Игра в отражения

До Бастилии я ехала совсем одна, и всю дорогу меня мучили подозрения: в тюрьму ли мы направляемся. В конце концов, отравление — далеко не единственный способ избавиться от человека. Никогда еще мне не было так страшно: отчаянно вжимаясь в обитое алым бархатом сиденье, я ощущала себя совершенно потерянной. Беспомощной. Слабой. Погода стремительно портилась, словно она являлась продолжением бури, нараставшей в моей душе, и когда я покидала экипаж, надо мной уже вовсю бурлило неспокойное серо-фиолетовое море. Де Ла-Рени ждал меня у главных ворот. В надвигающихся сумерках его изрезанное мелкими морщинами лицо казалось особенно хмурым. Однако в каждом движении и даже в положении корпуса этого без сомнения опасного мужчины явственно ощущался мрачный триумф охотника, загнавшего вожделенную добычу в силки. Рядом, сдвинув рыжие брови, стоял Франсуа де Монлезен, неизменный комендант крепости. Прежде чем пропустить нас внутрь, он одарил меня странным, извиняющимся взглядом и досадливо покачал головой. Когда, обрубая последнюю тусклую полоску света, позади шумно захлопнулась дверь и хищно лязгнули засовы, я вдруг осознала, что понятия не имею, как скоро покину это место. Слова Александра зазвучали в моих мыслях подобно финальному приговору: «И теперь, когда ваша звезда, наконец, близка к закату, а моя восходит…» «Но что если там, за горизонтом, ничего нет? Что если падающая звезда умирает?..» — невольно подумала я, чувствуя, как горькая обреченность сжимает тисками сердце. Огня редких настенных факелов по обыкновению не хватало: многие углы и целые участки коридоров были окутаны густым мраком. Габриэль шел чуть впереди, озаряя свой путь свечным фонарем, а я осторожно двигалась следом, стараясь ступать за ним шаг в шаг. Казалось, что если не шуметь, то эти узкие переходы с грязными стенами так и останутся единственными свидетелями моего падения. «А если и нет — разве есть другим узникам или гвардейцам дело до попавшей в немилость герцогини?» Десятки опальных дворян уже прошли этой дорогой. Десятки женщин обвинили в колдовстве до меня, и наверняка еще не один десяток признают виновными после. Я была лишь одной из многих — ничтожной песчинкой в самом центре урагана. По крутой темной лестнице мы поднялись выше — туда, где начинались ряды тесных камер. Часть стен там заменяли решетки, за которыми изредка можно было рассмотреть поблескивающие отсветами пламени глаза заключенных: отсутствующие, настороженные... Порой даже безумные. Мое внимание вдруг привлекло шевеление слева. Я замедлила шаг, пристально всматриваясь в темноту: оттуда, из-за железных прутьев, на меня взирало бледное лицо Мари Боссе. Поймав мой взгляд, она прижала палец к губам и жестом поманила к себе. Я огляделась: вероятно, наш приезд совпал со сменой караула, потому что охраны нигде не было видно. И все же меня терзали сомнения: эта женщина и сведения, которыми она обладала, могли как стать ключом к спасению, так и приблизить мою погибель. «С другой стороны, насколько разумно в моем положении разбрасываться возможностями, даже такими призрачными?» С тяжелым сердцем я позволила себе отстать и, когда де Ла-Рени ушел достаточно далеко, беззвучной тенью скользнула прямо к камере. — Мой яд, мадемуазель, — послышался взволнованный шепот. — Вы принесли его? В нашу прошлую встречу я обещала ей милосердие, и она согласилась говорить со мной: если не ради смягчения приговора, то хотя бы в качестве платы за быструю смерть. Преступница, обманщица или жертва обстоятельств — это была гордая женщина, желавшая уйти из жизни на собственных условиях. Только вот я не собиралась исполнять свою половину сделки: едва ли я вообще планировала увидеть несчастную вновь. Ложь определенно дается куда как проще, когда не приходится сталкиваться с ее последствиями... Все это мадам Боссе будто бы прочла в моих глазах, потому что ее мягкие черты исказила гримаса разочарования. — Вы дали слово. — Мне жаль, — виновато прошептала я, отодвигаясь от решетки. В тот же миг ее рука, ловкая и неожиданно сильная, учитывая дни, проведенные в Бастилии, метнулась ко мне. Холодные пальцы обвили запястье. Рывок — и от удара о шершавый металл скулу обожгло болью. Я вскрикнула. С той стороны, где до этого скрылся де Ла-Рени, донеслось тихое чертыхание и топот ног. Оказавшись с Мари Боссе лицом к лицу, я заметила, как ее глаза на мгновение удивленно расширились — и почти немедленно сузились в хитром прищуре. Голос узницы прозвучал удивительно властно для человека в ее положении: — Помните, что я говорила, мадемуазель? Ваш выбор имеет значение. Я дернулась в попытке высвободиться из ее хватки. — Это не выбор: я действительно не могу принести вам… Не дав мне закончить, она хрипло расхохоталась: — Мы торопимся действовать, даже не задумываясь, как это отразится на нашей судьбе. Всем известно, что прошлое не изменить. Но Вы, мадемуазель, похоже, совершили невозможное. Только вот точно ли это то, чего вы хотели? — Прошлое? Что вы… — окончание вопроса так и повисло в воздухе, потому что в эту секунду к нам стремглав подлетел Габриэль. Он грубо оттеснил меня от камеры и с силой толкнул заключенную в грудь. Та пошатнулась, невольно попятилась и отпустила наконец мою руку. — Помогите мне, а я помогу вам, — все еще обращаясь ко мне, на одном дыхании выпалила она. — Молчи, ведьма, пока я не позвал коменданта! — рявкнул де Ла-Рени. В ответ мадам Боссе лишь бесстрашно и дерзко вскинула голову, и ему ничего не оставалось, кроме как перевести свой раздраженный взор на меня: — Следуйте за мной, мадемуазель де Ноай, и постарайтесь не отставать, — его тон, строгий и резкий, не терпел возражений. Все еще вне себя от испуга и смятения, я покорно двинулась следом. Отныне он не отходил от меня ни на шаг, то и дело бросая в мою сторону грозные взгляды.

