Игра в отражения

Александр ждал меня в Версале к полудню, и мне ничего не оставалось, кроме как отправиться в путь, едва на горизонте забрезжил рассвет. О том, чтобы отложить поездку в Бастилию, не могло быть и речи: чем дольше я медлила, тем выше был риск не застать Мари Боссе в живых. Мой последний шанс найти ответы был бы упущен. Шанс выпутаться из сетей бесчисленных догадок и предположений. Шанс… за которой мне назначили цену. И без того короткая июньская ночь пролетела как один миг, и я почти не сомкнула глаз, слишком взбудораженная, чтобы уснуть. Радостное воодушевление во мне боролось с уже привычной тревогой, в то время как мысли снова и снова возвращались к нашему с Александром разговору. «Ответ на какой вопрос важен для него настолько, чтобы он посчитал его достойной платой за оказанную услугу?» Невинное, на первый взгляд, обещание отчего-то напоминало истории о сделке с дьяволом. Впрочем, все могло оказаться куда банальнее, чем я полагала: моя роль в расследовании, мои вероятные связи с заговорщиками — вот, что его наверняка волновало. Я не была столь наивна, чтобы думать, будто Александр безоговорочно мне поверил. И все же эти сомнения ранили меня в самое сердце... Экипаж подскочил на ухабе, и я охнула от неожиданности, крепче прижав к груди запечатанное воском письмо. С противоположной скамьи Жерар бросил на меня обеспокоенный взгляд. — Вы в порядке, мадемуазель? Я лишь сдержанно улыбнулась, отворачиваясь к окну, вдоль которого один за другим лениво проплывали сонные деревенские пейзажи. Вдалеке еще стелились последние клочья тумана, но утреннее солнце уже успело вступить в свои права и теперь мягко золотило поля, покрытые молодой зеленью. «Если все получится, уже через пару часов я буду знать, как все исправить. И тогда любые условия, недоверие и старые обиды — все это потеряет смысл». Был только один человек, способный мне помешать, но он как раз весьма кстати временно обосновался в Версале. Да и появись де Ла-Рени в Бастилии, на этот раз мне было, что ему противопоставить: от адресованного коменданту крепости письма до сопровождавшего меня широкоплечего здоровяка-телохранителя. «К слову о телохранителе…» Я украдкой покосилась на него: все тот же вычурного ярко-синего цвета мундир и щегольская шляпа. Откинувшись назад и сцепив руки на животе, он невидяще уставился куда-то в угол кареты. Собравшись с духом, я деликатно прочистила горло и окликнула своего спутника: — Жерар? — он вскинул голову и посмотрел на меня с неподдельным интересом. — Могу я поинтересоваться вашим… прошлым? Мужчина заметно удивился, но его карие глаза все еще излучали доброжелательность. Расцепив замок рук и уперев их в скамью по обе стороны от себя, он подался чуть вперед, выражая тем самым свое безусловное внимание. — Конечно, мадемуазель. Правда, я был уверен, что вы и так давно все про меня выяснили. «Я бы непременно выяснила, будь мы знакомы», — подумала я, отчаянно надеясь, что он не придаст этой странности должного значения. — Это не то же самое, что спросить лично. Вы ведь, если не ошибаюсь, прежде работали в… — я жестом пригласила его продолжить. Жерар громко и коротко рассмеялся. — В полиции, мадемуазель де Ноай. Да, я понимаю, о чем вы говорите, — он хитро подмигнул мне одним глазом. — Личное дознание всегда лучше любого досье. — Именно так, — с искренним одобрением покачала я головой. — И слыша из ваших уст подобные слова, я не могу не задаться вопросом: почему же вы ушли оттуда? — Постоянная неразбериха. Если уж чиновники не могли разобрать, кто кому подчиняется… От этого-то Париж точно не стал безопаснее. А мои мать и сестра не… — он вдруг замолчал на полуслове, глубоко вздохнул и только потом продолжил. — Проще сказать, что работа у вас — это больше денег и меньше шансов схлопотать клинок в пузо. Мне импонировала непосредственность, с которой он рассказывал о себе, как и его на удивление любезное ко мне отношение. И хотя немалую роль в лояльности любого наемника играло золото, впору было поразиться, как кому-то вроде контр-Рене удалось заручиться расположением этого грубоватого, но честного человека. «Если у него еще и есть что-то на де Ла-Рени…» — Что ж, можно лишь посочувствовать Габриэлю, что он упустил такого ценного работника. — Кому? — Жерар сначала непонимающе сдвинул брови, но как только до него дошло, о ком я говорю, он не сдержал очередной низкий гортанный смешок. — А, де Ла-Рени? Этому канцелярскому писаке? Я ушел из полиции еще до начала реформ и задолго до его назначения, но… Строго между нами, мадемуазель: его не очень-то жалуют. Поговаривали, что свою прошлую должность в Совете он купил за триста тысяч