Сердцу не прикажешь

Так, точно дева молодая, Твой образ предо мной блестит; Но взор твой, счастье обещая, Мою ли душу оживит? /М. Лермонтов/

*** Вечер Анна провела в одиночестве, почти не выходя из своей комнаты. Она то пыталась связать Феденьке шапочку, то отвлечься чтением французских романов, которые совсем недавно увлекали ее. Ирина же отправилась в гости к своей старинной приятельнице, и Аня вздохнула с облегчением: негодование на подругу и обида на ее несправедливые слова не вызывали желание нынче общаться с нею… А Владимир так и не приехал к ним. Девушка ловила себя на мысли, что ей не терпится поскорее встретится с Владимиром не для того, чтобы просить разрешения на брак, а чтобы только увидеть его и узнать, что же у него случилось? Она призналась себе, что за два месяца разлуки очень истосковалась по нему, вопреки доводам разума, вопреки тому, что решилась связать свою жизнь с другим: нелюбимым, но очень хорошим человеком. «Я считаю вас самой прекрасной, самой достойной женщиной, которую я когда-либо знал… И я убежден, что барон Корф считает также. Если он искренне любит вас, то, я уверен, что ему нет совершенно никакого дела до так называемого «сословного неравенства»… Вы еще раз хорошенько подумайте», — вспоминала Аня проникающие в душу слова Константина. Девушка, глядя в окно своей спальни и, сжимая в руках недовязанную шапочку, напряженно размышляла: «Назимов раскрыл мне глаза на то, что по-настоящему любящему меня человеку плевать на мнение света и сплетни. Теперь я понимаю, что и Владимир пытался мне это доказать, несколько неуклюже, но пытался… Ах, какой же он вспыльчивый, какой эмоциональный! А я без тех откровений в журнале превратно понимала Владимира и считала, что он лишь играется со мною. И мечтала только об одном: чтоб он оставил меня в покое. Меня пугали собственные чувства к нему, я тоже не могла спокойно общаться с Корфом, вести с ним здравомыслящие беседы. В его присутствии я то млела, то находилась на грани обморока… Услышать и понять Назимова, к которому я питаю дружеские чувства, мне было намного проще: Константин, мудрый и рассудительный, понял мои страхи, а я легко открыла ему все свои опасения, как отцу, как брату…» *** День с утра не задался. Анна проводила занятия, пребывая в весьма тревожном состоянии. Все ее мысли занимал Владимир: он так и не объявился. Точно охладел к ней! Ну что ж… Этого следовало ожидать. Наверняка в Ростове познакомился с кем-нибудь и теперь страдает по очередной даме сердца… Платонова нахмурилась: неужто она ревнует? Ревнует, страшно ревнует! Назимов после занятий вновь уехал по делам сгоревшего госпиталя и благотворительных фондов. Во время обеда Анна ловила на себе его печальные многозначительные взгляды. Приняв ее молчание за колебание, Константин заговорил с нею о планируемом проекте постройки нового госпиталя на месте сгоревшего и напомнил, что на будущей неделе намечается очередной вечер в его салоне. «Он прав, — глядя куда-то поверх головы преподавателя, думала девушка. — Прежде чем принять окончательное решение, я должна поговорить с Владимиром… Нельзя больше откладывать разговор с ним. Ох, как же страшно! Мне кажется, что я вот-вот лишусь чувств!» Аня, подобрав юбки, выбежала на крыльцо и прижала руку к бешено бьющемуся сердцу: волнение достигло крайних пределов. Мимо нее с почтительными улыбками на лицах прошла группа старших воспитанниц в бело-голубых платьицах. Платонова рассеянно покивала им в ответ. — Гриша, вели кучеру ехать… на Фонтанку, — дрожащим голосом попросила Анна Григория. — Скорее! *** Соскочив с подножки экипажа, Анна поспешно направилась к заветному дому. Голова от волнения кружилась, колени подгибались, в груди неприятно покалывало, а дыхание то и дело сбивалось. Старый Егорыч, заметив Аню, идущую мимо пестрых клумб, заулыбался ей