⊹──⊱✠⊰──⊹

— Давайте попробуем еще раз: что хотела от вас эта пособница дьявола? — Вы не услышите от меня ничего нового, месье, — устало ответила я, жадно поглядывая в окно, где небо давно поглотила ночная мгла. — Какое вам дело до слов этой сумасшедшей? Лучше объясните, что я здесь делаю. Допрос или, как де Ла-Рени называл его, «разговор» продолжался по меньшей мере час, и необычное поведение Мари Боссе по-прежнему было единственным, что его волновало. Меня и саму не на шутку встревожило произошедшее, и если бы не здравый смысл, я бы решила, что ей каким-то образом стало известно о моих злоключениях. «О каком еще прошлом она могла говорить, как не о том, которое я утратила безвозвратно?» — мысли эти я гнала от себя что есть мочи: пользы от них сейчас не было никакой, да и делиться подобным с командиром полиции определенно не стоило. — Мы с вами просто беседуем, мадемуазель де Ноай. — Ночью? — я сердито посмотрела на него. — Значит ли это, что я все-таки арестована? — Пока нет. Разве это похоже на камеру заключенного? — он обвел помещение широким жестом. Мне действительно повезло оказаться в месте, которое скорее напоминало кабинет коменданта. Просторная комната, располагавшаяся на верхнем этаже одной из башен, выглядела на удивление обжитой: она вмещала в себя камин, пару книжных шкафов и некое подобие буфета. Правда, подвальная сырость, обычная для Бастилии, добралась и сюда — положение не спасали даже ковры, щедро устилавшие каменный пол. В центре находился массивный стол из темного дерева, за которым и восседал Габриэль. Мне пришлось занять простой стул напротив: сидеть спиной к двери было неуютно, и я то и дело тревожно оглядывалась. — Но это может в любой момент измениться, — продолжал мой дознаватель. — Расскажите мне о своем круге, и тогда мы, возможно, придем к соглашению. — О каком круге? — Ведьмы. Гадалки. Отравители, — как будто насмехаясь надо мной, он принялся загибать пальцы. — Я придворная дама, месье! — Разве не вы сознались, что уже бывали в салонах мадам Ла Вуазен? Олимпия Манчини весьма подробно описала, чем там занимаются. — Вам не следует верить словам отчаявшейся женщины. — А вашим? — Мне нечего вам сказать. Несколько секунд Габриэль молчал, постукивая по столу пальцами и задумчиво глядя куда-то поверх моего плеча. — Что ж, у вас будет время подумать, пока я опрашиваю двор, — наконец возвестил он. Это был первый раз, когда де Ла-Рени оставил меня одну. Позже он еще неоднократно возвращался и исчезал вновь, и я не знала, сколько времени проходило между его визитами. Часы здесь предусмотрены не были, или их заранее убрали — и это тоже была своего рода пытка. Каждый раз он нарочито шумно гремел ключом в замке, дабы подчеркнуть безвыходность моей ситуации. Какая глупость: окажись у меня с собой набор отмычек, я бы без труда выбралась оттуда. Моя проблема не ограничивалась запертой дверью. Она простиралась значительно дальше: туда, где этот поборник нравственности плел свои незримые сети, в которые я рано или поздно должна была угодить. Предъяви он настоящие обвинения, бежать было бы просто некуда. — Прежде, допрашивая Мари Боссе, — он в очередной раз уселся напротив, чтобы продолжить наш «разговор», — вы дали мне имя мадам Вигоро, но умолчали о Тринетт Ла Вуазен. Почему? Хотели уберечь подругу? — Эта женщина мне никто, — не скрывая своего раздражения, ответила я. — Вам ведь известно, что я была здесь по распоряжению короля? Если мне и пришлось о чем-то умолчать, то исключительно в интересах Его Величества. — И вовсе не потому, что вы — ее самая выдающаяся ученица и тайный агент при дворе? — Не слышала ничего более нелепого! Вы хоть понимаете, в чем обвиняете благородную даму? — когда мои намеки на королевскую службу не возымели эффекта, я решила сменить тактику. — Какие последствия это может иметь для вашей репутации? Однако де Ла-Рени и бровью не повел в ответ на мою угрозу. — Тогда как вы объясните, что сегодня прачка нашла среди вашей одежды это? — он положил на стол знакомый мне бумажный сверток, припечатав его сверху своей крупной жилистой ладонью. — И откуда, позвольте спросить, у благородной дамы в платьях карманы? Я