Игра в отражения

Мерцая медовыми бликами в подвесках люстры, сквозь окна спальни струилось мягкое июньское утро. Оно застало меня в редкие минуты праздности: со свернувшейся на коленях кошкой и томиком Шекспира в руках. Кресло — почти такое же уютное, как кровать — навевало приятную дрему, и если бы не тревоги грядущего дня, я бы с легкостью сдалась обратно на милость Морфея. Занавеска взмыла вверх и плавно опала. Когда из приоткрытой створки в комнату хлынула теплая, влажная свежесть, наполненная солнечным светом и сладостью едва распустившихся роз, на миг я даже зажмурила глаза от удовольствия. Недаром кто-то сказал мне однажды, что если весна — это робкое обещание природы, то лето — ее драгоценный дар. — Но двор живет по особым правилам, да, Минэтт? — я рассеянно потрепала пегую кошачью макушку. — Тут и времена года — всего-навсего декорации. Представление начинается, дамы и господа, разбирайте свои роли… Животное только раздраженно дернуло ухом, словно отмахиваясь от непрошенной серьезности моих слов. Ничего не мешало мне вести жизнь простую и предсказуемую — как восход и закат солнца. Однако чем выше взбираешься, тем меньше себе принадлежишь. Даже краткие мгновения, которые мы с Александром разделили минувшим вечером на богом забытом речном берегу, были буквально украдены у судьбы. А сегодня он возвращался ко двору, и не имело значения — в качестве интенданта или главного камердинера: прежде всего мы оставались преданными слугами короля. Тем более теперь, когда над Версалем нависла угроза нового заговора. К несчастью, за последнюю неделю мы едва продвинулись в своем расследовании. Хоть мне и удалось проникнуть в самое логово парижских отравителей — в салон известной гадалки Тринетт Ла Вуазен, — это лишь сильнее запутало дело. Я не знала, кого подозревать в готовящемся покушении. Вряд ли саму Ла Вуазен: зачем ей убивать монарха, при дворе которого у нее столько клиентов? То же и томящаяся в Бастилии Мари Боссе — скорее поставщик, нежели инициатор. В отличие от них, Олимпия Манчини, как несостоявшаяся фаворитка Людовика и приближенная Тринетт, обладала и возможностями и мотивом для мести. Но темпераментная графиня так ярко выражала любые симпатии и антипатии, что я совсем не представляла ее в образе коварной заговорщицы. С тихим шелестом перевернулась очередная страница. Со стороны могло показаться, что меня всецело занимает чтение, но на деле я почти не замечала плывущие перед глазами строки. Все мои мысли были поглощены тем, сколько отдельных партий с разными противниками мне отныне придется разыгрывать. Пока на одной чаше весов покоилось раскрытие заговора, вторая прогнулась под неизбежными последствиями моего вмешательства. Конкурируя с ней за право называться ученицей Тринетт, я уже получила в лице Олимпии потенциального врага. Тучи сгущались, а ведь мне еще предстояло доказать королю, что его шпионы вместе сильнее, чем порознь. Что наша с Александром связь не помешает работе. Перед моим внутренним взором вновь предстал вчерашний разговор: редкий момент откровенности для человека, который сам себя называет лжецом. Все эти непривычные поэтические сравнения — его со свечой и меня с искрой — в иных обстоятельствах глубоко тронули бы меня. Но я не могла перестать думать, что в действительности мы оба не более, чем две тени, возомнившие себя светом. — Красивые слова, но не те, что я просила. — Возможно, вы