Свобода выбирать

Десять месяцев спустя. — Тебе правда не обязательно было приходить, но мы этому рады, — сказал Волкар, глядя, как Т’Нири несет их маленького сына в смотровой кабинет. — Твоя жена, похоже, не в восторге от моего присутствия, — ответил Сорен. — Возможно, мне действительно не следовало приходить. — Пусть это и нелогично, но, полагаю, ты ее пугаешь, — объяснил Волкар. — Совершенно нелогично, — согласился Сорен. Он отвернулся и уставился в стену. Они с сыном сидели в комнате ожидания на третьем этаже родильного отделения в восточном крыле главного больничного комплекса Ши’Кара. Его внуку, которого тоже назвали Сореном, исполнилось почти четыре месяца, и он находился здесь на плановом обследовании. Сорен совершенно не считал, что ему необходимо присутствовать при подобном осмотре. Возможно, его нахождение здесь даже неприемлемо, поскольку оно подразумевает, что он не полностью доверяет своему сыну и невестке в вопросах здоровья и благополучия его первого внука, но сопровождение их на это обследование было единственным способом, который он придумал, чтобы попасть в этот конкретный день в восточное крыло больничного комплекса. Интерес к здоровью внука был очень слабым оправданием его присутствия, а верить в удачу было совершенно нелогично, но Сорену повезло, что осмотр внука совпал с совершенно другим, очень важным событием, которое произошло в этом здании всего несколько часов назад. Теперь оставалось только придумать повод уйти, надеясь, что истинная цель его визита все еще находится в больнице, и постараться ее отыскать, не привлекая к себе лишнего внимания. Хотя он уже успел собрать немало любопытных взглядов в коридорах. Ему, как министру науки, никогда не удавалось передвигаться незаметно для публики. — Твое желание поприсутствовать — большая честь для Т’Нири, — сообщил Волкар. — Надеюсь, мои слова не подразумевают, что, по ее мнению, ты ее недолюбливаешь. Полагаю, она просто удивлена, что ты проявляешь интерес к рутинным медицинским осмотрам нашего сына. — Смерть твоей матери заставила меня остро осознать важность семьи, — сказал Сорен. — К тому же, ребенок назван в мою честь. Но я не собирался никому причинять беспокойства. Возможно, мне стоит уйти. — Ты не причиняешь никакого беспокойства, — твердо возразил Волкар. — Тем не менее, у меня множество дел. Пожалуйста, передай Т’Нири мою благодарность за позволение присутствовать здесь, и, надеюсь, ваш сын в добром здравии. Прошу меня извинить. Волкар на мгновение задумался и кивнул. — Я тоже желаю тебе благополучия, отец. Скоро увидимся. Сорен ответно склонил голову, затем встал и, не сказав больше ни слова, вышел из комнаты ожидания. Он огляделся по сторонам в поисках указателей и быстро сообразил, что искомое находится прямо в конце длинного коридора, в котором он сейчас стоял. Он повернул налево и пошел вперед широкими уверенными шагами. День уже клонился к вечеру, и он полагал, что в больнице сейчас довольно мало пациентов, но все равно его приход заметили многие. Каждый целитель, каждый санитар, каждый встречный посетитель больницы так или иначе отмечал его присутствие, будь то просто приподнятая бровь или же словесное приветствие. Следуя за указателями, он добрался до нужного места, пройдя в итоге через автоматические двери в узкий уединенный коридор. Он был пуст, не считая мужчины, пристально смотрящего через окно в соседнее помещение. Одного его присутствия оказалось достаточно, чтобы Сорен сразу же пожалел о своем решении прийти сюда. А узнав мужчину, пожалел еще больше. При звуке открывающейся двери тот поднял взгляд, и между ними состоялся безмолвный разговор, где их мысли выражали лишь приподнятые брови, поджатые губы и прищур глаз. Первоначальный шок перерос в медленное и неохотное понимание, в итоге вылившееся в горькое смирение. — Министр Сорен, — наконец холодным тоном произнес мужчина. — Посол Сарек, — ответил Сорен. Первым порывом Сорена было ретироваться, поскольку его присутствие в этом конкретном крыле больницы могло иметь множество последствий. Но если он уйдет, это лишь подтвердит уже несомненно возникшие у посла подозрения. Кроме того, присутствие посла Сарека в этом отделении больницы также подразумевало довольно серьезные причины, которые, как подозревал Сорен, его соперник ни за что бы не захотел обнародовать. Сорен ясно