переводила недоуменный взгляд со свертка с порошком, который дала мне Тринетт, на Габриэля — и обратно. Казалось, в поисках пропавшей цепочки я все перевернула вверх дном, проверив каждую вещь, кроме разве что… «…наряда, который был на мне утром!» — не верилось, что я могла допустить такую глупую оплошность, но подтверждение этому лежало прямо передо мной. Я либо забыла осмотреть то платье, либо сделала это невнимательно, а одна из служанок, переодев меня к турниру, посчитала, что оно нуждается в стирке. Все-таки я приказала ничего не трогать в комнате, но не давала распоряжений по поводу одежды. — Что же это, мадемуазель де Ноай? Любовное зелье? Яд? Борясь с подступающей к горлу тошнотой, я назвала первое, что пришло мне на ум: — Это... пигмент. В Версале есть свой художник. Я покровительствую его ремеслу. — И часто герцогиня самолично покупает своему подопечному материалы для работы? Я молчала, стиснув зубы и глядя на него с вызовом. Де Ла-Рени лишь досадливо дернул плечом: — Олимпия Манчини утверждает, что это, — он указал на сверток, — яд, который вы получили от мадам Ла Вуазен и грозились испробовать на ком-то из придворных. Мне хотелось выпалить, что ему стоит для начала спросить Олимпию, на ком она испытала свою порцию. Однако это было бы равносильно признанию, и поэтому я просто продолжила безмолвно сверлить Габриэля взглядом. — Что ж… Как бы то ни было, в распоряжении полиции есть эксперты, которые выяснят, что это за вещество, — объявил он, вставая из-за стола и направляясь к выходу. — А вы пока подумайте, мадемуазель — подумайте, что скажете мне, когда я вернусь. Не растратьте свой шанс понапрасну. Это оказалось самое длительное его отсутствие. Или же мне только так почудилось из-за мучительного ожидания и чувства страшной неизбежности, которые охватили меня, когда де Ла-Рени извлек из кармана сверток с порошком. Мне не о чем было раздумывать, не в чем признаваться. Все, что оставалось — это ждать и перебирать в памяти пытки, которым подвергали женщин в Бастилии. Дам, в отличие от мужчин, реже били палками или плетью, зато могли подвесить за руки, что сулило ничуть не меньшие муки. Даже мой титул хоть и обещал защиту от откровенной жестокости, полную неприкосновенность гарантировать не мог. Когда возвратился Габриэль, небо за окном уже начинало розоветь. Сначала я даже не обернулась на звук открывающейся двери. Мой взор был прикован к последней горящей свече: я все надеялась, что она вот-вот погаснет и погрузит комнату в спасительную темноту. Может, тогда я сумела бы провалиться в забытье — и не видеть, не думать, не чувствовать… К моей неожиданности, позади послышалась мерная поступь сразу несколько пар ног. Я резко развернулась на стуле и тотчас вскочила с него: на пороге, пряча улыбку в рыжей бороде, стоял де Монлезен. Де Ла-Рени с недовольным лицом маячил в глубине коридора. Рядом я заметила смутно знакомого мужчину: смуглого, в ярко-синем мундире и экстравагантной треугольной шляпе. Проследив направление моего взгляда, комендант пояснил: — Ваш телохранитель, месье… — начал было он. — Жерар, — подсказал тот. — Мое имя — Жерар. — Жерар прибыл, чтобы сопроводить вас в Версаль, мадемуазель де Ноай, — закончил свою мысль де Монлезен. — Мне позволено уйти? — неуверенно переспросила я. — У полиции нет поводов вас задерживать, — добродушно ответил он. — Экспертиза показала, что найденный у вас порошок — не что иное, как свинцовые белила. — Кроме того, Шарль де Лафосс подтвердил, что вы и раньше приобретали для него пигменты, — холодно добавил Габриэль. — Ваш телохранитель весьма кстати подоспел с запиской от него. Все еще не веря своему везению, я внимательно посмотрела на Жерара. Естественно, я никогда не покупала ничего для художника сама, предпочитая дать ему денег или отправить за покупками служанку. «И он почему-то соврал для меня. Интересно…» Ловушка почти захлопнулась, а мне едва удалось из нее спастись. И все же по виду де Ла-Рени — по его сердито сдвинутым бровям и плотно сжатым кулакам — было ясно, что наше противостояние отнюдь не окончено. Этот охотник будет продолжать погоню, пока не ухватит свою изворотливую добычу за хвост.

