Гнездышко

Весь последующий день после приезда Стрелкова я все думала насчет его истории и расследования в целом. Фсбшник довольно удобное знакомство, учитывая мои внезапно начавшиеся «питерские проблемы». Но помимо этого мне требовался рассказ самого Разумовского: что его головной воробушек выдумал и решил исполнить. Если там опять начнется тирада: «Все вокруг говно, а я один молодец, что посадит всю коррупцию на вертел и поджарит до хрустящих боков» - то Разумовскому придется терпеть мою компанию до конца своих дней. Потому что выпускать такое чудо в свет, с идеями крестового похода на коррупционеров, очевидный провал меня как специалиста. Но, возможно, если посадить в Птицу правильные идеи и взрастить их… То вероятно дельное из этого все-таки выйдет. Жаль конечно, что Разумовский сразу ко мне не попал, возможно, начни мы все правильно – с таблетками и психотерапией, то избавились бы от Птицы как отдельной личности. А все чувства и мысли воробушка, соединенные в голове с Сережей, уравновешивались и становились не такими опасными для окружающих. Эх, мечты-мечты. На следующий день с утра решаю, что нечего Сереже весь день втыкать в стены палаты и если уж хочу посмотреть на его реакцию среди «общества», то отведу в зал, где обычно собирают пациентов для активностей. Перед этим инструктирую всех работников зала и прошу прийти двух дополнительных санитаров. Если начнется потасовка, то Птицу я скручу сама, а вот легко возбудимых пациентов, которые тоже не прочь побесится - нет, поэтому зная возможность подобного исхода, лучше перестраховаться. - Сережа, доброе утро! – с улыбкой начинаю я, заходя в палату. – Как твое самочувствие? Разумовский, что до этого сидел на стуле, куда я обычно просила его приземлиться для нашего диалога, снова вздрогнул на мое появления. Но в отличие от прошлых встреч, вдруг заалел до кончиков ушей, повел плечами и вот на его месте сидел ухмыляющийся альт. Очень интересно. - И тебе привет, - с некоторым сомнением в голосе продолжаю я, - И что же ты опять натворил? – закрывая за собой дверь в палату, интересуюсь. Очевидно, что этот негодяй опять провернул смущающий трюк с Сережей, отчего он краснеет как нецелованная девственница на оргии при виде меня. Никакой речи о выпуске Птицы в люди речи и не шло. Хотя с другой стороны – повод немного поспрашивать о его планах. - Что, паучиха, злишься? – ехидно интересуется субличность склонив голову и насмешливо улыбаясь, - Что с тобой сегодня не покладистый песик Сережа, который не будет заглядывать в рот и радостно вертеть хвостом? - Жаль, что ты не такой покладистый песик, но ничего, дворовые рыжие коты-колючки мне тоже нравятся, - говорю я, приземляясь на стул напротив Разумовского. – Ко мне приходил Стрелков. – решив не тянуть сообщаю ему. Маска надменной вычурности дает трещину на лице Птицы и тот вопросительно выгибает бровь. Видимо, хотел придумать ответ на мое первое заявление, но второе его заинтересовало больше. – И спрашивал про тебя. - Он не имеет права допрашивать меня без адвоката, - безапелляционно заявляет он. Расслабленность его позы сменяется на стальную решительность, словно у орла, что заприметил маленькую одинокую добычу паря над горами Кавказа. - Верно. И так как ты признан невменяемым, то еще и представитель больницы должен присутствовать при допросе, - Альт на мои слова морщится, видимо не понравился статус психа. Но тут сам виноват, не надо было людей заживо сжигать. – Но он приходил, чтобы расспросить меня о твоем состоянии. Поэтому если ты поделишься своим планом, возможно я могу оказать … - на пару секунд замираю, чтобы подобрать верное слово, - некоторое содействие. Птица на мои слова лишь гаденько хмыкает и колюче интересуется: - Не многовато ли чести? - Ты же понимаешь, что сотрудничество со мной единственный