Бочка яда и ложка но-шпы

— Был, — коротко отвечает Разумовский и отходит от меня. — Больше нет. Я смотрю сначала на него, потом на Волкова и пытаюсь понять, в чем проблема. Я ведь уже знаю про ДРИ, так чего они так напряглись? Что такого в том, что всплыло наличие третьего? — Так, — говорю и ставлю на стол перед Олегом кружку и чайник. — Ну, был и был. В чем проблема-то? Волков бросает быстрый взгляд на Сережу, и я понимаю, что ответа мне стоит ждать только от Разумовского. Олег не станет выдавать его тайны, но тот и сам не спешит делиться, ходит по кухне, рассматривая что угодно, лишь бы не поворачиваться в мою сторону. Поведение очень подозрительное. — Он был агрессивным? — спрашиваю наугад и попадаю в точку, судя по тому, как Разумовский застывает на месте. — Понятно. Но… Его же больше нет? Ты проходил лечение? — Да, — быстро кивает он, облегченно выдыхая, довольный тем, что ему не пришлось объяснять все это самому. — Да, проходил. Меня вылечили от него. — Ну ладно, — пожимаю плечами и поворачиваюсь к Олегу. Тот очень внимательно смотрит на своего друга, на секунду даже кажется, что в темных глазах мелькает осуждение. Волков обращает взгляд на меня, и я понимаю, что действительно приглючилось просто. — Как твоя вылазка? Есть какие-то подвижки с Колесниковым? — Есть, — говорит он и, налив себе чай, начинает рассказывать. Я беру еще две кружки, сажусь за стол и слушаю, как они с Разумовским обсуждают слабые места «гнусного и тупого бандита». В разоблачении и наказании преступников я мало что понимаю, поэтому больше помалкиваю, только слежу, чтобы они опять не перешли к выбору способа его прибить, «чтоб не мучился и других не мучил». Сережа спустя некоторое время все-таки перестает бродить по кухне и, размахивая руками, строить коварные планы, садится рядом со мной. Олег, улучив момент, напоминает про вооруженную до зубов охрану и вслух размышляет, как эффективнее с ней справиться. Глянув на Разумовского, замечаю под напускной бравадой, что он нервничает. Все еще из-за третьей личности? Пожалуй, оставлю шутку про то, что в его случае можно вместо качества брать количеством. Я слегка двигаюсь и беру его под столом за руку. Он кивает, благодарно улыбается мне и тут же снова включается в составление относительно злодейского плана. Олег этот жест тоже замечает и лишь вздыхает. Выдержав еще минут двадцать этого разглагольствования, я говорю, что устала и собираюсь вернуться на веранду, чтобы немного порисовать, а потом отправлюсь спать. Уже выпуская в воздух струю виноградного пара, задумываюсь о том, что что-то все равно коробит меня в ситуации с еще одной личностью. А именно: первичная реакция обоих. Если третьего уже все равно нет, то почему они так занервничали? Олег-то ладно, волновался, что случайно сболтнул лишнего, ведь Сергей был явно не готов говорить об этом. Но что насчет самого Разумовского? Мы, кажется, уже выяснили, что его расстройство меня не напугало. Да, нормально еще не обсудили все, но главные фразы были сказаны. Мне все равно, что у него такой диагноз. Так в чем проблема? Я лезу в диалог с сестрой. Ее сообщения никто не удалял, ведь Разумовский подумал, что я все равно их прочла уже. С того момента он в свой кабинет не возвращался. Нет, это нечестно. Решила же, что не буду шариться по интернету и искать о нем информацию. В сети полно гадостей, которые могут даже не быть правдой, как и мнение моей сестры о нем. Изначально я не хотела себя пугать, а когда все это зашло