⊹──⊱✠⊰──⊹

Когда комендант сопроводил меня на улицу, мой экипаж уже был готов к отправлению. Жерар ждал рядом, облокотившись на открытую дверь, и задумчиво вертел в пальцах сухую травинку. Завидев меня, он резко выпрямился. Строгая выправка и манера держаться выдавали в нем человека служивого или даже бывшего полицейского, и я мысленно приказала себе непременно спросить его об этом позже. — Мадемуазель де Ноай! — широким галантным жестом телохранитель пригласил меня сесть. Я пошла было к нему, но в паре шагов от кареты невольно замешкалась. Мне ничего не хотелось сильнее, чем убраться как можно дальше от проклятой тюрьмы, однако не думать о том, куда я возвращаюсь, было невозможно. Хоть Версаль и не был мне домом в полном смысле этого слова, он символизировал собой нечто до боли близкое к этому: что-то, чего я лишилась, когда умерла моя мама, а отец превратился в бледное подобие себя прежнего. Теперь же я и представить не могла, что ожидало меня при дворе. Жизнь, которую я не помнила? Люди, знавшие какую-то другую меня — другую Рене: герцогиню, бывшую любовницу короля, коварную соперницу… «Что если Олимпия не соврала, и я в самом деле грозилась опробовать порошок Тринетт на человеке?» — от одной этой мысли меня передернуло. Больше, чем собственное темное прошлое, меня тревожил лишь Александр. Среди моих ложных воспоминаний особое место занимали дни его изгнания: насколько одиноко и пусто вдруг сделалось без него во дворце. Какая злая ирония, ведь отныне все было ровно наоборот, и его возвращение ко двору не сулило мне ничего хорошего. Чего только стоили эти злорадство, холодность во взгляде, убийственная ярость в ответ на упоминание кольца… На мгновение я словно забыла, что значит дышать. «Пусть воспоминания о нем — вымысел, но как тогда я узнала про кольцо? Стал бы мужчина вроде Александра демонстрировать семейную реликвию даме, которую в лучшем случае недолюбливает?» Эта мысль потянула за собой следующую, и вот они уже нанизывались одна за другой на нить рассуждений подобно сияющим бусинам. Мой измученный недавними потрясениями разум наконец пришел в движение. Не обращая внимания на взволнованный окрик телохранителя, я бросилась прочь от кареты и вдоль берега — туда, где корни старой ивы приподнимали у воды мягкую почву, а свисающие ветви служили укрытием от дождя. С рассерженным кваканьем передо мной разбегались лягушки. Комьями летела во все стороны липкая грязь. Минута — и я была там, куда он приводил меня в той, иной жизни. Опершись ладонью о гладкий ствол, я прикрыла глаза и тихонько рассмеялась: это место было реально, и никто другой не мог мне его показать. Они закружились в моей голове словно стайки испуганных птиц — десятки маленьких фактов, с которыми та другая Рене никогда не соприкоснулась бы. Коль скоро мы с Бонной были едва знакомы, откуда мне знать о ее конфликте с отцом? Соперница или нет — где я выучила расположение покоев Луизы и имена ее фрейлин? Мои воспоминания не были ни выдумкой, ни грезами воспаленного сознания. В момент отравления что-то произошло: стоило мне лишиться чувств, как мир вокруг пошатнулся, покатился кубарем, а когда я очнулась — все перевернулось с ног на голову. И Мари Боссе, преступница и шарлатанка, откуда-то знала об этом. И не просто знала, а предвидела: с первой же встречи, когда ни с того ни с сего предложила мне погадать. — Ваша линия жизни переплетена. — Что вы имеете в виду? — Ваше будущее может развиваться во многих направлениях, мадемуазель. Ваш выбор имеет значение… «Если бы только мне представилась возможность поговорить с ней вновь!» Это открытие мало что меняло, но одна лишь мысль о том, что никакой летаргией я не страдаю, будто освободила меня, позволив наконец задышать полной грудью. Увы, попытка отравления, как незримая черта разделившая мою жизнь на «до» и «после», была еще и самым постоянным элементом обоих миров. Несмотря на все прочие различия, от меня неизменно хотели избавиться. Во дворце скрывался несостоявшийся убийца, и я понимала, что он или она непременно попробуют завершить начатое. С обреченным вздохом я еще сильнее облокотилась о дерево, устало прислонившись к нему лбом. Мне некого было даже вычеркнуть из списка подозреваемых: ни скрытную Бонну, ни никем не понятую Марию Терезию, ни Шарля де Лафосса с его сомнительными знакомствами. Единственными обитателями Версаля, кому я решилась бы довериться, оставались Людовик и… Александр. «Смелое