Five Nights at Freddy's: Hope

Я не был дома уже сто лет. Те, кто меня знал, думают меня нет. Наверное, я скоро заворую. А что мне делать? Ну чем я рискую? Еще хреново, когда друзья уходят. А те, что остались, ко мне не заходят. Ну что быть может протянем ноги… Ну разве не глупо в начале дороги? ©Градусы — Я не был дома

Я правда не понимаю, о чем именно говорил Фритц, но я понимаю, что это было что-то важное. Слишком уж напуганно он выглядел, когда я спросил, что будет значить исчезновение этой штуки из комнаты. К счастью, когда на следующий день мы отправляемся с Фрэнком в пиццерию, у меня выходной день. Пока Фрэнк разбирается с тем, насколько сильно на самом деле были уничтожены аниматроники, я отхожу, чтобы понять, про какую дверь говорил Фритц. Бродя по коридорам, я время от времени посматриваю по сторонам. На стенах пиццерии всё ещё висят все плакаты, но выглядят они просто отвратительно — измазанные непонятно в чём, а некоторые разорваны в некоторых углах. Дверь, о которой говорил Фритц, находится в самом неприглядной части пиццерии. Если не обыскивать её полностью, то навряд ли ты её увидишь, настолько хорошо она запрятана. Дверь оказывается заколочена досками — впрочем, именно об этом говорил Фритц. Отсюда, конечно, появляется мысль, по какой причине штука внутри этой комнаты может исчезнуть. Можно и не проверять… И всё же я решаю, что проверить просто необходимо. Не хочу врать Фритцу о том, что я это сделал. Лучше уж быть с чистой совестью, чем обманывать ребенка из-за своей уверенности в том, что всё в порядке. Я возвращаюсь в главный зал, потому что понимаю, что голыми руками я эти доски не уберу. Фрэнк все еще в комнате с разрушенными аниматрониками, и я захожу к нему, чтобы попросить лом. Удивительно, но он даже ничего не спрашивает, когда я говорю о своей просьбе. Лом в считанные секунды оказывается в моих руках. Я сжимаю его как можно сильнее и ухожу к заколоченной двери. Доски заколочены не так уж и сильно, совсем не приходится прикладывать силы к лому, чтобы сломать их. Я касаюсь ручки двери, в это же момент начав переживать, не была ли эта дверь закрыта на ключ. Впрочем, почему я раздумываю об уничтожении чего-то в этом месте только в плохом смысле? Это здание в любом случае будет разрушено, незачем переживать о том, как оно будет выглядеть внутри после меня или Фрэнка. К счастью, дверь была не закрыта на ключ. Я спокойно открываю её и заглядываю внутрь. Не уверен, что это то, о чем говорил Фритц, но в комнате я вижу костюм аниматроника в позе сидя, прижимаясь спиной к стене. Я захожу в комнату и подхожу к костюму, опускаясь у него на колени. Костюм выглядит так, словно им давно не пользовались. Глядя на него, я почему-то вспоминаю костюм золотого медведя, который был в пиццерии, где я работал, исполняя роль глаз Майкла в делах нынешнего на тот момент владельца прав на Фредди. И все-таки это не он, но, наверно, похожей модели. Этот аниматроник выглядит как Бонни. Сейчас я понимаю, что стоило поинтересоваться ещё тогда у Майкла, что это были за аниматроники — всё-таки он был сыном одного из первых владельцев Фредди. Вот только я сразу вспоминаю, что я не смог бы это сделать. В тот день, когда я увидел золотого Фредди, я не общался с Майклом. Это как раз была ночь перед укусом 87-го. Я протягиваю руку к аниматронику и касаюсь его плеча. Чувствую, что на костюме когда-то был небольшой слой меха, но теперь он ощущается только как что-то спутанное, а от того крайне неприятное на ощупь. Однако я не убираю руку и продолжаю касаниями изучать костюм. Все таки я допускаю мысль, что Фритц говорил о нём. Если это так, то мне все равно стоит проверить костюм… Вдруг найду что-то интересное. Может, внутри этого костюма тоже находилась душа убитого ребенка, о котором никто до этого и не знал. Надеюсь, что моя мысль совсем не связана с настоящим. Мне уже совсем не до помощи убитым детям… Как бы грубо это не звучало. Я прищуриваю глаза и приближаю лицо к морде аниматроника, когда мне начинает казаться, что внутри костюма всё-таки что-то находится и, кажется, это совсем не механизмы для его работы. Да, внутри костюма есть что-то ещё. Я поднимаюсь с пола и подхожу к выходу из комнаты, где я оставил лом, когда избавился от досок. Я забираю лом и приближаюсь к аниматронику, нижним концом приподнимая голову аниматроника. Подняв её, я замечаю что-то напоминающее металлические защелки. Придерживая голову в таком положении с помощью лома, я протягиваю свободную руку к этому странному механизму аниматроника. Справиться с этими защелками не так уж и просто — на момент я задумываюсь, что такими легко поранить пальцы, если не остаться полностью без них. Раздаётся громкий щелчок и я убираю лом от головы аниматроника, когда нижняя часть челюсти опускается вниз. Я уже не сажусь, а встаю на колени, чтобы заглянуть в открытую часть внутренностей аниматроника. Что за… — Фитцджеральд, ты что тут застрял? — совсем неожиданно раздается голос Фрэнка. Он замолкает на пару секунд. — Почему ты стоишь на коленях у этой штуки? Я тут же захлопываю пасть аниматроника. К моему удивлению, раздается громкий щелчок, что сообщает мне об срабатывании защёлок… А я-то думал, что работать с ними невероятно сложно. — Не обращай внимание, — отмахиваюсь я, подходя к Фрэнку. — Подумал, что в этом аниматронике есть что-то странное. Ну, знаешь… — я на момент закусываю губу, — после правды о нахождении тел убитых детей, невольно начинаешь думать, не находятся ли в костюмах аниматроников еще какие-то души детей. — Откуда тут взялся еще один аниматроник? — спрашивает у меня Фрэнк. — Наверно, этот уже давно не используется. Он тут был спрятан, как ящик сокровищ, — в конце отшучиваюсь я. Фрэнк поглядывает на аниматроника, кидая взгляд за мое плечо. — Пошли, пошли. Нет смысла тут задерживаться. Фрэнк пожимает плечами и разворачивается, чтобы пойти по коридору к главному залу. Я бросаю взгляд на аниматроника, словно он в любой момент мог сдвинуться сзади меня, и выхожу из комнаты, закрывая за собою дверь. Перед тем как двинуться по коридору, я задумываюсь, не случится ли что-то на уровне всех этих стереотипных фильмов ужасов, где, открывая когда-то закрытую дверь, главные герои сами создают себе проблем, будя какое-то древнее зло.

