Гнездышко

После рисования Сережа сказал, что устал, и попросил отвести его обратно в палату, что я и сделала. Относительно Разумовского требовалось подумать. С одной стороны, очевидно, что он испытывает ко мне чувство, как минимум, симпатии. С другой — он все еще мой пациент, и, по-хорошему, нужно пойти и сдаться Елене с поличным, провести супервизию, понять мотивы такой нездоровой заинтересованности. Но, признаться честно… я и так все понимаю. Понимаю, что Разумовский мне интересен не только как объект исследований, но и как человек, которому нужна моя забота. И я могу её предложить. Затянуть удавку из опеки и любви, а после выбить табуретку благоразумия из-под ног. С другой стороны, у нас есть Птица — вечная опасность. Жить рядом с ним означает нескончаемое чувство тревоги за свою жизнь. Когда живешь в стрессе, каждый новый день словно прокрутка барабана револьвера в русской рулетке, и какой же кайф испытывает тело, когда выбранное отверстие оказывается пустым, смешивая в твоем организме коктейль из кортизола и серотонина. Все то, к чему я привыкла. Разумовский своим существованием рядом со мной мог бы закрыть одновременно две потребности. Но так нельзя. Сережа как минимум достоин получить нормальную медицинскую помощь, а не второго абьюзера в виде меня (первое место достается Птице), что даст надежду на нормальные отношения, а потом… сделает что-то плохое. С другой стороны, даже такой человек, как я, — все еще лучше, чем быть одному. Может… есть смысл предоставить выбор самому Разумовскому? Выложить на стол все карты и дать ему самому решать: надеть на себя удавку или нет. Звучит как вариант, но в любом случае в пределах больницы надо вести себя прилично. *** Когда подъезжаю к дому, думаю о письме Стрелкова. Он очень поблагодарил за предоставление таких важных сведений и сказал, что усмирит питерских негодяев, которые больно сильно распоясались без жесткого контроля со стороны руководства. И добавил, что мне переживать решительно не о чем, и в случае каких-либо казусов я могу рассчитывать на его поддержку. М-да, интересный персонаж. Даже странно, что он заинтересовался мной, учитывая, что денег у Стрелкова куры не клюют, и он может спокойно очаровать своими миллионами кого-то помоложе и покрасивее. Или он тоже решил просто мной воспользоваться. Думает, наверное, что раз мне уже третий десяток, а тут такой завидный жених появился, то я сразу к его ногам упаду и буду активно сотрудничать? Вечером в нашем дворе сложно найти парковочное место, поэтому приходится пару раз объехать дом в надежде, что кто-нибудь уедет. И вот на третий круг какой-то мужчина на сером «BMW» освобождает место, и я аккуратно влезаю туда. Снимаю телефон со специальной подставки, беру сумку и пакет из зоомагазина (наш кот порвал свою любимую игрушку, пришлось ехать покупать такую же, чтобы гаденыш не наелся поролоновых внутренностей), и выхожу из машины. Вдруг замечаю, что слева скользит какая-то тень, а затем мне на плечо опускается чья-то рука. Вздрагиваю, потому что в голове мелькает мысль, что это отец, но нет. Хоть рука и мужская, но сжимает не так сильно. Пространство между машинами очень узкое, тут особо не разбежишься с приемами. Поэтому для начала надо занять более выгодную позицию для атаки. Пока мужчина сзади не успел ничего сделать, с силой наступаю ему на ногу. Каблук моего сапога проминает не очень твердую ткань чужого ботинка, заставляя нападавшего болезненно застонать. И пока он не успел опомниться, бью локтем в солнечное сплетение. Точнее, мечу в солнечное сплетение, а попадаю куда-то в район грудины. Но в любом случае это отталкивает от меня мужчину, и я отбегаю на проезжую часть. — Подождите, — кричит мужчина. — Я из полиции Санкт-Петербурга, вот, — держась за ушибленное место, молодой парень начинает активно рыться в карманах. Я на всякий случай отхожу подальше, вдруг сейчас достанет перцовый баллончик. Но нет… Вытягивает из кармана какое-то удостоверение и протягивает мне. — Следователь, Дмитрий Дубин. — С каких это пор питерская полиция занимается сталкингом