во весь свой беззубый рот и обронил метлу. Девушка ответила ему лишь кивком головы. — Помоги тебе Бог, Аннушка, — проронил ей вслед старик, но порывистый ветер развеял его слова по густой кленовой аллее. Едва она ступила на нижнюю ступеньку парадного крыльца, как массивная дверь дома отворилась, и лакей пропустил вперед себя мрачного Петра Кудинова. — Анна Петровна?! — изумленно воскликнул мужчина и быстро спустился к ней. — Стало быть, вам уже всё известно? — Что известно? Аня, шурша юбками, начала было подниматься по лестнице. Но Петр жестом остановил ее и указал на беседку: — Уделите мне пару минут, прошу вас! Это очень важно! Девушка кивнула и направилась в сторону сада к той самой беседке, где она когда-то пряталась с Владимиром от ливня… Кудинов поспешил за нею. Едва они присели на скамью, мужчина взял Платонову за руку. — Простите меня за всё, Анна Петровна! — проникновенно произнёс он. . — Что вы! Я не держу на вас зла, Петр Алексеевич! — Девушка одарила собеседника теплым ясным взглядом, и он понял, что она не лукавит. — Я очень рад. Вы не представляете, как мне важно знать, что вы простили… Потому как нам с вами предстоит… Кхм… Я знаю, что вы всегда были доброй, Анна, и сейчас продолжаете творить дела милосердия, участвуете в благотворительности… Я преклоняюсь перед вами! А в тот злополучный вечер, я был… гм… несколько не в себе, и посмел так несправедливо и дерзко обвинять вас… И набросился на вас… Простите! Анна вздохнула: — Я не держу на вас зла и всё забыла, Петр Алексеевич. Не тревожьтесь. Кудинов помолчал, перевел взгляд на пасмурное небо. Где-то вдали, то приближаясь, то отступая, грохотал гром. Между домом и служебным флигелем виднелась густая дождевая завеса, а над нею — бледная радуга. — Скоро и здесь будет дождь… Анна, я пригласил вас сюда не только с тем, чтобы извиниться… Понимаете, жизнь Владимира в опасности! — Значит, все-таки… Владимир Иванович затеял дуэль?! — Она вспомнила свой утренний сон. — С господином Назимовым?! — Прошу вас, Анна, поторопитесь к нему. Вы не ошиблись! Дуэль уже завтра на рассвете! Нет-нет, не с Назимовым… Корф попал в такое положение, что не стреляться ему никак нельзя. Но дело в том, что он… не желает принять меры предосторожности! Мне кажется, Анна, что вы могли бы оказать на Владимира благотворное влияние. И ваше появление хотя бы… немного взбодрит его. Я хочу, чтобы у моего друга было желание, был стимул остаться в живых… Прошу вас, Анна: не медлите: он очень любит вас! Вы для Владимира — луч света в темном царстве… И даже если вы не питаете к нему ответных чувств… Все же… я думаю, что Владимир вам по-своему дорог… Вы знаете его много лет, и женское чутье не подведет вас. — Он мне дорог, очень дорог, не сомневайтесь в этом! — горячо прошептала девушка. — Но… дуэль? Зачем?! С кем?! — Я не хотел бы посвящать вас в некоторые подробности, Анна. Ежели Владимир сочтет нужным, расскажет сам. Мне предстоит быть его секундантом. А еще должен сообщить вам: в случае гибели барона вашим опекуном стану я. Всё это весьма скоропалительно, но у нас было совсем мало времени… Надеюсь на ваше понимание… — Гибели?! Нет! Господи! Господи! Нет! — в отчаянии вскричала Анна, задыхаясь. По щекам ее текли крупные слезы. Она тяжело откинулась на спинку сиденья и застыла в неловкой позе. Через минуту очнувшись, выпрямилась и схватила Кудинова за руку. — Неужели все так ужасно, Петр Алексеевич? Но постойте же! Владимир — прекрасный стрелок! — Анна, так и быть, я скажу вам… Корфу предстоит дуэль с князем Алмазовым, известным в высших кругах дипломатом. Он очень зол на барона и намерен его убить, полагая, что останется безнаказанным и после дуэли уедет со своей супругой за границу. — Убить?! Но почему такая ненависть? Что ему сделал Владимир? — рыдала Аня. — Успокойтесь, Анна, успокойтесь. Вы