* * *

Несколькими минутами позже я уже сижу в машине Фрэнка. Иногда я забываю, что она у него есть. Так привык видеть его только в баре, откуда я постоянно вызывал нам двоим такси, потому что опасно передвигаться по городским дорогам, когда ты чертовски пьян. — Так, что можешь сказать об аниматрониках? — спрашиваю я. — Этот Уильям Афтон настоящий зверь, — со смешком отвечает Фрэнк. — Так раздолбать аниматроников нужно ещё уметь. Хоть сиди и собирай их как конструктор. — Так, ты оставил их в пиццерии? — задаю я еще один вопрос. — Фитцджеральд, ну ты и шутник, конечно. Как я могу оставить такой ценный материал? — Только не говори, что ты собираешься использовать их детали, чтобы сделать что-то для своего дома, — хмурю я брови. — Ты плохого обо мне мнения, — смеется Фрэнк. — Некоторое время не буду прикасаться к этому аниматронному конструктору. Вдруг вы придумаете что-то, связанное с аниматрониками. — Не думаю, — я прижимаюсь спиной сильнее к пассажирскому сидению. — Мне кажется, что у них много плохих воспоминаний, связанных с аниматрониками. Лучше не ворошить прошлое. — Умные вещи, конечно, говоришь, Фитцджеральд, — Фрэнк кивает. — Когда начнешь не ворошить своё прошлое, а? — Фрэнк, — раздраженно начинаю я. — Прекрати. Когда-то мне пришлось хоронить своего лучшего друга. Теперь мне приходится хоронить в голове воспоминания о другом моём лучшем друге. Это не так просто, — я отвожу взгляд. — Что бы ты сделал, если бы Долорес ушла от тебя? Ну, знаешь, так неожиданно, оставив тебя с кучей приятных воспоминаний. — Фитцджеральд… — Что бы ты, блять, сделал, Фрэнк?! — все-таки срываюсь я. Фрэнк останавливает машину на стоянке недалеко от магазинов. Хорошее решение с его стороны. — Я бы справился, — отрезает Фрэнк, поворачиваясь на сидении, чтобы смотреть на меня. Я повторяю за ним. Мы оба сидим с явным раздражением на лицах. — Да, было бы неприятно, но я бы не сделал то, что сделал ты с собою, Фитцджеральд. — Хочешь сказать, что я слабак? — Что, если да? — крайне грубо спрашивает Фрэнк. — Ты ведешь себя как баба, Фитцджеральд. От мужчины твоего возраста ожидаешь чего-то другого. Больше стойкости, а не это. Ситуация с Филиппом ничему тебя не научила? — А чему она должна была меня научить? — интересуюсь я, не понимая, что он хочет от меня услышать в этом плане. — Может быть тому, что необязательно так сильно привязываться к человеку, в котором ты не уверен? — Фрэнк приподнимает бровь. — Помнишь, что ты сказал мне, когда только познакомил меня и Майкла? «Он может в любой момент уйти». Ты знал, что ничего особо не держит его в твоей квартире. Если бы ему что-то ударило в голову, заставив появиться желанию съехать, он бы это сделал. Просто нашёл бы другую квартиру… И что случилось? Ты привязался к нему. — Извини, что я не бесчувственная скотина, — закатываю я глаза. — Может, иногда стоит войти в положении человека, о котором ты имеешь наглость так рассуждать? Тогда я не был уверен в намерениях Майкла, но после — вполне. Ему нравилось жить со мною. Он свалил не потому что я был таким плохим, а потому что он не мог сдержать обещание. — Тогда скажи мне, зачем ты так убиваешься из-за него, Фитцджеральд? Он ушел не из-за тебя. Майкл замечательно живет без тебя, что мешает тебе жить также? Ты привязался к нему сильнее, чем Майкл привязался к тебе, понимаешь. — Разве это не противоречит твоим словам, что ты справился бы с уходом Долорес? Разве ты не привязан к ней? Ты ее не любишь? — Я люблю ее, и Долорес любит меня, но мы сильные люди, понимающие, что чувства могут пропасть и не обязательно творить хуйню со своей жизнью после ухода близкого человека. Подумай только, сколько еще таких Майклов будет жить с тобою… — Уже нисколько, блять! — я сжимаю обе руки в кулаки и держусь из последних сил, чтобы не ударить Фрэнка по лицу. — В моей жизни не было второго Филиппа, не будет и второго Майкла. В твоей жизни никогда не будет второй Долорес. — В твоей жизни могут быть люди лучше. — А могут и не быть. Палка о двух концах, Фрэнк. — С тем, что ты творишь, не будет ни тех, ни этих. Мое терпение лопается. Я больше не могу продолжать этот диалог также спокойно. Единственное умное решение сейчас — не позволить себе начать драку прямо в машине Фрэнка, да и в принципе драка не очень желательна. — О, да иди ты нахуй, Фрэнк, — громче говорю я и касаюсь ручки машинной двери. — Еби Долорес, а не мои мозги. Я вылезаю из машины Фрэнка и громко захлопываю дверцу его машины, отлично зная, что Фрэнк ненавидит, когда люди так поступают с его любимой машиной, которая повидала уже слишком много ремонтов, особенно связанных с её дверцами. Это хорошо, что Фрэнк припарковался недалеко от магазинов. Руки чешутся по любой вещи, что может сделать несколько минут этой ёбаной жизни лучше. Я не дотерплю до дома, чтобы курнуть травы, к тому же в квартире дети — придется отказаться от травы, пока они каким-то способом не пропадут оттуда. В ближайшем магазине я покупаю пачку сигарет, совсем не задумываясь о том, какие бывали у меня во рту — какая разница, если что поблюю в ближайший куст и дальше пойду — я же мужик. Я прижимаюсь к стене магазина, зажимаю меж зубов сигарету и достаю из кармана зажигалку. Непонятно, почему я таскаю с собою зажигалку, но не ношу сигареты — не думаю, что зажигалка пригодится мне в других делах. Хотя можно было бы, конечно, сжечь Фрэнку язык, но пожалею Долорес — не буду делать её мужа калекой. Как назло, зажигалка работает скверно. Проще начать добывать огонек камнями друг об друга, но я не теряю веру в то, что все-таки смогу зажечь сигарету. — Огоньку? Я не дергаюсь, когда слышу голос Фрэнка слева от меня, но я не понимаю, какого черта он тут делает. Я подумал, что он уехал, решив, что тупо тратить время на меня, нытика и слабака. — Катись к черту, — ругаюсь я, начав чаще скользить пальцами по зажигалке. — Долго собираешься добывать огонь, Прометей? — Не твоё дело, — бурчу я. Зажигалка всё ещё работает дерьмово. Ещё немного и я кину её об землю. Фрэнк уже ничего не говорит и просто зажигает мою сигарету, ловя момент, когда я отдаляю на пару секунд собственную зажигалку. Хочется тут же выкинуть сигарету из рта и растоптать её, но я всё же понимаю, что мне опять придется страдать со своей зажигалкой. Я делаю первую затяжку. — Хочу извиниться за свои слова, — говорит Фрэнк через пару минут. — Пожалуй, я переборщил. — Я не буду извиниться за свои слова, — честно говорю я. — Правильно сделаешь, — Фрэнк кивает. — Выпьем в баре по стаканчику, прежде чем отвезу тебя домой? Я вздыхаю. — Почему бы и нет? — соглашаюсь я, пожав плечами. Я кидаю сигарету и тут же тушу её ногой. Всего лишь стаканчик алкоголя это не так уж и плохо. Постараюсь выбрать что-нибудь полегче, чтобы дети не поняли, что я пил. — Кстати, удивлен, что ты назвал Филиппа лучшим другом. — А кем по-твоему он был для меня? — я издаю громкий смешок и хлопаю Фрэнка по спине. Он пихает меня в бок. — Лучший друг, вот и все.