дальше, чем планировалось, было бы совсем подло шерстить его имя в поисковике. Если я и согласна попробовать с ним хоть что-то, то только на условиях того, что прошлое останется в прошлом. По-другому я не смогу, буду постоянно оглядываться на взорванную площадь Восстания. Ладно. Все эти размышления никуда меня не приведут. Спрошу у самого Разумовского, но позже. Когда его перестанет так дергать от одного упоминания третьей личности. Даже если третий был агрессивным, его все равно больше нет. Я сую сигарету в карман и, махнув рукой на картину, иду к себе. Разумовский ловит меня уже на втором этаже. — Хотел еще раз объясниться, — говорит он и виновато улыбается, закусив губу. — Тебе не обязательно это делать, если не хочешь, — заверяю, открывая дверь в свою спальню. — Я знаю, что есть вещи, о которых рассказывать может быть болезненно. Ничего страшного. Оставив дверь открытой, я захожу в комнату и щелкаю выключателем. Сережа, потоптавшись на пороге, все-таки следует за мной. Пока я ищу среди карандашей на туалетном столике резинку для волос, он садится на край кровати и осматривается, будто раньше здесь не был. Да, бардак. Но творческий. Я завязываю хвост и опускаюсь рядом, повторяю: — Можешь не говорить, если не хочешь. — Не хочу, — усмехается Разумовский. — Совсем. — Ну и черт с ним. — Я легонько толкаю его плечом и улыбаюсь. — Лучше расскажи, что вы решили насчет Колесникова. — Завтра вечером мы отправимся на небольшую разведку, — сообщает он и машет рукой. — Там и посмотрим, что делать. Я хотел увидеться с тобой до того, как ты ляжешь спать, еще по одной причине. Сережа лезет в карман брюк и достает оттуда небольшой бархатный футляр, при взгляде на который не составляет труда понять, что там что-то из разряда ювелирки. — Курьер доставил еще утром, но я не смог преподнести тебе его по понятным причинам. — Он слегка улыбается и изящным жестом протягивает мне коробочку. — Это для тебя, ma petite. Подарок. — В честь чего? — уточняю и не могу скрыть в голосе настороженность. — Откуда такая подозрительность? — удивляется Разумовский. — Ну же, открой. Там нет ничего, что могло бы тебя укусить. Несмотря на сомнения, я делаю так, как он говорит. Дело не в недоверии, а в том, что мне в последнее время не очень нравится принимать подарки. Я пропустила момент, когда это случилось, и сейчас даже не могу припомнить, как и из-за чего. Моя психотерапевтка, с которой мы последний год работали, предполагала, что истоки опять же надо искать в отношениях с бывшим мужем. Собственно, тут и гадать не надо, чтобы понять, что большую часть загонов я заработала с ним. На мое счастье, в футляре не оказывается ничего странного или слишком вычурного, чего можно было ожидать от такого, как Разумовский. Там просто колье, состоящее из цепочки и небольшого кулона с прозрачным камнем в толстой огранке. — Красивый, — улыбаюсь я, рассматривая украшение. — У меня когда-то был похожий, но я потеряла его во Вьетнаме. — Идеальная память, — стучит себя по виску Разумовский. — Я помню, ты рассказывала. Я нашел его на твоих фотографиях. Ты еще упоминала, что очень расстроилась тогда. — Ну, обидно было. Я вообще не понимаю, зачем нацепила его на ту экскурсию в джунгли. Дима потом троллил меня, заявляя, что подвеску точно сожрал леопард, и если я хочу вернуться и поискать ее, то он и меня сожрет. — Принимая во внимание все, что я о тебе знаю, я удивлен, что ты не вернулась. Позволь? Он берет у меня футляр и достает оттуда колье. Я послушно