Бочка яда и ложка но-шпы

Поэт совершенно обыденным тоном говорит: — Мне было бы достаточно разок моргнуть. И вуаля, вот и трупы. Разумовский опускает руку, садится обратно на стул, и только после этого зеленый пропадает из его глаз, а нож с громким лязгом падает на мраморный пол. Не знаю, что бы он сделал дальше, скорее всего, полностью раскрыл бы нас, но Гром вскакивает на ноги и оказывается передо мной. Я, моргнув, чувствую, как течет не только по шее, но и по щеке. — Прошу, — любезнейшим голосом произносит Поэт, протягивая нам платок. Гром, не размениваясь на ругательства, хватает его и осторожно прижимает к шее. Больно. Я опускаю голову, закусив губу, пытаюсь вернуть себе душевное равновесие до того, как он отойдет. — В этом не было необходимости, — цедит майор, глядя на Поэта. — Мы поняли все с первого раза. — Для наглядности, — пожимает плечами он. — Разумовского едва ли волнуют чужие жизни, а вот ты — совсем другое дело, Игорь Гром. — Ты как? — спрашивает майор, посмотрев на меня. Я ладонью быстро вытираю щеку и заставляю себя сказать: — Нормально. Просто царапина. — Держи вот так. Он поднимает мою руку, прижимает ее к платку. Кровь пропитала воротник с той стороны, и это чувствуется отвратительно. Где-то я слышала или читала, что такие порезы всегда кровоточат очень сильно. Ладно. Спокойно. Ничего страшного не случилось. Ситуация с Дагбаевым была в разы опаснее, так ведь? — Дай ей уйти, — требует Гром, обращаясь к Поэту. — Если пытаешься использовать ее против меня, то зря. Нас ничего не связывает, кроме дела. — У меня не было такой цели. Но… Ася, верно? Милая Ася не поддается моему дару, поэтому отпустить ее я пока не могу. Мне нужно понять причину. А пока вернись на место, Игорь. Гром, помедлив, слушается, и я наконец могу посмотреть на Разумовского. Синие глаза устремлены на меня, лицо чуть ли не серое от произошедшего. Я незаметно киваю, отчаянно надеясь, что у него хватит выдержки не перестать играть. Сейчас это особенно важно, чтобы чертов рифмоплет не получил мощнейший рычаг давления на него. Гром… Я сомневаюсь, что майор предпримет что-то в мою сторону, но опять же. Мало ли. — Извини, — говорит Сережа максимально безразличным тоном. — Я не хотел тебя ранить. Поэт останавливается позади Грома, кладет ему ладони на плечи. По лицу майора ясно видно, что в иной ситуации он бы ему эти руки в узел завязал, но сейчас сидит молча. — Поговорите, — предлагает Поэт. — Я даю вам это возможность — первую и, вероятно, единственную. Вы ведь не станете притворяться, что за прошедшее время ни разу не подумали друг о друге. Забавно. Персонально Разумовский за прошедшие месяцы о Громе думал довольно часто, буквально каждый раз, как меня вызывали на допрос. Не говоря уже про первое мое знакомство с майором. — Вы могли пережить, — усмехается Поэт и отходит. — Но вы никогда не забывали. У меня совершенно нет желания во всем этом участвовать, встреча Грома и Разумовского стоит в списке последнего, чего бы мне хотелось в этой жизни. Я даже думаю отойти подальше, но майор просит держаться ближе на всякий случай, потому что вокруг слишком опасно. Подозреваю, что Разумовский в это «опасно» тоже входит по мнению Грома. Вот ведь ирония. Я, вздохнув, становлюсь рядом с ним, убираю платок от шеи, чтобы проверить, не остановилась ли кровь. Вроде уже не течет. — Давно ты вернулся? — спрашивает майор. — Прошлой зимой, — коротко отвечает Сережа. А весной мы познакомились. — Ясно, — бормочет Гром. Они снова замолкают, и это не такой плохой сценарий, какой видился мне. Я