Гнездышко

После ухода Птицы Сережа чувствует себя нервно. Он так сильно погрузился в мысли о чувствах и прочем, что в какой-то момент тяжкая рефлексия подвела его к неутешительной и даже дурацкой идее, которую Разумовский глушил как мог. Двойник же не мог наговорить Аиде каких-то подробностей про его сон? Да и смысл вообще ему обсуждать нечто подобное с ней? Птица до этого никогда не разглашал планы, даже такие, в которых просто придумал очередное издевательство над ним. Так с чего бы вдруг ему резко начинать это? Но какой-то мерзкий червячок сомнений все равно продолжал грызть его мозг где-то на подкорке. Белый жирный опарыш смешно переваливался с боку на бок, поедая его нейроны, и заставлял трястись, словно в припадке. А не узнала ли Ада каким-то образом обо всем? Доходило даже до глупостей, по типу: «А вдруг она умеет читать мысли?». Разумовский честно гнал их, как мог, но из-за банальной невозможности на что-то переключиться продолжал ворошить отвратительного червя. И вот так, ходя из угла в угол по палате, он слышит шаги за дверью, а после — пиликанье электронного замка. Звук, к слову, был совершенно другим, нежели в прошлой больнице. Возможно, это были устройства другой фирмы, и поэтому уведомление об открытии замка было другим, но Сережу этот маленький факт невероятно радовал. Аида проходит в палату с несколько уставшим, но довольным выражением лица. Разумовский постоянно хочет спросить, как она провела день и что сегодня так утомило, но не осмеливается. Не хочется показаться извращенцем, ведь, учитывая её место работы, повышенное внимание от сомнительных личностей — обеспечено. А ещё на девушке сегодня не типичная прическа-пучок на затылке, а косичка. Сережа сам не понимает, зачем подмечает такие глупости, но они кажутся ему важными. Доказательством того, что Аида не Рубинштейн с вечно выглаженной рубашкой и понимающим взглядом. — Здравствуй, Сереж, как у тебя дела? — спрашивает девушка, проходя вглубь помещения. Разумовский душит в себе желание отойти подальше, например, улететь в Питер скорым рейсом. — Нормально, — «Так, не давить голос и не показаться грубым, не давить голос и не показаться грубым». Как мантру повторяет он. — Это просто прекрасно! Как насчёт того, чтобы прогуляться со мной в общий зал? — несколько обескураживает его девушка. Прогуляться в общий зал ведь означает, что придётся идти за руки! Вновь такой нужный и одновременно пугающий телесный контакт, который всколыхнёт воспоминания, пройдясь по нервной системе как раскалённый нож по маслу. И Разумовский находит себя в некоторой неуверенности, стоя перед выбором: окончательно опозориться и потерять возможность сменить обстановку приевшихся стен или… нырнуть в это вязкое болото из смущения, желания и неги удовлетворения от простого наблюдения за другими людьми. Сережа пока что видел небольшое количество персонала. Когда его только привезли и вели по коридорам, он был в таком пришибленном состоянии, что запомнил только пастельного цвета стены и круглые лампы на потолке, а люди вокруг казались ему бесполезным белым шумом, отвлекающим и ничего не значащим. Аида въелась ему в память ещё до приезда сюда и была как длинный маяк, что привлекал своим светом заплутавшие в море корабли, как оплот всего человеческого и цивилизованного. Вторую женщину-терапевта, которая пыталась с ним пообщаться, он тоже запомнил, но ей постоянно не везло попадать в те моменты, когда Птица активно хотел занять место в его теле и поэтому устраивал сцены с криками и ноющей болью в затылке, из-за чего Сереже было важно пережить этот микроинсульт, чем пытаться хотя бы вслушаться в монолог. Два санитара у стойки рядом с часами тоже ему запомнились, видимо, только они работали в данном блоке, потому что выходили на смены поочерёдно, иногда помогая врачам и следуя за ними по палатам, разнося еду. А ещё у Разумовского был сосед. Он однажды ночью разбудил его какими-то невнятными завываниями, перепугав до смерти. Успокоил его неожиданно недовольный двойник, который предложил тоже устроить истерику, чтобы мужику за стенкой было не так одиноко. Но Сережа не горел желанием взаимодействовать со вторым заключённым и просто улёгся назад, закрыв голову подушкой. А крики прекратились вместе с речью санитара из коридора, который шептал что-то про успокоительные. Но