лучше подумайте, что скажете Владимиру… Постарайтесь убедить его… А, впрочем, не мне вас учить. Я верю в вашу деликатность, в доброту вашу! Пойдемте, провожу вас до крыльца… А я должен поспешить: мне, как секунданту, предстоит еще немало дел! *** Заметив ее замешательство, Григорий первым поднялся на крыльцо: — Вы позволите, Анна Петровна? — почтительно спросил он и позвонил в колокольчик. Девушка только теперь осознала, что несколько минут стоит, замерев перед дверью, и не решается позвонить. — Не бойтесь! Я с вами… Будем надеяться… Лакей Афанасий обрадовался гостье, но был весьма сдержан с нею. Он молча помог Ане переобуться и проводил в гостиную. «Все ведут себя так, словно в доме траур», — с горечью подумала Анна, тихо поприветствовав слуг, столпившихся в углу залы и с отчаянной надеждой взиравших на неё. Девушка пообещала, что поговорит с ними позднее на кухне: сейчас необходимо как можно скорее увидеть Владимира… *** На Корфа напала хандра, с которой он тщетно боролся еще в Ростове, и в конце концов сдался ей. Дома он не снимал халата: носил его поверх костюма и не смотрелся в зеркало. «Мне и Анне судьба дала шанс стать одной из редких счастливых пар девятнадцатого века. Несмотря на возможные сплетни, сословные предрассудки и отторжение высшего света… Но это было бы возможным, если б она меня любила…», — с горечью думал Владимир всякий раз, когда просыпался после короткого тревожного забытья на рассвете. Понимая, что больше не уснет, мужчина нехотя поднимался с мятой постели, кое-как приводил себя в порядок, выпивал крепкий горький кофе прямо на кухне и затем шел в кабинет справлять очередной документ. Яркое пламя свечей в высоком напольном канделябре хорошо освещало помещение. Корф, подперев руками голову, в который раз проверял бумаги, разложенные на столе. Проверял и сбивался. Закуривал. Начинал читать снова… Воздух пропитался дымом, табаком и запахом пота… Сброшенный халат темной горкой лежал на полу. Плотные портьеры скрывали от утомленных бессонницей глаз барона затянутое тучами небо, пелену летнего дождя и тусклое солнце. Он не замечал игривых раскатов грома, не слышал разноголосого щебета птах за приоткрытым окном… Он напряженно думал… Два утомительных дня прошли в казенных хлопотах и разъездах. Владимир, собрав волю в кулак, со внешним спокойствием и меланхоличной уверенностью завершал свои земные дела: наносил визиты нужным лицам, ездил по необходимым инстанциям. Он делал все возможное для того, чтобы облегчить дальнейшую жизнь тем, кто так или иначе от него зависел… Вот заверенный в суде документ, подтверждающий, что в случае его смерти господин Петр Алексеевич Кудинов станет официальным опекуном вольноотпущенной Анны Петровны Платоновой. Слава Богу, Петр согласился, правда, несколько помявшись перед этим… Владимир хорошо понимал друга: его неостывшие чувства к Анне давали о себе знать… Но никому другому он Аню не доверил бы… Вот завещание, которое гласит о том, что Анна Платонова по достижении совершеннолетия унаследует особняк на Фонтанке, а также ей станет доступен открытый на ее имя немалый денежный счет в банке. При этом назначен адвокат, который за оговоренную плату будет следить за действиями ее нового опекуна (Петра Кудинова) и за соблюдением всех условий завещания. Брать на себя какую-либо ответственность за малолетних Олега и Дарью Петр категорически отказался. На это согласился Иван Лаврецкий. Он польстился на доход от Ростовской усадьбы, которую Владимир отписал ему в завещании с оговоркой, что при достижении совершеннолетия Олег и Дарья унаследуют отцовское имение. Родовому Корфовскому поместью в Двугорском суждено было отойти Опекунскому Совету и числиться за Государством до тех пор, пока не объявятся законные наследники из рода Корфов. Возможно, Ивану Лаврецкому со временем удастся доказать