сможете выиграть их у меня? Как выиграли все остальное. — Обязательно, чтобы был только один победитель, Александр? Обида, столь очевидная в моем голосе, становится сюрпризом для меня самой. Но все, что я слышу в его признаниях — очередное приглашение к игре. Вот уж чем я сыта по горло... «С чего началась эта игра? С нашего знакомства в доме моей тетушки или с первого выполненного задания? Когда между нами вспыхнули чувства или когда я соврала, что они не взаимны?» Пальцы невольно потянулись к цепочке, обнимавшей мою шею, и я почти сразу нащупала на конце маленькую золотую бусину. Как будто еще вчера он учил меня незаметно запускать руки в чужие карманы, но злосчастная бусина раз за разом упрямо возвращалась к нему. Я печально улыбнулась. Даже его подарок больше походил на трофей — символ моей первой победы и напоминание об игре, которую нам предстояло продолжить. И пускай до прошлого вечера я не решалась себе в этом признаться, порой мне казалось, что лучше бы мы и не начинали. Мои невеселые размышления были прерваны чьим-то настойчивым покашливанием. Медленно подняв глаза, я увидела свою служанку: она стояла посреди комнаты с подносом наперевес и ждала, пока на нее обратят внимание. В этом была вся Розетт: слишком свободолюбива для дворцового этикета. Даже ее короткий реверанс являлся не более, чем формальностью. Зато у меня никогда не было причин сомневаться ни в ее преданности, ни в искренне теплом отношении ко мне. Отложив книгу на столик для чаепития, я легким движением головы пригласила Розетт подойти поближе. — Вам прислали подарок, мадемуазель, — тут же выпалила она. Я пригляделась: на фарфоровом блюде высилось замысловатое пирожное из бисквита и теста кракелин, выложенное слоями и украшенное ягодами и заварным кремом. — Выглядит просто восхитительно, — я даже не пыталась скрыть свой восторг. — Кто, говорите, его прислал? — Александр, мадемуазель. Стоило ей назвать его имя, и я почувствовала, как вспыхнули мои щеки. За свои недавние мысли мне вдруг стало невыносимо совестно, а губы сами собой расплылись в мечтательной улыбке. Сочтя мою реакцию за сигнал к действию, Розетт поставила блюдо рядом со мной. Это было так похоже на него — проявлять заботу подобным образом, что я, недолго думая, аккуратно отломила кусочек пирожного и отправила в рот. Оно оказалось просто изумительным: нежный десерт таял на языке, оставляя за собой сливочное послевкусие, терпкость вишни и деликатный вкус морковного крема... «Морковного!» — жуткая догадка заставила меня вздрогнуть всем телом, и я едва удержалась, чтобы не сглотнуть. Мне сделалось дурно. Громко всхлипнув, я резко подалась в кресле вперед. Десертная ложка со звоном полетела на пол, а Минэтт, напуганная внезапной суетой, вскочила с моих колен и, цепляясь за пышный подол когтями, рванула прочь. Словно сквозь вату до меня донесся звук бьющегося стекла. Розетт наконец справилась с оцепенением и стрелой метнулась ко мне. Она что-то беспокойно забормотала, но обрывки фраз уже смешивались друг с другом, сливаясь в единый неразборчивый шум. Тело сковала свинцовая тяжесть. Из последних сил я вынула из декольте платок и выплюнула в него остатки бисквита. Усиливающееся во рту жжение не оставляло сомнений, что меня хотели отравить. Когда мой взгляд начала застилать черная пелена, я приняла ее почти с благодарностью. И если у небытия есть форма, то мне она предстала в виде