предположение, учитывая его реакцию на мой возможный арест. Но раз две реальности подспудно похожи, а мой Александр вне подозрений…» — Вы в порядке, госпожа? — слегка неуверенный голос Жерара раздался совсем рядом, невольно обрывая ход моих мыслей. Я подняла на него глаза и изобразила вежливую улыбку: — Ну разумеется. Мне просто нужно было побыть одной. В ответ взгляд мужчины наполнился искренним сочувствием: должно быть, мое взвинченное состояние он объяснил себе теми бедами, которых я натерпелась в Бастилии. Разубеждать его не входило в мои планы, и обратно к экипажу мы шли молча. К тому моменту, когда лошади мчали нас в Версаль, я была твердо уверена: чтобы не просто выжить, а сохранить свободу и раскрыть заговор, мне нужен был союзник. И лучше Александра на эту роль не подходил никто. Оставалось надеяться на его постоянство в выборе комнат: было бы в высшей степени неловко очутиться в столь ранний час на пороге у какого-нибудь незнакомца.

⊹──⊱✠⊰──⊹

На площади перед дворцом меня уже ждали Розетт и миловидная белокурая дама, прежде назвавшаяся моей компаньонкой. Не успела я выбраться из кареты, как они принялись усердно хлопотать вокруг. — Я помогу вам переодеться, мадемуазель, — мягкая улыбка девушки лучилась заботой. — А я распоряжусь подготовить ванну, — вторила ей Розетт. — Вы, верно, очень устали, Ваша Светлость. Подумать только: всю ночь продержать даму вашего положения в этом ужасном месте! Они буквально наседали на меня с двух сторон, неугомонно мельтеша перед лицом руками: то поправляя волосы, то одергивая мятое кружево. Дыхания предательски не хватало: две хрупкие женщины — а ощущение было такое, будто я окружена. Улучив подходящий момент, я аккуратно проскользнула мимо Розетт и устремилась к главному входу. — Куда вы, госпожа? — вслед мне неслись удивленные возгласы, но я не остановилась, даже когда чуть было не врезалась в кого-то из слуг. И лишь застыв напротив знакомой двери, я запоздало поняла причину их беспокойства: на мне все еще был вчерашний костюм для верховой езды, и после ночи, проведенной в Бастилии, я, должно быть, представляла собой жалкое зрелище. «Весь этот внешний лоск сейчас не имеет значения, — я отмахнулась от собственных мыслей. — Это не светский визит, да и едва ли роскошный наряд добавит моим словам убедительности». Стоило мне пару раз осторожно провести ногтем по косяку, как дверь распахнулась. Несмотря на ранний час, меня встретил привычный вид застегнутой на все пуговицы весты и идеально отглаженного сюртука. Сам Александр выглядел заметно уставшим — так, словно давно был на ногах, либо и вовсе не ложился. — Мадемуазель де Ноай, — его брови в искреннем изумлении поползли вверх, однако он быстро совладал с собой и коротко поклонился. — Чему обязан удовольствием видеть вас здесь? — Мне нужно поговорить с вами, — я понизила голос почти до шепота. — Могу я войти? Несколько мгновений он молча смотрел на меня, слегка склонив голову набок. Со стороны это могло сойти за нерешительность. Или за проявление вежливого внимания. Но я слишком хорошо помнила природу этого взгляда: прямо сейчас Александр с точностью, достойной хирурга, препарировал каждое мое слово, каждую интонацию, каждое движение моего тела, рассчитывая понять, что же я замышляю на самом деле. Он уже наверняка догадался, что я чем-то обеспокоена — возможно, даже напугана. — Кто показал вам дорогу к моей спальне? — Никто. Я знала, где вас искать. — Разрешите поинтересоваться, откуда? — Оттуда, что еще год назад я занимала комнату, смежную с вашей, — не задумываясь, выпалила я и тут же пожалела о сказанном. — Ничего подобного: я намеренно держу ту комнату пустой, — он прищурился. — Кого вы надеетесь одурачить, мадемуазель? — Прошу, месье, — почти взмолилась я, — дайте же мне наконец войти. Не нужно было обладать особым чутьем, чтобы распознать в моем голосе отчаяние. Я видела, как Александр колеблется, и уже почти ожидала услышать отказ, но он внезапно посторонился, пропуская меня внутрь. От открывшегося вида у меня перехватило дух: в его спальне все было ровно так, как в моих воспоминаниях. Винного цвета покрывало на кровати. Неизменный железный чайник у огня. Тяжелые бархатные шторы, круглыми сутками задернутые, потому что хозяин комнаты всегда уходил слишком рано и возвращался слишком поздно. Сквозь плотную ткань едва пробивался утренний свет, и если бы не зажженные свечи, тут было бы совсем темно. Увиденное в очередной