свои права. Оставшиеся средства Владимир перевёл на банковский счет Петра Кудинова, чтобы тот мог содержать Петербургский особняк, приобрести для него новых слуг: люди в доме на Фонтанке формально числились за родовым имением в Двугорском, и после гибели барона они станут собственностью Опекунского совета, ровно как и само поместье. Корф съездил и на квартиру к Назимову, желая с ним поближе познакомиться, но Константина не оказалось дома. Прислуга сообщила, что застать хозяина трудно: он всегда в разъездах. — Как только господин Назимов появится, — велел Корф, — передайте ему мою просьбу: явиться на Фонтанку, дом 34. *** «Как же я нелепо подвел всех: Анну, детей, своих крепостных», — сокрушался Владимир… Он оформил и заверил вольные грамоты крепостным актом с внесением данных в «книгу крепостных дел» Варваре, Акулине, Филиппу, Феденьке и Агафье. Остальных слуг отпустить на свободу Корф не успевал, поскольку на оформление вольных пятерым крепостным у него ушло полночи: в каждой грамоте необходимо было подробно указывать приметы отпускаемых. А ему предстояло еще составить множество не менее важных документов, распоряжений, писем… Наступило утро. Возможно, его предпоследнее утро… Голова нещадно болела, после долгого сидения за столом затекли мышцы. Чтобы немного отвлечься и развеяться, Владимир вышел на балкон… Оперевшись на перила, он задумчиво огляделся вокруг. Взошло солнце, и густой утренний туман начал рассеиваться. Предрассветная роса обильно смочила траву и зеленый сад возле пруда, обрамленного ухоженными клумбами… Неужели через несколько часов для него навсегда померкнет все это великолепие, весь белый свет… И Анна?! Подумать только, чем обернулась его желание забыться!.. Он не раз находился в «преддуэльном состоянии», но никогда еще не чувствовал за собой такого груза ответственности за людские судьбы… Что теперь будет с Мирославой и ее замужеством? Как же он нелепо подставил ее: ради своей прихоти не захотел отпустить пораньше домой, и теперь бедная женщина должна за это расплачиваться… Вчера ему нанес визит взволнованный князь Андрей Долгорукий и сообщил, что среди их общих знакомых по Петербургу ходят слухи о готовящейся дуэли между бароном Корфом и князем Алмазовым. Мол, господин Алмазов точит зуб на барона, намерен его убить, зная, что останется безнаказанным и после дуэли преспокойно уедет со своей супругой за границу. По словам Андрэ, эти слухи поползли по городу после того, как нетрезвый князь в ресторане «Палкинъ» во всеуслышанье грозился прикончить «этого негодяя Корфа». Что же ждет Олега и Дашу? Каково им будет жить в семье Лаврецкого? Что станет с Анной? (Впрочем, за нее можно сильно не волноваться: наверняка она найдет свое счастье с преподавателем… Владимир предупредил Петра, чтобы тот узнал как можно больше о господине Назимове, и в случае положительных сведений не препятствовал браку Анны и Константина). Первым порывом Корфа было скорее послать за Анной, но поостыв, он решил этого не делать: ни к чему. Касаемо себя самого Владимир уже не строил иллюзий. Даже если он чудом останется жив, Анна никогда не поверит ему, не поймёт, что он любит всем сердцем только ее, что в объятиях княгини искал лишь забвения… Разве такой чистой и светлой девушке под силу понять его, грешного?.. Во всем случившемся Корф винил лишь одного себя. В тот злополучный день всё могло быть иначе… Он бы мог просто напиться и завалиться спать или съездить верхом в поместье, успокоить нервы, и тогда никто не пострадал бы… А теперь стоит одной ногой в могиле. Как же он его понимал, этого князя Алмазова! Но довольно напрасных сожалений и несвоевременных размышлений! Дуэль состоится завтра на рассвете… Через несколько часов его, Владимира Корфа, скорее всего, не станет… Как хорошо, что он успел покаяться в Ростове: теперь умирать