ливров. — Неужели? — с преувеличенным изумлением протянула я. — Как же он планировал справляться со своими обязанностями без поддержки подчиненных? — О, король наделил его такой властью, чтобы это не имело значения. К тому же у него хватает помощников и информаторов среди бывших заключенных. Уж эти-то без промедления последуют за ним… Экипаж резко дернулся, и шуршание мягкого грунта под его колесами сменилось мерным стуком булыжников. Боясь упасть, я тут же вцепилась руками в обитое бархатом сиденье. Жерар, напротив, медленно привстал и потянулся к окну. — Почти приехали, мадемуазель, — объявил он. Ход экипажа стал мягче, и я рассеянно кивнула, погружаясь в собственные мысли. Очевидно, что случайный человек не снискал бы в одночасье милости короля, чтобы оказаться на месте Габриэля. Но что если новоизбранный командир полиции был знаком с некоторыми обитателями двора куда ближе, чем я могла предположить? По крайней мере, с одним совершенно определенным его обитателем. «Королевский Совет… Сеть информаторов… — я невольно закусила губу, обдумывая слова Жерара. — Не слишком ли много для простого совпадения?»

⊹──⊱✠⊰──⊹

Только я перешагнула порог тюремной камеры — Мари Боссе поприветствовала меня оскорблением и испепеляющим взглядом. — Клятвопреступница, — прошипела она, с видимым трудом спуская ноги с деревянной койки. Отворивший мне дверь Франсуа де Монлезен поспешил оставить нас одних: — У вас есть полчаса, мадемуазель де Ноай. Его голос был лишен всяких эмоций, и мне показалось, что он подспудно ощущал в моих действиях какой-то подвох. Даже письмо, которое передал ему Александр, комендант читал, неодобрительно поджав губы — с видом человека, вынужденного идти против личных принципов. Некоторое время после ухода де Монлезена я предусмотрительно хранила молчание, прислушиваясь к тому, как мерно позвякивает связка ключей у него на поясе. Как звук медленно отдаляется, прежде чем окончательно стихнуть где-то в бесчисленных лабиринтах главной тюрьмы. Мадам Боссе между тем продолжала сверлить меня взором своих поблекших глаз, где то и дело мелькала свирепая безысходность, свойственная лишь затравленному зверю да арестанту, обреченному на верную смерть. Как ни странно, я ничуть ее не боялась — и отнюдь не из-за уверенности, что где-то поблизости ждал Жерар, готовый по первому зову броситься мне на помощь. «Ее дети — оба сына и дочь — арестованы», — всплыли в памяти слова Шарля де Лафосса — и снова чувство жалости к этой несчастной женщине закололо в груди. А ведь она даже выглядела хуже — более болезненной и слабой, — чем двумя днями ранее, на королевском суде. Я осторожно приблизилась к ней, морщась от скрежещущего шороха моих подошв по каменному полу. — Вы рисковали, полагаясь на меня. Придворная дама нынче немногим могущественнее простолюдинки, — нащупав в потайном кармане платья стеклянный пузырек, я протянула его ей. — На счастье, в Версале у вас есть друзья. Она выхватила у меня флакон, слегка встряхнула и приблизила к своему лицу. В тусклом свете, проникавшем сквозь маленькое окошко под потолком, порошок казался скорее коричневым, нежели оранжевым или красным. — Красный мышьяк, — с нескрываемым облегчением выдохнула она. — Не самое действенное средство, но должно сработать. Женщина торопливо спрятала флакон под тонкую соломенную подушку, и я впервые с удивлением отметила, что в ее камере были постельные принадлежности и белье. Когда мадам Боссе снова посмотрела на меня, в ее глазах стояли слезы. — Я бы не хотела, чтобы меня сожгли на виду у моих детей, — прохрипела она. — Или, того хуже, наблюдать за их казнью, пока меня саму не поволокут на костер. То, что вы сделали, мадемуазель, милосердно, даже если ваши помыслы не совсем чисты. От нахлынувших эмоций я сама готова была расплакаться. Смертный приговор, сломанные судьбы, разрушенные семьи — все это было слишком знакомо: до боли, до глухого отчаяния, до скрежета зубов. «Что чувствовал мой отец, когда казнили дядю? Что бы он почувствовал, окажись на эшафоте его единственная...» Перед глазами закружились черные мушки, и я тяжело опустилась на колени, хватаясь дрожащей рукой за край койки. Меня колотило — то ли от пробирающего до костей холода темницы, то ли от страха. — Теперь вы должны помочь мне, — в моем тоне, несмотря ни на что, сквозила надежда. — Я знаю не так много, как вы могли себе вообразить. — Но вы сказали... — когда я осознала, что она имеет в виду, мой голос сорвался на визгливые ноты. — Это была уловка? — И да и нет... Но вам ли меня винить? Что бы вы сделали на моем месте? — Но вы откуда-то узнали… С каждым вдохом мои легкие горели все сильней. И когда я уже готова