реки, по мутным водам которой я плыла, увлекаемая неумолимым течением все дальше и дальше… Трудно сказать, сколько прошло времени, прежде чем я стала постепенно приходить в себя. Но, судя по тому, что Розетт все еще была здесь — совсем немного. На ее лице застыло выражение чистого ужаса, а в протянутой руке подрагивал бокал с водой. Быстро прополоскав рот, я сплюнула воду в предусмотрительно подставленную чашу. — О, мадемуазель, — задыхаясь от волнения, зашептала она, — неужели пирожное испортилось? Но это свежая поставка! Не мог же кто-то специально… — карие глаза в страхе округлились. — Пресвятая Дева… Умоляю, простите меня, госпожа! Я не знала! Жестом я призвала Розетт замолчать и протянула ей пустой бокал. — От кого именно вы получили пирожное? Вы сказали, оно от Александра, но вряд ли он вручил его вам лично, — каждое слово давалось мне с трудом. Горло противно саднило, а на внутренней поверхности щеки языком я нащупала болезненные пузырьки. — Я так сказала? — Розетт, которая едва успела убрать посуду на туалетный столик, немедленно развернулась ко мне, и на ее лице возникло искреннее изумление. — Я не могла этого сказать, мадемуазель! Пирожное прислал король. Его мне дала служанка с кухни. — Но вы ведь… — я была готова поклясться, что до этого она говорила об Александре. «Что происходит? Почему она противоречит сама себе? — мои мысли путались, и было бы ложью утверждать, что я не испугалась. — Может ли моя собственная служанка оказаться причастной к покушению?» В одном я была уверена: начав расследование, я, сама того не желая, превратилась в одну из целей. Следовало выяснить, не получал ли кто-то еще неожиданные подарки, но первым делом — доложить обо всем Людовику. Моя неловкая попытка встать заставила Розетт поспешить мне на помощь, но я только раздраженно отбросила от себя ее руку. Она даже смотрела на меня в совершенно несвойственной ей манере: растерянно, боязливо, то и дело отводя взгляд. Мое недоверие к ней росло с каждой секундой, и, несмотря на головокружение, на ноги я поднялась сама, лишь слегка придерживаясь за резную спинку кресла. — Мне нужно увидеть короля, — объявила я, стараясь придать своему голосу твердость. — Сейчас? — Розетт стояла в шаге от меня, крепко сжимая ладони перед собой. — В это время король занят молитвой, мадемуазель. А вам необходим врач. Могу я пригласить к вам врача? — В этом нет нужды. Мне удалось почти все выплюнуть. Я не пострадала. — Кровопускание или примочка из оленьего рога… — не унималась она. — Достаточно! — это прозвучало резче, чем мне, возможно, хотелось, и я добавила уже спокойнее. — Я действительно в порядке и должна как можно скорее поговорить с королем. Главное, ничего здесь без меня не трогайте. Я быстро осмотрелась. Злополучное пирожное по-прежнему стояло на краю стола. Рядом покоилась раскрытая книга. Вздрагивая, я инстинктивно погладила свое пострадавшее горло, и там, где только что был подарок Александра, пальцы ощутили пустоту. Я резко вскинула голову и завертелась на месте, оглядываясь в поисках украшения. — В чем дело, мадемуазель? — встревоженно спросила Розетт. — Моя цепочка! — воскликнула я, скидывая с кресла бархатную подушечку. — Тонкая цепочка с золотой бусиной — где она? — Но сегодня я не надевала на вас украшений, Ваша Светлость, — прошептала служанка с непривычным трепетом. Я хотела было возразить ей, когда вдруг… — Как вы меня назвали?