боялась, что майор будет желать мести, попробует убить Разумовского. Однако, похоже, Гром давно перешагнул через это. Зато Сережа со своей паранойей свято верил, что конец придет мне, если Игорь про нас узнает. Полина говорила тогда, что Разумовский убил его невесту… Видимо, Сережа думает, что это будет триггер посильнее, чем встреча с ним самим. — Раз уж нам все равно отсюда никуда не деться, то я хотел поблагодарить тебя. За то, что произошло в Сибири. Спасибо, что не пристрелил меня тогда. В Сибири? Гром молча кивает. Откуда взялась Сибирь? Олег говорил, что основной конфликт произошел в Италии. — Я не знал про больницу, — снова подает голос Разумовский. — Было дело, — отзывается Гром. Сережа тихо добавляет: — Мне жаль. — Новый Чумной Доктор ведь не ты, верно? Но это кто-то, кто работает на тебя. Разумовский молчит, но тут и без слов все понятно. — И это все? — разочарованно тянет Поэт. — Ради бога, — опять вспыхивает Разумовский. — А чего вы ожидали? Что Игорь попросит пистолет, а я расплачусь и дам свершиться «справедливому возмездию"? Очнитесь. Мы не в пьесе Шекспира, вы не можете силой посадить людей друг напротив друга и заставить немедленно обсудить все, что произошло за пять лет. Гром смотрит на Поэта, спрашивает: — Могу я задать вопрос тебе? — Прошу, — машет рукой он. Я отхожу на шаг, присматриваюсь к группке сектантов неподалеку, которые что-то обсуждают. Отсюда не слышно, о чем они говорят, но я сомневаюсь, что готовятся сдаться. За время этого спектакля проблема сама себя не решила, мы все еще в закрытом помещении с толпой одурманенных людей, которых, надо полагать, отпускать никто не собирается. Я только надеюсь, что Олег с моей сестрой не явятся сюда. Волков же должен понимать, что от него сейчас толку немного, разве что долить крови сектантам на их рисованные шедевры, ибо раны обязательно откроются от такой активности. — Знаете, есть одна черта которая меня раздражает в вас обоих, — мрачно заявляет Поэт. — Каким-то неведомым образом вы всегда умудряетесь приходить к счастливому финалу. Что бы вы ни делали, вы всегда в конце концов получаете прощение. Раз за разом о ваших ошибках забывают. От вас не отворачиваются те, кого вы любите. Разумовский смотрит на меня, быстро опускает взгляд. Тут не поспоришь. Олег не ушел от него после всего, я тоже не особо долго сопротивлялась, закрыла глаза на все, чем он развлекался ранее. И, возможно, собирается развлекаться и в будущем. И отказаться от него… Нет, не смогу. Видимо, Поэт не догоняет, что для этого недостаточно быть просто засранцем. — Даже эпических героев рано или поздно настигает фатум, какими бы непобедимыми они ни были, — продолжает он. — Почему же вы должны стать исключением? — Вас послушать, так вам завидно, что мы с Игорем из себя хоть что-то представляем, — раздраженно заявляет Разумовский. И закономерно получает по лицу. Я чуть было не плюю на маскировку, чудом удается остаться на месте. Главным образом, из-за того, что мои трепыхания только хуже сделают. Единственное, что я делаю, — кладу руку на спинку стула, занятого Громом, и сжимаю, впившись ногтями в обивку. Я все равно ничего не смогу сделать. Это убивает, но я сейчас совершенно бесполезная единица. — Я смотрю, у тебя нет чувства самосохранения? — зло цедит Поэт. — Только его отсутствием и живу эту жизнь, — в тон ему отвечает Сережа. — Хотя в последние полчаса жить все сложнее — такая духота, хоть топор вешай. Ну да. Можно подумать, что он меньше душнит, когда вдохновение находит. Тут еще большой вопрос, кто победит в соревновании. Ухмылка