была кричать от распиравшей меня бессильной ярости, Мари Боссе вдруг взяла меня за руку. — Мы рождаемся с линией жизни, — тихо проговорила она, разворачивая мою кисть ладонью вверх. — Это карта нашего прошлого, настоящего, будущего. Изменить ее означало бы переписать судьбу. Ваша линия жизни разделялась. Вот здесь, помните? — короткий узловатый палец очертил на моей коже воображаемый круг. — А теперь она целая, без единого ответвления. Без всякого предупреждения она хватает меня за запястье. Дергает — так, что я падаю на решетку, оцарапывая лицо о железные прутья. К нам уже мчится де Ла-Рени, но и этого времени достаточно, чтобы рассмотреть... На этот раз ее пальцы были на удивление теплые — горькое напоминание о жизни, которая вот-вот обратится в прах. — Я не понимаю… — пробормотала я. — Представьте, что судьба — это река, — сжав мою руку в своей, продолжала мадам Боссе. — Она течет, извивается, меняет русло. И вот впереди возникает скала. Поток огибает ее, разделяясь надвое. Может быть, однажды его части сойдутся, но ваша ладонь выглядит так, словно никакой скалы и не было. — Словно один поток поглотил другой? — я изо всех сил старалась говорить с ней на ее же языке намеков, хотя обрывки смыслов продолжали упрямо ускользать от меня. — Могло одно неосторожное желание сотворить что-то подобное? — Ох, мадемуазель, — невесело рассмеялась она, — если бы желания исполнялись сами собой, я была бы сейчас свободна. Мои дети были бы свободны. Такое случается редко — благословение духов или проклятье на смертном одре... Душа в состоянии перехода, влекомая сильной волей… «Душа… Я едва не умерла в то утро!» В тот миг я поняла, что обязана ей все рассказать. И я рассказала: сбивчиво, торопливо, упуская имена и незначительные детали, но так подробно, как никому до нее — даже Александру. Эмоции захватывали меня, и с каждым словом эта история все больше походила на исповедь. Едва я закончила, как где-то вдалеке лязгнул затвор, заставляя меня подскочить и привстать на коленях — так, что наши лица оказались почти напротив друг друга. — У нас мало времени. Вы знаете, как мне все исправить? — Я не сумела спасти себя, — мадам Боссе скривилась гримасой боли, углубившей и без того заметные морщины в уголках ее рта. — Думаете, я могу спасти вас? — Если бы я могла вас спасти… — Но вы не можете. Вам не под силу изменить этот мир, зато вы изменили одну его часть — то, как именно я его покину. — Часть… — я ахнула. — Мир — как мозаика? — Где у каждого кусочка свое место, — она неожиданно улыбнулась мне странной, жутковатой улыбкой. Невнятные звуки из глубины коридора нарастали, все отчетливее напоминая шаги. Бросив беглый взгляд на выход из камеры, я заговорила еще быстрее и тише: — Если я изменю отдельные кусочки, мозаика сложится? Мадам Боссе больше не смотрела на меня. Ее глаза были обращены к решетке, где мерцающий свет фонаря уже вынырнул из-за поворота и заскользил по стене неровным пятном. — Зеркало — это тоже мозаика? Прошу, скажите! — шаги зазвучали совсем рядом, и я вскочила на ноги, отпуская ее руки и позволяя им безвольно шлепнуться вниз. Еще мгновение — и за решеткой показалось обрамленное рыжей бородой лицо коменданта. Звон ключей. Скрежет открывающегося замка… Де Монлезен выглядел решительно и строго, недвусмысленно давая понять, что мое время вышло. Прежде чем уйти, я последний раз поймала взгляд моей самой немыслимой из союзниц — слишком ясный и светлый для такого момента. Она коротко кивнула мне и одними губами произнесла: — Спасибо… Всю обратную дорогу до Версаля я провела точно во сне: неясные догадки и смутные образы, слова Мари Боссе и новое, необъяснимое чувство внутри меня, настойчиво твердящее, что все это — часть невероятной, безумной, но правды. Две линии жизни. Два потока реки. Две стороны одного зеркала. Мудрено ли, что контр-мир оказался кривым отражением и жестокой насмешкой над всем, чем я так дорожила? Когда все вокруг стало другим, быть может, и я должна была измениться... Но этого не произошло: фрагменты мозаики перемешались, а реальность застыла в своей искаженной форме, где мне просто не было места. Где я была тем самым изъяном — тем перевернутым осколком, который никак не сходился с остальными. Разве может такое «зеркало» отражать истину? Разве может открыться дверь, в замке которой застрял обломок ключа? Разве может сломанный мир вернуться в привычные рамки? Я едва заметила очередную кочку, на которой подскочил экипаж. В моей голове наконец оформилось решение. Мадам Боссе заблуждалась: «Мне под силу изменить этот мир, если я сумею для начала починить его. Если я все исправлю: один кусочек мозаики за другим».

