хотя, справедливости ради, обманывала себя я сама: с каждым порывом напрасной надежды, с каждым учтивым поступком, который ошибочно принимала за доброту… Тогда как Александр все это время считал меня обыкновенной вертихвосткой, которая достигла своего положения, плетя интриги и торгуя телом. «…так вы и добились своей свободы?» Как же легко было возненавидеть его после этих слов! В первые мгновения ярости пощечина казалась самым меньшим из того, что мне хотелось с ним сделать. Долгий путь до дворца остудил мой пыл: пожар гнева угас, оставив после себя едкое марево разочарования. Оно продолжало душить меня и жечь глаза непролитыми слезами — ужасное, мучительное чувство, но, по крайней мере, мое разбитое сердце больше не жаждало расправы. Говорят, есть смелость, а есть игры с огнем, в которых попросту нет победителей и проигравших — лишь в разной степени пострадавшие. И ведь я не только не остановила Александра, пока у меня была такая возможность: я намеренно провоцировала в нем самые примитивные желания. Что еще он мог подумать обо мне? Как ему было не предположить, что таким же образом я завоевала его симпатии в том, другом, мире? Гордость упрямо твердила, что это не оправдание, но винить во всем себя было несравнимо проще. Проще, чем смиренно признать: ущерб, нанесенный предательством контр-Рене, слишком велик, и ничто ни при каких обстоятельствах уже не поменяет его мнение обо мне… «Не говоря о том, чтобы довериться… или полюбить», — стоило этой мысли пронестись в голове, как я чуть было не расхохоталась над собственной наивностью. Он так яро пытался выяснить, что же нас связывало… Но беспощадная правда заключалась в том, что у меня самой не было вразумительного ответа. Моя прошлая жизнь оборвалась раньше, чем мне довелось это узнать. Мы никогда не признавались в любви и были близки только однажды. Наши отношения — такие же тайные, как и характер нашей работы. «Мы так и остались никем друг для друга… Так что я ему даже не солгала». Исход был предопределен. Но почему-то именно там, посреди пустынного коридора, прозрение пронзило меня подобно удару клинка: хрупкое сотрудничество — вот и все, на что я отныне могла рассчитывать. И оставалось лишь уповать, что этого хватит, чтобы развеять мое проклятие. Имена всплывали в памяти одно за другим: Бонна, Мария Терезия, Луиза, Розетт… Все те, кто презирал герцогиню Марли. Те, кому я еще могла помочь — и кому не могла. Если я, конечно, правильно истолковала слова мадам Боссе, и из этого заколдованного круга вообще был выход… Бонна, Мария Терезия, Луиза, Розетт… — Розетт! — буквально ввалившись в свою комнату, воскликнула я, и мой голос эхом отразился от высоких стен. Когда ответа не последовало, я подошла к туалетному столику, тяжело оперлась руками о край и, взметнув вверх глаза, исподлобья посмотрела на свое отражение. Девушка в зеркале выглядела нездоровой. Россыпь веснушек едва выделялась на раскрасневшемся лице. Веки припухли, хотя я толком не плакала. Прическа, над которой ранним утром хлопотала моя служанка, порядком растрепалась, а выбившиеся пряди некрасиво торчали из некогда аккуратного пучка. «И это во мне Александр разглядел коварную соблазнительницу?» Горло сжалось, а на ресницы тотчас набежали слезы. «Отношения между людьми не всегда принимают ту форму, какую нам бы хотелось… Но нет ничего хуже равнодушия...» — Нет, не равнодушие, — прошептала я, принимаясь выдергивать из волос шпильки с таким ожесточением, будто это они причиняли мне боль. — Никогда не равнодушие. Мы не могли быть друг другу никем, как не могли быть просто коллегами или друзьями. Никаких полутонов: только любовь или ненависть, глубокая привязанность или брезгливая неприязнь — как отражения одной и той же действительности, искаженной в бесконечной галерее зеркал. Страшная истина все громче звенела в моей голове с каждой падающей на столешницу шпилькой: если ничего не получится, если мир так и не станет прежним, я готова была уехать. Раскрыть заговор — и просить у короля позволения покинуть двор. Потому что в противном случае мне никогда — ни за что на свете — не найти покоя… Распущенные волосы каскадом рассыпались по плечам. Спускаясь ниже лопаток, они не давали мне ухватиться за края шнуровки, и я крутилась перед зеркалом, тщетно пытаясь заглянуть себе за спину и яростно кляня свою недальновидность. Мне удалось лишь самую малость