медленно сползает с лица Поэта. — А ну, заткнись! — кричит он, метнувшись к Разумовскому. Снова этот зеленый свет, и я уже готова оттолкнуть придурка подальше, как они оба с Сережей замирают, Поэта так и вовсе скрючивает так, что он хватается за спинку стула. Гром, вскочив, замирает, явно не зная, что предпринять. Только руку протягивает в мою сторону, показывает, чтобы встала за его спину. Поэт, закашлявшись, отшатывается, тяжело дышит и хватается за горло. Сережа трясет головой, пробормотав: — Какого черта я сейчас увидел? — Кажется, нам пора закругляться, — шепчет Поэт. — Ты привел нас сюда сегодня не для того, чтобы «закончить нашу историю» — она закончена давным давно, — говорит Гром, покачав головой. — Ты привел нас сюда, чтобы отплатить нам обоим за то, что у нас есть все, чего нет у тебя. Ты не великий злодей, который ушел от наказаний. Ты не герой, который получил заслуженную награду. Поэт выпрямляется и смотрит на него, нахмурившись. — Ты всегда хотел видеть себя в этих ролях, в наших ролях, потому что человек, перемолотый жизнью, должен в конце концов превратиться во что-то большее: неважно, доброе или злое. Я понимаю, каким несправедливым тебе кажется то, что с тобой произошло, но теперь в твоих силах все изменить. Поэт лишь в очередной раз усмехается, но сейчас в этой усмешке лишь горечь. Я удивленно поглядываю на него. Неужели слова Грома и правда бьют в цель, работают? Может, Игорь поэтому здесь один? В качестве лучшего переговорщика? Да, я все еще надеюсь, что за его появлением стоит что-то большее, чем отчаянный героизм. Ну пожалуйста. — Путь разрушения не неизбежный и не единственный, но ты можешь оказаться на нем снова, если не остановишься сейчас. Мир, обращенный в руины, не принесет тебе удовлетворения. Повторение одного и того же, просто потому что ты уже поступал так, — тоже. За этот счет жизнь не наладится, проблемы не решатся, и новым человеком ты точно не станешь. Я кидаю бесполезный уже платок на пол и думаю. Это точно обращено к Поэту? — Вы сказали, что нас прощают за наши ошибки, — негромко говорит Разумовский, глядя в пустоту перед собой. — Ошибки нужно уметь признавать. Для меня это всегда было сложно, и я знаю, что найти виноватого в любой своей проблеме гораздо проще, чем искать ее корень в самом себе. Да, в жизни бывают обстоятельства, которые сильнее нас… Но если обращаться к тому, что происходит прямо сейчас, то этих сектантов во дворец привели не мы с Игорем и не Рубинштейн, а вы. И сейчас преграду себе строите вы сами. Ого. Пожалуй, вот сейчас можно сказать, что разговор между Громом и Разумовским действительно состоялся. Значит ли это, что Игорь не станет меня убивать, если узнает? Впрочем, кого я обманываю? Когда. Поэт поворачивается к нам спиной, но я успеваю заметить, что сказанное его задело. Может быть, даже… Не даже. Дверь распахивается, и сектант втаскивает в зал какого-то человека с заломленными за спину руками, объявив: — А вот и чужак. Поэт резко разворачивается, Игорь тихо ругается. Главарь сектантов быстро обыскивает уже загипнотизированного парня и достает какое-то удостоверение. — Следственный комитет, — сообщает он. - Этот мальчик вошел во дворец почти одновременно с Громом — пробрался через старый потайной ход. — Главарь захлопывает удостоверение. — Мы так не договаривались. А, то есть вот это — подкрепление. Здорово. Теперь мы точно выживем. — Нет, я пришел один! — возражает Гром и оттесняет меня еще дальше себе за спину. — Я никого не собирался вести за собой, клянусь! — Игорь, Игорь… — вздыхает