почти не страшно… Но как же жаль… Жаль своей молодой жизни, не воплотившейся мечты, жаль, что он больше не увидит Анну… И детишек жаль… *** А вчера они с Петром, вернувшись из городского суда поздно вечером, немного выпили. Корф, вспомнив, что Кудинов неплохо играет на гитаре, велел Афанасию принести инструмент. Едва гитарные струны под ловкими пальцами Петра пришли в движение, друзья вразнобой, сбиваясь и перевирая мотив, затянули: Мне не жаль, Что тобою я не был любим… Я любви недостоин твоей… … Мне не жаль, что и налил, и выпил я сам Унижения чашу до дна, Что к словам всем моим, и к слезам, и к мольбам Оставалася ты холодна; Мне не жаль… Мне не жаль… Мужчины пели, погруженные каждый в свои невесёлые думы. Звучный бас Петра переплетался с бархатным баритоном Владимира. А слуги, подпирая двери, стояли и слушали… И утирали слезы. — А мне жаль! — проговорил Пётр, резко оборвав игру. — Я полюбил женщину, которой до меня нет никакого дела! Нетрезвый Кудинов всегда говорил то, что у него было на уме и совершенно не заботился о чувствах окружающих. — А я не жалею о своей любви, — тихо сказал Владимир. — Все-таки она изменила меня… Я захотел стать лучше, чище… Я старался… А уж что вышло… — Ты и в самом деле изменился, Володя! — Быть может, ты передумал насчет Анны? Но кого же тогда назначить ее опекуном? Ещё не поздно завтра все исправить, — нахмурившись, спросил Корф. — Прекрати! Ты будешь жить! А на этот фарс с опекунством я согласился лишь для того, чтоб остудить твою буйную голову! — Покорно благодарю, — мрачно отозвался барон и снова разлил по бокалам бренди. — Ещё по одной?.. Не пропадать же добру! *** «Петр предлагал мне отказаться от дуэли, — горько усмехнулся Владимир, проводив взглядом веселую стайку птиц. Он попытался, взявшись руками за перила, оторваться от пола, но ему не хватило сил, и эта мелочь ещё пуще расстроила его. — Но сиё невозможно! Даже ради Анны и детей! Я готов жениться на крепостной и мне плевать на сплетни и мнение окружающих. Но прослыть трусом я не желаю!.. Сама же Анна перестанет меня уважать… Да, я уже не офицер и не служу в Царской Армии, но я — дворянин… Отвечать за свои проступки, так отвечать! Жаль только, что из-за них пострадают Анна, дети и многие другие…» «Милая Аня… Если бы ты сейчас оказалась рядом со мною… Ты еще почти дитё, но в эти трудные минуты я, как никогда, нуждаюсь в тебе. У тебя еще так мало жизненного опыта, но я знаю, как ты умна, добродетельна, деликатна, образованна… Порою мне кажется, что ты мудрее меня…» «Хм… Жизненный опыт… Он у меня вроде есть… А толку?! Я постоянно влипаю в истории с дуэлями, и верно Анна как-то сказала, что прошлые дуэли меня ничему не научили…» «Но быть может, все обойдётся? Господи, помоги, сохрани и помилуй меня, грешного, ради детей, ради Анны… — Корф нащупал под рубашкой нательный крестик и поднес к губам крохотное Распятие. — Но да будет на все Твоя Святая воля!» После сей краткой молитвы душа барона озарилась слабым лучиком надежды. Он решительно распахнул балконную дверь и прошел в кабинет. Еще раз просмотрел бумаги и аккуратными стопками разложил их на столе. Достав из ящика стола брошюру «Свод законов. Усыновление детей в Российской Империи», Владимир попробовал вчитаться в текст, а между тем мучительно размышлял… Совсем скоро, возможно, придет Анна… Наверняка ее кто-нибудь известил о случившемся. Надо бы перебраться в гостиную, чтобы девушка не увидела все эти бумаги, не испугалась… Надо с нею держаться так, словно ничего особенного не происходит: подумаешь, очередная дуэль… Сколько их было в его жизни! Она знает… Корфу становилось дурно, когда он представлял себе лицо Анны, узнавшей о причине предстоящего поединка… О, он бы многое отдал за то, чтобы она этого не узнала! Но придется как-то объяснить причину: не врать же, пытаясь