Бочка яда и ложка но-шпы

— Олег, — говорю я, но тот сразу перебивавет: — Нет. Ну что за упрямство! Я нервно ерзаю на сиденье и высматриваю в окне Сережу, который понес Леру в травмпункт. Пока мы помогали ей переодеваться, успели заметить, что на девушке живого места нет, и многие кровоподтеки уже начали себя обозначивать. Она сказала, что татуированный придурок сбросил ее вниз с высоты, и нам остается только радоваться, что Вадим на этом остановился. По крайней мере, Лера жива, вроде бы даже ничего не сломано, так что костюм явно сделали на совесть. Плохо, что кое-кто не додумался, что подобная разработка обязательно привлечет внимание! Ладно, не до этого. Сейчас я дергаюсь из-за того, что Олег наотрез отказывается от больницы. К тому же мы фактически вынуждены бросить здесь Леру сейчас. Да, под присмотром врачей, но бросить. Просить сестру остаться и присмотреть за ней кажется мне очень плохой идеей. Сначала я должна понять, что она их всех не сдаст. Нас. — Ты в сознании? — спрашиваю, тыкнув Олега пальцем в бедро. — Да. И буду сопротивляться. — Как долго? — вдруг интересуется доселе молчавшая Полина. — Что ты имеешь в виду? — осторожно уточняю я. — Как долго ты с ними? — С той выставки, когда я якобы на Бали укатила. Не было Бали. Разумовский заговорил со мной там, и кто-то его узнал, решил, что мы близки. В меня пытались стрелять, Сережа помог и увез к себе, чтобы обезопасить от повторного покушения. У него я и жила все то время. Водительская дверца открывается и Разумовский садится за руль, сразу заводит машину. — То есть он тебя похитил, — холодно резюмирует Полина. — Нет. Не совсем. Меня бы убили дома. — Слышала когда-нибудь про стокгольмский синдром? — Уважаемая Полина Юрьевна, — влезает Сережа, не отвлекаясь от дороги. — С высоты своего богатого жизненного опыта, хочу сказать, что это точно не стокгольмский синдром. Начнем с того, что я вашу сестру не обижал никогда, пальцем ее не тронул. К тому же у нас было все четко обговорено: она знала, что вернется домой, как только я разберусь с угрозой ее жизни. Четко?! Да я думала, что он меня в саду закопает! Четко у него там все было, оказывается. Полина медленно поворачивает голову и смотрит на него. Сережа делает вид, что его очень интересует дорога впереди. Вопросов она больше не задает, но и по одному взгляду становится понятно, какого сестра мнения обо всем происходящем. Вообще, я в очередной раз завидую ее стойкости, потому что Полина отлично держится для человека, который оказался рядом с мертвым серийным маньяком. Или как там Разумовского называют? — Сережа, дома аптечка есть? — спрашиваю, заметив, что мы уже недалеко. — Я ее точно не собирала. — Есть, — вместо него отвечает Олег. — С вами это первое, что я принес в новую квартиру. — Смелое заявление для человека, на котором ее и используют сейчас, — бормочу я, хмыкнув. — Справедливо, — отзывается Волков. Я помогаю ему лечь на сиденье так, чтобы не тревожить покалеченную спину. Олег утыкается лбом мне в бедро и выдыхает сквозь зубы. Ничего, чуть-чуть осталось, почти дома. Главное, что все закончилось относительно в нашу пользу. — Блин. — Волков сдвигается чуть влево. — Ася, что у тебя в кармане? И не говори, что рада меня видеть. — Рада до безумия. А это на всякий случай. Я вытаскиваю оторванные от ящиков ручки, коротко объясняю, что это единственное, что мне удалось найти для самообороны. На вопрос Олега о том, как именно я собиралась их использовать, замечаю, что концы острые, на одном вообще гвоздь торчит. Разумовский даже оборачивается на пару секунд. Олег берет у меня одну из ручек, рассматривает. Усмехнувшись, произносит: — А я говорил. Что он имеет в виду, не спрашиваю, так как мы уже подъезжаем к дому. Сейчас у Олега только одна задача, и заключается она в том, чтобы не вызвать подозрения у консъержа. Плащ насквозь пропитался кровью, так что Разумовскому приходится