ослабить капризные завязки, когда мои руки окончательно затекли от неудобного положения. С легким стоном отчаяния я позволила им упасть и обессиленно повиснуть вдоль тела. — Ваша Светлость? За своими неловкими попытками раздеться я совсем не заметила появления Розетт: служанка нетерпеливо топталась возле двери и, глядя на меня, озадаченно хмурилась. Ее пальцы сжимали ручку большого фарфорового кувшина, в каких обычно подают воду для умывания. — Я подумала, что по приезде вам захочется освежиться, — опасливо пояснила она. — Какая удача, Розетт, — выдохнула я, раздраженно одергивая на себе платье. — Снимите же его с меня наконец! Поспешно опустив кувшин на пол — туда, где только что стояла сама, — служанка немедленно бросилась исполнять мой приказ. — Желаете что-нибудь более изысканное, мадемуазель? — бормотала она, бережно перекидывая волосы мне на плечо, чтобы освободить себе доступ к шнуровке. — Для торжественного случая? Или для важной встречи? Откровенно говоря, я не представляла, что буду делать теперь, когда меня угораздило упустить де Ла-Рени. — На улице ветрено. Пожалуй, что-нибудь не слишком пышное вполне подойдет. И я хотела бы принять ванну. С тех пор как Александр привел меня ко двору, у меня не было недостатка ни в нарядах, ни в украшениях. Расточительной роскоши я предпочитала предсказуемое благополучие, но обладать всем этим — тем не менее — оказалось приятно. И впервые мне пришлось задуматься, смогу ли я забрать содержимое своего гардероба с собой, если пожелаю уехать. «Поместье Марли, конечно, будет достаточным подспорьем и для меня, и для папы, но…» Платье скользнуло к моим ногам, и я решительно перешагнула через него. Вопреки ожиданиям, никакого облегчения не возникло: все так же болезненная тоска и смутное предчувствие беды терзали мне сердце. Тем временем служанка отбросила неугодный мне наряд на спинку ближайшего кресла и принялась за шелковые ленты корсета. — Розетт, не было ли писем от моего отца? — Нет, Ваша Светлость, — внезапный вопрос заставил ее вздрогнуть. — С вашего возвращения в Версаль — ни весточки... Вы неужто волнуетесь? — Мне было бы спокойнее знать, что с ним все в порядке. — Уверена, что так оно и есть, — она поймала мой взгляд в зеркале и сдержанно улыбнулась. — Вы очень добры к своему отцу, мадемуазель. Уловив в ее голосе следы печали, я не удержалась от соблазна спросить: — Ваша семья все еще живет под Ренном? Розетт показалась мне удивленной. Тому, скорее всего, существовало простое объяснение: вряд ли для контр-Рене было в порядке вещей говорить с прислугой на такие личные темы. — Родители — в Витре́, а сестра с мужем перебрались подальше, в Лорья́н, еще когда там начали строить портовые склады, — осторожно ответила она, помогая мне стянуть корсет через голову. — У них много детей — вот и едут туда, где работа есть. — Вот как… Глядя на перенаселенный Париж или Версаль, где придворные соглашались ютиться в крошечных комнатах, а случайные гости и вовсе ночевали в собственных каретах, легко было забыть о существовании какой-то иной жизни. Далекий Ренн казался мне чем-то почти выдуманным, мистическим — сотканным из бретонских легенд и рассказов Розетт. То, что им с сестрой пришлось покинуть родной дом в поисках лучшей судьбы, вызывало у меня искреннее сочувствие. В следующую секунду я знала, что должна сделать. — Вы ведь служите мне уже третий год, не так ли? — дождавшись молчаливого кивка, я продолжила. — Что если я предложу вам прибавку к жалованию? Это поможет вашей семье? — Что? Ох! — корсет шлепнулся на пол, и Розетт резко нагнулась за ним, едва не потеряв свой бессменный льняной чепец. — Конечно, мадемуазель! Спасибо, мадемуазель! Я совсем не думала жаловаться… Я не имела в виду… — она чуть ли не заикалась от волнения. — Я сейчас же побегу просить, чтобы согрели воду для ванны! Я от всей души улыбнулась ее радости, чувствуя, как ко мне по крупицам возвращается мое собственное воодушевление. «Надеюсь, она не подкопит средств и не уедет в Ренн. Хотя, быть может, это не такая уж плохая затея, учитывая охоту на ведьм, которую развернул здесь де Ла-Рени… — внезапно меня осенило. — Зачем мне сам Габриэль? Пока он рыскает по Версалю, я могла бы обыскать его кабинет в Париже!» — Забудьте про ванну, Розетт, — мой голос остановил ее на самом пороге. — Будет достаточно ароматной воды. Мне еще нужно успеть в Париж.