⊹──⊱✠⊰──⊹

Неприметное строение с деревянной крышей, притаившееся в тени фиговой рощи, едва ли оправдывало гордое название «павильон». Я была уверена, что ошиблась: еще раз обошла кругом оранжерею и даже забрела в королевские огороды, прежде чем направиться к неказистой постройке. И лишь разглядев сквозь мутноватые стекла шкафы, похожие на аптекарские, я наконец потянула на себя дверное кольцо.   Внутри скрывалось на удивление опрятное светлое помещение с камином. Оно походило одновременно на лавку старьевщика и алхимическую лабораторию — в меру организованное и в меру вычурное. Ровно посередине располагался длинный рабочий стол, уставленный перегонными кубами, колбами, мерными ложками, весами и другими инструментами для изготовления препаратов. Въевшиеся в столешницу пятна не оставляли сомнений, что всем этим инвентарем исправно пользовались. С натянутых под потолком веревок свисали пучки лекарственных трав. Их терпкий землистый запах смешивался с неизвестно откуда взявшимися ароматами амбры и эфирных масел. Почти каждую стену снизу доверху занимали массивные стеллажи, и многочисленные баночки подмигивали мне со своих полок пойманными в стеклянный плен солнечными бликами. Когда снаружи раздались голоса, мой взгляд как раз упал на узкую дверь, словно случайно втиснутую в простенок между двумя стеллажами. Я метнулась к ней, не раздумывая. За порогом царил густой полумрак. Единственным источником освещения служил небольшой свечной фонарь, стоявший прямо на полу, и после искрящей яркости летнего дня мои глаза не сразу привыкли к темноте. — Вы пришли, — послышался знакомый баритон, едва дверь за мной захлопнулась. Со свойственной ему потусторонней грацией Александр появился будто бы прямо из тени. В тот же миг я вспомнила, отчего тяготилась ожиданием этой встречи, и меня охватил трепет, не имевший никакого отношения к предстоящей засаде. — Конечно, пришла, — тихо отозвалась я, старательно делая вид, что осматриваюсь, хотя в действительности краем глаза, как бы невзначай, следила за каждым его движением. — Говоря по правде, я едва не заблудилась. Мы стояли посреди крошечной кладовой, вдоль стен которой высились все те же стеллажи, полные разномастных склянок, объемистых книг с потертыми корешками и аккуратных холщовых мешочков, в каких обычно хранят специи. На полу тут и там теснились плетеные корзины, набитые душистыми травами и цветами. — Вы не бывали здесь прежде? — спросил Александр своим самым непринужденным тоном, но от меня не укрылось, как он сжал и разжал пальцы одной из рук, выдавая свое волнение. Для столь сведущего человека, как он, подобное беспокойство выглядело излишним, и я невольно задумалась о причинах этой тревоги. Казалось маловероятным, что дело было во мне, и все-таки... — Не приходилось, — ответила я с подчеркнутым равнодушием. — Со стороны это место напоминает сарай — так и не скажешь, что здесь работают королевские аптекари. — Павильон главным образом пустует — особенно с тех пор, как здесь перестала проводить время мадемуазель де Понс Эдикюр. Не удивлюсь, если в ходе реновации его снесут, а аптекарям предложат переместиться куда-то еще. Я вскинула на него удивленный взгляд. — Бонна? Зачем ей приходить сюда? — Королева Анна одобряла ее эксперименты с парфюмерией и позволила использовать павильон для этих целей. Когда Ее Высочества не стало… — осекшись, он так и не закончил мысль и продолжил говорить только после небольшой паузы. — По всей видимости, ваша фрейлина уверена, что у нее больше нет такой привилегии. Ноты сожаления, промелькнувшие в его голосе при упоминании покойной королевы, напомнили мне, насколько предан он был королевской семье — обстоятельство, уже не раз разжигавшее во мне чувство, подозрительно похожее на ревность.  