* * *

14 марта 1981. . .

Филипп — лучшее, что случалось в моей жизни! Я давно не чувствовал себя так хорошо, общаясь с кем-то. Уже и не вспомню, когда я так много смеялся, шутил и чувствовал себя полностью в своей тарелке. Сегодня вечером мы сидим на крыше его дома и болтаем о дне в колледже. Мы постоянно находим что обсудить, хотя и учимся в одной группе. Это делает нашу дружбу еще лучше. — Знаешь о чем я начал мечтать, Джер? — спрашивает Филипп, выдыхая сигаретный дым. — Не-а, — я признаюсь и почему-то смеюсь. — Делись давай, — я подсаживаюсь поближе к нему и жду, когда он расскажет мне свои мечты. Делиться мечтами стоит только с тем человеком, которому ты доверяешь. Я бы рассказал Филиппу все-все свои мечты и, возможно, даже придумал бы кучу новых мечт — тех, о которых я раньше и не додумывался. — Я хочу, чтобы после моей смерти мой пенис использовали как учебную модель на занятиях анатомии, — улыбается Филипп. Я смеюсь громче, чем до этого. — Серьёзно?! — с каждой секундой мой смех становится лишь сильнее. — О господи, Филипп! — Что? — Филипп смеётся в ответ и делает очередную затяжку. Он выдыхает дым прямо мне в рот и я начинаю кашлять, но смеяться не перестаю. — Он будет выглядеть лучше, чем то, что нам показывали. Мой пенис будет чудесной учебной моделью — лучшей из лучших. — Мне бы такой уверенности в своем члене, — я в шутку пихаю его в плечо. — И почему я учусь в колледже с тобою, а не когда ты уже давно мертв? Я был бы лучшим в анатомии с такой-то моделью. Теперь очередь Филиппа громко смеяться над моими словами. Наблюдая за тем, как он смеется всё сильнее, на моем лице появляется улыбка. Мне нравится, когда Филипп так ярко смеется с моих слов. Это самое лучшее ощущение, смешанное с пониманием, что ему действительно интересно со мною. Когда Филипп прекращает смеяться, он тут же задает мне вопрос: — Джер, как думаешь, колёса — это прикольно? — Не знаю, — я пожимаю плечами. — Не пробовал. — А если бы я достал колеса, ты бы попробовал их со мною? — интересуется Филипп. Я начинаю кусать нижнюю губу. Никогда не думал о том, чтобы начать принимать наркотики. Отец говорит, что наркотики — ересь. Впрочем, так он говорил и про сигареты, но именно из кармана его пиджака я ворую по сигаретке раз в неделю, чтобы покурить вместе с Филиппом недалеко от колледжа. — Может быть, — неуверенно отвечаю я. Я подсаживаюсь ближе к Филиппу и ложу голову ему на плечо. — У тебя есть колеса? — Пока нет, — смеется Филипп. — Но когда будут, я обязательно поделюсь… Джер, открой рот. Я послушно открываю рот. Филипп вытаскивает сигарету из своего рта и засовывает её в мой. — Закрой рот, — со смешком говорит он. Я вновь слушаюсь. Мне уже давно стало всё равно с привычки Филиппа засовывать его сигареты мне в рот. Так было проще. Нам хватало одной сигареты на двоих. — Твои любимые. Мне хочется хихикнуть, словно я девчонка. На самом деле, мне все равно какие сигареты Филипп засовывает в мой рот, когда они уже бывают в его. Они все равно отличаются от сигарет в пачке. Я делаю затяжку специально в лицо Филиппу. Он вдыхает сигаретный дым и расплывается в улыбке. — Мне они тоже нравятся. Я делаю еще одну затяжку, а потом возвращаю сигарету Филиппу в рот. Когда он вытаскивает ее изо рта, чтобы выдохнуть дым, я замечаю, как совсем быстро он касается кончиком языка нижней части сигареты. Уверен, там моя слюна вперемешку с его. Через пару секунд Филипп выкидывает сигарету и смотрит вниз. — Интересно, траву курить также круто? — задается вопросом он и я понимаю, что этот вопрос — риторический. Но на момент я задумываюсь о том же. — Упси. Я думаю, что нам двоим пора по домам. Я киваю и мы вместе спускаемся с крыши. Перед тем как Филипп залезает через окно в свою комнату, он садится на подоконник и посылает мне воздушный поцелуй. Я смеюсь. Он начал делать это после моей шутки о том, что в такие моменты, как этот, мы похожи на парочку. Филипп принял на себя роль девицы, с которой я провожу каждый вечер в тайне от наших «жестоких» родителей. Я возвращаюсь домой с большой улыбкой на лице. Филипп — друг, о котором я только мог мечтать.

* * *

Сентябрь 1994

Утром следующего дня я думаю о том, что я видел в том небольшой открытом для меня куске внутренностей аниматроника. Могу покляться, что увиденное мною было похоже на трупное лицо. Вчера я вернулся домой только вечером, сильно пьяный, но зато спокойный до невозможности, поэтому с Фритцем я не разговаривал. Думая об трупе внутри аниматроника, я начинаю думать о том, чтобы начать немного изучить происходящее с Фредди за все время существование этого проклятого бизнеса. Вспоминая слова Майкла, первое заведение было построено тогда, когда я и Филипп закончили колледж и активно пытались писать песни для аудитории, которой у нас толком не было. Тяжело узнать о чем-то, что было так давно. Особенно учитывая то, что лучший, как я думал, источник информации прямо сейчас живет непонятно как в Сан-Диего. Письмо бы хоть еще одно написал… Впрочем, я тут же понимаю для себя, что Майкл все-таки не единственный хороший источник информации. Есть еще один человек, связанный с Фредди, связаться с которыми все еще возможно (я надеюсь на это). Я поднимаюсь с кровати и подхожу к шкафу. Счастье, что я не стал забрасывать эту штуку куда-то под кровать. Сделал бы я это в прошлом, начал бы бранить себя в настоящем. В стопке одежде я нахожу визитную карточку и вчитываюсь в буквы и цифры на ней:

Скотт Фон Гай Менеджер пиццерии +1 801 XXX XXXX

Я достаю телефон из-под подушки и набираю номер Скотта. Скотт уж точно знает многое — он мастерски сует нос туда, куда надо и нет. Прирожденный сыщик всей необходимой информации. Гений и другие хорошие слова. — Скотт Фон Гай у телефона, — отвечает он довольно быстро. — Если это что-то важное, то готов выслушать. Если это какая-то хрень, то, пожалуйста, идите к черту. — Мистер Гай, это Джереми Фитцджеральд. Помните меня? Я работал в пиццерии охранником. Несколько секунд Скотт молчит, а потом он громко восклицает в трубку: — Точно, точно. Джереми Фитцджеральд! Неожиданный звоночек, — он издает смешок. — Чем могу помочь, Фитцджеральд? — Мне тут резко захотелось получше узнать о том, что просходило с Фредди все это время. Уверен, у вас этой информации сполна. — Ты прав, — соглашается Скотт. — Вот только проблема. Я сейчас на работе и освобожусь не скоро. — Когда мы можем встретиться? Любое удобное вам время, — спокойно отвечаю я. — Знаешь, приезжай в Психиатрическую больницу Харрикейна к трем часам дня. У меня не полный рабочий день, — говорит Скотт. — Увидимся, — он сам заканчивает разговор. Что ж, сегодня я буду копаться во всей этой сложной истории Фредди.