женщин? — саркастически интересуюсь я у следователя. Кажется, видела его уже где-то… — Простите, что так подошел, нужно было сначала окликнуть, — примирительно заявляет мужчина. — Аида Алексеевна, я пришел просто поговорить. — И поэтому решили подстеречь меня прямо около дома? — мне не нравится этот тип. Еще и из Питера… опять, наверное, приехал про Сережу расспрашивать. — Простите, я неофициально, — парень подходит чуть ближе, все еще держась за грудь. — Хотел поговорить насчет дела Юлии Пчелкиной. Понятно, очередной дружок Грома. Сколько, черт возьми, можно? Даже если они постоянно будут донимать меня — и не важно, как: звонками, поездками ко мне — мое решение от этого не изменится. А все свои приемы насилия и давления пусть оставят для кого-нибудь другого. — Нам не о чем говорить. И очень вас прошу прекратить преследовать меня, — тяжело выдыхаю и разворачиваюсь. Обойду дом на всякий случай, пока подосланный казачок Грома от меня не отлипнет. — Аида Алексеевна, постойте, — кричит Дмитрий и, прихрамывая, пытается догнать. Я хоть и на каблуках, но иду быстро, поэтому отрываюсь от него достаточно легко. В подъезд можно зайти и с передней части дома. Заходя в квартиру, отключаю домофон, потому что следователь, скорее всего, посмотрел, где я живу через базу данных, и теперь будет пытаться вломиться в квартиру. Но на удивление никто меня тем вечером больше не беспокоит. *** А с утра меня ждет сюрприз в виде проснувшегося Птицы. Заходя в палату, вижу его наглую ухмылку. Почему-то хороших предчувствий это совсем не вызывает. — Доброе утро, как самочувствие? — присаживаюсь перед альтом за стол, выкладывая на глянцевую поверхность блокнот и ручку. Вчерашний рисунок тоже лежит на столе, полностью целый, что меня радует. Ведь давая человеку с психозами предметы, которыми он может себе навредить, ты как врач берешь на себя ответственность, пациент же в большинстве случаев даже не понимает, что вредит себе. Не так давно бабушка с деменцией, которой врач выдал книгу со сказками, в итоге срочно поехала на скорой в реанимацию промывать желудок, потому что её перемкнуло, и она стала вырывать страницы и съедать их. — Лучше, намного лучше, паучиха, — самодовольно начинает Птица. От его прошлого меланхоличного настроения не осталось и следа. Может, стоит надеяться, что он принял какие-то верные решения? — Я, по твоему совету, обдумал свою стратегию и понял, что мне не хватает фигур, — с некоторым удивлением поднимаю на него взгляд. — Пояснишь? — Ну, раз ты просишь, — снисходительно начинает он. Я давлю в себе желание закатить глаза, глядя на очередное представление, которое решил устроить альт. И где только понабрался такой тяги к показушности? — Пересчитав силы, которые есть на моей стороне, я понял, что их недостаточно. После поражения, — он недовольно кривится, — расклад сил сменился не в мою пользу, поэтому… — он ненадолго замолкает и оценивающе оглядывает меня, — Нужно получить новые фигуры, что встанут на доску и выполнят свою роль. — Если это такая завуалированная просьба принести тебе шахматы, то можно было просто сказать «пожалуйста», — с сомнением предлагаю я. Птица на мою реплику хитро щурится. — Да, было бы неплохо, займись этим после нашей беседы, — звучало это так… словно он отдал мне приказ. Но, не давая возможности возмутиться, продолжает. — Ты сказала, что хочешь помочь. На моей доске сейчас мало полезных фигур. Осталось пару пешек, ферзь и слон, а вражеская армия уже загнала короля в угол. Поэтому… — он вдруг встает и ставит руки по краям стола, нависая надо мной. — Стань моей ладьей. А я взамен, так уж и быть, расскажу все то, что тебя так интересует. И даже дам неограниченно исследовать Тряпку, — последнее предложение так и сквозит каким-то пошлым подтекстом, и я невольно хмурюсь. Он меня что… решил завербовать? Даже без оглашения условий звучит очень сомнительно. Во-первых, потому что все планы Птицы какие-то странные и несуразные. Они не ведут к какому-то материальному достатку или благу. Он просто хочет навести рядом с собой хаос и запечатлеть свое имя в истории. Выжечь