как бы он ни убегал от рассуждений по поводу ответа, сходить куда-то хотелось. — Так что? — уточняет девушка, рассматривая его. Сережа со смущением ощущает, что даже от такого незначительного внимания покрывается алыми пятнами. И, понимая, что сказать вслух ответ вряд ли сможет, быстро кивает, показывая своё одобрение грядущим планам. — Отлично, тогда пойдём. И берёт его за руку. Телесный контакт. Не эфемерный, а вполне себе реальный ощущается словно в три или четыре раза сильнее. Словно весь сон около него находилась невидимая оболочка, что впитывала в себя излишки ощущений. Разумовский пару секунд глядит на их соединённые руки и с некоторым разочарованием понимает, что Аида сделала так лишь для того, чтобы он прекратил изводить кожу на большом пальце. (В нервные моменты он сам не замечал, как начинал раздирать до кровавых полос и неприятно шелушащейся ткани это место.) С другой стороны, а что он вообще хотел от Аиды? Чтобы нарушила устав и начала с ним отношения — очевидные глупости. Ей незачем портить карьеру из-за такого, как он. Обычного маньяка с бедами в башке, каких в больнице полно. Взять того же мужчину из соседней палаты. Может, Сережа и помоложе будет, но факт того, что он является её работой, это не отменяет. Девушка тем временем утягивает его в коридор, параллельно рассказывая правила посещения общей комнаты. Ходить туда можно только с хорошим поведением (чем Птица не особо отличался, но Разумовский тактично промолчал), уносить что-либо оттуда можно только с разрешения, и находиться в комнате нужно было с сотрудником. Сережа кивал и параллельно разглядывал всякие фигурки, что торчали из кроксов Аиды. — Если появится Птица, очень прошу, сразу скажи, чтобы мы не устраивали переполох со скручиванием, — чуть улыбаясь, тихо говорит ему девушка. — Его сегодня не было, — пытаясь в тон ей ответить Сережа, с учётом следующего вопросительного восклицания, понимает, что опять пробубнил слишком тихо. — Его сег-годня не было. — И давно его нет? — интересуется врач, чуть наклонив голову. — После твоего уход-да не появлялся, — дыхание у него очень не вовремя сбивается. Во-первых, он говорит с ней уже более 5 секунд, во-вторых, поднялась волнующая его сознание тема. — Что ж, наверное, думает над своим поведением. Разумовский дергается на реплику Ады. Птица что-то натворил, и они поругались? Хотя звучит так, словно именно Аида его наказала, отправив «думать над своим поведением». И снова глупые мысли о рассказе двойника будоражат его. — Всё в порядке? — взволнованный голос доносится до его сознания, словно из-под льда. Сережа на вопрос кивает и продолжает попытки мысленного выяснения всего того, что мог задумать и совершить Птица, пока его не было. Отвлекает его Аида, которая открывает своим ключом-картой дверь, и перед ним обнаруживается большая комната. Первое, на чём фокусируется внимание, — много людей. Сразу почему-то вспомнились официальные приёмы, когда он вынужденно ездил на сборища больших шишек Питера, выставляющих своё богатство на показ. К сожалению, его приложение тогда остро нуждалось в деньгах на оборудование и грамотных специалистов, поэтому поддержку своего проекта нужно было производить ещё и так — катаясь по праздникам всяких мажоров. По телеку, где столпилась основная масса народу, показывалась передача про животных, не особо вызывающая интерес, а вот в углу стоял книжный шкаф. Сережа не читал очень давно. Да и не интересовался он прозой как таковой. Острая нехватка времени на работе абсолютно вырезала возможность открыть что-то кроме очередного документа о работе компании или сайта, где кодили его программисты в поисках недочёта, который выдавал ошибку. Аида вдруг тянет его прямо к книгам, куда он до этого смотрел. И Сережа только сейчас понимает, что он непозволительно близко прижался к ней. Признаться честно, желание стукнуть себя по лбу с каждой секундой растёт в геометрической прогрессии. И что самое удивительное — он банально не замечает, как начинает какие-то подозрительные поползновения по отношению к врачу. Эти ощущения можно сравнить с тягой мотыльков к костру — осознаёшь ошибку только в момент, когда уже сгораешь до тла. По итогу они садятся рисовать. Это происходит очень быстро: вот Сережа рассказывает, как ему чертовски нравилось рисовать карандашами в