выгородить себя в ее глазах. Барон внезапно почувствовал резкую боль в области живота и головокружение. И вспомнил, что не ел почти двое суток! И как же он устал: бессонные ночи не прошли бесследно… Владимир ощутил такую тяжесть во всем теле, что не в силах был протянуть руку к колокольчику и вызвать слугу. Перед его мысленным взором возникло круглое румяное лицо Варвары, которая держала в руках блюдо с аппетитными блинчиками… «Вот бы сейчас этих блинчиков откушать», — вздохнув, мечтательно подумал Владимир, и голова его упала на лежащие на столе руки. Минуту спустя он находился уже в спасительных объятиях Морфея и не слышал, как Филипп без доклада провел в кабинет Анну. *** Девушка, широко распахнув глаза, смотрела на спящего Корфа… Он сидел в кресле, а темноволосая голова его покоилась на столе. Халат темнел на полу, на мужчине была лишь белая рубашка с закатанными до локтей рукавами да жилет в тон светло-серым брюкам. В кабинете из-за закрытых наглухо портьер царил полумрак. В канделябрах, плача прозрачным воском, догорали свечи. Изумленная девушка принялась рассматривать разложенные на столе бумаги. — Завещание… доверенности… банковские счета… Усыновление детей в Российской Империи… Какие дети? Ничего не понимаю, — шептала Анна. — Владимир накануне дуэли изучает бумаги по усыновлению… Она подошла к окну и отодвинула портьеру в сторону. Мягкий розоватый свет радуги озарил поверхность стола, документы и спящего в кресле мужчину. Аня осторожно освободила окно от второй портьеры. Что-то заставило Владимира проснуться. Он приподнял голову, растер ладонями слегка помятое лицо и не сразу заметил возле окна девушку. — Вы пришли ко мне?.. Или… мне это снится? — поднявшись, тихо спросил Владимир хриплым со сна голосом. В этот самый миг раздался такой раскат грома, что, казалось, затрясся весь дом, а небо, сверкнув несколькими вспышками, ярко осветило кабинет. Аня инстинктивно вжала голову в плечи и обхватила себя руками. — Не бойтесь, скоро всё кончится, — спокойно проговорил Корф и шагнул ей навстречу. Оглушительный грохот не замедлил повториться снова. Анне казалось, что гроза никогда не пройдёт, а Владимир застыл рядом, не смея коснуться ее. Он чувствовал, как ее прерывистое дыхание горячит ему шею, как плотная ткань ее юбки льнет к его ногам… Она пахла дождем и солнцем, и была прекрасна в своей растерянности, с горящим взглядом устремленных на него глаз… Гроза потихоньку начинала стихать, гром рокотал всё реже, всё тише и тише… — Владимир Иванович, я… пришла… — наконец выдавила из себя Анна. Она была не в силах пошевелиться и продолжала стоять у окна, теребя в руках ридикюль. — Надеюсь, вы с Григорием? Не одна? — уточнил Корф, стоически превозмогая вновь возникшую в животе резкую боль и головокружение. Девушка не сводила с него повлажневших глаз, пыталась догадаться, что же с ним произошло? Она заметила, как он побледнел и осунулся за те три дня, что они не виделись. Отметила и трехдневную щетину, и взъерошенные волосы, и рубашку, расстегнутую у горла на три пуговицы… И поняла, что ему сейчас плохо, очень плохо. Аня отложила ридикюль на подоконник, медленно развернулась и замерла, глядя в серые глаза Владимира. Она прочла в них боль, муку, немой вопрос, крайнее утомление и безграничную к ней любовь. Любовь, в которую она так долго отказывалась верить… — Владимир, прошу вас… Скажите мне, почему дуэль? Зачем? Нет, не надо… Ничего не отвечайте… Скажите лишь: есть ли способ избежать ее? Корф опустил глаза и едва заметно покачал головой. — Нет, Аня. Это невозможно. — Кодекс чести? — Да. — К-кажется, я понимаю… Дуэль из-за… женщины? — Да. — Она… жена дипломата? Вы… были с ней… А ее муж узнал об этом и вызвал вас на дуэль? — прерывающимся шепотом спросила Анна. — Да, черт возьми! — яростно заорал он. Корф посмотрел на девушку и, не