раз подтверждало, что это не я сошла с ума, а мир превратился в безумную, извращенную версию себя. — Вы только что приехали из Бастилии, — его глубокий, тягучий баритон вернул меня к реальности. Это был не вопрос, а утверждение, но я на всякий случай кивнула. Мне сразу бросилось в глаза отсутствие прежнего злорадства: он просто наблюдал за мной, скрестив руки на груди и облокотившись спиной на край письменного стола. Лишь теперь я заметила, что его одежда выглядела значительно проще прошлогодних нарядов: на полах сюртука не было вышивки, а серо-коричневый цвет ткани выдавал ее дешевизну. «Неужели Людовик все-таки лишил его должности интенданта? Но если между нами ничего не было и ему не пришлось идти против воли короля, за что он попал в немилость?» — Что с вашей скулой? — неожиданно спросил он. Подрагивающими пальцами я коснулась своего лица: кожа была припухшей и неприятно саднила. — Обыкновенная неуклюжесть, — в горле резко пересохло, и я шумно сглотнула. — Не о чем беспокоиться. Повисшая тишина оглушала. Зло отбивал секунды маятник часов. Тревожно шуршали подошвы туфель, пока я неуверенно переминалась с ноги на ногу. И даже когда сквозь закрытые окна с улицы прорывались птичьи крики — мне казалось, что они звучат как предупреждение. — Все-таки это результат моих выборов, — наконец произнесла я. — Прошу прощения? — Вы задавались вопросом, кого же я стану винить в своих злоключениях. Вот я и спешу вас заверить: полагаю, ответственность за Бастилию все-таки лежит на мне. Александр вновь смерил меня изучающим взглядом и вопросительно выгнул бровь. Чтобы не давать ему времени на раздумья, я поспешила перейти к сути: — Мне нужна ваша помощь. — Что это должно быть за дело, если вы решили обратиться ко мне? — похоже, он был искренне удивлен. — Поиск отравителей, конечно, — я сложила руки на груди: теперь моя поза точь-в-точь повторяла его. Впрочем, если он таким образом демонстрировал свое недоверие, то в моих действиях явственно читалась попытка унять дрожь волнения. — Боюсь, я вынужден вам отказать. Покушение на вас — событие для двора, безусловно, прискорбное, однако моим приоритетом была и остается безопасность королевской семьи, — его губы дрогнули в снисходительной ухмылке. — Я не желаю становиться участником вашей личной драмы. — И моим приоритетом — тоже, — спешно парировала я, пропуская мимо ушей его последнее замечание. — А поскольку замешаны, скорее всего, одни и те же люди — если бы мы объединили усилия… На мгновение я затихла, старательно подбирая слова. Мой взор рассеянно блуждал по обстановке, ни на чем особо не задерживаясь. Александр воспользовался этой заминкой: — Мадемуазель де Ноай, но разве могу я быть уверен, что не вы та самая женщина, угрожающая жизни короля? Его вопрос заставил меня вздрогнуть. Я вскинула на него глаза и воскликнула, совершенно не скрывая своего возмущения: — Да как вам такое в голову взбрело? Неужели я не доказала свою преданность короне? — Ваши прошлые заслуги ничего не значат, — он выделил «заслуги» голосом так, будто хотел подчеркнуть, что совсем их таковыми не считает. — Не вы ли теперь посещаете черные мессы? Не вас ли допрашивали этой ночью в Бастилии? — Вы не хуже моего знаете, что поездка к мадам Ла Вуазен была частью расследования. — Тем не менее ваше стремление к власти и ваша мстительная натура обеспечили вам… — он сделал многозначительную паузу, прежде чем закончить фразу, — определенную репутацию. Да, я сам надоумил вас взяться за поиски заговорщиков, но это было вынужденной мерой. Мне следовало вернуться в Версаль раньше. Обратиться к вам было ошибкой. Я чуть не заплакала от бессилия и жгучей обиды. Моя измученная душа скорбела, разрываемая на куски болью предательства, и мне оставалось лишь неустанно повторять себе, что это не тот человек, которого я помнила и любила. «Что же такого должно было произойти, чтобы от зарождающегося чувства перейти к этому? — я ужаснулась, но тут же одернула себя. — И все же он подключил меня к расследованию — во всяком случае, на первых порах». — Не знаю, что вам известно обо мне, но… — я расцепила скрещенные руки и постаралась придать своему взгляду как можно больше искренности, — но я не та, кто вы думаете. Александр пристально посмотрел на меня, и я готова была поклясться, что свой следующий вопрос он задал без тени насмешки. Напротив, в его интонациях мне послышалось неподдельное сочувствие: — Да? И кто же вы, мадемуазель