Гнездышко

Написав последнее предложение в тетрадку, я с некоторым чувством удовлетворения захлопнула её. Рыжий котик, который пытался поймать бабочку на обложке, смотрел на меня несколько обиженно, словно именно из-за моего движения бабочка упорхнула из его лап. Сюда я после каждой беседы с Разумовским вносила неофициальные детали наших разговоров. Кожаный блокнот, что я носила с собой, служил лишь временным пристанищем для не очень полезных чужим глазам записей. Данные других пациентов вносились в базу компьютера. С Сережей дела обстояли чуточку сложнее. Так как данных у меня было больше, чем того требовала отчётность, то вносила я лишь всё самое важное: общее состояние, неврологический статус, психоэмоциональное состояние и так далее. А вот всякие уточняющие подробности: про смену цвета глаз, странное поведение двойника и его «гениальные» планы — всё это бережно помещалось в тетрадку с рыжим котом. Она была не слишком плотная, и я просто закидывала её к себе в сумку, стараясь носить с собой, а не оставлять на работе или дома. Тетрадь гордо носила название: «Русский язык». Ну и как только я увидела её, сразу поняла — вот оно, самое лучшее место, где можно хранить секретную информацию о Разумовском. Кто вообще в здравом уме, увидев обложку, решит, что там находятся реальные данные? Вот и я так подумала. Вообще, различного рода информации по Сереже набралось уже слишком много. И бросало его под абсолютно разные грани различных психических заболеваний. Не будь случай таким особенным, я бы собрала врачебную комиссию, чтобы мы консилиумом решили, что вообще с ним делать. Но… к сожалению, вряд ли сам Разумовский даст себя изучить. Сережа относился к тому типу людей, которым для того, чтобы открыться, нужна глубокая эмоциональная связь и доверие. Раньше таким существом был Птица, потом — Олег. Потом первый заревновал второго, и началась кутерьма с армией, превращениями и так далее. Возможно, моя заинтересованность в данном случае, наоборот, на руку, ведь так можно будет не играть в участие и принятие, а действительно давать их. И вот насчёт «участия» требовалось серьёзно подумать. Нужно было самой создать условия, иначе чувствую, что Птица завернёт мне кусок… кхм, чего-то нелицеприятного в красивую обёртку и будет продавать под видом изысканных яств. И ведь не погнушается. Вновь открыв тетрадку, но уже на последней странице, задумчиво стучу ручкой по столу. Красновато-фиолетовые всполохи от раскрывающихся листков каркаде в чайнике притягивают к себе взор, словно наливающиеся кровью синяки. Не обернулась бы для меня вся эта история подобными отметинами. Что мне требуется от Разумовского для достижения цели? И ответ на первый вопрос весьма очевиден: его доверие. Столько, чтобы он мог раскрыться, оголить душу и дать вонзить туда скальпель (ведь как много таинств может храниться внутри). Но насколько сильно мне стоит влезть в его жизнь? Будет ли достаточно дружбы? Хотя… глупый вопрос. Был бы Сережа женщиной, всё в разы упростилось бы. Тогда мы вновь упираемся в вопрос об отношениях, но я уже решила, что не хочу затягивать его в свой омут. Там и так живёт слишком много чертей. Последние плавающие цветочки каркаде раскрывают свои нежные лепестки и опускаются на дно, но в купе с багряной жидкостью рядом создаётся ощущение, словно заварила я зловонные раффлезии, что своим скверным ароматом мертвечины привлекают мух. Я пару секунд смотрю на прозрачные стенки чайника, в нём ещё видны разные оттенки красного и фиолетового, ведь основная масса, дающая цвет, сейчас усеяла дно. И после нажимаю на поршень сверху, смешивая воду в один тёмно-красный водоём, словно всколыхнувшиеся пучины, взбудораженные появлением чего-то древнего и большого. Нужно заставить альта посвятить в свои неимоверные планы Сережу, вместе им будет выгоднее двигаться, чем поодиночке. Тем более, сцена с шахматами явно показала, что Птица заинтересован лишь в защите, а нападение для него сейчас — дело ущемлённой гордости и попытка доказать, что он тоже может оставить след в этом мире, отдельно от основного Разумовского. Приятным бонусом — это может сблизить