расстаться с пиджаком. Пока Олег ворчит насчет того, что вот такой цвет ему совершенно не идет, мы доходим до лифта. У Волкова даже получается держаться ровно, на Сережу он валится уже тогда, когда мы оказываемся в кабине. — Мои ключи остались в сумке, — вдруг вспоминаю на нашем этаже. — А сумка в машине возле того дома, где нас взяли. — Я проверю позже, — кивает Разумовский. — В заднем кармане. Я без зазрения совести лезу туда, куда сказано, потому что руки у Сережи заняты поддержкой Олега. Волков ворчит, что могла бы хоть в такой ситуации не лапать его друга за задницу. Я заявляю, что это сильнее меня, сую ключи сестре и указываю на нужную дверь, а сама становлюсь с другой стороны от Олега, чтобы ему было хоть немного легче. Полина молча открывает замки и ждет, когда мы зайдем в квартиру. Я, если честно, опасаюсь, что сестра уйдет сразу же, но дверь она захлопывает изнутри. Мы сразу ведем Олега в спальню, укладываем поверх покрывала. Разумовский отправляется за аптечкой, пока я снимаю с Волкова пиджак. Понятия не имею, что делать дальше, поэтому просто жду, когда вернется Сережа и потом следую инструкциям. Смыть кровь, обработать, зашить… Зашить?.. Боже. — Ты можешь выйти пока, ma petite, — говорит Разумовский, заметив, видимо, мой ступор. — Останусь, — отвечаю, сглотнув. — Тебе помощь нужна. — Мне твой обморок не нужен, дорогая Ася. — Я не собираюсь в обморок. Шить все равно ты будешь, я ведь так, на подхвате. По сути, я только хожу возле кровати, пока он орудует иглой и медицинскими нитками. — Поменяй воду, — говорит Сережа. Я берусь за тазик, отлично понимая, что Разумовский просто выставил меня вон, дав пару минут в себя прийти. Что ж, и на том спасибо. Проскочив мимо сестры, застывшей в дверном проеме, иду в ванную. Полина следует за мной. — Ты вся в крови, — говорит она, пока я выливаю воду. — Она не моя. Ты же видела, что меня не тронули. — Я видела, как ты его обнимала. Почему ты его обнимала, Ася? Скажи это вслух. Мне нужно услышать и понять, что я не сошла с ума. Я вымываю эмалированный таз, дань советской эпохи, который Олег незнамо где и незнамо зачем достал, и набираю новую воду. — Почему, Ася? — Ты знаешь ответ. — Надеюсь, что ошибаюсь, — мрачно говорит сестра и подходит ближе. — Почему? Я ставлю тазик на тумбочку, смотрю на колышущуюся там воду. Поднять взгляд на сестру кажется сейчас физически невозможным действием. С другой стороны, я-то в чем виновата? Пусть предъявляет претензии Сереже, это он свел с ума мое глупое сердце. И все равно я себя сейчас чувствую прямо-таки капитальным разочарованием. Глянув на себя в зеркало, стаскиваю перепачканный свитер, держу его в руках. — Потому что я его люблю, — тихо говорю, не отрывая глаз от своего помятого бледного отражения. — Знаю, как это для тебя звучит сейчас, но такова правда. Я люблю Сергея Разумовского, того самого. Я в курсе всего, что было в прошлом, и оставляю это в прошлом. — Ася, — шепчет она и шагает ко мне ближе, взяв за плечи, разворачивает к себе. Я смотрю на нее, стиснув свитер. — Ася, о каком прошлом ты говоришь? Это убийца, Ася! Жестокий и холодный убийца, и он… — Не тронет меня, — качаю головой, ногтем поддевая белую нитку, выбившуюся из вязи. — Ты не понимаешь… — Ася, родная, он просто задурил тебе голову. Ты забыла, сколько всего он натворил? Знаешь, что он сделал с Громом? — Слушай, все это странно и… — Ася, странно?! — Полина легко встряхивает меня за плечи. — Странно? Он перебил кучу людей, устраивал смертельные игры на заднем дворе своего дома, и ты думаешь, что он не тронет тебя, потому что… Почему? Потому что ты особенная? Потому что растопила его ледяное сердце? Ася, пожалуйста… — Я люблю его, — повторяю, опустив взгляд на пятна на свитере. — Он убьет тебя, Ася! — Вот с этим я бы поспорил, — прохладно заявляет Разумовский. Я и не заметила, как он зашел в ванную. Сейчас только отступаю от Полины