Рене? — Даже не представляю, с чего и начать... — я медлила: ко мне пришло запоздалое понимание, что после подобных заявлений я рискую еще быстрее очутиться на костре вместе с остальными «ведьмами». — И все же попробуйте начать хоть с чего-нибудь, — в серых глазах читалось любопытство. Я набрала полные легкие воздуха, медленно выдохнула и заговорила как можно увереннее: — Это произошло в момент отравления. Я успела выплюнуть пирожное, но все равно ненадолго лишилась чувств. А когда очнулась, все стало… другим. Не таким, как я помню. — Не таким, как вы помните? Вы хотите сказать, что потеряли память? — Нет, — я замотала головой, — мои воспоминания безупречны: в них нет ни тумана, ни утраченных дней. Это мир изменился, и мне одной известно, как все было на самом деле, — теперь я уже не могла остановиться, сыпля словами так быстро, будто от этого зависела моя жизнь. — Я — не та Рене, о которой вы говорите. Я не получала титула герцогини. Не конкурировала с Луизой за внимание короля. И с вами тоже никогда не соперничала. Мы… — мой голос предательски дрогнул, — союзники. Коллеги. Пожалуй, даже друзья. Не могу поверить, что вы считаете нас врагами! Я замолчала, тяжело дыша и пытаясь унять колотящееся сердце. Александр с минуту просто смотрел на меня. В конце концов он произнес: — Я слышал всякое, но такое, признаться, впервые. Что за игру вы затеяли? — Это не игра! — мой разум беспомощно ухватился за единственное доступное доказательство моей правоты. — Кольцо! Я знаю о нем, потому что вы... — я вновь споткнулась о собственные слова. — Мы говорили о вашей матери, и вы сами мне его показали. Неужели вас не удивила моя осведомленность? Притом, что кольцо не пропадало. Оно ведь на месте, не так ли? То, как он едва заметно вздрогнул, подтвердило, что моя догадка попала в цель. Не теряя ни минуты, я продолжила: — Мне известно не только расположение вашей спальни, но и то, что вы сами завариваете себе чай: индийский, крепкий, горький… Пропитанный каминным дымом и специями. Я его терпеть не могу, поэтому мне вы предусмотрительно добавляете сливки. А еще, несмотря на чудовищную занятость, вы находите в себе силы читать. Правда, иногда засыпаете прямо здесь, за этим столом... — Что ж, ваша осведомленность действительно впечатляет, — процедил он. — Однако даже поверь я в эту удивительную историю, не представляю, чем бы вы могли мне пригодиться. — Можно подумать вы не найдете применение шпионке! — Настоящей шпионке — да. Но как бы ни называл вас Людовик, для меня вы, мадемуазель, обыкновенная дворцовая интриганка. — Осмелюсь не согласиться, — пробормотала я, кривясь от его снисходительного тона. — Все-таки вы были хорошим учителем. — Вы так спешили освободиться от моего влияния, что я едва ли успел чему-то вас научить. Если мне не изменяет память, в прошлом году за вас взялся Гуго, — некоторое время он смотрел словно сквозь меня, задумчиво постукивая по подбородку указательным пальцем. — Что ж, по крайней мере, лжете вы так же плохо, как он. — В том-то и дело: для меня все было по-другому! — в отчаянии я шагнула к нему. — Меня всему учили вы, месье. Мягкое дознание, искусство лжи, зашифрованные послания... — еще шаг, а потом еще, и еще. — Мы даже пытались соревноваться, запуская руки друг другу в карманы, пока мне наконец не удалось незаметно вас обокрасть. Я говорила, и выражение его лица стремительно менялось — от явной подозрительности до странного томления, будто мои слова отозвались в нем внезапной тоской. Но затем его черты сковала прежняя холодность, и он решительно заявил: — Достаточно, Рене. Вам пора уходить. Я открыла было рот, чтобы возразить, но Александр поднял ладонь, останавливая меня. — Через час проснется король, а у меня еще множество других дел. Прошу, не вынуждайте меня выгонять даму, — его тон не оставлял мне выбора. Я смущенно опустила взгляд, сделала пару робких шагов назад, развернулась к двери и, не проронив больше ни звука, выскользнула в коридор. В течение нескольких блаженных мгновений я была почти уверена, что смогла что-то в нем всколыхнуть. Теперь же мне хотелось кричать от досады. «Какая наивность — полагать, что он мне поверит… Будет настоящей удачей, если он хотя бы не использует мою историю против меня!» Небольшим утешением служило то, что этот разговор пролил свет на некоторые факты моей «новой биографии». Судя по всему, контр-Рене, как я решила ее называть, справилась с шантажом Александра