видел обоюдное намерение кратко потерпеть присутствие другого, а затем навсегда хранить молчание о произошедшем здесь. Поэтому Сорен сделал единственное возможное: присоединился к послу у смотрового окна. В боксе для новорожденных в данный момент находилось четырнадцать младенцев. Сорен заранее придал своему лицу самое суровое выражение, на какое только был способен, но его взгляд автоматически остановился на ребенке в третьей кроватке слева, и при виде этого крошечного существа его сердце так переполнилось чувствами, что, казалось, вот-вот разорвется. Информационная табличка в ногах колыбельки подтвердила то, что он уже и так знал: это тот самый ребенок. Ему захотелось улыбнуться, но он никогда бы не позволил себе подобного. По крайней мере, на публике. Захотелось убаюкать ее в объятиях, коснуться ее миниатюрных пальчиков, запечатлеть в памяти черты ее лица, но, учитывая характер его отношений с матерью ребенка, он знал, что привязываться к ней было бы неразумно. В действительности он поклялся, скрепив это условиями контракта, никогда не пытаться установить отношения с ребенком, и этот факт ужасно мучил его в последние месяцы. Причина его невероятной радости и печали была женского пола, пока еще безымянная, появившаяся на свет четырнадцатью часами ранее. Дочь Сорена и внучка мужчины, стоявшего бок о бок с ним. Она была среднестатистического роста и веса, с тонким слоем темных волос на головке и бронзовым оттенком кожи, скорее напоминавшим цвет кожи самого Сорена, чем Серы. На табличке также указывалось, что явные генетические аномалии отсутствуют и ее состояние оценивается, как «риски минимальны». Они смотрели, как она возится и ерзает в своей кроватке, чуть высовывая язык между ярко-зелеными губами и бессмысленно глядя в потолок младенческим расфокусированным взглядом. Сорен украдкой посмотрел на посла и удивленно заметил на его лице выражение тоски. Посол Сарек, несговорчивый спорщик и бунтарь, превозносивший достоинства логичного образа жизни, но взявший в жены человеческую женщину, явно пытался сдержать обуревавшие его эмоции. Сорен многое мог бы сказать, но подозревал, что не стоит говорить ничего. — Мне следует уйти, — сообщил посол, отступив на шаг и заложив руки за спину. Сорен не сожалел о его уходе, но, как бы сильно он ни недолюбливал этого мужчину, теперь их двоих связывало нечто, что не исчезнет никогда. — Живите долго и процветайте, посол Сарек. Сорену показалось, что подбородок оппонента едва заметно дрогнул, но, возможно, это была игра света или обман зрения. — Желаю вам мира и долгой жизни, министр Сорен, — тот уже начал поворачиваться к двери, но остановился и добавил: «Полагаю, это не обязательно говорить, но, надеюсь, мы оба никому не расскажем о сегодняшней встрече?» — Не могу вообразить ни одной причины, почему кому-то следует об этом знать, — согласился Сорен. — Даже матери ребенка. Посол чуть поджал губы и, казалось, готов был сказать что-то еще, но вместо этого бросил последний взгляд на ребенка в третьей колыбели слева. Это причинило Сорену больше боли, чем он ожидал, не потому, что он задумался о внутренних переживаниях посла, а потому, что они оба оказались в одинаковом затруднительном положении — произвели ребенка, обреченного стать для них чужим, в обмен на семь дополнительных лет жизни. Легко было представить, как этот мужчина, на двадцать шесть лет моложе, стоит на том же самом месте, смотрит на новорожденную Серу и борется с осознанием, что ему никогда не будет позволено узнать ее. Он не испытывал к послу жалости, но в этом вопросе мог его понять. И хотя у Сорена имелись свои причины не любить Сарека, он подозревал, что мотивы неприязни Серы к послу были каким-то образом несправедливыми. Уголки губ посла чуть опустились, он, будто забывшись на какой-то миг, произнес: «Я не знал, что ей требуется помощь. Если бы я только знал, что она будет искать договоренности…» — Полагаю, она хотела сама принимать решения, — перебил Сорен, явно не желая становиться послу исповедником или обсуждать тот факт, что отчаяние, владевшее его дочерью, привело к рождению ею ребенка от его политического противника. Посол, казалось, взял себя в руки. Его лицо разгладилось, приняв стоическое выражение, и он кивнул: «Ее мать тоже всегда была крайне независимой». Посол Сарек развернулся и направился в сторону