и смотрю, как он приближается к нам. — И насчет ледяного сердца тоже, — добавляет Сережа, остановившись рядом. — Я больше по огненной части, Полина Юрьевна, вам ли не знать. — Он мягко забирает у меня свитер, бегло осмотрев его, кидает в раковину. — Надеюсь, это не твой любимый, ma jolie souris. Я найду точно такой же, если что. Кивнув, поворачиваюсь к нему спиной, берусь за тазик. — О, это уже не нужно, воды во втором хватило, — говорит Разумовский. — Я дал Олегу обезболивающее, возможно, он сможет поспать. — Хорошо. Краем глаза замечаю, что сестра выходит в коридор. Выдохнув, закрываю лицо ладонями и опираюсь локтями о раковину. — Она мне этого не простит, — глухо шепчу я. — Не думаю, что это так. — Разумовский поглаживает меня по спине и аккуратно разворачивает к себе. — Вы ведь семья. И мы с тобой не трупы на заднем дворе закапываем, так что не совсем все плохо. Я угрюмо смотрю на него. — Серьезно? — Согласись, дорогая Ася, в том случае было бы хуже. — Вообще не утешает. Ты сам как? Тебя не задели? — Те дилетанты? Нет, конечно. — Хорошо. Тогда идем, нужно как-то убедить мою сестру молчать о тебе и Волкове. Я хочу отойти от него, но Разумовский удерживает на месте, внимательно смотрит. Ну что еще такое? — Это правда? — спрашивает он. — Ты о чем? О том, что надо уговорить Полину молчать о вас? Да, правда нужно. — Ася, — морщится Сережа. — То, что ты ей сказала, — правда? Сказать бы, что нет, и поделом бы тебе было, засранец. Не желая опускаться до такой маленькой, хоть и сладкой, мести, говорю: — Да. Правда. Я тебя люблю. А еще знаю, что по-французски ты тогда вот вообще не про красоту говорил. — Я и про красоту говорил по-французски, просто ты была несколько… занята, чтобы уточнять перевод, — ухмыляется он, но почти сразу становится серьезным. — Значит, правда? — Правда, — повторяю, глядя на его немного растерянное лицо. — Я люблю тебя. Разумовский смотрит мне в глаза еще пару секунд, а потом наклоняется и целует меня, и сейчас это почему-то кажется совсем непохожим на все то, что было между нами раньше. Может быть, я себя просто обманываю, и никакой разницы нет, пусть так. Я цепляюсь за его водолазку, ловлю новый поцелуй, такой нежный и желанный, и мне плевать сейчас, что мы оба до сих пор выпачканы в чужой крови, что предстоят разборки с моей сестрой, плевать даже на то, что меня вот-вот накроет осознание всего, что произошло за последние сутки. Пусть накрывает, я буду в этом не одна. Разумовский отодвигает таз подальше и сажает меня на тумбочку, прижимает к себе. — Я люблю тебя, — шепчет Сережа, ткнувшись носом мне в шею. — Я так испугался, когда получил ту фотку от него. Думал, что… Это такая злая ирония, на самом деле, ma petite, и я бы рассказал тебе, наверно, если бы не опасался, что ты возьмешь свои слова обратно. — Не возьму. — Я зарываюсь пальцами в растрепанные волосы, жесткие из-за попавшей на них крови. — Но тебе не обязательно говорить. Все закончилось, и мы живы. — Живы. — Сережа целует меня в плечо. — Когда ты перестала отвечать… Я все вспоминал и прокручивал в голове твои слова о том, что ты не уйдешь от меня, не сказав об этом. И очень пожалел, что не поставил маячок в машину твоей сестры. В городе, оказывается, до сих пор очень много слепых зон. — Отставить паранойю. Я здесь, с тобой. И… Нам все-таки нужно поговорить с ней. Разумовский выпрямляется, заправляет волосы мне за ухо. — Ты устала, ma petite, я же вижу. Давай я сам с ней поговорю. — Это моя ответственность, Сережа. Поэтому лучше сделаем это сейчас, пока я еще на ногах держусь. Идем. Разумовский помогает мне слезть с тумбы, и мы направляемся к двери, но рядом с ней он останавливается и тянет меня к себе за руку. Смотрит в глаза, взяв лицо в ладони, гладит по щекам. Виновато улыбнувшись, спрашивает: — Правда любишь? Я закрываю глаза, подставляю лицо под осторожные касания губ и тихо отвечаю: — Люблю.