⊹──⊱✠⊰──⊹

Я слышала о людях, впавших в беспамятство, — то, что еще греческие мудрецы называли летаргией по имени реки забвения Леты. Несчастные теряли целые годы своей жизни, лишались приобретенных знаний, путали слова и не узнавали родных. Мне всегда было интересно, что они при этом чувствовали. Страх и беспомощность? Или, подобно лотофагам Гомера, блаженный покой? Но что касается меня, я не просто забыла о своем титуле герцогини: я была твердо убеждена, что на соответствующее предложение Людовика ответила осторожным отказом. Из моей памяти месяцы, проведенные в поместье Марли, не стерлись: их заменили воспоминания о доме моего отца и о зимнем Париже. Ничто из этого не походило на описываемую античными докторами летаргию. Если уж на то пошло, мой недуг скорее напоминал форменное безумие. Попытки расспросить Розетт нисколько не приблизили меня к пониманию происходящего: она лишь всполошилась больше прежнего и продолжила упрямо советовать мне кровопускание, будто избавление от избытка черной желчи могло решить мою проблему. Отчаявшись, я повторила свой приказ ни к чему в комнате не прикасаться и отправилась на поиски короля. Несмотря на вынужденное промедление, мне удалось застать его в часовне. Служба уже завершилась, но вокруг по-прежнему оставалось много людей: остерегаясь лишних ушей, мы вышли на террасу. Это место сильно изменилось с прошлого года: там, где раньше свободно гулял ветер, теперь начиналась крытая галерея, по всему периметру заставленная строительными лесами. К моему изумлению, Людовик пригласил Александра присоединиться. Учитывая нашу щекотливую ситуацию, я с особым вниманием наблюдала за ними, но ни один жест, ни один взгляд — ничего не говорило о существовании между монархом и его слугой какой бы то ни было напряженности. Спокойствие продлилось недолго. Стоило мне поведать им о покушении, как Людовик рассвирепел: — Как они посмели? — яростно повторял он. Мне даже показалось, что губы его чуть подрагивали от гнева. В то же время Александр выглядел… равнодушным. «Он вынужден проявлять профессионализм», — напомнила я себе, что, впрочем, не уберегло меня от легкого укола обиды. — И вы ничего не заподозрили? — неожиданно спросил Александр, вопросительно вздернув бровь. — От кого был этот подарок? — От вас. Я испытывала справедливые опасения по поводу реакции короля на мой ответ: как бы он не усмотрел в этом намек на наш продолжающийся роман. Но чего я никак не ожидала, так это удивления Александра — до того искреннего, что даже он не смог бы столь блестяще его сыграть. — Вы меня поражаете, мадемуазель, — в его голосе сквозила плохо скрываемая насмешка, и я, дернувшись, словно от пощечины, сделала шаг назад. — Одно это уже должно было вызвать у вас сомнения. Не в моем обыкновении отправлять вам подарки. — Будет вам, Александр, — тут же одернул его Людовик. — Мадемуазель де Ноай перенесла серьезное потрясение. Сейчас едва ли подходящий момент для нравоучений, — плавным движением головы он дал понять, что пришла пора оставить нас наедине. — Конечно, вы правы, Monsieur le Roi, — Александр учтиво поклонился, однако в его взгляде скрывалось все что угодно, но только не покорность. Прежде чем уйти, он еще пару коротких мгновений неотрывно смотрел на меня. Серые глаза излучали холод, граничащий с откровенной неприязнью, и я почувствовала, как мое тело начинает мелко потряхивать, будто в лихорадке. Происходящее было неправильным, противоестественным, абсурдным, и я немедленно бросилась перебирать в памяти события минувшего вечера, пытаясь понять, что из моих слов или действий могло повлиять на его отношение ко мне. «Может, всему виной мои смелые требования? То, что я просила его пообещать бороться за нас? Или дело в том, как я поддразнила его на прощание?» Я покачала головой, словно отвечая на собственный вопрос: подобные вещи способны отпугнуть мужчину, но вызвать такую враждебность — маловероятно. Повисшую тишину нарушил