Поэт. — Какой ты молодец. Я ведь тебе чуть было не поверил. Уже и позабыл, как хорошо ты можешь заболтать, если захочешь. Сколько еще народу ты надеялся втихую провести сюда, пока мы тут разговаривали? — Нет, — твердо говорит Гром. — Я ничего не делал! Я бы никогда не стал рисковать людьми вот так! Поэт морщится, а потом раскидывает руки, опять испуская во все стороны чертов зеленый огонь, дым, туман или что это вообще такое. — Что ж, я не буду заставлять вас сражаться, раз вы оба так этого не хотите, — произносит он так, будто на сцене выступает. — Но мы ведь понимаем, что я не отпущу вас, а в таком случае у меня есть один вопрос. Что же вы намерены делать дальше? Как вы собираетесь бороться со мной? — Он указывает на сектантов. — С ними? — Взмах руки в сторону одурманенных людей. — А еще со всеми ними? Гром осматривается, пока сектанты обступают нас. Развернувшись, тянет меня за руку, чтобы встала рядом, потому что прятаться за его спиной уже нет никакого смысла. Сережа, улучив момент, подходит ближе. — Сколько мирных граждан перережет Сергей Разумовский прежде, чем толпа его раздавит? Как в этот раз великий Игорь Гром всех спасет? Мне будет очень интересно на это посмотреть! Сережа поворачивается ко мне, и тут окно рядом с Поэтом разбивается, потому что в него со стороны улицы влетает какой-то человек в капюшоне. Едва приземлившись, делает то, о чем я мечтаю с момента, как все это началось, — бьет Поэта ногой в живот с такой силой, что тот отлетает к стене. На ней даже небольшая вмятина остается. Видимо, такой поворот не способствует концентрации, потому что его гипноз спадает. Люди, очухавшись, пытаются понять, что тут происходит, кто-то начинает кричать. Новоприбывший времени даром не теряет, берется за какой-то столб, который вроде тоже является частью экспозиции, и вырывает его из пола так, будто он там скотчем был приклеен. Да в смысле?! Эта штука весит немало, а он размахивает ею так, будто у него в руке какой-то тренировочный шест, отгоняя сектантов подальше от людей. — Гром! — кричит незнакомец. — Уводи отсюда людей! Быстрее! Сережа двигается, назметно отодвигая меня подальше от места действия. Очухавшийся поэт вроде бы пытается загипнотизировать незнакомца, но все тщетно. Это проверяет на себе лидер сектантов, который, кинувшись на него, чудом успевает увернуться от удара. Пока они дерутся, Гром и Разумовский решают последовать их примеру. Толкнув меня в сторону, Игорь бросается на одного из сектантов, то же самое делает и Сережа. Я, отбежав дальше, стараюсь подойти ближе к толпе, чтобы не мешаться под ногами у дерущихся. Положив нескольких сектантов, Гром догоняет меня, и вместе мы пытаемся поторопить людей, слегка заторможенных после гипноза. Я постоянно оборачиваюсь, надеясь, что Игорь спишет это на страх, а не на то, что я проверяю, как там Разумовский. Катастрофа едва не случается, когда один из сектантов хватается за канистру с бензином и обливает людей, стоящих с краю, а потом и себя, дрожащей рукой выхватывает из кармана зажигалку. Остановить его Гром точно не успеет, а незнакомцу, ворвавшемуся через окно, не до нас. Разумовский, услышав крики, разворачивается и решает проблему просто. Его нож врезается точно в череп сектанта, зажигалка падает на пол, так и не загоревшись. Кто-то из сподвижников убитого кричит про неправедную смерть, Сережа встречается со мной взглядами, делает шаг вперед. — Ась, на тебя не попало? — спрашивает Гром рядом. Я делаю то, за что себя очень ненавижу в данный конкретный момент, но по-другому никак. Пробормотав