⊹──⊱✠⊰──⊹

Немалых усилий мне стоило сначала отговорить Розетт сопровождать меня в дороге самой, а затем — удержать ее от попыток возложить эту обязанность на Жерара. В конце концов, я решила солгать, что направляюсь к отцу, и теперь меня немного мучила совесть: в меньшей степени из-за обмана, и в куда большей — из-за того, что в действительности я последнее время о нем едва вспоминала. Путь мой лежал прямо в сердце Парижа, на остров Сите́. Несмотря на то, что солнце уже клонилось к закату, Пон-Неф был забит людьми и каретами. Вокруг толпились уличные торговцы и случайные прохожие, нищие и пьяницы. Возницы спорили чуть ли не до драки: никто никому не хотел уступать. Мы ехали раздражающе медленно и к Большому Шатле прибыли уже затемно. Я вышла из экипажа, ежась на неожиданно прохладном для летней ночи ветру. Надо мной безмолвной громадой нависал бывший крепостной замок: из-за белого камня он словно сиял на фоне ночного неба — зрелище величественное и прекрасное, если не знать, что внутри находится одна из самых жутких тюрем Франции. Попадали туда лишь отъявленные негодяи, но даже про них говорили, будто любой предпочел бы заключению в Шатле немедленную казнь. Велев кучеру дожидаться меня поблизости, я на всякий случай подкрепила свои слова благодарностью в виде десяти серебряных солей и направилась сквозь высокую арку ворот прямиком во внутренний двор. Двигаться приходилось осторожно: луна едва освещала дорогу, а от износа и сырости старая брусчатка сплошь пошла буграми. Отчего она сделалась такой скользкой и липкой — было страшно даже вообразить. В какой-то момент я не выдержала и прижала к носу платок. Вокруг отчетливо пахло смертью: то ли из-за соседства со скотобойней, то ли слухи были правдивы, и в подвалах темницы действительно сваливали трупы выловленных в Сене утопленников. «И я еще полагала, что Бастилия — зловещее место!» Впрочем, та часть Шатле, где располагалось управление полиции, разительно отличалась от остальной крепости. В нескольких окнах, несмотря на поздний час, трепетали огни, и еще издали я приметила большой, водруженный на флагшток стеклянный фонарь, освещавший массивную дверь и пространство вокруг. Прямо на плафоне красовалось затейливое изображение петуха-стража — символ неусыпной бдительности. Не успела я поравняться с крыльцом, как откуда-то сбоку, из темноты, ко мне шагнул человек. Он придирчиво оглядел меня с ног до головы, задержавшись взглядом на моем лице, частично скрытым за капюшоном накидки. Простого, но добротного платья из шелка, вероятно, оказалось достаточно, чтобы подтвердить мое благородное происхождение, потому что, когда незнакомец заговорил, его тон был безукоризненно учтив: — Мадемуазель, — судя по амуниции, передо мной стоял один из офицеров, — в этой части Парижа ночью небезопасно. Что вы здесь делаете? Я не сомневалась, что повстречаю на своем пути охрану, поэтому без раздумий выдала заранее заготовленный ответ: — Спешу к месье де Ла-Рени, конечно же, — я заговорчески приложила палец к губам и продолжила шепотом. — У меня для него чрезвычайно важный… доклад. Офицер неуверенно огляделся по сторонам. Вид у него при этом был такой, будто мы обсуждаем по меньшей мере государственный заговор. — Но месье де Ла-Рени нет на месте, — следуя моему примеру, зашептал он. — Я подожду внутри, как обычно. Не думаю, что он мог забыть назначенную встречу. — Простите, мадемуазель, но я не могу вас просто пропустить, — полицейский затряс головой с таким усердием, что маленькое изящное перо на его треугольной шляпе, казалось, того и гляди оторвется. У него было гладкое лицо и усеянный бледными веснушками нос — только теперь я заметила, как юно он выглядел, а значит, скорее всего, работал на Габриэля недавно. — Как вас зовут? Как я и предполагала, мой вопрос застал его врасплох. — Жак, — немного растерянно пробормотал офицер, — Жак Дюбуа. — Ну же, месье Дюбуа, — протянула я, одаривая его слегка хитрой, знающей улыбкой, — ваш начальник едва ли обрадуется, если я сейчас развернусь и уйду, а вместе со мной — те сведения, за которые он, между прочим, уже заплатил. Не разумнее ли будет удостовериться, что я преспокойно дожидаюсь его в кабинете? Жак задумался. Идущая в его мыслях борьба явственно отражалась в недоуменно сдвинутых бровях и бегающем взгляде. — Ладно, — наконец сдался он и отворил передо мной дверь, пронзая скрипом ржавых петель ночную тишину. Внутри меня встретило помещение мрачное и аскетично обставленное, но, по крайней мере, неприятные запахи остались позади, и я с облегчением сделала глубокий жадный вдох. Жак тем временем подхватил с окна свечной фонарь и направился в сторону уходящей наверх деревянной лестницы, жестом приглашая следовать за ним. Несложный обман сработал, но от волнения мои ладони все равно похолодели и стали влажными, словно в каждой из них было зажато по кусочку льда. Казалось, полицейский вот-вот спохватится и поймет, что его одурачили. Но через пару десятков ступеней и спустя минуту возни с ключами я переступила порог нужной мне комнаты. Кабинет де Ла-Рени был бы прост и даже пуст, если бы не гора документов, полностью