властный голос Людовика: — Вы стали мишенью из-за своего расследования или из-за связи со мной? — спросил он. — Я сожалею, Monsieur le Roi, но… — когда до меня дошел смысл его слов, окончание фразы застряло в моем горле. — Связи… с вами? Король не заметил моего замешательства. Он вообще больше не смотрел в мою сторону, вместо этого горделиво расхаживая взад-вперед по террасе. Казалось, даже неоштукатуренные своды будущей галереи вызывали у него куда больший интерес. От его минутной ярости тоже не осталось и следа, и теперь он говорил с непоколебимым, поистине царственным спокойствием: — Вы не женщина короля, но были ей, пусть и недолго. Злоумышленники могут преувеличивать вашу значимость для трона. Александр прав: вы должны быть начеку. Я почувствовала себя верхом на лошади, которая вдруг понесла. Взбесившееся животное норовило вот-вот сбросить меня на землю, пока я что есть силы вжималась в седло, а мир впереди сжимался в точку. Мы с Людовиком никогда даже не были близки. Он действительно щедро одаривал меня вниманием в мое первое лето в Версале, но в конечном итоге я отвергла его ухаживания — настолько деликатно, насколько возможно, и с тех пор мои мысли занимал лишь один мужчина. «Мужчина, который пятью минутами ранее смотрел на меня с неприязнью! Могла ли я удариться головой, когда потеряла сознание? Но я не падала. Я даже очнулась в кресле... Последствия яда? Тогда кровопускание — не самая плохая идея…» — Я хочу услышать ваши предположения, — тем временем продолжал король. — Увы, мое расследование не продвинулось так, как хотелось бы, — мне удавалось сохранять внешнюю невозмутимость, хотя в груди уже вовсю пульсировала паника. — С другой стороны, переход к решительным действиям означает, что отравители чем-то встревожены. Он внезапно остановился напротив меня и, немного понизив голос, произнес: — Есть еще кое-что, что вам стоит учесть в своем поиске. Похожий инцидент произошел сегодня еще с одним человеком. — С кем, Monsieur le Roi? — С Луизой де Лавальер. Ей тоже передали пирожное, но якобы от меня. Поскольку она, в отличие от вас, съела его, не подумав, у нее началась рвота, — его взгляд вновь стал серьезным, даже жестким. — Она жива, но доберись до угощения кто-то из детей… То, что вызвало недомогание у нее… — …для них оказалось бы фатальным, — он резко замолчал, и я закончила его фразу, чувствуя, как по спине пробежал холодок. И все же при упоминании Луизы у меня невольно вырвался вздох облегчения: наконец я услышала хоть что-то, не противоречившее моим воспоминаниям. Кроткая и терпеливая, герцогиня де Лавальер была непохожа на большинство обитателей Версаля. Я искренне симпатизировала ей, поэтому после смерти вдовствующей королевы Анны, почти не раздумывая, присоединилась к ее свите. Не все придворные это одобряли, учитывая отношение покойной королевы к Луизе, но, к счастью, мнение двора редко меня останавливало. Воодушевленная своим открытием, я поторопилась спросить: — Следует ли мне позаботиться о ней, мой король? — Позаботиться? — он выглядел удивленным, и мое сердце болезненно сжалось. — Мне приятно, что вы беспокоитесь о благополучии моей maîtresse en titre, несмотря на былое соперничество. Однако для подобных хлопот у нее есть фрейлины. Скажите мне лучше, что вы собираетесь предпринять? Я сглотнула образовавшийся в горле комок. Что бы ни происходило, грозившая нам опасность никуда не исчезла, и сейчас мне стоило сосредоточиться именно на этом. — Я поеду на Турнир Тюильри́, Ваше Величество, и продолжу расследование. Если моя память еще хоть на что-то годилась, турнир в честь триумфа французских войск в Турнэ планировался после обеда. Я была почти уверена, что там, где будет король, будут и заговорщики. Людовик посмотрел на меня с явным недовольством. После минутных колебаний он все же кивнул, пусть и нехотя, и я поспешила выразить свою признательность, склоняясь перед ним в глубоком реверансе. Его сомнения заставили меня