* * *

Я стою в коридоре больницы и жду, когда откроется дверь, из которой выйдет Скотт. Мне интересно, изменился ли он хоть как-то с последней нашей встречи… Наконец, открывается нужная дверь и я вижу Скотта. К моему удивлению, он выглядит точно также, как и несколько лет назад, если не обращать внимание на улыбку на его лице — он всегда был таким серьезным. Значит, в его жизни сейчас всё хорошо. Приятно знать это. — Здравствуй, Фитцджеральд, — Скотт подходит ко мне, соединяя руки перед собою. — Не думал, что мы встретимся спустя несколько лет и всего того, что произошло в 1987 году. — Здравствуйте, мистер Гай. Жизнь иногда делает неожиданные сюрпризы. — Меньше официальности, Фитцджеральд. Просто Скотт, — он улыбается сильнее, чем до этого, но эта улыбка держится на его лице пару секунд. — Как поживаешь? Как там Майкл? — Все нормально, — отвечаю я. — По крайней мере, лучше чем после операции. Майкл съехал ещё в прошлом году. — Серьезно? — Скотт удивленно приподнимает брови. Я киваю. Он ничего больше не говорит об этом, но я чувствую, что он что-то знает. — Поехали ко мне домой. Поделюсь всем, что смогу об истории Фредди. Вместе со Скоттом я выхожу из больницы. А ведь всё-таки хорошо, что больше он ничего не спросил про Майкла. Хоть кто-то не сыпет боль на раны. Через полчаса Скотт уже впускает меня к себе домой. Я быстро осматриваю его дом и отмечаю, что у него довольно чисто. Совсем не так, как у меня дома. Живут же люди хорошо… — Чувствуй себя как дома, Фитцджеральд. Я действую так, как говорит мне Скотт. Я тут же захожусь в гостиную и сажусь на диван там. Скотт заходит через пару секунд после меня. Он опускается перед низкими шкафчиками у небольшого стола и начинает открывать их. Я же осматриваю его гостиную. Мой взгляд касается шкафа, на одной из полок которого стоят фотографии. Могу узнать на каждой из них молодого Скотта, но не совсем понимаю, что за молодая девушка с ним рядом на одной из них. — Хотя полиция пыталась как можно незаметнее разбираться с проблемами заведений, в газетах писали всё, что могли вытащить из частей истории бизнеса, — говорит Скотт, открывая очередной шкафчик. — Мне больше нравится видеть все события собственными глазами, но я всё равно оставлял газеты, где говорилось о Фредди. Закусочная в своё время была очень прогрессивным заведением. Каждый ребенок хотел попасть туда. — Она ведь открылась в 1983 году, да? — спрашиваю я. Нужно проверить мою память. — В этом году она закрылась, — поправляет меня Скотт. — Она открылась в 1973 году. Восьмого августа 1983 года у заведения должен быть юбилей, но смерть ребенка одного из владельцев все испортила. Скотт говорит об Нормане, младшем брате Майкла. Я помню… Точно также, как я помню, что Майкл был виноват в его смерти — в каком-то смысле, я имею в виду. Всё таки это был несчастный случай, но и часть вины Майкла в этом была. Так часто бывает с несчастными случаями — незаметная пылинка вызывает катастрофу. Скотт поднимается и протягивает мне две газеты. В первой я нахожу статью об открытии закусочной. На фотографии стоят владельцы закусочной, но сзади можно легко рассмотреть само заведение. — Генри Эмили, владелец закусочной, — Скотт показывает пальцем, — Уильям Афтон, совладелец. Я должен признать, что Майкл похож на отца. Только цвет волос разный, но у меня была небольшая теория, что волосы Майкла были крашенными. Как-то я заметил, что корни его волос выглядит темнее основного цвета волос. На этой фотографии Уильям Афтон даже улыбается так, как улыбался Майкл в лучшие моменты нашей совместной жизни. Смотря на эту фотографию, я не могу себе представить, что этот мужчина на фотографии в будущем будет безжалостным убийцей. На страницах второй газеты я нахожу статью об Укусе 83-го. Из моего рта невольно вырывается смешок. У меня и Нормана есть что-то общее — мы оба жертвы укуса пасти аниматроника, но из нас двоих жив только я… Интересно, брат Майкла сейчас тоже призрак? — Укус 83-го испортил репутацию закусочной и её пришлось закрыть. К счастью, к этому времени уже существовала первая Пиццерия Фредди Фазбера. Филиал превратился в основное заведение, — Скотт протягивает мне третью газету, а точнее вырванные страницы из нее. — Почему на фотографии с открытия перед зданием стоит только Генри Эмили? — спрашиваю я у Скотта. — Уильям Афтон не был владельцем пиццерии. Не знаю, с чем это было связано. Возможно, он был убит внутри из-за смерти сына. Скотт отходит, чтобы найти другие газеты, а я продолжаю перечитывать статьи из тех, что он мне отдал. Если так подумать, то это ещё светлые времена для бизнеса… Жаль, что в реальности ужасное не закончилось на смерти Нормана. Меня бы сейчас не было в этом доме будь всё иначе. Я мысленно мотаю головою. Кто знает, что было бы со мною без Майкла в моей жизни, даже если он так отвратительно вышел из нее. — Когда к Мэри перешел бизнес? — спрашиваю я, не дожидаясь, когда Скотт подойдет, чтобы дать мне ещё парочку газет. — После того, как в пиццерии была убита дочь Генри, ему пришлось продать бизнес Мэри, — объясняет Скотт. Кажется, Майкл что-то говорил мне об этом, но до этого момента я не мог вспомнить об этой детали. Неудивительно. Это еще хорошо, что я знаю хоть что-то из событий в истории Фредди. Напряв мозги, я вспоминаю, что Чарли была убита Уильямом Афтоном. Об этом я не говорю Скотту. Навряд ли он знает все подробности и не стоит подкидывать ему что-то, когда он изменил свою жизнь. — Об этом писали в газетах? — интересуюсь я. — Нет, — Скотт качает головою. — Генри постарался, чтобы об убийстве его дочери никто не написал в газетах. Я и сам узнал об этом только поговорив с Генри лично. — Поговорив с Генри лично? — переспрашиваю я. — Первый год Генри помогал Мэри с починкой аниматроников. Нам приходилось общаться пару раз. Я воспользовался этой возможностью, чтобы немного обсудить с мистером Эмили историю его бизнеса. Возможно, я очень сильно давил на него с этими вопросами, — Скотт нервно смеется. — Сожалею об этом раз в несколько месяцев. Скотт приносит мне еще несколько газет. — Инцидент с пятью убитыми детьми, — вслух читаю я заголовок и сглатываю. Я знаю, что об этом точно писали в газетах, но мне все равно так неприятно видеть эту статью. — Знаешь, Фитцджеральд, мне всё ещё не дает покоя деталь, что убийца использовал костюм Спринг Бонни, убивая всех этих детей, — делится со мною Скотт. — Спринг Бонни? — В закусочной было два главных аниматроника: Фредбер и Спринг Бонни. — Погоди, Скотт, — я пытаюсь обработать то, что я только что услышал, — если Фредбер и Спринг Бонни были аниматрониками в закусочной, как Спринг Бонни оказался в пиццерии Мэри? — Я настаивал на том, чтобы аниматроники с системой пружинных фиксаторов находились в пиццерии, — рассказывает Скотт. Где-то внутри меня копится злость. Если бы Спринг Бонни не находился в пиццерии, может быть Уильям и не смог бы провернуть свои убийства. Не планируя это, Скотт стал соучастником. Но, впрочем, могу ли я его за что-то винить? Он не знал, что Уильям Афтон сойдет с ума и захочет поубивать чужих детей после смертей своих двоих. — Я часто сожалею об этом… Нет, я точно не буду злиться на Скотта. Он не был ни в чем виноват. Вместо этого я беру другую газету. — Про меня тоже писали в газете? — Говоря об этом… — Скотт на момент замолкает. — В статье немного наврали… — А я почему не знаю о том, что я умер?! — выпаливаю я, дочитываю до этого невероятно лживого предложения в статье. Я закрываю газету и откладываю её на диван. — Что за система пружинных фиксаторов? — я возвращаюсь к теме самых первых аниматроников. — Она была придумана Уильямом Афтоном. С помощью этой системы аниматроников можно было использовать двумя способами. Как обычных аниматроников, у которых была собственная прописанная Генри система, и как костюмы. Система интересная и опасная. Одно неаккуратное движение в костюме и пружинные фиксаторы могут переключиться на режим «обычного аниматроника». Это может привести к смерти, поскольку все фиксаторы тут же вопьются в тело человека в костюме. Я вспоминаю об аниматронике в пиццерии. Теперь нет сомнений, что это был Спринг Бонни, а значит внутри… Внутри костюма действительно находился труп. Труп Уильяма Афтона. Не понимаю только одного — как он оказался там, что произошло такого, что Уильям Афтон стал заложником собственного творения. Пожалуй, это всё, о чем я хотел узнать. — Спасибо, что рассказал мне это всё, Скотт, — благодарю я. — Пожалуй, это то, что именно мне хотелось узнать. Я пойду. Я поднимаюсь с дивана, но останавливаюсь посреди гостиной, когда замечаю на поверхности стола фотографию. Мальчик на фотографии кажется знакомым… — Это Фритц, мой племянник, — объясняет Скотт, подходя ко мне. — Фритц…? — я опускаю взгляд на пол. — Он… — Да, он один из убитых детей. Пожалуй, это самая главная деталь во всём этом, из-за которой я сожалею. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Скотта и замечаю, что в уголках его глаз появляются слезы. Кажется, он понимает это по моему взгляду… Скотт снимает очки и проводит ладонью под глазами. — Прошу меня простить, — и уходит из гостиной. Я чувствую себя тупо из-за этого. Как назло я не нахожу лучшего решения, кроме как просто уйти. Да, я получил нужную мне информацию, но неприятно от того, что я заставил Скотта вспомнить неприятную часть уже его истории.