заполонивших стол, стулья и все остальные немногочисленные поверхности. Подоконник венчала огромная свеча с несколькими фитилями, и ее неровный свет делал толстые кипы похожими на туши чудовищ, притаившихся в темноте в ожидании хозяина. Молодой офицер неловко махнул рукой на единственный свободный стул, примостившийся сбоку от стола. — Присаживайтесь, мадемуазель. — Вы очень добры, Жак, — тепло произнесла я, стараясь не думать о том, что беднягу наверняка позже будет ждать наказание, — не оставили даму в беде и не подвели начальство. Тот лишь густо покраснел в ответ и отвел глаза. Несколько секунд он еще мялся на пороге, словно не решаясь закрыть за собой дверь, прежде чем наконец скрылся в коридоре под легкий щелчок замка. Мысленно сосчитав до сотни и убедившись, что больше не слышу шагов, я бросилась к столу. Переворачивая бумагу за бумагой, я быстро поняла, что передо мной были многочисленные протоколы судебных заседаний и отчеты о допросах свидетелей. Как ни странно, в документах присутствовало некое подобие системы, будто де Ла-Рени пытался распределить их по хронологии или по именам обвиняемых, но не довел дело до конца. Многие бумаги датировались задолго до его назначения, и, судя по их количеству, новому главе полиции выпал настоящий сизифов труд — если он, конечно, действительно надеялся навести в делах своих предшественников порядок. Помимо этого на столе не обнаружилось ничего примечательного: ни записок, ни писем. Ни единого упоминания мадам Боссе, Тринетт или кого-либо из известных мне людей. С разочарованным вздохом я обвела взглядом комнату: перебирать каждую стопку мне совершенно не хотелось. Тогда мое внимание привлек массивный шкаф у дальней стенки, на глухих дверцах которого красовался аккуратный овальный замок. — Интересно, какие секреты ты хранишь? — прошептала я, с мрачным предвкушением погладив карман, где дожидалась своего часа связка отмычек. Но не успела я сделать и шага, как дверь кабинета распахнулась. Вскрик неожиданности застрял у меня в горле. — Как же я рад, что мы все-таки не разминулись, мадемуазель де Ноай, — если бы я не верила в то, что это невозможно, я бы сказала, что Габриэль де Ла-Рени выглядел почти счастливым. — Вы ждали меня, месье? — осторожно произнесла я, незаметно отодвигая подальше от края стола бумаги, которые только что изучала. — Вас — нет, — признался он, и дверь с хищным звуком захлопнулась у него за спиной. — Если честно, я порядком удивлен. — Как и я, месье. Разве вы не должны находиться в Версале? — А вы разве не должны находиться там же вместо того, чтобы притворяться одной из моих «мух»? Я бы охотно посмеялась над этим прозвищем и тем, как оно может сказаться на репутации парижской полиции… Если бы глава этой самой полиции только что не поймал меня на лжи. — Мне пришлось вернуться в Париж из-за тревожных новостей, — он вдруг угрожающе нахмурился. — Мари Боссе удалось избежать правосудия. Она мертва. Отравлена. И говорят, будто утром ее навещала женщина... Внутри меня все сжалось. Онемевшие пальцы вцепились в столешницу. Поглощенная собственной бедой, я едва ли до конца осознавала возможные последствия своего поступка. И вот мадам Боссе больше не было в живых, а Габриэль взирал на меня полным праведного гнева взглядом, как какой-нибудь ангел возмездия. — Вы что, опять подозреваете меня? — разыгрывая из себя оскорбленную невинность, я гордо вздернула подбородок и скрестила на груди руки. — Что вам сказал комендант? — Видите ли, комендант отчего-то молчит как рыба… Что бы ни написал Александр в своем письме — похоже, тем самым он гарантировал не только содействие, но и молчание де Монлезена. И несмотря на наши непростые отношения, отравленные в равной степени его недоверием и моей безнадежной влюбленностью, нельзя было отрицать: в выборе союзника я не ошиблась. — Кто-то сделал за вас вашу работу — казнил преступницу, — спокойно парировала я. — Не лучше ли подумать о тех, кто все еще на свободе? — Вот мы и вернулись к тому, почему вы здесь, мадемуазель, — победно заявил де Ла-Рени, и мне вновь подумалось, что он испытывает от происходящего странное удовольствие. — Я здесь, потому что вы намеренно угодили в нашу ловушку, чтобы заманить нас в свою. Но кого вы рассчитывали здесь застать, если не меня? Неужели Александра? — «Нашу» ловушку? Так значит вы все-таки работаете с ним? — спросил он недоверчиво. — Что до вашего вопроса — я надеялся застать здесь любого, кто прольет мне свет на творящиеся в Версале дела. — Разве вы уже не стали частью тех дел? Проигнорировав очевидное ехидство, Габриэль направился прямиком ко мне, и вскоре нас разделял только его письменный стол. — Я ищу отравительницу, так же как и вы. Я мастер ловить таких женщин. Однако Александр каким-то чудом опередил меня, — он резко опустил руки на стол и наклонился прямо ко мне. — Откуда он узнал, что готовятся покушения? — Почему я должна вам отвечать? Де Ла-Рени нахмурился еще сильнее: его густые брови почти сошлись на переносице. Он начал неспешно продвигаться вдоль стола, на ходу перекладывая то одну, то другую папку. Вторя его движениям, я зашагала в противоположную