задуматься: чувствовал ли он что-то ко мне как мужчина? Или же, как любой мудрый правитель, просто пытался избежать скоропостижной кончины своей шпионки? Но прежде чем я успела развить эту мысль, Людовик покинул террасу. Вернувшись в свою спальню, я застала ее нетронутой: Розетт не ослушалась. Самой служанки нигде не было видно, и это давало мне время разобраться в произошедшем. Весь двор не мог повредиться рассудком. Разыгрывать меня тоже никто бы не стал: точно не король и не Александр — и уж тем более не в такой момент. Первым делом я вновь попыталась найти подарок Александра: выдвинула каждый ящик, запустила ладонь под матрас, проверила потайные карманы, заглянула во все шкатулки и даже в маленький кожаный кошелек для монет — все тщетно. Цепочки нигде не было. К моему ужасу, фамильное кольцо, которое он подарил мне прошлым летом, накануне своего изгнания, тоже пропало. В душе заскреблось последнее робкое предположение — и я ринулась к письменному столу, буквально падая перед ним на колени в шелестящем каскаде золотых парчовых юбок. Использовать мебельный тайник для украшений казалось напрасной предосторожностью, но бог знает, какие еще воспоминания могли испариться из моей памяти. Кое-как мне удалось нащупать на дне ящика едва заметную прорезь и подцепить крышку ногтем... Но внутри обнаружилось лишь немного денег и лист бумаги. Сердце забилось в горле. Приблизив документ к лицу и как следует присмотревшись, я невольно всхлипнула и, чтобы не закричать, зажала рот свободной рукой. Обращая последние сомнения в пыль, моим глазам предстал патент на титул герцогини. Настоящий, за королевской подписью. Это определенно не могла быть чья-то злая шутка. Я сходила с ума. Двигаясь, будто во сне, и толком не осознавая, что делаю, я вернула разбросанные вещи на место. Встала. Расправила складки на одежде. Тыльной стороной ладони зло вытерла подступившие слезы. «Я не имею права на слабость. Только не сейчас. Безумие или нет — ни одна живая душа не должна догадаться». Когда на пороге комнаты появилась Розетт — с охапкой платьев и в сопровождении неизвестной мне служанки, — слез не осталось. — Подготовьте наряд для верховой езды, — мой голос прозвучал слишком громко в этой странной, заискивающей тишине. — Я участвую в турнире.

⊹──⊱✠⊰──⊹

Как выяснилось, даже спустя два года, проведенные при дворе, меня еще было чем удивить. Отправляясь в Тюильри́, я и вообразить не могла, каким нелепым фарсом окажется турнир. За оградой бесновалась ревущая, жадная до зрелищ толпа. Внутри — толпа поменьше: все те же зеваки, но более искушенные. Сама арена пестрила уродливыми декорациями: тут и там на пики были нанизаны окровавленные бумажные головы, изображавшие поверженных испанских солдат. И если обычно дам ограждали от ужасов войны, то на этот раз нам предлагалось «во славу Франции» пронзить копьем одну из этих отвратительных мишеней. Рассудив, что славу Франции в моем случае разумнее принести иным способом, я в последний момент покинула ряды участниц. Попытка отравления и мое ожидаемое недомогание стали идеальным предлогом: в свете этих обстоятельств Людовик не счел бы мой отказ оскорблением короны. Позже я лишь убедилась в правильности своего решения, когда увидела на зрительских трибунах Марию Терезию: бледная и печальная, из-под полуопущенных век она наблюдала, как наносят удары чучелам ее соотечественников. Даже будучи не в силах в полной мере постичь эту боль, я всегда испытывала к королеве искреннее сочувствие. В конце концов, мы обе оказались втянуты в дворцовые интриги не по своей воле и не на своих условиях. Другие открытия, которые принесла поездка в Тюильри́, были не менее тревожными. Я быстро сбилась со счета, подмечая каждую странность или несоответствие между моими воспоминаниями и окружающей действительностью. Я не помнила львиной доли придворных, так или иначе обратившихся ко мне или одаривших вежливой полуулыбкой. Не была знакома с собственной