выдержав ее чистого взволнованного взгляда, до скрежета стиснул зубы, отвернулся к окну и оперся ладонями о подоконник. Лицо его было очень бледно, а у самого виска билась синеватая жилка. Первым порывом Ани было по-детски расплакаться и бежать прочь из этого дома. Пытаясь скрыть предательские слезы и дрожащие губы, она опустила голову, и светлые пряди волос упали ей на скулы. Владимир понял, что, если не отведет от нее глаз, — задохнется. Едва овладев собою, он мягко взял ее за руку. — Аня! Я всегда любил и буду любить только тебя, я никогда не полюблю другую, но… Так вышло, понимаете? Да как же вам это объяснить? Вы с утра уехали с преподавателем, а накануне вы обнимали его там, у госпиталя, а я сходил с ума от ревности… Думал, вы навсегда потеряны для меня… Понимаю, что для вас всё это не имеет никакого значения… Платонова повернулась к Корфу и молча наблюдала за тем, как он, выпустив ее руку, нервными движениями расправляет закатанные рукава своей рубашки и застегивает их на пуговицы на запястьях. У Анны внезапно зазвенело в ушах и всё поплыло перед глазами. Она успела ухватиться за подоконник и переждала приступ дурноты. Именно она — причина всех бед. Владимир ее любил, желал… В эту минуту все его чувства ей стали ясны: чтение журнала пошло на пользу… Если б она в нужное время проявила немного чуткости, он бы не находился сейчас на грани жизни и смерти… Все её собственные страхи, сомнения и моральные принципы, боязнь смертного греха — всё разом рухнуло, отошло на второй план. Главное — любой ценою удержать Владимира на земле, вернуть интерес к жизни, не пустить на дуэль, на возможную смерть. Сделать что угодно, но не позволить так нелепо погибнуть этому прекрасному, доброму и милому человеку. Почти родному, самому любимому… Не допустить, чтоб его молодое бездыханное тело предали унылой могиле… И души своей стало не жаль, и жизни не жаль, и грех стал не страшен! — Только б быть с ним, только б он жил… И даже если им не суждено быть вместе, если Владимир потом оставит ее, она никогда не пожалеет о принятом нынче решении… Главное — сейчас удержать… — Я меньше всего хотел, чтобы вы об этом узнали, — прошептал барон, рассматривая свои руки. — И я не желаю обсуждать это с вами! Вы, с вашим воспитанием, вашей чистотой, правильностью и целомудренными взглядами, никогда не сможете меня понять, Анна! Корф говорил быстро и тихо, опасаясь, что решимость его растает. На мгновенье он умолк, силясь вспомнить, о чем хотел ей сказать в первую очередь. Ах, да… попросить не оставлять Олега и Дашу… Аня несмело коснулась его руки, снова заглянула в глаза. И в сию отчаянную минуту прозвучали ее слова, спасительные, золотые слова, — трепетные, безрассудные, горячие, — которые он менее всего ожидал от нее услышать: — А… быть может, вы ошибаетесь, и я, как никто иной, смогу вас понять, Владимир? — Девушка запнулась, собираясь с мыслями и вздрогнула, почувствовав, как Корф накрыл ее ладонь своею. — Простите меня… Простите! Это я кругом виновата! Я была глуха и слепа, но еще не поздно все изменить… Я сама пришла к тебе… Откажитесь от дуэли… Главное — это жизнь! Давайте сбежим, уедем… Я кое-что понимаю в дуэлях… Если один из противников не явится на поединок или опоздает, дуэль не состоится… Знаю, знаю: ты не трус, но пускай люди думают, что хотят… Не ходите туда… А я… буду с тобой, с тобой всегда, и сейчас, если захочешь… И не думайте, что я вас осуждаю! Вы имели право, вы — мужчина, вы были свободны… Мне ли судить вас?.. Гром всё ещё шумел где-то вдали, стены кабинета изредка озарялись всполохами молний. А старый дворник, приникнув головою к холодному камню домашней часовенки, истово молился под дождём, прижимая к груди святой образок. Он надеялся испросить у Господа хозяину Фонтанного дома прощения, счастья и благоденствия на долгие годы.