сторону, не позволяя ему подойти слишком близко. — Я нужен вам. Вы до сих пор не преуспели, и ваш план никуда не годится. — Так предложите свой, но я не позволю вам себя использовать. Не помогу вам еще глубже проникнуть в дела двора. — Вы говорите совсем как он, — его губы недовольно скривились. — Он? — Когда мы последний раз беседовали с глазу на глаз, Александр обвинил меня в том, что я использую разгул преступности как предлог для собственного возвышения. Только чтобы самому потом сделать то же самое! «Предлог? То же самое? Что он имеет в виду?» — Не хотите ли вы сказать, что Александр солгал Его Величеству? Теперь он выглядел по-настоящему сердитым, и я отступила еще на несколько шагов назад, мгновенно пожалев, что столь легкомысленно отказалась от сопровождения. — Именно это я и предполагал до недавнего времени. От меня он услышал о нескольких громких делах с участием местных аристократок, но об угрозе для жизни короля не было и речи. Мне отчаянно хотелось опровергнуть его домыслы — парировать эти абсурдные обвинения неоспоримыми фактами… Только вот моим единственным аргументом был подслушанный разговор, в детали которого Александр так меня и не посвятил. Хуже того, Александр, у которого прежде всегда на все был готовый ответ, — злился и страшно терялся, стоило мне заговорить с ним об этом. Если де Ла-Рени прав, это бы объясняло чудовищно много. «И это была бы настоящая катастрофа». — Неужели он пришел к вам сам? — Напротив, это я искал с ним встречи. Всем известно, что Александр обладает исключительным влиянием на короля… «Его ведь и так рекомендовал Жан-Батист… Зачем ему поддержка Александра?» — Вы работали вместе… — протянула я, вспоминая свои прошлые догадки. — Когда-то. Но наши пути давно разошлись. С улицы донесся собачий лай. Де Ла-Рени на мгновение отвлекся, и я, не теряя времени, сделала еще один маленький шаг по направлению к выходу. — Что между вами произошло? — в моем голосе было неподдельное любопытство. — У нас возникли разногласия, — он отвернулся от окна и снова посмотрел на меня, — относительно… методов. — С вашими методами я знакома не понаслышке. — Все эти хитроумные манипуляции едва ли годятся там, где требуется твердый кулак и железная хватка. Они не помогут королю превратить Париж в Новый Рим. — А аресты и пытки всех тех женщин — помогут? Если вы ставите себе подобные цели, не лишним будет вспомнить, что Рим в конечном счете пал. — Вы защищаете его, — обвинительно заметил он. — Я защищаю истину. И вижу, что какими бы ни были ваши мотивы, вы много делаете для этого города. Одних только фонарей в Париже скоро станет больше, чем перекрестков всех улиц! Так почему бы вам не сосредоточить свое внимание на этом, оставив дворцовые интриги нам? Де Ла-Рени буквально застыл в одной позе, когда я вдруг начала перечислять его заслуги. С минуту он сверлил меня взглядом, словно решал, стоит ли мне вне верить, а тем более — помогать. — Хорошо, слушайте, — наконец объявил он. — Редкая отравительница совершает преступление чужими руками. Они все любят наблюдать за страданиями своих жертв. Я задумалась: его замечание звучало… разумно. — Благодарю, что дали мне этот совет, несмотря на наши… трения, — я одарила его улыбкой, и Габриэль ошарашенно заморгал. — Похоже, вы в самом деле действуете в интересах Франции. — И короля, — тихо добавил он. Вид у него стал растерянный и даже немного подавленный. «Это мой шанс». Поскольку я медленно продвигалась по комнате на протяжении всего нашего разговора, от двери меня отделяла всего пара шагов. Нужные слова нашлись сами: — Я сделаю все, чтобы Людовик узнал о вашем содействии, — пользуясь его замешательством, я устремилась к выходу. — А теперь, месье, если позволите, я вас покину: мой возница, должно быть, устал отбиваться от пьяниц и попрошаек. Не хочу, чтобы он угодил в какую-нибудь передрягу. Последние слова были брошены через плечо. Прежде чем де Ла-Рени успел возразить мне или позвать охрану, я распахнула дверь и без промедления рванула в коридор. Позже в относительной безопасности своего экипажа я подумала, что если бы Габриэль хотел меня арестовать, он бы это непременно сделал. Куда большим поводом для беспокойства было то, что я ненароком узнала. Или полагала, что узнала. Измученный бессонной ночью и полным потрясений днем, мой разум мог чудовищно заблуждаться, но отчего-то подозрения де Ла-Рени с каждым ударом моего запутавшегося сердца казались все более убедительными. Это открытие грозило уничтожить всякие надежды на наше примирение. Оно было способно окончательно погубить меня. Быть может, мне даже стоило сохранить все в тайне, но мысли о том, что еще могла означать эта ложь... О том, зачем Александр привлек к расследованию ненавистную герцогиню... «Что если для него это всего лишь игра? Вызов, где каждое сказанное в мой адрес слово служило единственной цели: заманить меня в западню?» Я тихо всхлипнула, рассеянным взглядом провожая проплывавшие за окном темные пейзажи. Как бы то ни было, от нас двоих зависела безопасность королевской семьи. И если не ради себя, то хотя бы ради нашего дела мне следовало поговорить с ним. Немедленно.