двери, противоположной той, через которую пришел Сорен, предоставив тому возможность в одиночестве предаться изумленному любованию своей дочерью. Разум Сорена начали одолевать безумные мысли. Ему отчаянно захотелось попросить у старшей медсестры позволения войти в детский бокс и подержать ребенка на руках, но, конечно же, это было невозможно. Он не только не имел законных прав на подобное, но и это, несомненно, раскрыло бы тайну, которую он так сильно стремился сохранить, а также нарушило бы данное Сере обещание. Ему придется довольствоваться теми гарантиями, что давали условия их соглашения — что она позволит ему увидеть ребенка вскоре после рождения. Это произойдет на условиях Серы, но она все же даст ему такую возможность. Он знал, что уже задержался в этом коридоре дольше, чем следовало, и каждая проведенная здесь секунда увеличивала его шансы быть обнаруженным, но ему не хотелось уходить от нее. Пока еще нет. — Отец? Сорен так увлекся изучением черт лица своей дочери, что не заметил, как его сын вошел в двойные двери и теперь стоял в нескольких метрах от него. Сорен моргнул и попытался подавить мгновенное чувство стыда и шока от того, что сын застал его здесь. Не было смысла отрицать, что его поймали на месте преступления. — Я не ожидал, что ты проследуешь за мной сюда, — наконец сказал Сорен. — Ты оставил в кресле свой ПАДД. — Волкар сделал несколько шагов вперед и протянул ему устройство. Сорен взял ПАДД и сунул в нагрудный карман, а сын подошел и встал за его плечом. Он не осмеливался посмотреть на Волкара, но знал, что сын сейчас анализирует все факты и вскоре неизбежно придет к единственно возможному выводу. — Я осознаю, что с моей стороны спрашивать подобное бестактно, и ты можешь не отвечать, но правильно ли я понимаю, что один из этих младенцев — мой брат или сестра? Сорен нахмурился, заметив, что взгляд сына сканирует все кроватки, а затем останавливается на третьей слева. Какая странная вещь инстинкт — кровь всегда распознает кровь. — Я оказался в очень сложной ситуации, — начал он. Волкар поднял ладонь. — Полагаю, я понимаю. Ты не обязан ничего объяснять. Я уверен, ты сделал лишь то, что было необходимо. Я только хочу знать, позволено ли мне будет с ним встретиться? — он глянул на информационную табличку на третьей кроватке слева и добавил: «Или с ней?» Тихое аханье с левой стороны заставило обоих мужчин обернуться, и сердце Сорена пропустило удар, а затем его охватила паника. Он не видел Серу с того дня, как она отвергла его брачное предложение и сбежала из его дома, и вот сейчас она здесь. Одетая в больничную сорочку, она выглядела изможденной и опухшей. Ее лицо носило следы характерных отеков из-за задержки жидкости во время беременности, а живот все еще заметно выдавался под свободной рубашкой. Он не видел ее несколько месяцев, но сейчас она была столь же прекрасной, какой он ее запомнил. Три пары глаз перебегали с одного собеседника на другого, и, пытаясь подавить появившийся и все нарастающий на лице Серы ужас, Сорен кашлянул и сказал: «Сера, это мой сын, Волкар. Волкар, это Сера». Глаза Серы наполнились слезами смущения. — Я… я не думала, что… то есть я просто пришла посмотреть на… — Пожалуйста, прости нас, — перебил Сорен, отчаянно желая избавить ее от дальнейших унижений, но не менее отчаянно желая объясниться. — Нас сюда не приглашали. Мы уходим. Сорен подтолкнул Волкара в сторону двойных дверей, но сын не двинулся с места. Чрезвычайно добрым тоном Волкар произнес: «Для меня большая честь познакомиться с вами, Сера, и я желаю вам мира и долгой жизни. Вам и вашему ребенку». Ее лицо сильно побледнело, но она кивнула. — Я не понимаю, зачем он привел вас сюда. Никто не должен был знать. Оба мужчины заговорили одновременно, но Сорен уступил сыну. — Он не приглашал меня сюда: я обнаружил его здесь совершенно случайно. Я осознаю, что вам не по себе, и что не мне это говорить, но вряд ли мне когда-нибудь еще выпадет подобная возможность. Думаю, я понимаю, что именно вы сделали для моего отца, и не могу уйти, не выразив вам свою благодарность. Сера чуть кивнула, но не осмелилась смотреть ему в глаза. — И я не собираюсь больше об этом говорить, никогда, — добавил Волкар. — Уверен, вы оба теперь позволите мне удалиться. Он повернулся и быстро вышел через двойные двери. Сорен чувствовал, что должен