* * *

Когда я возвращаюсь домой, я понимаю у кого в первую очередь нужно узнать правду о нахождении тела Уильяма Афтона в Спринг Бонни. Джереми. Джереми я нахожу на кухне. Он сидит на стуле и смотрит в окно. — Поговорим? — предлагаю я, подходя к столу и выдвигаю стул, чтобы усесться на него. Джереми поворачивает ко мне и приподнимает брови. — Смотря, о чем именно ты хочешь поговорить. — В чем состоял план Кэссиди? Когда я задаю этот вопрос, на лице Джереми совсем быстро мелькает удивлённое выражение лица. — Неважно, — отмахивается от вопроса он. — Что мне нужно сделать, чтобы ты рассказал мне правду об плане Кэссиди? Это важно, Джереми. — Ну, не знаю… — взгляд Джереми скользит по кухне. — Расскажи мне о своей семье, а я расскажу об плане Кэссиди. — Хорошо, — соглашаюсь я. — Погоди, я просто пошутил… — Мою мать зовут Аганда Фитцджеральд, а моего отца Майр-Солт Фитцджеральд. Моя мать никогда нигде не работала, но была замечательной домохозяйкой. Отец менял работу как перчатки, но, перед тем как я сбежал из дома, его работа была на стройке. Забавно, что сейчас я тоже работаю там. Джереми удивленно смотрит на меня, быстро моргая. — А впрочем… — я быстро улыбаюсь. — Давай поговорим не только об этом. Расскажи теперь мне о своей семье. Джереми отводит взгляд, выглядя крайне неуверенно. — Не надо меня проучать за все, я могу и так рассказать об плане Кэссиди. — Мне правда интересно узнать о твоей семье, Джереми. Джереми тут же смотрит на меня, в этот раз тоже удивленно моргая. — Мою маму звали Траффорд Райт, она дизайнер. Папу звали Нейл Райт, он полицейский, — опустив взгляд, рассказывает Джереми. — Мои родители постоянно работали, поэтому внимания мне не уделяли. Иногда я проводил время с сестрой мамы, тётей Джилл, но это были редкие случаи и меня они не сильно радовали. Забавно, когда-то я думал над тем, будут ли родители грустить, если я умру, — Джереми вздыхает. — Надеюсь, они не долго грустили из-за моей смерти. — Извини, что заставил тебя рассказать о твоей семьей без твоего на то желания, — извиняюсь я. Сегодня я прям решил ударить по болячкам других людей. Время начать следить за языком. — Можешь не рассказывать об плане Кэссиди. — Постой! — Джереми останавливает меня, когда я поднимаюсь со стула. — Мистер Фитцджеральд! Я расскажу! Я правда расскажу о плане Кэссиди! Я киваю и сажусь обратно на стул. — Кэссиди очень была зла из-за того, что Уильям Афтон убил её. Она говорила, что она хочет отомстить за всех, но я знаю, что это не так. Кэссиди думала только о себе, — рассказывает Джереми. — Ее план состоялся в том, что нам надо было убить Уильяма Афтона с помощью пружинных фиксаторов, что находились в костюме, что он использовал для убийств. Чарли и Фритц до последнего не хотели присоединяться к этому плану. Чарли так и не присоединилась, а Фритцу пришлось согласиться, когда Майкл соврал ему. Мы убили Уильяма Афтона в тот самый день, когда он пришел разрушить аниматроников. Он нанес удар первым, мы же заставили его спрятаться в костюме… Из-за собственной неаккуратности он и умер. Даже не знаю, как к этому относится. Поверить не могу, что ребенок додумался до такого ужасного плана мести своему убийце. Однако и к Уильяму Афтону я не чувствую сочувствия. Он заслужил смерти. Грустно может стать только от того, что это пришлось делать детям, а не кому-то другому. С того самого дня, как Майкл рассказал мне правду о своей жизни, я мечтал, чтобы Уильям Афтон получил по заслугам. — Пожалуйста, не ненавидь нас из-за этого. Хотя бы не других. Меня можно, — Джереми опускает голову. — Я… Я не был против с самого начала. Габриэль согласился из-за меня, Сьюзи пришлось согласиться из-за дружбы с Кэссиди, хотя она и держалась некоторое время рядом с Чарли и Фритцем; а Фритцу пришлось согласиться из-за боли — он думал, что Майкл не такой, как все взрослые, но оказалось иначе. — Я не ненавижу вас, — успокаиваю я его. — Это было в прошлом. — Но… — Джереми, мне всё равно, что вы убили Уильяма Афтона, хорошо? — перебиваю я. — Он заслужил это. Я не буду винить жертву. Нужно быть сильной жертвой, чтобы суметь отомстить. Я поднимаюсь со стула. Самое время уйти в комнату. Мне нужно собрать все мысли в единую мысль и поспать. Однако, перед тем как я открываю кухонную дверь, Джереми останавливает меня словами, которые я не ожидал услышать от него: — Спасибо, что пришел нам на помощь, Фитцджеральд. С кухни я выхожу с улыбкой на лице, хотя она и совсем небольшая.