свитой, о существовании которой будто бы узнала впервые. Вернее, ни с кем, кроме Бонны. Но хрупкая надежда, что хотя бы наша дружба не является плодом моего воображения, разбилась о нарочитую отстраненность фрейлины. Зато к статусу герцогини, похоже, прилагалось опасливое почтение, а порой и откровенно заискивающее обожание. Даже принц Конде, в чьих глазах я еще недавно была немногим лучше простолюдинки, приветствовал меня низким поклоном. Растерянная и подавленная, я вернулась во дворец ближе к вечеру. Смутное чувство, терзавшее меня все это время, наконец обрело очертания: в этой чуждой мне реальности я была куда более важной фигурой и вместе с тем — абсолютно одинокой. Без единого союзника, но с титулом, который только углублял головокружительную пропасть между мной и остальным миром. «Неужели я могла сама предпочесть такую судьбу?» Погруженная в свои мысли, я не сразу заметила, как на моем пути возник человек. Габриэль де Ла-Рени, глава парижской полиции, стоял в основании главной лестницы, слегка облокотившись на широкие перила, и сверлил меня подозрительным взглядом. — Мадам Боссе выдала мадам Ла Вуазен, — после сдержанного приветствия объявил он. — Вы же не рассчитываете встретить женщину без статуса, гадалку, здесь, в Версале? — не стоило разговаривать с ним столь фривольно, но моего терпения уже не хватало на притворные любезности. — Боюсь, у нас не найдется ни одной ведьмы, которую вы могли бы терроризировать, месье. — Мадам Ла Вуазен уже в Бастилии, — он так сильно нахмурился, что его брови почти сошлись на переносице, — и не сомневайтесь: она начнет говорить. — Почему это должно меня волновать? — на самом деле, я прекрасно знала ответ на этот вопрос, и, несмотря на летнюю жару, мне вдруг стало по-настоящему холодно. — Ее салоны посещала половина придворных. — Значит, вы не отрицаете? — Мне нечего скрывать. — В это я не верю. Де Ла-Рени укоризненно покачал головой. Ему не было нужды озвучивать свое отношение: оно безошибочно читалось в плотно сжатых губах и напряженно вспухших на лбу складках. Подумав, он продолжил: — Каждый хочет чего-то, чего не может иметь. И лишь вопрос времени, когда неуемные желания выльются в очередной темный секрет. — Как поэтично, — я отчаянно пыталась храбриться. — Но вы забываете, что перед вами крайне избалованная дама, у которой всего в избытке. Так уж вышло, что меня ценят при дворе, месье. Едва удостоив его небрежным реверансом, я прошла мимо и возобновила свой путь вверх по мраморным ступеням. Вслед раздалось: — Где мне найти Олимпию Манчини? — он будто намеренно приберегал этот вопрос напоследок, надеясь застать меня врасплох. Внезапный интерес к Олимпии мог означать только одно: его угрозы разговорить Тринетт были лукавством. Та уже начала называть имена. Но если так — следующим звеном в цепочке должна была быть… я. Я, которая заявляла о желании обучаться искусству отравительницы и получила в качестве испытания загадочный порошок. Я, которая больше не могла быть уверена, что успела избавиться от проклятого зелья. Знай Габриэль все это — он немедленно арестовал бы меня по подозрению в колдовстве. «Нужно найти порошок, пока этого не сделал кто-то другой. Олимпия молчать не станет. А дальше, герцогиня я или нет, невозможно будет доказать, что вся эта история с мадам Ла Вуазен — просто часть расследования. И никто, включая короля, мне не поможет: какой ему толк от скомпрометированной шпионки?» С подчеркнутой неохотой я повернулась к де Ла-Рени и сухо посоветовала: — Попросите слугу вам помочь. — Вы боитесь, что она укажет на вас пальцем, — он произнес это с затаенным торжеством в голосе, словно утверждал: «Я вижу вас насквозь». Что-то во мне надломилось: в одно мгновение я стояла напротив Габриэля, а в другое — уже стремительно шагала прочь. Еще секунда — и я бегу через анфилады залов, а огни свечей несутся следом, сливаясь в одну бесконечную полосу света. Я не помнила, как добралась до