последовать за ним, но ноги словно приросли к полу. Они с Серой несколько мгновений пристально смотрели друг на друга. Ему так много хотелось сказать, но он, казалось, не мог вымолвить ни слова. Наконец она нарушила молчание: — Как вы узнали, что я буду здесь? — Я чувствовал твое присутствие в своей душе с тех пор, как…и вчера я ощутил, что тобой владеет сильнейшее смятение и страдание. Учитывая обстоятельства, логично было предположить, что ты рожаешь. — О. — Будет ли невежливо с моей стороны осведомиться, все ли с тобой благополучно? Она покачала головой. — Возникли некоторые осложнения, но мы обе здоровы и через час отправимся домой. Сорен понизил голос, хотя рядом больше никого не было: «Я знаю, что условия нашей договоренности позволяют мне увидеть ее после рождения, и я, разумеется, уже видел ее, но надеюсь, ты позволишь мне увидеться с ней в более уединенной обстановке. Может, даже подержать ее на руках?» По ее левой щеке скатилась одинокая слезинка, она быстро смахнула ее ладонью. Проявление эмоций считалось неприличным почти в любых ситуациях, но большинство вулканцев простили бы только что родившей женщине несколько слезинок. — Вы сможете приехать ко мне сегодня вечером? — Я бы очень этого хотел. — Я бы спросила, известен ли вам мой адрес, но это вы устроили для меня это жилье, так что, полагаю, вы его уже знаете. Сорен не хотел признаваться, что за последние несколько месяцев не раз объезжал кругом квартал, где она жила, в надежде увидеть ее. «Я знаю, где это». Он чуть помолчал и с нерешительной надеждой добавил: «Возможно, я вызову машину и доставлю вас обеих домой?» Она задумчиво нахмурилась. — Вы уверены, что хотите подвергнуть себя такому риску? Вас могут заметить. — В настоящее время я стою в отделении для новорожденных, — ответил он. — Я уже сильно рискую быть замеченным. Я не против, если меня тут заметят, если не против ты. Она кивнула: «Я выйду через главный вход на первом этаже примерно через час». — Я буду ждать там. Сорен имел адекватное восприятие течения времени, но на протяжении следующего часа ему казалось, что время тянется медленнее, чем любой другой час в его жизни. Когда она наконец возникла в дверях в бледных вечерних сумерках, он направил машину в зону посадки и остановился прямо перед ней. Он намеренно избегал взгляда на детскую переноску в ее руках, поскольку сомневался, что сможет скрыть свои эмоции. Его охватило искушение не показываться из машины, но стало ясно, что она не вполне уверена, как закрепить переноску на заднем сиденье, поэтому он вышел и обогнул машину сзади, чтобы помочь ей. Она нервно огляделась по сторонам, проверяя, не смотрит ли кто-нибудь, но не стала отказываться от его помощи. Когда он затянул ремни и включил защитное силовое поле, желание взглянуть на ребенка только усилилось, но он сумел сдержаться. Он придержал дверь, чтобы она могла сесть рядом с их дочерью, а затем устроился на сиденье напротив. — Ты готова? — спросил он. Она наклонилась над детской переноской, изо всех сил стараясь скрыть тихую улыбку. — Думаю, да. За время долгого ожидания Сорен уже внес ее адрес в навигатор беспилотного автомобиля, поэтому он включил панель управления, и машина отъехала от обочины. Их странная маленькая не-семья наконец-то осталась наедине. То, как она смотрела на него, напомнило, как она смотрела при их первой встрече. Она не отрывала глаз от его коленей и заламывала руки. Все, чего он хотел, — это успокоить ее и продлить этот момент как можно дольше. — Как вы поживаете? — наконец спросила она. Он не знал, что ответить. Освободившись от бремени пон-фарра, он как никогда глубоко погрузился в работу, но, по правде говоря, Сера никогда не покидала его мыслей. — Я был занят. Надеюсь, работа в лаборатории Силкара тебе нравится? Она кивнула: «Да». — Хорошо. Вскоре они подъехали к ее дому, и без проблем поднялись на четырнадцатый этаж высотки, где теперь жила Сера. Казалось практически невозможным то, что им удалось попасть в квартиру незамеченными, но Сорен был за это благодарен. Они успели сделать от входной двери всего несколько шагов, когда к ним навстречу галопом выскочил маленький чкария. Его лапки тщетно пытались найти хоть какую-то опору на скользком кафельном полу. Сорен отступил, зная, как ревностно охраняют свою территорию эти миниатюрные создания, но, к его