очередное кровавое клеймо собственной религии на теле человеческой истории, параллельно потешив чувство утраченного достоинства. И участвовать в таких планах… означает раскалить кочергу до красна и передать её альту. — И какие же будут условия? — ладно, соглашаться пока что глупо, пусть сначала озвучит то, что написано мелким шрифтом внизу страницы. — Ты, хоть и всего лишь глупая прожорливая паучиха, — он очень некультурно тычет в меня пальцем, — Но твоя сеть большая. И в отличие от меня ты все еще живешь в лесу, а значит, видишь больше, чем запертый в клетке я, — он склоняется еще ниже ко мне. — Поэтому я предлагаю тебе стать моим информатором. Будешь рассказывать новости и все то, что думает о моем деле Стрелков, а я на основе твоих правок уже буду более… точно переставлять фигуры. Я в сомнениях отвожу взгляд от ярко-желтых глаз, что сейчас горят натриевым пламенем, опасно долго дышать дымом около такого огня. И задумчиво скольжу взглядом по рукам альта. Раны от тока на руках уже почти зажили, но вот некрасивые шрамы от иголок на локтях, видимо, уже никогда не исчезнут. Стать информатором… Как будто звучит безопасно: я не влезаю в его игры полностью, при этом продолжаю лечение и спокойно провожу исследование. Но не нравится мне во всем этом значимость фигуры, которую он дал. Ладья. Ни пешка, ни конь, а именно ладья. Я хоть и не сильна в шахматах, но знаю, что это третья по значимости фигура после короля и ферзя… Да и насколько я помню, существует очень интересная возможность рокировки, то есть Птица планирует защитить своего «короля», поставив под огонь меня. — А кто король? — спрашиваю я. Ведь если мы тут играем в человеческие шахматы, то кто-то должен прятаться за его личиной. Птица на мой вопрос усмехается, но на удивление отвечает: — Я думал, будет вопрос про условия, а ты сразу хочешь въехать в игру? Какая безбашенная паучиха. Король — это Тряпка. Самая бесполезная и тупая фигура, но, увы, если он сдохнет, партия закончится. Интересно… Альт хоть и очень нелестно отзывается о главной фигуре, но это все еще самая важная часть шахмат. То, на чем заканчивается игра при проигрыше. И удивительно, что на это место он поставил не себя, а Сережу. — Получается, что ты у нас ферзь? — Птица на мои слова улыбается. Что ж, вполне очевидно. — Знаешь, с точки зрения психиатрии, то, что мне сейчас рассказал, считается манией. Ты даже после очевидного проигрыша все еще преследуешь деструктивную идею. И как специалист, поддерживать такое поведение глупо, — Птица на мои слова хмурится и смотрит с нарастающей агрессией. — И сядь на место, пожалуйста, твои попытки давить на меня выглядят потешно. — Думаешь, у меня нет ответной санкции? — издевательски тянет Птица. — Тогда слушай, — он склоняется к моему уху совсем уж близко и начинает безумно шептать, — Я буду мешать вашей терапии, сделаю так, что срок этому идиоту увеличат, а еще буду закрывать его в сознании. Травить и всячески издеваться, ведь то, что происходит с ним сей… — договорить я альту не даю. Хватаю за волосы и опускаю его голову на стол, стараюсь сделать это аккуратно, чтобы не навредить их общему телу. — Сука, — шипит разозленный мужчина. — Во-первых, я уже сказала: сядь нормально, — елейным голосом сообщаю ему. Птица пытается вырваться и хватает меня за запястье, но дергать не решается, видимо, перспектива остаться без скальпа ему не сильно прельщает. — Во-вторых, мой дорогой, игра не стоит свеч в данном случае, знаешь ли. Вы и так под моим наблюдением. Я и так знаю достаточно, хочешь ты того или нет. И… — второй рукой аккуратно убираю волосы от его уха, наклоняюсь и нежно шепчу: — Сережа и так уже мой. — Птица недовольно дергается, словно хотел ударить меня по носу своей головой, но я все еще плотно держу его. – Поэтому, как только придумаешь более приемлемые условия, то я открыта к сотрудничеству. - Ты… - начинает было альт, но тут рация у меня шипит, и кто-то на том конце срочно вызывает меня к себе. - Подумай об этом, мой дорогой, - и чуть пригладив место, за которое держала, быстренько покидаю комнату.