сажусь к нему спиной, приподняв волосы. — С чего ты взял, что не вернулась? Вернулась, просто не нашла. — Охотно верю, — бормочет Сережа и поправляет цепочку. Я отпускаю хвост и беру двумя пальцами подвеску, любуюсь бликами света в камне. Поворачиваюсь и, улыбнувшись, говорю: — Спасибо. Оно очень красивое. Люблю серебряные украшения. — Серебро? — переспрашивает он и задумчиво чешет затылок. — Ну, тогда будем считать, что это серебро. — Так. — Я опускаю подвеску и внимательно смотрю на Сережу. — А подскажи-ка, что за камень? — Камень? Стекляшка какая-то, о чем ты? — Он смеется и падает спиной на кровать, заложив руки за голову. — Ты не передумала насчет выставки в Москве? — Разумовский. Что за камень? — Фианит, — как-то очень быстро отвечает он. — Ну да, — скептически соглашаюсь я, внутренне поежившись. Колье теперь кажется слишком тяжелым и очень неуместным на мне, несмотря на свой скромный дизайн. Моя шкатулка дома заполнена до предела, но в основном там серебро, разного качества бижутерия, начиная от элитной и заканчивая браслетиками с рынка, и пара золотых сережек, которыми я в древности заживляла проколы в ушах. При этом я абсолютно не разбираюсь в украшениях и просто хватаю, что приглянулось. — С Москвой все еще в силе, — сообщаю, ложась рядом на бок. — Если успею, конечно. — Успеешь, — говорит Разумовский, глядя в потолок. — Ну, если завтра у вас все получится, то возможно. Он усмехается, но как-то невесело. Да, я тоже сомневаюсь, что эта ситуация разрешится так легко, могу только надеяться. Вот разберутся они завтра с придурком, который хочет меня грохнуть, и я вернусь домой, продолжу восстанавливать свою жизнь. С маленькой оговоркой теперь. Протянув руку, глажу эту самую оговорку по щеке. Разумовский поворачивается и копирует мою позу, перехватывает ладонь, которую я хотела убрать, и вновь прикладывает к своему лицу. — А что после? — спрашивает он. — Развод, — отвечаю, проходясь кончиками пальцев по чуть заметным ямочкам, рожденным его улыбкой. — Дальше не знаю. Изначально я собиралась остаться в Москве. — Мне не нравится этот план, — заявляет Сережа, приподняв брови. — Совсем. — Ну, в тот момент, когда я его придумала, он казался хорошим. — А сейчас? Сейчас я сражаюсь с дурью у себя в голове, потому что меня безумно тянет к человеку напротив. Понимаю, насколько все это глупо, не говоря уже о какой-то правильности, ведь я с некоторых пор абсолютно осознанно закрываю глаза на его прошлые поступки. И что мне ответить? — Не уверена, — тихо признаюсь в итоге. — Оставайся, — тут же предлагает Разумовский и приподнимается на локте. — Неужели ты готова променять наш чудный город на грязную и душную Москву? Он двигается чуть ближе, кладет ладонь мне на талию и наклоняется, будто для поцелуя. Я почти ведусь, когда над ухом раздается вопрос: — Или дело в ком-то конкретном? Скажи, и он тебя больше не побеспокоит. — Эй. — Я несильно бью его в плечо, чтобы отодвинулся. — Верни топор войны на место. — Просто на всякий случай спрашиваю, — ослепительно улыбается он. И как я вообще так вляпалась? Отличный вопрос, над которым стоить подумать. Но я, конечно, не думаю, нет, вместо этого обнимаю его за шею и притягиваю ближе, чтобы поцеловать. Небольшое жульничество, чтобы не утопать в сомнениях и противоречиях. Гораздо приятнее следующие полчаса лежать рядом и разговаривать, иногда прерываясь, потому что желание вновь почувствовать прикосновение его губ к своим все хуже и хуже поддается контролю.