удивлению, чкария принялся тереться своим длинным телом о его брюки. — Травек, — прошипела Сера. — Он не кажется агрессивным, — ответил Сорен, понизив голос, чтобы не разбудить ребенка. Сера отступила, с удивлением наблюдая за своим питомцем. — Он никогда ни к кому так не относился. Я очень боялась, как он отреагирует на ребенка. Пока я была в больнице, за ним присматривал коллега, но, наверное, мне стоит вывести его на улицу. — Если хочешь, я могу выгулять твоего питомца. — Травек может вести себя непредсказуемо с чужими, — пробормотала она, хотя какое-то время явно обдумывала его предложение. — И кто-нибудь может вас увидеть. Можете дать мне немного времени? — Конечно. Она опустила переноску на жесткий коричневый диван, посмотрела на спящего в ней ребенка и отступила назад. — Кажется неправильным оставлять ее. Может, взять ее с собой? — В итоге тебе все же придется ее оставлять, — ответил Сорен. — И ты не бросаешь ее одну. Я здесь. Сера нервно сжала пальцы в кулаки, но все же кивнула и взяла поводок, чтобы вывести чкарию за дверь. Как ни было жаль с ней расставаться, пусть даже ненадолго, он был рад, что проведет несколько минут наедине со своей дочерью. Он знал, что лучше не будить спящего ребенка, и был бы рад просто посидеть на диване рядом с ней и понаблюдать за тем, как она спит, но, к его удивлению, когда он подошел, она посмотрела на него своими мутными серо-голубыми глазами. Медленно, неуверенно он потянулся к переноске и взял крошечное существо на руки. С тех пор, как он делал это в последний раз, прошло много лет, но ощущение показалось таким же естественным, как и с каждым из его трех сыновей. При мысли о том, что по истечению часа придется ее отдать, Сорен испугался, что его сердце разорвется. Он сделал несколько медленных вдохов, отчаянно пытаясь взять себя в руки, но внезапно понял, что просто не вынесет этого. Как глупо было с его стороны согласиться завести еще детей. Он думал, что обмен его жизни на зачатие ребенка — честная сделка, но это было до того, как он взял дочь на руки. Он хотел положить ее обратно, пока окончательно не потерял контроль над своими эмоциями, но инстинкт отказывался повиноваться. Поэтому он начал расхаживать по комнате, поглаживая ее по спинке, перебирая мягкие черные волосики и наслаждаясь ее похныкиваньем. Сера вернулась быстрее, чем он ожидал, и, увидев, что он держит ее ребенка, выдавила очень слабую, очень короткую, очень болезненную улыбку. — Она плакала? — Она была образцом спокойствия, — ответил Сорен. — Отдать ее тебе? Ее, казалось, одолевали противоречия, но она покачала головой: «Кажется, ей нравится находиться там, где она есть». Сера отпустила с поводка чкарию и поплелась к ним. Она какое-то время наблюдала за ним, явно разрываясь между желанием оставить уютно свернувшуюся малышку в его руках или забрать, чтобы укачивать ее самой, но в итоге просто нежно погладила девочку по щеке. — Ты уже придумала ей имя? — спросил Сорен. — Нет. Я думала, дать ей имя будет проще. Думала, что, увидев ее, пойму, как ее зовут, но перебрала уже столько имен, и ни одно из них не кажется мне подходящим. — У тебя еще есть время, — утешил он. — У вас есть какие-нибудь мысли? По поводу имени? Сорен сделал паузу. — Ты ее мать. Ты дала ей жизнь. Ты должна дать ей имя. Прошло еще несколько мгновений, но едва в комнате воцарилась тишина, ребенок начал плакать. Сера отшатнулась, на ее лице отразилась боль, а на груди проступили темные влажные круги. Она коснулась груди и поморщилась. — Видимо, она голодна? С последнего кормления прошло уже несколько часов. — Ты хочешь, чтобы я ушел? — Пока нет, — пробормотала она. — Если только вы сами хотите. Вы не против, если я… — она указала на свою грудь. — Было бы нелогично возражать, чтобы ты накормила своего ребенка. — Она и ваш ребенок тоже, — ответила Сера, поводя плечами, чтобы стянуть верхнюю часть рубашки. — Нет, — твердо возразил Сорен. — Я ее зачал, но по условиям нашей договоренности я не являюсь ее отцом. Ему показалось, что в глазах Серы снова заблестели слезы, когда она взяла на руки свою дочь и попыталась приложить ее к левой груди. Наблюдая, как она хлопочет над ребенком, Сорен чувствовал себя бесполезным и уже начал думать, что, возможно, ему стоит уйти. Как он подозревал, ни одна молодая мать не захочет, чтобы кто-то наблюдал, как