короткое «нет», кидаюсь к Игорю в объятия. Гром неловко гладит меня по плечу, я же смотрю на ошеломленного Сережу и одними губами прошу: — Уходи. Разумовский смотрит в сторону дверей, ведущих в коридоры. Задерживается на мгновение, но все-таки бежит в ту сторону. Я отодвигаюсь от Грома, пробормотав: — Прости, испугалась сильно. — Ничего, — кивает Игорь. За Разумовским отправляется лидер сектантов, и мне остается лишь надеяться, что с ним одним Сережа справится. Парень из следственного комитета пытается кинуться следом, но уже буквально через пару секунд оказывается на полу, куда его опрокинул лидер сектантов, зарядив предварительно по морде. Гром кидается его поднимать, что-то говорит недовольному парню, и мы наконец начинаем выводить людей, пока сектанты заняты незнакомцем в капюшоне. А там и ОМОН врывается в здание, устроив окончательный хаос. Захватчики довольно быстро сдаются, беспрекословно падают мордами в пол. Я пытаюсь найти взглядом Поэта или того, кто сорвал его представление, но никого из них в зале уже нет. — Макс, отведи ее к машине «Скорой», — говорит Гром парню из СК. — Я кое-что проверю. На улице нас ждет еще большее веселье, потому что к музею примчалась моя сестра. Одна, и на том спасибо. В суматохе вокруг мне удается узнать у нее, что Олег согласился остаться дома. Макс этот отвлекается на что-то, и я тяну Полину в толпу, не собираясь торчать тут и дальше. Порез не настолько глубокий, чтобы мне срочно нужна была помощь, да и есть дела гораздо важнее. Именно поэтому я не слушаю протестов Полины и иду дальше, убеждая ее, что царапина просто выглядит страшно. Машину Разумовского я видела, знаю, где она. Сестра, не переставая ворчать, накидывает мне на плечи свое пальто, заявив, что свитер греет лучше футболки. И то верно, замерзла я сильно, а в гардероб зайти не додумалась. Обогнув здание, мы переходим улицу, и там я вижу нужную машину и фигуру рядом с ней. Сорвавшись с места, несусь туда, едва не поскальзываюсь по пути, но это меня не особо останавливает. — Сереж? Он поворачивается ко мне, и я вспоминаю все заковыристые выражения, которым подшумок учил моего старшего брата папин друг, а я подслушивала. — Да как так-то? — бормочу я, взяв его окровавленное лицо в ладони. — Что произошло? — Мелочи, — криво усмехается он, но тут же морщится от боли. — Как ты, ma petite? — Давай ключи. Нормально все. Отправляя тебя прочь, я думала, что ты будешь так в большей безопасности. — Ася… — Так, сейчас. Сняв сигнализацию, я кидаю Полине ключи и открываю заднюю дверцу, помогаю Сереже залезть в салон. Сама сажусь рядом, пока сестра заводит машину. — Что там произошло? — спрашивает она, выезжая на дорогу. — Честно, сама не до конца понимаю, — отвечаю, покачав головой. — Если начну рассказывать, то ты решишь, что головой ударилась именно я. Кстати, как это случилось? Последнее обращено к Разумовскому, который, откинувшись на сиденье, закрывает глаза. — Меня застали врасплох, — признается он. — Тот, что у них за главного был. Пока мы едем, Сережа рассказывает, как чуть не сгорел в подвале, а у меня кровь леденеет, несмотря на пальто. Кто ж знал, блин, что так выйдет. Разумовский смотрит на меня, тянется к шее. — Все хорошо, — говорю я, улыбнувшись. — Уже даже не болит. — Ася, я… — Все хорошо, — повторяю, взглядом указав на Полину. Разумовский кивает. Сестре незачем знать, кто именно нанес порез, она не поверит, что это было из-за влияния гипноза. Сережа в темноте салона находит мою ладонь и сжимает. Я двигаюсь ближе, прижавшись к его плечу. — Второй