***

Утро начинается не с кофе. В моем случае с гневного звонка сестры, которая и без того со своей работой дерганная, так еще и я с долбанным разводом ей нервы порчу. Клятвенно обещаю, что вот-вот закажу обратный билет и на заседании буду как штык. Полина скептически хмыкает и вешает трубку. Обижаться на нее за такое недоверие нет смысла, я неплохо так начудить успела за всю нашу жизнь. Потянувшись, иду умываться и переодеваться, после чего спускаюсь вниз. Едва сойдя с лестницы, слышу голоса, раздающиеся из столовой. Ну, можно было не сомневаться, что я проснулась не первая, вопрос только в том, ложился ли кто-нибудь из них вообще? Уже собираюсь направиться в ту сторону, как слышу громкий Сережин голос: — Да еще хотя бы пару дней! Знаю, что мы можем разобраться с ним уже сегодня, но нужно подождать! Я останавливаюсь, нахмурившись. Это он про Колесникова? Олег что-то отвечает, но его слова звучат гораздо тише из-за поврежденного горла. Сняв тапочки, осторожно крадусь к двери. Подслушивать нехорошо, помню, но очень меня насторожила эта странная фраза про «подождать». — Пара дней погоды не сделает, — продолжает Разумовский. — Просто еще немного времени. — Серый, да уймись ты, — просит Волков и чем-то щелкает. — Я понял, что ты имеешь в виду, но повторяю: зачем? — Издеваешься? — раздраженно уточняет Сережа. Снова какие-то щелчки, звук падения чего-то тяжелого. — Я же объяснил! Если все закончится сегодня, то завтра она уйдет, если уже не этой ночью, и до нас ей дела не будет! Там ведь… — До тебя, — поправляет Олег. — Это я тоже понял. Говорю же, заканчивай истерику. Я не про то спрашивал. — А про что тогда? — Ты хочешь подержать Асю здесь еще немного, чтобы она еще больше запала на тебя. Чего? Я сжимаю тапки, представляя, как припечатаю ими одну наглую рыжую морду. — Слишком грубо, — фыркает Разумовский. — Ладно, чтобы она пала, окончательно сраженная твоими чарами, — произносит Волков, и я почти наяву вижу, как он глаза закатывает. — Ты мне другое объясни: зачем ты хочешь втянуть ее во все это? — В смысле? — растерянно бормочет Сережа. — Ну, смотри, — Волков прерывается, что-то двигает по столу. — Ее там, снаружи, ждет нормальная, возможно, счастливая жизнь, без опасений быть убитой или покалеченной твоими врагами. Зачем ты хочешь лишить ее этого? — Все не так! — горячо возражает Разумовский. — Я не… Я не собираюсь лишать Асю счастливой жизни, почему ты думаешь, что я не смогу… — Потому что слишком хорошо знаю тебя и обстоятельства, в которых мы сейчас живем. — Она мне нравится, Олег, сильно, — внезапно признается Разумовский, а мое глупое сердце готово простить ему предыдущий идиотизм. — Думаю, взаимно. Я не хочу принуждать ее к чему-то, но и просто так отпустить и дать забыть о себе тоже не могу. Она ведь… Да ну ты же видел, она удивительная, она… — Вот именно, — строго прерывает его Волков. — Ася — хороший и добрый человек, ей не место рядом с такими, как мы. Это опасно. — Ты можешь научить ее защищаться! — радостно выдает Разумовский. — Она говорила, что брат давал ей уроки дзюдо, так закрепи их, научи еще стрелять и… — Серый, — устало вздыхает Олег. — Дай ей уйти. — Да нет же! — опять вспыхивает Сережа. — Я не собираюсь удерживать ее силой, я лишь хочу, чтобы у нас с ней был шанс сблизиться! Покачав головой, надеваю тапочки на ноги, чтобы не было искушения кинуть их кое-кому в лицо и только после этого, объяснить, что я не собираюсь про него забывать и с радостным гиканьем нестись в Москву галопом. Что тоже хотела бы узнать его получше и дать тот самый шанс. Расправив плечи, шагаю к арке. — Немного времени, Олег, — опять говорит Разумовский. — Серый, извини, но Ася пять выстрелов вряд ли переживет. Я захожу в столовую как раз в тот момент, когда между ними зависает гробовая тишина после этих слов. На столе