их. И возможно, всё-таки будет вероятность соединить разрушенное вновь, создав полноценную личность, что не уходит в грани одной из эмоций. Но это так, на будущее. Вторым требованием стоит сделать информацию. Всё то, что предлагал мне Птица, только в объединённом формате. Альт может продолжать и дальше противиться терапии и пререкаться со мной, главное — я буду знать причины, а значит, смогу подобрать правильную тактику лечения и направить… энергию альта в нужное русло. Всё-таки условия отказа от фармакотерапии сильно связывают мне руки. Третье, и самое главное — безопасность меня и семьи. То есть, если в его плане что-то идёт не так, я в любой момент могу оттуда выйти без каких-либо санкций со стороны Разумовского. Мне, если честно, вообще не интересна очистка общественного строя от коррупции, и помогаю лишь для удовлетворения своих собственных интересов. К слову, именно поэтому решила к общему плану привлечь Сережу. Он более эмпатичный, и в случае уж слишком сильного буйства альта можно будет сыскать защиты у него. И как бы Птица ни пел, что «Тряпка» раздражает, к его мнению он, скорее всего, прислушивается. (Оно и понятно, они же две грани одной личности). Но есть один нюанс: придётся в очень скором времени проработать идеологию альта. Ему сейчас вообще нельзя вновь надевать костюм и идти убивать, потому что тогда отмазаться будет сложнее. Я не могу запретить убийства в целом, потому что ситуации бывают разные, и мне не хочется становиться камнем преткновения, из-за которого он не сможет защитить себя. Тот же Рубинштейн всё ещё на свободе и, возможно, захочет навестить пациента. Возможно, придётся внушить некоторые мысли Птице. Поселить новые идеи в его голове и замаскировать их под собственные. Подкинуть в сад семена омелы и смотреть, как она высосет жизнь из плодовых деревьев и явит на свет свои красные ягодки, ровно такие, какие нужны мне. Я вновь закрываю тетрадь. Котик с обложки всё так же с осуждением смотрит на меня, словно понимает, какие вещи были только что записаны. А может, он всё ещё недоволен из-за бабочки. Я провожу пальцем по рельефной картинке, подушечками ощущая бугристости и небольшую колючесть блёсток. Пойду проведаю, что ли, своего котёночка. *** Двойник вновь недоволен. Сережа понимает это сразу, как только его вновь вбрасывает в тело. Но в отличие от остальных дней — Птица не истерит и не пытается доказать, что он «невероятно жалкий червяк», которого двойник не уничтожил лишь из отвращения к такому бессмысленному существованию. (Почти прямая цитата). Разумовский, сидящий за столом, опускает взгляд на рисунок. Обводит его долгим взором, скользит по линиям фигуры и городка вокруг. У них с Адой действительно неплохо получилось. Повторить бы такое. Да только вряд ли врач пойдёт с ним ещё раз, чтобы просто порисовать. Хотя, возможно, это была часть какой-то терапии? Разумовский особо в этом не смыслил, ему вообще казалось, что любые разговоры с Адой — это какая-то терапия, потому что Птицу задевало постоянно. Да и его, признаться честно, тоже. Не так, как двойника. Тот постоянно задавался какой-то странной целью: то ли просто переспорить Аиду, то ли подраться с ней. К слову, Птица сейчас тоже вёл себя странно, мельтешил из одного угла комнаты в другой, на манер огромной чёрной грозовой тучи. Сережа старался вести себя потише, чтобы лишний раз его не провоцировать. И раз какая по счёту мысль была пропущена и не содержала какого-либо комментария, то двойник был чем-то очень сильно недоволен. Последний раз он подобное поведение видел после задержания. Разумовский решает, что будить лихо не очень вежливо, поэтому вновь опускает глаза на рисунок. Он бы немного подправил композицию, чуть выровнял ось горизонта для домиков, чтобы те выстроились в правильную линию. Но тогда это нарушит незримое существование другого художника, вторгнется в его владение и переиначит его стиль под себя. А Сережа этого не хотел, пусть тут будут ошибки в перспективе, но зато они будут доказывать реальность второй художницы. Надо было ещё подписать их рисунок. Возможно, Ада позволит ему это сделать в следующий