она борется с прежде неизвестными ей трудностями на пути материнства. Ребенок плакал уже почти десять минут, когда Сера обернулась к нему и воскликнула: «Я не знаю, что не так. В больнице, когда медсестры показывали мне, как это делать, все казалось таким простым». — Возможно, будет удобнее, если ты сядешь, — сказал он, указывая одной рукой на диван, а другой переставляя в сторону пустую переноску. Она последовала его совету, но ее попытки накормить ребенка по-прежнему не приносили успеха. Наконец по ее щекам потекли слезы, Сера повернулась к нему и дрожащим голосом произнесла: «Я изучила всю информацию, что могла. Прочла все руководства, какие только нашла. Но я не могу ее накормить». — Нет нужды паниковать, — твердо произнес Сорен, осторожно присаживаясь рядом с ней. — Она не умрет от голода за ближайший час. Продолжай попытки, а если ничего не выйдет, оставь и попробуй позже. — Я не знаю, что делать, — шмыгнула носом она. — Вряд ли кто-то поначалу понимает, что делать. — У вас трое детей. Вы, должно быть, уже все поняли. — У меня трое сыновей, но я никогда не кормил их грудью. Она смерила его кислым взглядом, но тут же попыталась подавить смешок. Затем подняла ребенка к груди и закрыла глаза. — Простите за такую эмоциональность. — Состояние, в котором я вижу тебя сейчас, не сильно отличается от того, в котором ты видела меня при первой встрече. Если я не смогу принять твою эмоциональность сейчас, то не знаю, как я мог вообще ожидать, что ты примешь мою эмоциональность тогда. Они немного посидели вместе, пытаясь успокоить яростно кричащую в ее руках малышку. В конце концов, Сере удалось приложить ее к груди. Наблюдать за тем, как устанавливается между ними связь, было одновременно и потрясающе, и больно. Он чувствовал себя посторонним и знал, что чем дольше он здесь задержится, тем тяжелее будет, когда она попросит его уйти. Удостоверившись, что малышка уснула, он прошептал: «Я знаю, мы договорились, что я проведу с ней всего час после рождения…» — Оставайтесь, сколько захотите, — перебила Сера приглушенным голосом. — Я уверен, что ты хотела бы создать между вами связь, и я не хочу вмешиваться… — Я серьезно, — настаивала она, ее подбородок задрожал. — Останьтесь столько, сколько захотите. Останься. Сорен поколебался, внимательно заглянул в ее блестящие от слез глаза. — Могу ли я попросить уточнения: ты имеешь в виду, что я … — Останься. — Она закрыла глаза и потрясла головой. — Несколько месяцев назад я была такой глупой, что ушла, когда ты попросил меня остаться. Я не знала… я думала… я думала, что знаю, чего хочу. И не то чтобы я не получила того, чего хотела, я просто хочу большего. Тогда я этого не знала. Эмоции возобладали над ней, и ребенок завозился у нее в руках. Странный рефлекс заставил его протянуть руку и погладить Серу по тыльной стороне ладони: «Не нужно расстраиваться. Это только расстроит и ее». Закрыв глаза, Сера энергично закивала. Он нежно взял ее за запястье, притянул ее к своей груди и сидел молча, пока она пыталась выровнять дыхание. Затем медленно откинулся назад, на спинку дивана, и она последовала за ним, положив голову ему на грудь и осторожно следя за ребенком у себя в руках. — Пожалуйста, скажи что-нибудь, — наконец пробормотала Сера. Сорен с трудом сглотнул. Больше всего на свете он хотел остаться здесь, быть с ней, наблюдать, как растет их дочь. И все же воспоминание о том, как она сбежала из его дома десять месяцев назад, все еще оставалось болезненно свежим. — Положение дел не изменилось, — ответил он. — Я по-прежнему старше тебя более чем втрое, у меня трое взрослых сыновей и внук старше твоей дочери. Я по-прежнему министр науки Вулкана. А ты по-прежнему младший научный сотрудник, который только начинает свою карьеру. — Положение дел совершенно не изменилось, — серьезно согласилась она. — Но изменилось то, чего я хочу. Предложение выйти за тебя замуж, при этом позволив мне быть такой, какой я захочу, в обмен лишь на уважение к тебе, было более щедрым, чем я предполагала изначально. Последние десять месяцев я наблюдала, как растет мой живот, затем начала чувствовать, как она толкается внутри меня, и все, о чем я могла думать — как неправильно ощущается то, что все это происходит без тебя. Я вижу, что ты хочешь создать с ней связь. И не могу не думать о том, что с моей стороны