своей спальни. С громким стуком захлопнулась дверь. Задрожали оконные стекла. Я прижалась к двери спиной и шумно выдохнула. Внутри царил полумрак, но его присутствие я ощутила почти сразу. — Александр, вы… Вы все-таки пришли. — Рене, — он сделал несколько шагов мне навстречу. В тусклом освещении его лицо напоминало маску: бескровную и бесстрастную. Я давно отвыкла видеть его таким. «Или всему виной мой воспаленный разум?..» — Что вы здесь делаете? — осторожно поинтересовалась я. — Мадам Боссе выдала свою конкурентку, мадам Ла Вуазен. А та назвала имя своей ученицы, — он говорил на удивление спокойно и даже учтиво, и на миг я позволила себе расслабиться. — Я догадывалась… Габриэль допрашивает Олимпию. Вы хотели меня предупредить? Игнорируя мой вопрос, он продолжил: — Видите ли, он играет с этими женщинами. Им просто нужно назвать следующее имя, и их приговор будет смягчен — вплоть до небольшого штрафа. — Выходит, он еще и зарабатывает на этом? — растерянно пробормотала я, пытаясь понять, зачем ему рассказывать мне все это. Александр подошел еще ближе и внезапно склонился надо мной. Я оказалась буквально зажата между ним и дверью, и где-то там, в другой жизни, он бы сейчас протянул ко мне руку. Коснулся щеки. Скользнул пальцами сначала к горлу, а затем к ключице и ниже... Я с ужасом осознала, что едва не дрожу от предвкушения, невольно ожидая этих прикосновений. — Как считаете, Олимпия Манчини захочет находиться в Бастилии? — его вкрадчивый голос проникал мне под кожу. — Они идут за вами, Рене… Мое сердце пропустило удар. Я бы тотчас отпрянула от него, если бы мне было куда отступать. Но Александр, судя по всему, понял, о чем я думаю: недобро ухмыльнувшись, он отошел в сторону. Я осознавала, что наши отношения кардинально отличались от образов, обитавших в моей голове. И все же видеть эту ядовитую усмешку было… больно. «Пускай мы не любовники, но когда мы перестали быть союзниками? Коллегами?» Не выпуская Александра из вида и не поворачиваясь к нему спиной, я осторожно прошла вглубь спальни. — Почему вы так разговариваете со мной? — мой голос подрагивал от напряжения. — Мы с вами соперники, Рене, — его пристальный настороженный взгляд был отражением моего. — И вы никогда не играли честно. Взять хотя бы сегодняшнее происшествие: чего вы планировали добиться, заявив королю, что отравленное пирожное якобы отправил я? — Но так сказала моя служанка! Значит вот в чем причина вашей обиды? Вы подумали, что я хотела вас подставить? — следующие слова вырвались раньше, чем я успела осознать их абсурдность. — Поэтому вы забрали кольцо? Он выглядел искренне удивленным. — Я вас не понимаю. Какое кольцо? — Золотое, с изумрудом, — идти на попятную не имело смысла, и после небольшой паузы я добавила. — Кольцо вашей матери. — Откуда вы… — его лицо стало серым от злости, а в глазах вспыхнула ярость. — Вы копались в моих вещах? Если кольца там не окажется… — Копалась? Вы сами мне его подарили! — Лгунья! — почти прорычал он и тут же продолжил со злорадным самодовольством. — Не забывайте, мадемуазель, что это я привел вас ко двору. Что это я сотворил вашу судьбу. И теперь, когда ваша звезда, наконец, близка к закату, а моя восходит… — Моя судьба всегда была моим собственным выбором! — В таком случае, когда вы будете хвататься за прутья Бастилии, когда будете смотреть на реку из окна камеры… Будет ли это результатом ваших выборов? Или вы опять скажете, что ответственность лежит на мне? Он взирал на меня сверху вниз с выражением холодного превосходства, а я, не находя слов, лишь беспомощно хватала ртом воздух. Решительный стук в дверь избавил меня от необходимости отвечать, но мимолетное облегчение сменилось паникой, когда голос из коридора возвестил: — Мадемуазель де Ноай, вы нужны в Бастилии. Отступая в темноту тайного прохода, Александр послал мне очередной многозначительный взгляд и рассмеялся. Этот звук, низкий и мрачный, следовал за мной до самой тюрьмы.