раз. И, произнеся имя девушки у себя в голове, он как-то ненамеренно погрузился в размышления о том случае. Аида вела себя… странно. Конечно, не ему судить о том, насколько неправильным или патологическим было то или иное действие девушки. Но тот вожделенный взгляд… Его трудно было сравнить хоть с чем-либо. Сережа, по мнению Птицы, хоть и не особо разбирается в людях, но он много наблюдает. Смотрит с высоты своей огромной башни, как внизу бурлит река из человеческих чувств, жизней и эмоций. Иногда он спускается к реке, но шагнуть вперёд и погрузиться в поток человеческих жизней — у него не получается. Страх захлебнуться, перенасытиться — сжимает лёгкие и сердце в тиски, заставляя неуверенно пятиться обратно в башню. Сережа, ковыряя небольшую линию на глянцевой поверхности стола, размышлял о том, почему его напугал взгляд Ады. Было ли это лишь боязнь погрузиться в реку или же простая человеческая реакция в ответ на непонятное действие со стороны. И напугало ли его вообще? Может, он принял то нервное состояние за страх лишь по ошибке? Разумовский краем глаза вновь подмечает альта, тот, казалось бы, полностью погрузился в размышления и совсем не замечал его. Иногда гадких комментариев Птицы очень не хватало. Это в каком-то смысле немного помогало разобраться в себе. Ведь перед тем как начать сопротивляться доводам двойника, нужно было продумать свой вариант ответа, который он сам точно принял как верный. Разумовский вновь взглянул на Афину. Эфемерный слой божественности, словно пар жидкого азота, пробирался в пространство рядом. А потом он чувствует, как тень, что до этого была совсем не заинтересована им, вдруг нависает сверху. — Отдай контроль, — шипит двойник сверху. Разумовский не особо понимает, на кой черт ему опять понадобилось тело, а потом слышит шаги. Удивительно, насколько Птица был чувствителен к звукам, что первый смог услышать или почувствовать чье-то приблежение. — Нет, — твёрдо сообщает ему Сережа. Он не даст двойнику вновь ругаться с Адой, а в такое время могла зайти только она. — И снова здравствуйте, — в палату под тихое пиликанье электронного замка заходит Ада, — Оу, Сережа, ты-то мне и нужен. Но Разумовский не до конца способен воспринимать информацию, потому что двойник только что вцепился ногтями в основание позвоночника и пытался выдрать его из сознания. Разумно было бы хоть что-то сказать или попросить о помощи, но на Сережу накатывают болезненные пульсирующие волны, словно двойник только что приобрел материальное тело и, как сумасшедший доктор, копался в его мозжечке без анестезии. — Опять? — тихо выдыхает Ада, которая, пока он зажмурился (ибо перед глазами пошли цветные пятна), подошла к нему и теперь, видимо, рассматривала. Сережа чуть приоткрывает глаза. Свет, который до этого момента казался совершенно нормальным, бьёт по глазам, словно яркость увеличили до максимума. Мотнуть бы головой, но кажется, словно Птица тогда окончательно вырвёт остатки измученной мозговой ткани, и его вновь выкинет из тела. — Какой же он… проблемный, — с некоторой усталостью в голосе говорит Ада, а после он чувствует прикосновения к голове. Но уже реальные. Настолько, что они перекрывают фантомные касания двойника. Словно выкорчёвывая его власть над контролем периферических нервов. — Тут? — всё так же шёпотом спрашивает у него девушка, проходясь лёгким массажем от возвышения костей черепа за ушами по мышцам затылка и опускаясь до плеч. Сережа льнёт под прикосновения, которые отгоняют болевые спазмы. Вопрос он абсолютно пропустил мимо ушей, да и возможность наконец избавиться от неприятного ощущения как-то не сильно способствовало его концентрации. Разумовский сейчас бы с удовольствием прижался ближе, обнял девушку, с одновременным желанием, чтобы она продолжила массаж, и чтобы прекратила, и обняла его в ответ. Крепко-крепко. Но… И как всегда бывает — хорошему свойственно быстро заканчиваться, и Ада отрывает от него свои руки, чуть отходя. — Нам нужно поговорить, — чуть пригладив сбившуюся больничную рубашку у Сережи на плечах, говорит Аида. И, видя её взгляд, Разумовский понимает: разговор будет долгим.