детстве, и он все свободные тетрадки «измазал», так как альбомы вечно заканчивались, а в следующий момент они вместе сидят перед чистыми листами бумаги. Аида ещё перед этим спрашивает, не хочет ли он присоединиться к другому парню, но от одной мысли об общении с каким-то незнакомцем неприятно сводит желудок, и Разумовский быстро отказывается, намекая, что компания врача ему намного больше пришлась бы по душе. — Что хочешь нарисовать? — после некоторого молчания подаёт голос девушка. А Сережа, признаться честно, без понятия. В детстве всё было в разы проще. Он видел двойника во сне — не понимал, кто это, и на всякий случай зарисовывал, вдруг у кого-то есть такая же проблема. Сейчас же, хоть двойник выглядел по-злодейски изящно, рисовать его означало признавать себя психом, а Разумовский, хоть и имел подобный статус в документах, хотя бы в своей голове хотел оставаться «нормальным». Да и в последнее время Птица показывает ему во сне не себя, а расчленёнку или, с недавнего времени, ещё и порно… Разумовский очень быстро пытается соскочить с подобных мыслей, особенно в момент, когда второй невольный участник процесса сидит в десятке сантиметров от него. Он скользит взглядом по залу с желанием зацепиться за какой-то мотив или фигуру, которая натолкнёт его на вдохновляющую мысль. И, угрюмо осмотрев предоставленные метры, в конечном счёте натыкается взглядом на Аиду. Та сидит, рассматривая потрёпанную жизнью картонную коробку от карандашей, выглядя несколько меланхолично. Мягкости её образу добавляет косичка, верхние пряди которой под гнётом времени чуть растрепались, но снизу плетение плотно держало оставшиеся волосы. Создавалось такое контрастное ощущение того, как строго она выглядела с пучком, и сейчас. И Сереже захотелось запечатлеть именно это. Но не было ли это слишком? Они ведь даже не в дружеских отношениях, а тут он будет лезть со своими рисунками? Да и будет ли его мазня так же хороша, как и Аида? Всё-таки ему больше нравилась скульптура, а не рисование, и навыков в написании людей у него немного (не то, что агрессивно настроенных хтоней, м-да). А после Аида, которая, видимо, наблюдала за ним периферическим зрением, поднимает на него глаза. И Сережа вновь видит ту статую ожившей Афины из сна. И бездумно ляпает: — Афину. — О-о-о. Интересный выбор, если хочешь, могу тебе помочь. Правда… я в рисовании не хороша от слова совсем, — несколько смущённо признаётся девушка. Сережа против ничего не имеет. Ему, наоборот, кажется, что рисование вдвоём сделает картину изящнее и сложенее — как игра на фортепиано в четыре руки. Когда каждый из художников вложит часть своего стиля, души и натуры в полотно, получив что-то поистине великолепное. Разумовский в пару движений намечает основную композицию. Из всех иллюстраций богини мудрости, что он помнил, одна ему нравилась больше всего. Да и по значению подходила Аиде как нельзя кстати. — Афина Промахос? — Именно. Одна из почивших статуй богини, что возвели греки после победы над персами. И в отличие от других скульптур эта — величественно возвышающаяся над Акрополем, что так пренебрежительно уничтожили враги, величественно прикрывала их, с неба взирая на земли, откуда могло пойти наступление. Даря одновременно чувство защищённости и чего-то неумолимо светлого, как надежда на будущее. И в данный момент Сережа как никогда понимал чувства давно ушедших в небытие людей, словно стоял там с ними, когда Фидий вместе с главой города и десятком мужчин устанавливали колонну. — Да, подумал, что она очень… вдохновляющая, — стараясь собрать свои ощущения благоговения в одно слово, изрекает он. Аида чуть пододвигается, и одна из её коленок начинает касаться его. Разумовский пытается не концентрироваться на ощущении близкого нахождения рядом с другим человеком, а больше внимания уделять работе. Он почти закончил контуры фигуры и начал заполнять некоторые места тенью и бликами, чтобы создать эффект нужного металла. — На самом деле, по мифам некоторые её поступки пугают, — спустя пару минут вдруг говорит Аида. Сережа вспоминает её жестокость по отношению к Медузе и активное пособничество в Троянской войне. — Грекам в те времена нужно было объяснение, что происходит вокруг. Почему горит огонь, случаются ураганы и засухи, поэтому они списывали поведение богов с самих себя, при