* * *

Вчерашний разговор с Джереми о наших семьях почему-то рождает в моей голове мысль о том, чтобы позвонить своей. Я правда уже не помню, когда я в последний раз звонил родителям… Но сильнее всего я не помню, когда они видели меня в последний раз. Мы виделись, когда Филипп ещё был жив? Мы виделись, когда Филипп умер? Мы виделись, когда я похоронил Филиппа и очень нуждался в ком-то? Я не помню. И я даже не знаю, что в этом виновато больше всего — лоботомия или то, что в последние годы отношения с родителями начали портиться и они не могли принять то, что делало меня счастливым в те годы? Возможно, обе моей мысли были правдой. В любом случае, я набираю номер матери и очень надеюсь, что она ответит. Нам нужно поговорить хотя бы немного. — Мам? — тут же начинаю я, когда слышу, что она приняла звонок. — Джереми? — Да, мам, это я, — подтверждаю я. Я надеюсь, что после этого услышу радость в ее голосе, но ее слова навряд ли наполненны какими-либо позитивными эмоциями: — Посмотрите, кто решил позвонить матери спустя столько времени! — недовольно говорит она. — Думай, мамочка, как я там, звонить я тебе не буду, потому что я такой взрослый и самостоятельный! — Мам… — начинаю я, но мать не даёт мне и слова после этого вставить. — Я говорила тебе, что Филипп на тебя плохо влияет. Постоянно говорила, когдат ты приходил домой, воняя сигаретами и алкоголем. А когда вы стали жить на одной квартире! Филипп сделал из тебя чёрти что, — мама быстро вздыхает. — Набрался же храбрости звонить, когда я уже решила, что мой сын решил отказаться от семьи, потому что какой-то наркоман с гитаркой и песнями, видите ли, совсем другой, не такой как все остальные парни, с которыми можно было дружить! — Мам, ты же знаешь, Филипп уже давно умер… — Я знаю и помню! — вновь перебивает она. — Не думай, что твоя мать вообще глупая жаба с памятью рыбы! И что ты сделал, когда он умер? Ах да, всё-таки вернулся домой, да вот только таким, каким терпеть тебя было невозможно. Вытворял черт возьми что, постоянно пил дешевый алкоголь и по ночам лежал на полу и рыдал как новорожденный! — Ну, знаешь, мам, мне пришлось хоронить своего лучшего друга… И в те годы ни ты, ни папа не пытались быть для меня поддержкой, — напоминаю я. Интересно, но когда я говорю с кем-то о прошлом, я вспоминаю какие-то важные детали. — Потому что мы терпеть не могли Филиппа! Твой дружок должен был сдохнуть намного раньше. Неприятно начало саднить в сердце. Прошло столько лет, а мать все ещё против моей дружбы с Филиппом, считая что для меня в ней не было ничего хорошего. Она никогда не пыталась разобраться в том, как я чувствул себя в первые годы наши дружбы, а не в конце, когда ситуация начала ускользать из наших рук и Филиппу уже было не помочь. — Мам, давай не ворошить прошлое, — неуверенно предлагаю я. Не хочу обсуждать Филиппа, не спустя столько лет. — Я хотел рассказать как у меня дела и… — Я даже не буду удивлена если ты опять живёшь на одной квартире с наркоманом, который скоро умрет. Ты не умеешь выбирать окружение, Джереми. А ведь сколько было надежд! — Мам… — И вообще, тебе что, совсем не интересно, как там поживает твоя мать и твой отец?! Общение с матерью уже становится невыносимым. Я не хочу заканчивать звонок, но поговорить с другим членом семьи — да… По крайней мере, попытаться. — Мама, можешь отдать телефон папе? Я поговорю с ним, а потом, когда ты успокошься, я поговорю с тобою. — У твоего отца рак и ему осталось совсем ничего. Он в больнице. — Погоди, что?! Отец всегда казался человеком, которого невозможно сразить болезнью. В прошлом я никогда не думал о том, что старость может заставить его встретиться с какой-то болезнью, что будет тяжела для его организма. Каким же наивным дураком я был всю мою жизнь. — Видишь, Джереми? Тебе было полностью всё равно на свою семью. Когда твоей семье было плохо, был ли ты с ней? Нет, Джереми. Зато с Филиппом… — Прекрати напоминать мне об Филиппе, — перебиваю теперь уже я. — Это была неприятная часть моей жизни и я не хочу вспоминать о ней сейчас, когда у меня всё более менее нормализовалось. — Может, чтобы я не напоминала тебе об этом, тебе в первую очередь не нужно напоминать о себе? Я тут же заканчиваю звонок, не говоря и слова. Это было… неприятно. Очень, очень неприятно. Я знаю, что мои родители хорошие люди, даже если в какой-то момент они не могли понять вещи, что делали меня счастливым, именно поэтому такие слова слышать очень тяжело. Я понимаю, что она была просто на эмоциях, ляпнула не подумав, но ведь легче от этого факта не становится. Что, если всё это время мать мечтала, чтобы я больше никогда не напоминал ей о том, что я есть, что я жив и здоров? Может, в её словах были заложены её реальные чувства. Я закрываю глаза и прижимаюсь спиной к стене. Мне бы хотелось выбросить эти слова как можно скорее из своей головы, но, кажется, эта мысль ещё долго будет кружить в голове, сжирая меня изнутри. Я правда надеюсь, что мать на самом деле не имела это в виду… В любом случае, больше звонить я не собираюсь. Не нужно напоминать ей, что все это время я был просто отвратительным сыном.

* * *

24 июля 1982. . .