раз, — бормочет Полина, выкручивая руль. — Второй раз я везу вас, перемазанных кровью. Какого хрена, Разумовский? *** Олег случившимся, мягко говоря, недоволен, но вслух этого не высказывает. Достаточно того, что мы встретили его почти в дверях, готового кинуться на самоубийственную миссию по нашему спасению. Перекинувшись взаимными недовольствами, мы занялись делом, потому что толку спорить уже нет, нужно отмыться от крови, переодеться и заняться ранами. Временным лазаретом назначаем кабинет, куда Разумовский стащил кое-какую антикварную мебель из особняка. Там Олег берется за побитую голову лучшего друга, а Полина, ругаясь такими словами, которых я от нее раньше не слышала, клеит мне на шею повязку. Порез и правда небольшой, просто сильно кровил. — Голова — это еще ерунда, — бормочет Разумовский, пока Олег его перевязывает. — То, что пламя не дотянулось, — вот это действительно удача, на уровне твоей, не меньше. Я выбрался оттуда не потому, что всех победил. Да я вообще никого не победил, честно говоря. Мне просто невероятно, космически повезло… Господи, я же просто хотел сходить в музей… — Он хоть иногда молчит? — мрачно шепчет Полина, швырнув испорченную повязку на столик. Она берет новую и примеряет ее под другим углом. — Редко, — признаюсь, наклоняя голову набок. — Это часть его обаяния. Ты привыкнешь. — Надеюсь, что нет. Сестра отсоединяет защитную пленку и осторожно клеит верхнюю часть повязки. — Ты сошел с ума? — возмущенно вскрикивает Разумовский. Мы с Полиной смотрим в их сторону. — Я оттуда здоровый еле ушел, Асю Гром вывел, а с тобой в таком состоянии мы бы там все и полегли, как пить дать. Зачем ты вообще с постели встал? — А кто бы тогда тебе сейчас с перевязкой помог? — усмехается Олег, присев рядом. — Аська сама раненая, а Полина Юрьевна, скорее всего, закончила бы начатое сектантом. Сестра, закатив глаза, демонстрирует ему оттопыренный средний палец и вновь возвращается к моей повязке. — Да уж, — вздыхает Сережа. — Теперь у нас не квартира, а лазарет на полставки. Полина Юрьевна, на вас вся надежда. — Пошел на хрен, — спокойно отвечает сестра и складывает содержимое аптечки обратно в контейнер, который ею временно назначен. — Точно не хочешь пойти лечь? — спрашивает Волков, коснувшись Сережиного плеча. — Если я лягу, то сразу отключусь. А я все-таки хочу, чтобы ты ответил на один вопрос. Что ты сделал с Рубинштейном? Полина, забыв про аптечку, смотрит на них и повторяет: — Рубинштейном? Ты говоришь про психиатра? — Ты его знаешь? — уточняю, вставая. — Мельком. У меня с ним… были некоторые разногласия по поводу моих подзащитных. Двоих из них он очень хотел упрятать в свою клинику. — Но ты дала ему понять, что он может засунуть своих хотелки куда подальше? — улыбаюсь, закрывая контейнер. — Именно. Так что там с Рубинштейном? — Он мудак, — радостно сообщаю я. — Давай кофе попьем. Ребят, вы поговорите пока, ладно? Взяв контейнер, подхожу к Разумовскому, быстро целую его в щеку и направляюсь к двери. Полина медлит, потом все-таки следует за мной. Мы доходим до кухни, я ставлю аптечку на столешницу и собираюсь подойти к кофеварке, но сестра решительно оттесняет меня подальше. Я и не настаиваю, сажусь за стойку. День был долгим, и усталость берет свое. Я бы с удовольствием сейчас свалилась в кровать и проспала бы там до обеда, но хочу дождаться Разумовского. Что-то мне подсказывает, что нам нужно поговорить, пока он окончательно не накрутил себя насчет случившегося. — Что там по поводу Рубинштейна? — спрашивает Полина, поставив передо мной кружку. Я