⊹──⊱✠⊰──⊹

Казалось, Александр распознал чужое присутствие еще до того, как его тяжелый, пронизывающий взгляд выхватил в темной спальне мой силуэт. Это угадывалось в том, как он замер, едва шагнув внутрь своей комнаты, как, подобно дикому зверю, потянул носом воздух и настороженно повел головой. В ответ на свое вторжение я рассчитывала увидеть возмущение или даже ярость, и то, как расслабленно опустились вдруг его плечи, стало для меня полной неожиданностью. — Мадемуазель де Ноай, — негромко произнес он, прикрыв за собой дверь, — какой приятный сюрприз. С трудом удерживая невозмутимое выражение лица, я выпрямилась в кресле и насмешливо переспросила: — Сюрприз? А я полагала, что вы с нетерпением ждете моего возвращения. Вместо ответа он молча пересек комнату и неторопливо прошествовал к камину. Следующие пять минут я со странным чувством повторения или даже узнавания наблюдала, как Александр разводит огонь и поочередно зажигает на письменном столе длинные бледные свечи. То, что он использовал для этого принесенную мной же свечу, показалось мне невероятно интимным. Лишь когда стены наконец озарились мягким подрагивающим светом, а знакомый железный чайник занял свое обычное место над камином, Александр обратился ко мне: — Де Ла-Рени покинул Версаль... Вы последовали за ним? Он стоял ко мне вполоборота и с завораживающей неспешностью обтирал пальцы смоченным в воде полотенцем, избавляясь от остатков сажи и пыли. Наши взгляды встретились, и меня вдруг окутало необъяснимое ощущение душевного покоя: как будто после бесконечных плутаний я наконец-то вернулась домой. Сидя в его комнате, в окружении простых вещей и насущных забот вроде разведения очага, поразительно легко оказалось забыть о неопределенности будущего. О том, что произошло между нами в тот день. И что я вот-вот намеревалась сделать. — Скорее это он последовал за мной, — мои руки предательски подрагивали, и я сцепила их перед собой, изо всех сил стараясь скрыть волнение. — Когда вы планировали признаться, что никакой отравительницы не было? Его глаза расширились в удивлении всего на миг, прежде чем он подозрительно сощурился и, отложив в сторону полотенце, процедил: — Что значит «не было»? Кого мы тогда, по-вашему, пытаемся выследить? — А вот это весьма любопытный вопрос, и вас он терзает ничуть не меньше моего. После этих слов Александр сжал челюсти так, что его и без того резкие скулы еще больше заострились. Я запоздало подумала, что напрасно затеяла эту игру — даже если мои догадки верны, его разоблачение ничего мне не принесет, кроме лишней боли... Но отступать было поздно. — Ну, хорошо, месье, я сберегу нам обоим время и расскажу все сама, — набравшись смелости, начала я. — Когда вас изгнали, вам нужен был предлог — предлог настолько серьезный, чтобы Людовик отменил свое решение. Чтобы он осознал, что по-прежнему в вас нуждается. И тут к вашей удаче Париж охватывает настоящая истерия: ведьмы и прорицатели, любовные эликсиры и «порошки наследства»… Было лишь делом времени, когда все это доберется до королевского дворца. Александр слушал меня с пристальным вниманием, не перебивая, даже когда у меня заканчивалось дыхание и приходилось ненадолго замолкать. Я не обманывалась, прекрасно понимая, что это — внимание кобры, готовящейся к смертельному броску. — И едва среди посетителей Двора чудес замелькали лица придворных, — продолжала я, — вам оставалось только убедить короля, что теперь и ему самому грозит опасность. Так и родилась эта история с якобы подслушанным разговором. Договорив, я шумно выдохнула и уже приготовилась к колким обвинениям или по крайней мере к попытке все отрицать. Но Александр лишь коротко ухмыльнулся. — Де Ла-Рени? — только и спросил он. «Значит я все-таки была права», — эта маленькая победа ожидаемо не принесла мне никакой радости. — Да, ваш старый приятель был так любезен, что показал мне истинное положение дел. Скажите, вы обратились ко мне за помощью, чтобы ваши опасения поскорее достигли Людовика, или конечной целью было избавиться от меня?.. На последних словах мой голос все-таки сорвался на шепот. Я притихла и, тяжело дыша, уставилась на Александра. Он не спешил с ответом, разглядывая меня так, словно видит впервые. — Я никогда не нападал первым, мадемуазель, — наконец произнес он, выразительно приподнимая брови. Ему не нужно было больше ничего объяснять. Вцепившись в подлокотники кресла, я почти что рывком вскочила на ноги. — Ну разумеется! Наверняка вы все просчитали! — я попыталась проглотить застрявший в горле ком, но он только больнее резанул глотку. — Представляю, каково было ваше удивление, когда при дворе в самом деле появился отравитель. У вас не было ни единой зацепки, а король