было неправильно препятствовать возникновению между вами этой связи. Я думала, тебе будет легче просто не знать ее. Думала, ей тоже будет так легче, потому что нельзя скучать по тому, чего никогда не знала. — Не могу отрицать, что питаю к ней чрезвычайную привязанность, — согласился он, стараясь сохранить нейтральность тона. Он не стал сообщать Сере, что он также питает чрезвычайную привязанность и к матери ребенка. — Я согласилась заключить эту договоренность, думая о том, как воспитывали меня саму, и как мой отец не хотел иметь со мной ничего общего. Я думала, что, если тебе не доведется ее узнать, тебе будет проще отказаться от нее, и думала, что мне будет проще растить ее одной. Сорен нахмурился. К этому мужчине он питал неприязнь, но часть его чувствовала себя обязанной скорректировать известную Сере информацию об ее отце и поделиться подозрениями, что послу Сареку было куда труднее разлучиться с ней, чем ей внушали, но он понимал, что сейчас неподходящее время. — Полагаю, что так проще для некоторых мужчин, — наконец сказал он. — Я думал, что так будет проще и для меня. — Тогда почему ты не останешься? Хотя бы ради нее? Он не знал, что ответить. Несомненно, пойдут разговоры, если он вдруг объявит, что женится на женщине гораздо моложе его, ставшей матерью его недавно родившегося ребенка, чье существование легко проследить до зачатия, совпавшего с периодом его уединения от общества за десять месяцев до того — периодом уединения, случившимся всего через несколько месяцев после смерти его предыдущей пары. Он приложил много усилий, чтобы сохранить в тайне их с Серой отношения, и не раз мысленно благодарил ее за здравомыслие, когда она отвергла его матримониальное предложение и сохранила их секрет. Но он также провел много времени в тоске по ней. Каким бы облегчением ни стал ее отказ, он принес гораздо больше горя и одиночества. По правде говоря, он был более чем готов остаться ради них обоих, несмотря на некоторый политический, социальный и семейный ущерб, который мог из-за этого понести. Он знал, что Волкар, несомненно, примет ее. Младший сын, скорее всего, будет придерживаться нейтральной позиции, а старший был достаточно хорошо воспитан, чтобы соблюдать хотя бы внешнюю вежливость, несмотря на любые личные сомнения. Он был благодарен Т’Моне за то, что она воспитала его сыновей так, что они примут женщину, ставшую ей заменой, пусть даже хотя бы ради отца. Сорен чрезвычайно хотел остаться. Но знал, что сейчас за нее говорят ее эмоции, и чувствовал, что если примет ее предложение, то тем самым воспользуется ее временным беспорядочно-эмоциональным состоянием. — Я знаю, что никогда не заменю тебе жену, которую ты потерял, — продолжила она. — И я… — Никто не сможет заменить Т’Мону, — перебил он. — Как никто не сможет заменить тебя. Вы — две разных личности, которые стали неотъемлемой частью двух разных этапов моей жизни. И я должен признаться, что с логической точки зрения мы с тобой больше подходим друг другу, чем когда-то мы с ней. У нас общие профессия и интересы. Мы оба амбициозны. — Тогда почему у меня такое ощущение, что ты собираешься мне отказать? — Мы во многом совместимы, — продолжил он. — За исключением, пожалуй, временных рамок нашей жизни. — Ты подразумеваешь, что не видишь смысла в создании еще одной семьи, потому что я намного моложе. — Я не собираюсь тебе отказывать, — ответил он после короткой паузы. Она медленно выпрямилась и поудобнее устроила спящего ребенка на руках. — Не отказывать мне — не то же самое, что принять меня. — Если позволишь, я дам мудрый совет, который однажды дал мне друг, и скажу, что ты сейчас восстанавливаешься после сильного эмоционального потрясения, и я беспокоюсь, что твое предложение продиктовано одиночеством и страхом, а не логикой. Возможно, когда логика к тебе вернется, твои чувства изменятся. — Во время нашего последнего разговора я сказала тебе почти то же самое. — И это был мудрый совет. — А твои чувства изменились теперь, когда ты лучше контролируешь себя? — спросила она. Он не ответил. — У меня было много времени, чтобы все обдумать, — настаивала она. — Моя просьба продиктована не какой-то прихотью. Все эти месяцы мне хотелось связаться с тобой, но я вспоминала условия нашей договоренности и свое обещание оставить тебя в покое. — Я знаю, — согласился он. — Но ты