по-своему. Пока я убеждала его, что мы можем быть равными, быть партнерами, она просто нашла других покровителей. «Сколько раз я сама в те первые недели при дворе была близка к тому, чтобы предать его?» — от этой мысли мне стало не по себе. Оказавшись в своей спальне, я принялась ожесточенно мерить ее шагами. Солнце неумолимо поднималось все выше над горизонтом, рассеивая вокруг золотистые блики, а мое положение оставалось столь же незавидным, как и ранним утром, когда я только покинула стены Бастилии. Прежнее беспокойство охватило меня с новой силой. Я не питала иллюзий, что Александр был единственным, кому контр-Рене успела перейти дорогу: «Как скоро де Ла-Рени вернется, чтобы продолжить собирать доказательства моей виновности? Что я буду делать, когда он неизбежно найдет желающих помочь моей звезде упасть с небосклона?» Вдруг сквозь подступившие слезы мой взгляд выхватил на полу у комода какой-то предмет. Поразившись, как сюда до сих пор не добрались ни подчиненные Габриэля, ни суетливые руки Розетт, я пригляделась. Это оказалось небольшое зеркало овальной формы, заключенное в витую серебряную оправу. «Откуда оно здесь? То ли это постаралась Минэтт, то ли я ненароком уронила его во время вчерашних поисков...» Когда я несмело подняла зеркало за изящную ручку, на полу осталось несколько крупных осколков. С губ сорвался тихий вздох сожаления. Это была памятная вещица — обязательный атрибут моих тренировок, где, следуя инструкциям Александра, сквозь мысли вслух и разную нелепицу я училась прятать свои эмоции и скрывать ложь. Поместив раму на крышку комода, я стала бережно, один за другим, складывать на нее осколки. В блестящей поверхности глаз выхватил мое отражение — расколотое на части и оттого гротескно искривленное. На миг мне показалось, что эти случайно отраженные черты принадлежат кому-то другому, и я тотчас же испуганно отпрянула прочь. Содержимое рамы жалобно звякнуло и чуть было не опрокинулось на пол. Пряча лицо в ладонях и тяжело, надрывно дыша, я замерла посреди комнаты. Горькая истина заключалась в том, что у меня было больше шансов склеить это проклятое зеркало, нежели разобраться с собственной жизнью. Страх, что все происходящее — лишь следствие моего помешательства, вновь заструился по венам, и я почувствовала, как мои руки становятся влажными от слез. Бежать было некуда. Отправившись к отцу, я только подвергла бы его опасности. Единственным выходом для меня было продолжить расследование — одной, без чьей-либо помощи, разрываясь между правдой и вымыслом, между крупицами логики и откровенным безумием. — Мне нужен план, — прошептала я и вздрогнула от того, насколько жутко мой голос прозвучал в оглушительной тишине моей спальни. Как назло, ничего путного на ум не приходило. Разве что расспросить Розетт или поговорить с де Лафоссом, а дальше — опробовать остатки пирожного на каком-нибудь животном, чтобы понять природу яда, который мне подсыпали… Мои руки бессильно упали вдоль туловища, а из горла вырвался судорожный всхлип. «Раз все началось с отравления, так почему бы им и не закончиться? — эта идея в сложившейся ситуации казалась не хуже любой другой. — Все перемешалось, когда я потеряла сознание. Что если я смогу все исправить, воссоздав обстоятельства инцидента?» Решив действовать, прежде чем успею передумать, я уверенным шагом преодолела расстояние до чайного столика и схватила блюдо с пирожным. Оно больше не выглядело аппетитно: крем заветрился и источал чуть кисловатый запах, а бисквит безнадежно размок. Осторожно взяв пирожное двумя пальцами, я приподняла его над тарелкой. Но стоило мне приоткрыть рот, как за моей за спиной раздалось изумленное: — Что вы делаете? От неожиданности я разжала пальцы: десерт шлепнулся обратно, а блюдо немедленно выдернули из моих рук, с гулким грохотом возвращая на стол. Александр схватил меня за запястье и, достав из кармана платок, с видимым раздражением принялся стирать с моих пальцев остатки крема. Застигнутая врасплох, я не могла произнести ни звука и лишь молча наблюдала за ним. — Если вам так не терпится отправиться на тот свет, в следующий раз я не стану вас останавливать, — заявил он, откладывая платок в сторону. — Правда, придется подождать до конца расследования. — Что вы хотите этим сказать? — тихо спросила я. В ответ Александр одарил меня немного снисходительным, но вполне беззлобным взглядом. — Я согласен работать с вами. Но только на моих условиях.