— Твои родители меня ненавидят, — смеётся Филипп, когда мы оказываемся в нашей квартире. Я и сам смеюсь, вспоминая то, как эффектно Филипп предпочел заявить моим родителям о себе. Не понимаю, что им не понравилось. Филипп был таким забавным. — Зато я тебя не ненавижу, — зачем-то говорю я. Филипп смеётся и садится на кровать. Он похлопывает по месту рядом с собою и я сажусь на это место, выполняя все его команды как послушная псина. Мне всегда забавно от того, как Филипп заставляет меня не задумываясь делать то, что он хочет. К счастью, это не заходит куда-то за грань. Я делаю лишь всякие глупости и ему приятно от того, что я позволяю ему это делать. Он сам сказал мне об этом. — Блять, я должен написать об этом песню, — делится Филипп, когда я ложу голову ему на плечо. — Два парня, семья одного из них ненавидит другого парня и желает его кончины. — Я уверен, что мой отец не это имел в виду, — объясняю я. — Расслабься, Джер, я понимаю, — спокойно отвечает Филипп. — Но для песни хочется немного приукрасить происходящее, сделать его более эффектным. — Знаешь, мы давно не писали песни с ребятами, — делюсь я. Кажется, наша последняя попытка написать песню вчетвером была несколько месяцев назад и закончилась она криками Филиппа, о том какие мы бездарности. В тот день он был немного раздражен и зол. К тому же, это был первый раз за последнее время, когда он не принимал наркотики перед репетицией. — Знаю, знаю, — кивает Филипп. — Но я хочу, чтобы эту песню написали мы вдвоём. Только мы сможем заложить в эту песню те чувства, что требуются для неё, понимаешь. Мы будем понимать персонажей нашей песни, потому что только мы знаем, что это вдохновлено нашей жизнью, нашей реальностью. — Я не думал, что мы будем работать над песней только вдвоем, но, знаешь, — я улыбаюсь, — мне так даже нравится. — Я рад, что тебе нравится, — улыбается Филипп и обнимает меня за плечо. — Ты не только мой гениальный гитарист, но и замечательная муза, Джер. — Филл, — я отвожу взгляд, чувствуя румянец на щеках. Господи, веду себя как девчонка, но Филипп так часто говорит мне что-то приятное, что румянец появляется уже сам — порой я не узнаю о нём, пока Филипп не говорит, что мои розовые щеки выглядят мило… В такие моменты он чертовски смущает меня, но, опять-таки, мне это нравится. — И я не вру, Джер, — продолжает Филипп, — и это не первый раз, когда ты вдохновляет меня на песни. — Есть ещё какие-то песни, о которых ты мне никогда не говорил? — Только одна. Она не так идеальна, как все остальные, потому что у меня не было наркотиков, но уверен, что тебе она понравится. Ты любишь вещи такого характера, — Филипп вздыхает. — Но я ищу подходящий момент, чтобы отдать тебе ее слова. — Неужели не хочешь сыграть и спеть ее для меня? — спрашиваю я, возвращаю взгляд на Филиппа. — Я не такой хороший игрок, Джер… И к тому же, — он поднимает мою голову с своего плеча и шепчет мне на ухо: Свою гитару я отдал тебе и никогда не приму её обратно. И как я мог забыть об этом? В прошлом году Филипп отдал мне свою гитару, после того как понял, что я играю на ней намного лучше и пусть она будет в руках профессионала, хотя я просто был любителем. Несколько месяцев назад Филипп расписался на ней маркером — просто так, шутки ради. Я начал шутить, что это автограф. Филиппу эта шутка понравилась. 'Автограф' сделал эту гитару очень важным подарком Филиппа для меня и я никогда не избавлюсь от нее, даже если в какой-то момент мы перестанем дружить. Так я и сказал Филиппу, когда он спросил меня на днях, насколько важна для меня его гитара. — Что думаешь об амфетамине сегодня? — неожиданно спрашивает Филипп. Он давно не предлагал мне наркотики, после последнего раза, когда все закончилось тем, что меня рвало чуть ли не всю ночь. — Филипп, я… Ты знаешь, я не очень хорошо отношусь ко всему этому… — Не хочешь составить мне компанию? — как-то совсем грустно спрашивает Филипп. О, я ненавижу когда он давит на жалость. — Мы могли бы закинуться амфетамином и вместе начать писать нашу новую песню. Разве это не будет здорово, Джер? — Филипп, я не хочу, — я качаю головою. — Точно не сегодня, я… Слушай, я посплю сегодня у родителей, чтобы потом не возвращаться домой несколько месяцев уж точно. Видно, что Филиппа не устраивает мой отказ и моё предложение, но он делает вид, что в таких вопросах моё мнение действительно учитывается и не раздражает его, поэтому Филипп кивает. Думаю, это последний раз, когда я возвращаюсь домой к родителям. Потом, я думаю, стоит предложить Филиппу снять квартиру подальше от их дома, чтобы нам никто больше не мешал. Я даже позволю ему засунуть мне в рот столько наркотиков, сколько он захочет, если только после этого он будет согласен на новую квартиру. К тому же, платить все равно буду я. Филипп тратит деньги только на наркотики.

* * *

Сентябрь 1994

В обед я задумываюсь о генеральной уборке. Удивительно, но я сразу же принимаю для себя решение, что уборка просто необходима. Я не говорю об этом детям, поэтому им приходится видеть, как я гоняюсь по всей квартире с тряпками, веником и шваброй. Совсем скоро я решаю для себя, что мне не нравится мыть полы шваброй, поэтому я оставляю ее в комнате и драю полы тряпкой. Возможно, для других это более тяжелый вид уборки, но не для меня. — Не болят колени? — спрашивает Джереми, когда я мою полы в гостиной. Я поднимаю голову и недовольно (хоть и в шутку) смотрю на него. — Спасибо, что переживаешь обо мне, но я ещё не настолько стар, — говорю я и возвращаюсь к мытью полов. — Ты мог попросить нас помочь тебе с уборкой. Мы бы не отказали тебе. — Это все же таки моя квартира, — я качаю головою. — Сам засрал, сам и буду наводить порядок. — Отблагодарить тебя за наше спасение всё же надо. — Не нужно меня благодарить за это, — не соглашаюсь я. Я прижимаюсь чуть сильнее к полу, когда приходится мыть полы под столом, на котором стоит телевизор. Самое главное вылезти из-под стола нормально, не ударившись спиной об верхнюю часть стола. — Аккуратнее, когда будешь вылезать из-под стола, — предупреждает меня Джереми. — Знаю я, не мален… Черт тебя подери! — ругаюсь я, когда все-таки ударяюсь спиной об стол. — Я же сказал быть аккуратным. Меня уже начинает раздражать этот комментатор на диване. Я вылезаю из-под стола, сажусь на колени и замахиваюсь тряпкой. Зрение не подводит и я бросаю тряпку прям в сторону Джереми, тут же сдерживая смешок, когда его призрачное тело полностью оказывается в тряпке. Оказывается, можно было просто кинуть в него плюшевого Бонни, а не просить сделать это! Запомню этот факт на будущее. — Эй, Джереми, куда ты делся? — придуриваюсь я, оглядываясь по сторонам. — Без тебя мне будет уже не так весело убираться, — я поднимаюсь с пола и подхожу к дивану, на котором лежит тряпка-Джереми. — Да уж, плохой из тебя друг, — я качаю головою и беру тряпку в руку. Если не знать, что внутри неё находится Джереми, то ты никак не поймёшь, что это не просто тряпка, а тряпка с самым настоящим призраком. — Не смей… — слышу я приглушённый голос Джереми из тряпки, когда я возвращаюсь с ней на пол. Я делаю вид, что не слышал это, и провожу тряпкой по полу. — Фитцджеральд! Я не сдерживаю смех. Господи, какая же это глупость, но все равно же забавно. — Ладно, ладно. Думаю, свой урок ты уяснил, — я поднимаю тряпку и взмахиваю ей так, чтобы из неё вылетел Джереми. Он падает на пол и сначала мне даже хочется спросить, не больно ли ему, но я вспоминаю, что он призрак. — Меньше комментариев, Джереми. Джереми скрещивает руки на груди.