рассказываю ей то, что мне известно из речей того ненормального стихоплета. Услышанное ее не радует, но и не особо удивляет. Полина говорит, что много кто подозревал его в незаконных экспериментах, а также в том, что он использует запрещенные техники и непроверенные препараты. Вот только общественность полагает, что Рубинштейн погиб во время пожара в клинике. Видимо, нет. Мы сидим на кухне до тех пор, пока не слышим, как открывается дверь. Я встаю и предлагаю сестре остаться, чтобы не ехать ночью. Сообщаю, что там мебель собрали. Полина машет рукой и не отказывается. Я отправляюсь в коридор и там сталкиваюсь в Олегом и Сережей. — Ты, — указываю на Волкова. — В кровать. У тебя постельный режим, если не забыл. — Воды попить можно? — деловито уточняет он. — Я слежу за тобой, — мрачно сообщаю и беру Разумовского за руку. — Пойдем, тебе тоже не помешает лечь. — Идем, — тихо соглашается он. Едва мы заходим в спальню, как Сережа притягивает меня к себе и обнимает, отчаянно шепчет: — Прости, я пытался ему сопротивляться, я бы никогда не поранил тебя… — Давай только ты себе в этот раз пальцы не будешь отрезать, — прошу я, обняв его в ответ. — Все нормально. Никто тебя не обвиняет, я знаю, что это из-за гипноза. Фактически порез нанес не ты, а этот придурок. — Ася, — выдыхает он, отодвинувшись, чтобы посмотреть на меня. — Я… Прости. Ты бы не оказалась там, если бы не пошла за мной. — Кстати, на кой черт ты туда сегодня поперся? — Есть… вероятность, что я не сам так решил, — говорит он, опустив взгляд. — Поэт… Его слова навели на мысль, а то, что я случайно увидел, когда он пытался загипнотизировать меня в последний раз, это только подтвердило. Кто-то воздействовал на мои намерения извне. Я… Он опускает руки и отходит, садится на кровать. — Тебе рядом со мной небезопасно, — тихо-тихо произносит Разумовский. — Эка новость, — закатываю я глаза и подхожу к нему. — Ты не понимаешь. Колесников, Дагабаев — все это мелочи, люди, с которыми я справиться могу. Но то, что было сегодня… Ася, если бы он приказал мне убить тебя, я бы… Сережа качает головой и закрывает лицо руками. — Тебе лучше держаться от меня подальше, — глухо продолжает он. — В музей меня привел не Поэт, кто-то гораздо сильнее. Я даже не понял, что это была не моя мысль. А если… — Если ты сейчас пытаешься со мной расстаться, то хрен тебе, — мрачно говорю я, встав перед ним. Сережа отнимает ладони от лица, смотрит до края печальными глазами. Я подхожу ближе, кладу руки ему на плечи. Разумовский обнимает меня за талию, опустив голову. — Я опасен для тебя, — произносит он. — Могу навредить. Как сегодня. — Мы, кажется, уже выяснили, что виноват Поэт. Слушай, я от тебя не откажусь. Точка. И… Есть маленькая догадка по поводу того, почему я не поддалась гипнозу. — Сила воли? — Ой, да брось. Слушай, я понимаю, как это сейчас прозвучит. Просто не сдавай меня в дурку сразу, ладно? Я за маслами для Олега хожу в один магазин, и сегодня встретила женщину, хозяйку. Тири. Она… Я знаю, нелепо, да, но она что-то сделала, взяла мои руки, говорила на непонятном языке. Да и потом какие-то странные вещи говорила. И когда Поэт пытался меня загипнотизировать, то я чувствовала, как ладони покалывает. Короче, может быть, она тоже из этих? Ну, с даром. Я не верю в колдовство и прочую муть, но… — Ася, присядь, — говорит Разумовский. — Я не сошла с ума. — Не сошла, — кивает он. — Перед тем, как проспать весь следующий день, я хочу рассказать тебе о том, что случилось со мной и Громом в Сибири. И тогда ты точно поймешь, что не сошла с ума.