требовал активных действий. Я почти сразу поняла, что вы согласились работать со мной из нужды, но это… Я замолчала — в твердой уверенности, что на этот раз, невзирая на правила пристойности, меня выставят за дверь: слишком уж дерзко и самоуверенно прозвучали мои заявления. Но Александр явно не спешил заканчивать разговор. — Доказательства? — просто парировал он. — Полагаю, у вас их нет. — Они мне ни к чему, потому что я не собираюсь разоблачать ваш обман. Это определенно было не то, что Александр ожидал услышать. Он потрясенно воззрился на меня и выпалил, казалось, первое, что пришло ему в голову: — Почему нет? — В свете последних событий мы все еще не можем быть уверены, что Людовику ничего не угрожает. Разве это не важнее любых разногласий? — И возможность поквитаться со мной вас совсем не прельщает? В его тоне мне послышалась издевка, и, едва не задыхаясь от возмущения, я прошипела: — Да что мне сделать, чтобы вы наконец поверили? Я — не та, кем вы меня считаете! Мое тело дрожало от едва сдерживаемой ярости. Я шагнула к нему, с силой сжав кулаки — так, что ногти невольно впились в ладони. Эта внезапная вспышка очевидно застигла Александра врасплох, потому что он даже не пошевелился, а в комнате вдруг воцарилось неловкое молчание, нарушаемое лишь треском камина и мерным стуком, доносившимся со стороны окна. Похоже, начался дождь, но по обыкновению задернутая штора не позволяла сказать наверняка. На какой-то миг мы оба застыли, глядя друг на друга с изумленным ожиданием. В его стальных глазах я увидела непривычную растерянность, даже робость, и была убеждена, что в этот момент нас одолевали одни и те же мысли. «Однако вы — это все еще вы, мадемуазель де Ноай. Разве нет?» «В том мире… кем мы были друг другу?» Немое оцепенение схлынуло под сердитое шипение брызгающей на угли воды. Александр спохватился первым: быстрым шагом преодолев расстояние до камина, он на ходу поднял с пола кочергу и ловко подхватил ей кипящий чайник. Мгновение спустя его руки уже скрупулезно отмеряли и отправляли в кипяток чайные листья. Смирившись, что мое негодование так и останется без ответа, я устало опустилась обратно в кресло. На дальнейшие споры у меня попросту не было сил. — Габриэль не причинил вам вреда? — неожиданно спросил он, не прерывая своего занятия. Поначалу я подумала, что ослышалась. Его голос был почти полностью лишен эмоций, но что-то неуловимо изменилось между нами. Даже воздух в комнате как будто стал теплее. Что бы я ни думала о его намерениях — Александр в очередной раз опроверг все мои ожидания, оставляя меня в полном недоумении и смятении чувств. — Нет… Нет, просто он раскусил наше притворство и рассчитывал узнать, кто еще, не считая него, охотится на отравителей. Пожалуй, он больше не представляет опасности. — Чего же он хотел от этого предполагаемого союзника? — Объединить усилия? — предположила я. — Мне самой не до конца понятны его цели. Александр недоверчиво хмыкнул. — И как вы вышли из положения? — Избежала прямого ответа, к тому же… — я неловко поерзала в кресле, с опаской произнося каждое последующее слово, — если бы не ваше недоверие ко мне, я бы предпочла и дальше… С громким лязгом закрылась крышка чайника, обрывая меня на полувздохе. Александр стремительно развернулся в мою сторону и, не оставляя мне возможности закончить, заговорил: — Дело не в недоверии. Я полагал, вы захотите отомстить за то, что произошло сегодня. Мне вдруг показалось, что я вижу на его бледных щеках пятна румянца. После жесткости, почти жестокости, с которой он обходился со мной всего несколькими часами ранее, это почти юношеское смущение казалось переменой слишком разительной, чтобы быть правдой. Я часто заморгала, пытаясь стряхнуть наваждение: «Игра света — не иначе...» — Мне следовало сразу извиниться перед вами, — тем временем продолжал он. — Вы благородная дама, а я повел себя абсолютно неподобающим образом. Не представляю, что на меня нашло… — Так уж и не представляете? — обвиняюще бросила я, сама до конца не осознавая, зачем это делаю. Зачем дразню его. Но Александр лишь еле заметно вздрогнул и отвел взгляд, возвращая свое внимание к приготовлению чая. — Как бы то ни было, я не должен был так поступать, — сдержанно произнес он, ожидаемо не поддавшись на столь явную провокацию. — А я могла в любой момент вас остановить. На этот раз он ничего не ответил, а затем и вовсе повернулся ко мне спиной. Я больше не видела ни выражение его лица, ни движения рук — лишь слышала, как негромко плещется вода и деликатно позвякивает посуда. На миг мной опять овладело ощущение тягостного бессилия, которое я, впрочем, почти сразу отбросила прочь. Меня привело сюда не желание поквитаться, добиться