* * *

Я делаю ужасную ошибку, когда вечером следующего дня решаюсь прикоснуться к ещё одной части прошлого. До этого я старался даже не думать о звонке Майклу, но сегодня я хочу попробовать позвонить ему. В отличии от моих родителей, ему не в чем меня обвинять. У нас может получиться нормальный разговор. Я хочу рассказать Майклу о том, что я спас (в каком-то смысле?) души детей. Не знаю, какие эмоции у него вызовет этот факт, но я надеюсь, что Майкл отреагирует на это хоть как-то. Я набираю номер Майкла и, когда прижимаю телефон к уху, напрягаюсь из-за каждого гудка. Мне очень хочется, чтобы Майкл ответил… Нам нужно поговорить хотя бы немного. Возможно, состоявшийся звонок поможет мне привыкнуть к тому, что Майкла нет рядом. Мы можем этим звонком поставить наконец-то точку в нашей совместной истории и жить каждый свою жизнь. Когда я уже теряю надежду в то, что Майкл ответил, он принимает звонок. Мы оба молчим. Интересно, кто из нас первый нарушит молчание? — Джереми? — нарушает молчание всё-таки Майкл. Я сглатываю. В голове спутываются все мысли. — Привет, Майк. Как дела? — я стараюсь улыбаться, даже если Майкл не видит мое лицо. — Джереми, что-то случилось? Почему ты звонишь? — заметно по голосу Майкла, что он переживает… Или может я просто представил это себе, чтобы верить в то, что Майклу не было всё равно на меня всё это время? — Как дела? — повторяю я свой вопрос. — Я просто хочу узнать, как ты поживаешь… — Вот как, — Майкл вздыхает. — У меня всё хорошо… — Майкл, ну где тебя носит? — как-то совсем неожиданно я слышу женский голос, судя по его громкости, сзади Майкла стоит какая-то девушка… или женщина? Не могу точно сказать по ее голосу. — Э-э-э, с-сейчас… — слышится приглушённый голос Майкла. — А у тебя как дела, Джереми? — уже громко спрашивает он у меня. — Знаешь, у меня тоже всё хорошо… Майк, мне нужно тебе кое-что рассказать. Помнишь, ты узнал, что внутри костюмов находят дети, я… — Майкл, не заставляй меня снимать с тебя штаны с трусами прям здесь! — меня перебивает тот же женский голос. «Какого черта», — думаю я, чувствуя как меня начинает тошнить от понимания, что происходит у Майкла. — Майк, ради бога, если в следующей раз я позвоню тебе, когда ты с кем-то трахаешься, лучше не бери трубку. Я заканчиваю звонок и выбрасываю телефон на кровать, чуть не попав им в стену. Пальцы тут же касаются головы… Я закрываю глаза и пытаюсь выкинуть из головы факт того, что у Майкл не просто всё хорошо — у него всё просто замечательно. Пока я страдаю и не могу найти себе места, Майкл живёт свою лучшую жизнь в Сан-Диего. Ну, конечно… Фрэнк был прав. Я слишком привязался к Майклу, но он ко мне, возможно, никогда ничего и не чувствовал. Я всегда был просто вариантом. Со мною он мог жить, пока ему в голову не пришло бы свалить. Я начинаю переживать, что все те приятные воспоминания о нашем времени с Майклом было ненастоящими, я придумал их для себя и верил в это, потому что лоботомия забрала большую часть моих воспоминаний. Как я могу быть уверенным, что после укуса 87-го я не жил в придуманной мною реальности? С каждой секундой мне становится всё хуже. Я встаю с кровати и открываю шкаф. Мне всё равно, что в этом доме находятся души детей. В мою комнату они не зайдут, они сейчас в гостиной и не думаю, что им нужно будет что-то от меня. Дрожащими руками я вытаскиваю пакет с травой и как можно скорее скручиваю косяк. Новая зажигалка лежит на столе. Я делаю первую сильную затяжку. Легче мне не становится. В чем смысл всего этого? Я забудусь на несколько часов, а потом вспомню этот чертов звонок и снова буду чувствовать себя плохо. Я вытаскиваю косяк из рта, тушу его об руку, не обращая внимания на боль, и выкидываю косяк в открытое окно. Я идиот, самый настоящий идиот. Злясь на самого себя, я несильно бьюсь головой об стену, но прекращаю это занятие сразу из-за слишком сильного приступа боли. Меня тошнит… Я еле как успеваю дойти до туалета и опускаюсь перед унитазом, прежде чем меня начинает рвать, громко и довольно обильно. И самое худшее — когда я думаю, что закончил, по горлу поднимается очередной рвотный позыв. Меня рвет ещё несколько раз, прежде чем я обессиленно прижимаюсь щекой к холодному унитазу. Я закрываю глаза, впервые за несколько месяцев позволив себе слёзы. Идеальный день легко может стать одним из худшим в жизни.

* * *

Я меняю свое положение и прижимаюсь спиной к унитазу, обняв себя за колени. Уверен, выгляжу как маленький мальчишка, но мне всё равно. Тяжело бывает в любом возрасте. Особенно когда это не первый раз, когда я так проебываюсь с доверием к людям. Отвратительно, что я не могу ненавидеть Майкла, а мне очень хочется. Я просто разочарован в том, как он относится к нашей дружбе, прошлой, но всё-таки дружбе. Я убиваюсь из-за человека, которому все равно. Пришло время брать себя в руки. Я поднимаюсь с пола и ухожу в ванную, чтобы промыть рот. Мужчина в отражении зеркала выглядит жалко. Пришло время брать себя в руки, повторяю я в мыслях. Выходя из ванной, я слышу звук телевизора из гостиной. Прямо сейчас у меня дома находятся дети, которым я могу стать достойным другом. Жить настоящим стоит начать хотя бы ради них. Я неуверенно захожу в гостиную и сажусь на диван. К счастью, места для меня там достаточно. — Что смотрите? — спрашиваю я, хотя вижу, что идёт по телевизору. — «Русалочку», — отвечает Сьюзи с улыбкой на лице. — Серьезно? — я с сомнением поднимаю брови. — И вам это нравится? — Ага, — кивают все дети. Удивительно, но Джереми тоже. — Мне тоже, — со смешком признаюсь я. — О боже, я уже подумал, что мы утром придем к тебе с ножом, — отшучивается Джереми. — Хорошо, что ты не плохой взрослый. Я нервно смеюсь. Плохой я или хороший, конечно, не мне решать, поэтому доверюсь этим четверым. Вместе мы проводим весь вечер. Кто бы мог подумать, что я, взрослый мужчина, буду смотреть мультики, окружённый детьми. Впрочем, я не считаю это чем-то плохим. Если у меня будет ребенок, то я буду не против посидеть с ним и посмотреть мультфильмы. Это же хорошо, когда родитель проводит как можно больше времени со своими детьми… Сегодня вечером я даже не замечаю, как засыпаю, так и сидя на диване. Дети засыпают тоже и, хотя они призраки, я чувствую как они прижимаются ко мне.