только что родила, и мне известно, что сопутствующий гормональный дисбаланс часто сравнивают по своему влиянию с пон-фарром. Я спрашиваю себя, не пожалеешь ли ты о том, что попросила меня остаться, когда пройдет время и ты восстановишь контроль над своими логическими способностями. Она отвела взгляд, но он ясно видел, что глубоко задел ее. Ему крайне не хотелось этого делать, но это было необходимо. — Ты не ошибаешься, говоря, что я боюсь остаться одна и растить ее одна, — наконец сказала она. — Но неправильно говорить, что я хочу тебя в моей жизни только для того, чтобы развеять мои страхи. Ты мне небезразличен. Сорен кивнул. В нагрудном кармане завибрировал ПАДД, и он потянулся, чтобы отключить устройство. Он должен был встретиться с Ведеком почти час назад, но подозревал, что сообразительный помощник догадается, где он находится. — Тебе пора уходить? — спросила она, уставившись на его рубашку. — Пока нет, — ответил он. — Могу я попросить об одолжении? Она подавленно посмотрела ему в глаза. — Что такое? — Предложение, которое я сделал тебе десять месяцев назад, все еще в силе. Я лишь прошу тебя уделить ему достаточно времени и как следует все обдумать. Дай ему месяц, и если ты действительно решишься его принять, тогда я буду с тобой так, как ты этого пожелаешь. Мы можем пожениться или нет. Ты можешь продолжать работать в лаборатории Силкара, а можешь и не продолжать. Ты можешь быть типичной женой политика, а можешь и не быть. Мы можем остаться в этой квартире, или вы обе можете переехать в мою. Ее брови нахмурились. — Это… довольно логично. И очень великодушно. Возможно, даже более великодушно, чем я заслуживаю. Следующие три часа стали самыми мирными в жизни Сорена. Он возился с младенцем, пока Сера была занята собственной гигиеной, морально поддерживал ее из-за того, как трудно менять подгузник извивающейся малышке, которая, благодаря своим размерам, казалась невероятно хрупкой, готовил еду для нее и себя, пока Сера снова кормила дочь. Они устанавливали в спальне Серы детскую кроватку и обсуждали, кто из них двоих ей больше нравится. Ее светло-серые глаза были совершенно такими же, как у Серы, — эту черту она унаследовала от посла Сарека, но во всем остальном была копией Сорена. Она рассказывала о своих исследованиях и коллегах из лаборатории, а он — о своей работе и недавно родившемся внуке. Они снова были друзьями, хотя Сорен не мог перестать спрашивать себя, как долго это продлится. Его ПАДД продолжал вибрировать с регулярными интервалами, но он не был готов вернуться в мир, лежащий за пределами квартиры на четырнадцатом этаже, вдали от миниатюрной женщины с непослушными волосами и новорожденного ребенка, которого он любил больше, чем мог себе представить. Была уже глубокая ночь, когда Сера наконец сдалась усталости и уснула на диване, пока Сорен ходил по комнате туда-сюда, укачивая в руках ребенка. Он взял со спинки дивана свернутое одеяло и накрыл им Серу, затем передвинул ближе низкий столик, чтобы поставить детскую колыбельку рядом с местом, где она спала. Это заняло некоторое время, но после нескольких неудачных попыток ему удалось наконец уложить дочь в колыбель возле матери, и когда она начала возиться, недовольная, что ее положили, чуть не взял ее на руки снова. Но она быстро успокоилась и вскоре заснула рядом с матерью. ПАДД зажужжал в кармане в пятнадцатый раз за вечер, и он понял, что больше не может игнорировать вызов. Он еще несколько мгновений смотрел, как они спят, затем, собрав все свои силы, повернулся, чтобы уйти. Он не знал, когда увидит их снова и на каких условиях, но это решение должен принять не он. Уйти было рискованно, но остаться — просто невозможно. Когда за ним закрылась дверь квартиры, он поймал себя на вопросе, есть ли какая-то логика в его нынешнем положении. Он любил женщину, которую едва знал, женщину, очень похожую на него, но твердо намеренную самостоятельно распоряжаться своей жизнью. Он размышлял, не напоминают ли их жизни волны синуса и косинуса — абсолютно идентичные, но сдвинутые по времени, они пересекаются в заранее определенных точках, но затем обязательно вновь расходятся на долгое время. Так ли это, он не знал. Но знал, что она не сможет вернуться к нему, пока он не уйдет, и когда он вышел в темноту теплой летней ночи, его сердце было полно неуверенности и надежды.