разложена куча разномастного оружия, вот оно должно быть и щелкало. Олег как раз кладет какой-то автомат, а Разумовский стоит рядом с таким видом, будто в него сейчас молния со всей силы долбанула. Волков смотрит на меня почти испуганно, Сережа тоже поворачивает голову. На его лице мелькает паника. — Пять выстрелов, — повторяю я услышанное, глядя то на Олега, то на него. Пять выстрелов, пять шрамов от пуль. На секунду мне кажется, что логическая цепочка, выстроившаяся после этой фразы, не имеет смысла, но их поведение доказывает обратное. Олег медленно кладет автомат в ряд. Я задерживаю взгляд на Разумовском и уточняю: — Так это ты? Ты… Ты что, в него стрелял? Вы оба были в Сирии? — Ты не правильно поняла, — говорит Волков. — Все было не совсем так. — У тебя пять шрамов от пуль. — Я… получил их в разное время и от разных людей. — А при чем тут выстрелы и я? — Неудачное выражение, — быстро находится Олег. Я все жду, что Разумовский рассмеется и тоже подключится к объяснению, скажет, что глупости все это, конечно, он не мог стрелять пять раз в своего друга. Сережа молчит, буравит нечитаемым взглядом стол. На секунду смотрит на Олега, но тут же отводит взгляд. Грустный и очень виноватый. — Ты в него стрелял? — вновь спрашиваю я, не обращая внимания на попытки Волкова оправдаться. — Ася, — вздыхает Олег. — Да, стрелял, — резко отвечает Разумовский, возвращая себе привычный надменный вид, и отходит от наемника, останавливается в метре от меня. — И не только в него, Ася, и не только стрелял, если ты забыла сводки новостей. — Подожди, но… Вы ведь друзья, — растерянно говорю я, настороженно наблюдая за ним. — Это мне не мешает, как видишь. — Он взмахивает руками, будто красуется. — Я могу даже рассказать, как это было хочешь? — Серый, заткнись, — угрюмо советует Волков. — Я заставил своего врага играть со мной в шахматы живыми людьми, его близкими и наемниками, которые на меня работали. На всех были ошейники, которые срабатывали и взрывались, когда фигуру съедали. Как тебе идея? — Сергей ждет ответа, но его, понятное дело, нет. Он жестко усмехается и продолжает: — Я тоже думаю, что она ужасна, но и настолько же прекрасна. А вот его ошейник, — он указывает в сторону Олега, — не сработал, и я его застрелил. Конец истории. — Ася, не обращай внимания, — произносит Волков. — Он расстроен и не в себе. — Не ты ли говорил, что я не должен втягивать ее в нашу жизнь? — почти выкрикивает Разумовский, обернувшись к нему. — Все честно, я предупреждаю ее о рисках. Олег обходит стол и двигается в мою сторону, а я понять не могу, как он после всего может вот так повернуться к Сергею спиной. Наемник берет меня за плечо и отводит немного в сторону, будто хочет отгородить от злости своего друга. — Серый, иди наверх, отдохни, — говорит Волков, не оборачиваясь. — Вечером у нас полно дел. Разумовский молчаливым вихрем проносится мимо нас, и я ничего не могу с собой поделать и шагаю назад, испугавшись. Мне почти стыдно за эту реакцию, хоть и не должно быть. Иллюзии, которые я понастроила в отношении Сергея за последние дни, начинают трескаться и вот-вот грозят рухнуть и засыпать меня осколками. В голове не укладывается… Те шрамы — это не просто следы от пуль, это следы от пуль, которые впились в Олега по воле его лучшего друга. И все то, что Сергей сказал про шахматы и… Боже. Сколько же людей тогда погибло? И насколько надо быть поехавшим, чтобы сотворить такое? — Ася, присядь, — произносит Волков и указывает в сторону другого конца стола, свободного от оружия. — Я не… — Присядь, — повторяет мужчина, и его хриплый голос звучит непривычно жестко. — Нам надо поговорить о том, что ты узнала. Есть кое-что еще. Это как раз та причина, по которой он молчал про третьего. Я смотрю в сторону арки, ведущей в коридор, но все же неуверенно иду, куда велено.