И вновь мне пришлось успокаивать себя тем, что, оказавшись перед выбором, он предпочел покинуть двор, но не предал меня. По крайней мере, в моей прошлой жизни. Справедливости ради, я отчасти разделяла его скорбь: Анна Австрийская запомнилась мне удивительной, сильной женщиной, у которой было чему поучиться, и чья ужасная смерть едва ли казалась заслуженной. Она как никто другой поощряла нашу с Бонной дружбу, и, даже не зная про павильон, я прекрасно помнила, как трепетно та относилась к своему ремеслу. Почти наверняка только оно и удерживало бедняжку на плаву, не давая погрузиться в бездонный омут ненавистной ей придворной жизни. «Неужели контр-Рене запретила ей заниматься любимым делом?» Пока мысли в моей голове кружили, как пылинки в свете фонаря, Александр направился к двери. Плавно опустившись на одно колено, он прильнул глазом к замочной скважине. — Что вы видите? — поинтересовалась я. — Аптекари приступили к работе, — ответил он с легким пренебрежением, словно не считал дело этих людей чем-то достойным. — Иногда они будут уходить на перерыв, чтобы не дышать испарениями. Когда лекарства короля останутся без присмотра... — …самое время будет появиться злоумышленнику. Я не удержалась от довольной улыбки. Мне было приятно, что он поддержал мою идею с ловушкой. После всех неудач, что преследовали меня с момента покушения, сам факт нашего сотрудничества уже можно было признать маленькой победой.   Предоставив ему наблюдать за аптекарями, я принялась разглядывать содержимое полок. В отличие от лаборатории, в кладовой чувствовалось некоторое запустение: по углам темнели тенеты паутины, а одной только пыли было столько, сколько оседает по меньшей мере за месяц. Мой указательный палец оставил в ней заметную дорожку, и я невольно поморщилась.  — Вы не спешите поделиться тем, как прошло ваше рандеву, — послышалось у меня за спиной пару минут спустя. — Мари Боссе не упомянула, кто пытался вас отравить? — Нет. И не думаю, что она имеет к этому отношение, — я покачала головой, пропуская колкость мимо ушей. — Среди ее клиентов не так много придворных. В основном — мелкая знать, купцы, богатые ремесленники… — Выходит, одолжение коменданта пропало впустую? — из-за близости к двери он говорил слишком тихо, и мне приходилось напрягать слух, чтобы расслышать. — Вовсе нет! — воскликнула я и тут же, спохватившись, понизила голос. — Как я и думала, мадам Боссе знала о моей... ситуации. Жаль только, что она опять изъяснялась по большей части загадками. «Жаль, что она умрет раньше, чем я найду всему этому объяснение». — Этого следовало ожидать. В его тоне было столько самодовольного ехидства, что я не смогла сдержать возмущение: — Почему вы всегда предполагаете худшее? — Так уж всегда? — Часто, — смущенно пробормотала я, запоздало понимая, что в очередной раз подразумеваю своего Александра. В кладовой вновь воцарилась тишина, прерываемая только глухим стуком ножа и шипением пара, доносящимися из-за двери. Я взяла с полки одну из книг и рассеянно повертела в руках: «Pharmacopoeia Londinensis» — гласила обложка. — Расскажите мне о мире, по которому вы так горюете. Чем он лучше этого? Я вздрогнула — не столько от неожиданности, сколько от прямоты его просьбы. Даже после всех доказательств с трудом верилось, что он мог принять мою историю так скоро и так безоговорочно. В душу закралось смутное беспокойство: откровенничать с ним мне совершенно не хотелось. — Разница, месье, в том, что там я жила свою жизнь, а эта жизнь — чужая. Он отреагировал не сразу, словно тщательно обдумывал мои слова. — Это очень… уклончивый ответ. Однако вы — это все еще вы, мадемуазель де Ноай. Разве нет? Я метнула на него опасливый взгляд. Его лицо было все еще обращено к двери, но мне явственно представилось, как он ухмыляется и иронично вздергивает одну бровь. — Да, но здесь я как будто никого не знаю… Или, вернее сказать, никто не знает меня? Даже не представляю, с чем это можно сравнить. С забвением? С той лишь разницей, что я все еще жива. — И тем не менее вы весьма неплохо осведомлены обо мне. Мои щеки обдало жаром смущения, в то время как пальцы, наоборот, мигом похолодели. — Дело не в вас, — я вцепилась в несчастную книгу так крепко, будто этот абсолютно случайный предмет мог мне чем-то помочь. — Я всегда старалась окружить себя друзьями и союзниками. Теперь же меня избегает даже собственная прислуга. — Амбиции, граничащие с одержимостью, мало кому добавляют очарования. — Вы правы. Не знаю, печалило ли это вашу герцогиню Марли, но мне такая жизнь видится чрезвычайно одинокой. В отличие от нее, я всего-то хотела вызволить свою семью из нищеты. — И вы бы вернули все как было? — Если это вообще возможно… конечно, я бы сделала все, что в моих силах. — В таком случае я тем более не могу не спросить. В том мире… кем мы были друг другу?  