справедливости или вытянуть из него обрывки признаний. Нам нужен был новый план, а де Ла-Рени — при всей своей топорной грубости — сумел подать мне недурную идею. Мы создали идеальные условия для совершения преступления, но условия едва ли привлекательные для кого-то, кем движет страсть. Зато если предоставить отравителям доступ к самому королю… Я настолько погрузилась в размышления, что не сразу заметила приближение Александра. Внезапно он оказался совсем рядом и, слегка наклонившись вперед, протягивал мне одну из своих белоснежных фарфоровых чашек. Пар узкой лентой поднимался над позолоченным ободком, наполняя воздух ароматами корицы и кардамона. Бросив взгляд внутрь чашки, я тихо ахнула. Слова протеста застыли на моих губах: вместо обычного темного — почти черного — чая, передо мной был напиток нежного кремового оттенка. «Вы сами завариваете себе чай: индийский, крепкий, горький… Я его терпеть не могу, поэтому мне вы предусмотрительно добавляете сливки…» Мысль, что он не просто запомнил брошенные мимоходом слова, но и надеялся, что я приду к нему, была невыносимой. В углах глаз защипало. Я окончательно перестала что-либо понимать, но, даже невзирая на свежие раны, не могла заставить себя не чувствовать. Робкой птицей в моем сердце вновь встрепенулась полузадушенная надежда. — Чаю, мадемуазель? — в его подчеркнуто вежливом тоне сквозило странное напряжение. Я благодарно кивнула и подалась вперед, плотно обхватывая тонкий фарфор обеими ладонями. Поддерживавшая чашку снизу, его рука скользнула вдоль моих запястий, наши пальцы нечаянно соприкоснулись, и мы почти одновременно вздрогнули, судорожно втягивая в себя воздух. Когда, испугавшись этой внезапной близости, я все же отпрянула от него, несколько капель чая выплеснулись мне прямо на платье. Белесые кляксы разлетелись по небесно-голубому шелку, который тут же принялся стремительно впитывать в себя жидкость. — О нет… — простонала я, принимаясь одной рукой отряхивать испорченный подол, но только еще больше расплескала горячий напиток. Игнорируя мои возражения, Александр уверенным движением перехватил мою чашку, вернул ее на стол и тут же возвратился ко мне, на ходу выдергивая из кармана сюртука простой белый платок. Опустившись передо мной на одно колено, он быстро промокнул остатки влаги. — Вы не обожглись? — уточнил он, бережно расправляя складки ткани в поисках пятен. — Нет, что вы, — мое лицо пылало от смущения. — Простите, это было так неловко с моей стороны… — Вам не за что извиняться. В случившемся по большей части моя вина. Я сразу догадалась, что говорил он вовсе не о пролитом чае. Его рука вдруг замерла, комкая ни в чем не повинный платок, и, подняв взгляд, я обнаружила, что Александр смотрит прямо на меня. — Почему вы просто не сказали мне правду? — спросил он почти шепотом. — Вы бы поверили? Он криво усмехнулся и покачал головой. — Вы и я? Герцогиня и камердинер? Едва ли. Но, во всяком случае, я бы не предполагал, что… — он на мгновение прикрыл глаза и поморщился. — Нет, я вообще не имел права ничего о вас предполагать. И за это я прошу прощения. Меня потряхивало от напряжения, и я не без удовольствия ощущала, как его рука на моих коленях тоже едва заметно подрагивает. Если своими извинениями Александр надеялся отгородиться от того, что происходило в тот момент между нами, то ему это не удалось. Воздух вокруг стал густым и плотным, наполненным обоюдным, невысказанным желанием. Я вдруг вспомнила, как два года назад, в этой же комнате, он впервые извинился передо мной — за свои предубеждения и за то, что приказывал соблазнить старика Гуго. «Состоялся ли тот разговор в этой реальности? Или его нахальное требование и стало для контр-Рене последней каплей?..» — Я знаю, что вы на самом деле не хотели мне зла, — мой собственный голос звучал словно издалека. — Я напрасно вас ударила… — Вы защищали свою честь, — хрипло выдавил он, после чего смущенно прочистил горло и продолжил неожиданно сухо. — Так или иначе, подобное не должно повториться. Трепет, сквозящее во взгляде тепло, непридуманный румянец — все вдруг куда-то исчезло. Резко поднявшись, Александр немедленно отшагнул назад, словно торопился как можно скорее увеличить расстояние между нами. — Что вы собираетесь предпринять? — тихо спросила я, надеясь, что он не заметит, как дрожат мои губы. — Для начала — выяснить, с чем мы все-таки имеем дело, — как ни странно, он не отвернулся, но в его черты вернулась отталкивающая холодность. — Вы правы: королю все еще может грозить опасность, а наш прежний план не принес результатов. — Тогда, полагаю, вам будет отрадно узнать, — медленно проговорила я, продолжая стойко удерживать его взгляд, — что у меня уже готов новый.