этом наделяя их мистическими возможностями, — людям почти всегда нужно объяснение, а нехватка знаний — лишь повод, чтобы обожествить что бы это ни было. — А ещё им нужен был социальный конструкт, который помогал бы управлять людьми. Только зачем было создавать столько жутких мифов и распутных богов, непонятно, — продолжает их мифологический диалог Ада, чуть поворачиваясь и просовывая руку в образовавшееся пространство между его корпусом и отодвинутым плечом, чтобы схватить карандаш, которым он не так давно рисовал. Сережа улыбается, думая, что такое времяпрепровождение ему определённо нравится. Не моменты, когда Ада назидательным тоном поясняет, как в той или иной ситуации лучше реагировать на выходки Птицы. А вот нечто спокойное, размеренное и близкое к сердцу. Разумовский не до конца понимает, как ему обозвать чувство, возникшее где-то в груди, но запомнить он его — обязан. А потом он чувствует то самое движение из сна. И весь холодеет изнутри. Ада только что заправила ему волосы за ухо. «Она знает», — пребывая в состоянии инфернального ужаса, думает он. Места соприкосновения горят огнём, словно подожжённое озеро нефти, и как потушить такого рода пожар Сережа не ведает. Он кидает быстрый взгляд на Аду, которая несколько озадаченно смотрит на него и после опускает взгляд ниже. Понимая, что сидят они теперь очень близко, соприкасаясь не только коленями, но и всей внешней поверхностью бедра. Разумовского начинает потряхивать. Нет, она не может знать. Птица бы не рассказал, это просто глупая случайность. Простое совпадение, вероятность которого близка к одной миллионной, и это вообще не успокаивает Сережу. — Прости, пожалуйста, — задушенно бубнит, отодвигаясь. Он слишком разомлел, находясь рядом, слишком расслабился и поддался приятному человеческому теплу, словно замерзающий во льдах полярник. За то резкое движение, которым он оторвал себя от Аиды, его должны были как минимум наградить, потому что просиди он так хоть на миллисекунду дольше, точно бы сплавился с ней в единый слиток. — Всё в порядке, это ты меня извини, — также тихо и нервозно вдруг начинает Аида. — Из меня иногда лезет повышенная тактильность, и я могу нарушать личные границы. Сережа хмурится на её слова, размышляя. Может, всё-таки совпадение? Или… Птица смог настолько предугадать её черты поведения? Внезапно, из всей этой истории настораживать стали именно действия двойника. Его внезапно сменившаяся тактика и листки сценария, которыми он махал чуть ли не перед его носом. Но… Ведь он не мог никаким образом повлиять на Аиду, значит, настолько быстро и хорошо её изучил? Врага действительно стоит знать в лицо, чтобы помешать следующему его шагу, но это бессмысленно с учётом того, что Птица сам вечно с Аидой спорит и всячески показывает свою явную агрессию. Здесь определённо не хватало переменных, и Разумовский, проживший с Птицей под одной крышей (а как ещё можно было назвать подобное сожительство), понимал, что двойник выстроил какую-то схему у него за спиной, не потрудившись рассказать о роли самого Сережи во всём этом представлении. Он решает поднять взгляд на Аиду, чтобы уточнить у неё возможные стратегии двойника, когда натыкается на очень странный взгляд. Девушка немигающе сверлит его взором. Два огромных чёрных блюдца вместо зрачков зияют, словно две космические червоточины, заглатывающие пространство вокруг. Сережа такого… пугается и ляпает первое, что приходит на ум: — Могу… могу я забрать рисунок? — и пытается натянуто улыбнуться. Аида пару секунд продолжает смотреть на него этим самым немного зловещим взглядом, а после резко смаргивает и уточняет ещё раз, что он спросил. Сережа повторяет и даже ни разу не запинается. — Ммм, — задумчиво тянет Ада, — я позволю забрать его тебе, если пообещаешь две вещи. Ты не засунешь его себе куда не надо и не съешь. Договорились? Сережа мелко и быстро кивает, ощущая себя очень странно. Словно он вновь маленький мальчик, который столкнулся с чёрной фигурой из снов наяву. — Нет, скажи, что обещаешь. А то поверь мне, откуда только потом не вытаскивали у пациентов эти листочки. — Обещаю, — шепчет Разумовский, аккуратно сжимая рисунок Афины в руках. Аида на его реплику улыбается, и неприятное чувство страха, колошматящее по всем периферическим нервам, наконец спадает, и Сережа выдыхает.