Оставалось лишь надеяться, что он не слышал, как шумно вырвался из моей груди воздух. Аккуратно положив книгу на место, я повернулась. Александр по-прежнему стоял у двери, склонившись к замочной скважине. Его плечи были напряжены и приподняты, и что-то подсказывало мне, что причиной тому служила отнюдь не неловкая поза. Я была так убеждена, что он продолжит подозревать меня в связях с отравителями, что упустила куда более явный повод для расспросов. А ведь для него все в моем поведении должно было выглядеть как невероятная перемена: не менее неожиданная, чем наша вражда — для меня. И если источник этой перемены теперь терзал и лишал Александра покоя — разве могла я его винить? «Он оставит это, когда получит правдоподобный ответ», — успокаивала я себя.  — Как вы уже знаете, мы вместе служили королю. — Только и всего? Очевидно «правдоподобный» не означало «исчерпывающий». Недоброе предчувствие шевельнулось в груди, и мой голос дрогнул, выдавая растущее внутри напряжение: — Вы… вы были моим наставником. Я многому у вас научилась. Оторвавшись наконец от замочной скважины, Александр выпрямился, развернулся ко мне лицом и скептически покрутил головой. По одному его взгляду я поняла, что будет дальше, и мое сердце камнем рухнуло вниз. — У меня сложилось впечатление… — он будто специально делал паузы, пристально наблюдая за моей реакцией, — что мы были несколько… ближе. Его тон — обманчиво сладкий и полный затаенной опасности — не предвещал ничего хорошего. Как отравленный мед. Или объятья смертоносной змеи. Я сделала шаг назад, и полки кладового шкафа больно врезались в спину. Многочисленные стеклянные баночки жалобно зазвенели, ударяясь друг о друга. — Когда мы начали работать на равных, — зачем-то упорствовала я, хотя понимала, что он мне уже не поверит, — вы стали мне другом…  — Другом? — Александр недоверчиво усмехнулся. — Правду, мадемуазель. Скажите мне правду. Кто я для вас? Не выдержав силу его пронизывающего взгляда, я упрямо стиснула зубы и отвернулась. Что я должна была ему ответить? Что по-прежнему люблю его — даже теперь, даже таким? Что мое тело продолжает желать его, тайком пульсируя от предвкушения? Что в переполненном запахами трав воздухе я ничего не чувствую так отчетливо, как горьковатую смесь ванили и корицы? Передо мной, порожденная светом одинокой свечи, по стенным доскам двигалась его тень. Тень, которая неумолимо приближалась, пока не соединилась с моей собственной. Он наклонился ко мне почти вплотную, и легкий шепот коснулся моей щеки, посылая по позвоночнику волну ледяных мурашек:  — Хорошая ложь, мадемуазель, — это ложь, в которую вы верите сами. Это, — Александр провел пальцем вдоль моей шеи — ровно там, где мог почувствовать биение сердца, — очень плохая ложь. Ощущение было такое, будто внутри что-то разбилось — и вонзилось под ребра миллионом осколков. Вихрь беспорядочных мыслей пронесся в моей голове: «Он все понял. Он знает. Он использует это против меня».  Я была слишком неосторожна, слишком несдержанна, слишком открыта и, выдав себя раньше времени, наверняка упустила свой единственный шанс на взаимное чувство. Первым порывом было бежать, но подобно бабочке, угодившей в сети к пауку, я не могла сдвинуться с места. И хуже того — сквозь страх быть раскрытой я чувствовала, как тяжелеет моя грудь, как я невольно льну к его руке в том, что можно было описать только как приступ отчаянного бессилия. Когда вместе со следующим выдохом с моих губ сорвался сдавленный всхлип, его пальцы переместились к моему лицу, осторожно приподнимая за подбородок и вынуждая посмотреть ему прямо в глаза. — Что с вами, мадемуазель? — я скорее угадывала, чем слышала его слова — так тихо он говорил. — Вы боитесь меня?  — Нет, — прошептала я, сглотнув пересохшим горлом. — Нет, не боюсь. Но сейчас едва ли подходящий момент для… — Аптекари еще работают, — нетерпеливо процедил он, не дав мне договорить. — Всего лишь один вопрос, Рене. Не забывайте: вы у меня в долгу. «Так вот для кого он расставил эту ловушку. Не для отравителей. Для меня». Время стало вязкое, как смола. Оно тянулось так долго и так медленно, а мы продолжали смотреть друг на друга: я — обреченно, а он — с вызовом… Пока внезапное озарение не взорвалось гулом крови в висках.  Я вдруг заметила, как странно блестят его глаза — почти черные из-за неестественно расширившихся зрачков. Скрытое за жадным любопытством, что-то рвалось ко мне из этой темноты. Стараясь разгадать его мотивы, я совсем забыла о главном: о том, с чего все когда-то началось между нами. Влечение. В этом взгляде, в частом дыхании, в подрагивающей ухмылке сквозила его собственная ненасытная похоть. Стыд, страх — все это потеряло смысл. Острое пульсирующее желание затмило собой все остальное. Я подалась вперед своим всем телом: так, что его грудь прижалась к моей. Раздался хлопок двери: следуя договоренности, аптекари отправились на перерыв. Но Александр даже не шелохнулся.   — Сначала ответьте вы: почему вам так не терпится узнать правду? — прошелестела я, с удовлетворением отмечая, как он вздрогнул и отвел руку от моего лица. — Все еще видите во мне угрозу? Или здесь замешано что-то… еще? Это тихое, шуршащее на языке «еще» я едва успела выдохнуть в его приоткрытые губы, прежде чем Александр одним порывистым движением притянул меня к себе и впился в мой рот обжигающим поцелуем. Мои руки сомкнулись у него за спиной, врезаясь ногтями в шею, чуть ниже затылка. Среди всех наших поцелуев, даже самых отчаянных, он никогда не целовал меня с такой яростью. С почти карающей неумолимой силой. Его язык толкался быстро и грубо, совершенно бесстыдно сплетаясь с моим, и я чувствовала, что задыхаюсь от переполнявшей меня смеси нежности и негодования.  — Скажите… — отстраняясь, тяжело дыша, потребовал Александр. — Скажите это вслух… Кто мы друг другу? — Никто. — Лгунья, — прошипел он с усмешкой, одной рукой обхватывая мои запястья и прижимая их к стеллажу над нашими головами. — Но ведь вам это нравится, — бросила я. — Нравится ловить меня на лжи. С рычащим стоном Александр вжался в меня бедрами, позволяя ощутить всю полноту его возбуждения. Низ живота скрутило острым удовольствием, и я судорожно переступила с ноги на ногу, сдвигая колени. — Вы намеренно мучаете меня? — продолжал он. — Я мучаю вас? Или вы сами себя мучаете? Свободной рукой он вдруг сжал мою грудь, очертив большим пальцем круг ровно там, где под слоями одежды скрывался напряженный сосок. Когда я выгнулась ему навстречу, Александр отпустил мои запястья, подключая к своим настойчивым ласкам вторую руку. — Что это, Рене? — прошептал он, и мне показалось, что в его голосе промелькнуло отчаяние. — Почему вы не остановите меня? Вместо ответа я вцепилась в лацканы его сюртука и снова привлекла к себе. Все еще влажные от поцелуев губы врезались в мои, и приглушенный стон заклокотал у него горле.  Тяжелые руки опустились ниже и замерли на талии, сминая юбки. Не успела я возмутиться, как подол моего платья взметнулся вверх, и Александр резко и изумленно выдохнул. Его ладонь сжалась у меня между бедер. — Да вы и в самом деле желаете меня, маленькая лгунья… — А вы желаете меня. Он зарычал почти животной страстью, и его пальцы двинулись дальше, заставляя меня извиваться и жадно втягивать ртом воздух. — Что вы делаете со мной? Как вы смеете… Когда я наконец-то… — прежде всегда собранный, он шептал непривычно торопливо и сбивчиво. — Зачем вы испытываете меня, очаровываете, вводите в искушение? Ласкал он меня с тем же исступлением, с которым говорил, — быстро и глубоко погружаясь внутрь.  — Поверьте, ничего такого я не делаю, — попыталась заверить его я, запрокидывая назад голову и прикрывая глаза. — Никакого злого умысла. — О, нет... У вас на все есть причина... Ведь так вы и добились своей свободы, верно? Соблазном? Меня словно окатили ледяной водой, и мучительное чувство стыда тонкими колючими ручейками поползло по рукам и ногам, проникая под кожу, а оттуда прямиком в сердце. Еще секунду назад изнывавшую от желания плоть пронзило холодом, а вся кровь от охвативших меня растерянности и злости мгновенно прилила к голове. — Что вы сказали?! — прошипела я, с силой отталкивая Александр от себя.  Его пальцы резко покинули мое тело, и я вдруг испытала брезгливое отвращение — к нему, к себе, к тому, как посмела растаять в его руках. К горлу подкатил тошнотворный комок. Раздался звук пощечины, и только когда мою ладонь обожгло болью, я поняла, что ударила его по лицу. Александр пошатнулся и отступил еще на шаг, давая мне возможность вырваться. Я бросилась к выходу, но едва дотянулась до дверной ручки, как с другой стороны что-то протяжно заныло, словно под чьей-то ногой скрипнула половица. Подхватив юбки, я стремительно опустилась вниз и припала к замочной скважине. — Рене… — послышалось сзади. — Ради всего святого, молчите, — взмолилась я. «После этих слов он не заслуживает не то что моей любви, он не заслуживает и десятой доли того доброго отношения, которое…» Поток моих мыслей был прерван, когда в поле зрения возникла знакомая долговязая фигура: крупные завитки волос, больше походящие на парик, темно-коричневый сюртук, отороченный золотым кантом, и вечно хмурое выражение лица. — Это де Ла-Рени, — чуть слышно произнесла я, предупреждая возможный вопрос. Глава парижской полиции пару секунд прохаживался по комнате, с любопытством рассматривая содержимое стеллажей. Наконец, он выхватил с полки одну из баночек, открыл крышку и высыпал белесый, как мука, порошок в оставленную на столе колбу с препаратом. Сразу после этого мужчина без промедлений покинул павильон. Не веря своим глазам, я толкнула дверь кладовой и буквально влетела в лабораторию. Найти нужную емкость не составило труда. — Тальк? — недоуменно пробормотала я. — Он добавил в лекарство тальк. Но это не имеет никакого смысла… Размеренные шаги неторопливо пересекли комнату, затихнув прямо у меня за спиной. Мне показалось, что на сей раз Александр ступал намеренно громко, акцентируя каждый свой шаг глухим ударом каблука.  Я обернулась. Он стоял чуть поодаль, натянув на лицо привычную непроницаемую маску, и от этого напускного безразличия злость во мне вскипела с новой силой. Происходящее вновь до боли напоминало мое первое лето в Версале, когда мне приходилось работать с ним, несмотря на граничащую с ненавистью обиду. «Если он еще и как-то связан с де Ла-Рени...» — о подобном не хотелось даже и думать. С мрачной решимостью я протянула ему банку. Александр взял ее с такой величайшей осторожностью, словно боялся ненароком дотронуться до моей кожи. — Это действительно тальк, — заключил он, растирая мелкую маслянистую пудру между пальцами. — Ваши мысли? Саботаж? — Или послание. Возможно, мне стоит проследить за ним. — После того, как вы едва избежали обвинений в колдовстве? — он вложил флакон в мою руку. — С вашей стороны было бы куда разумнее предоставить это мне. С ожесточением защелкнув крышку, я убрала баночку обратно на полку. Мне потребовалось порядка минуты, чтобы совладать с собой, и все равно, когда пришла пора говорить, мои слова сочились ядом: — Вам лучше остаться на случай, если придет кто-то еще. Вот увидите, я справлюсь сама… В крайнем случае, соблазню его, если придется! Прежде чем уйти, я успела заметить, как гневно сощурились его глаза. Как маска ледяного спокойствия дала брешь, являя под собой откровенное разочарование и какую-то странную тоскливую обреченность.