способ вам двоим спокойно отправиться домой? – игнорируя его показательно ехидство интересуюсь я. Птица на мой ответ хмуриться. - Думаешь, мне нужны твои подачки? Думаешь я и без тебя не смогу справиться? – уже с ноткой агрессии в голосе говорит он. – Могу тебя разочаровать, паучиха, - он пододвигается ближе к столу локтями наседая на него. Опять пытаясь запугать. – Твоя помощь мне не сдалась. Я всегда все делал сам. И в этот раз будет ровно так же, - Тихим угрожающим тембром заканчивает он и обратно откидывается на стул. - А по итогу - оказался в псих больнице без связей, родственников и хоть какой-либо поддержки. Весьма похвальный конец, - иронично замечаю я. Птица недовольно поджимает губы на мою реплику. Его почти всегда задевает критика «великолепных» планов. - О, ну здесь ты как раз-таки и можешь помочь, - жеманно сообщает он, - Предоставляю два варианта на выбор: даешь мне ключи от камеры или снимаешь трусы. - На пару секунд повисает пауза, но ни неловкая, я просто с сомнением во взгляде смотрю на альта силясь понять, чего он этой репликой пытался добиться. - И оба провальные, дорогой, - сочувственно опускаю голову вниз, - Даже если я дам тебе ключи от камеры, то около выхода из блока стоит охранник, который знает, что покидать палату тебе нельзя. И даже если выберешься за пределы больницы, то вокруг лесопарк, и далеко ли ты убежишь в одной больничной робе, когда за окном плюс три? Второй вариант, чтобы я родила тебе того самого родственника, правильно? Но даже если я соглашусь на соитие, то спустя девять месяцев просто поставлю прочерк в графе отца, потому что никакой выгоды от отца – опасного террориста – нет, - и под конец копирую его улыбочку. Птица на это фыркает и снова говорит, что я необразованная дура, которая опять не поняла всей сути его невероятных метафор, планов и Дьявол знает, чего еще. - А не кажется ли слишком странным, что ты меня ненавидишь, но при этом постоянно предлагаешь перевести наши отношения в горизонтальную плоскость? – я склоняю голову в сторону и продолжаю улыбаться. - Нет, не кажется, - цедит он, - Меня уже просто достало видеть влажные мечтания Тряпки, как и в каких позах он тебя хочет. - Ну да, да. Верю, - продолжаю улыбаться. Ну вот, действительно агрессивный подросток на самом пике буйства гормонов. И в этот момент становиться несколько жаль основного Разумовского. Лично я не хотела бы делить тело с собой подростком, потому что в юности была той еще оторвой и гадиной. - Хватит, паучиха, - вдруг стучит по столу ладонями альт. – Больше всего я ненавижу людей, которые думают, что все знают, хотя на самом деле они просто напыщенные идиоты, которые обожают привлекать внимание к своему псевдоинтеллекту! Вы бы знали каких усилий мне стоило не сказать: «Это ты сейчас про себя?», потому что мы с Птицей бы вновь повздорили. А у нас тут психотерапия как никак. Да, возможно, кажется, что просто издеваюсь над альтом и давлю на точки, в которых я более зрелая как личность, но если он не поймет, что проседает в социальном плане именно в таких вот моментах, то выпускать его нельзя. Как бы не была хороша агрессия как эмоция, в страшном мире взрослых – ты должен уметь правильно её выражать. Нельзя накинуться на обидчика с кулаками, нужно сохранить в себе зачатки праведного гнева и повлиять на человека так, чтобы он никогда больше не смел и думать о том, чтобы творить зло по отношению к тебе. Конечно, можно пойти по пути прощения и принятия, но как мне кажется – это путь раболепного повиновения догмам религии и морали, которое в нашем обществе хищников и жертв – равносильно собственноручно выкорчеванным голосовым связкам или же потери главного инструмента для ведения охоты. - Так расскажи мне! Ведь я додумываю нюансы в пределах своих знаний, а ты, обладая другим набором фактов, обвиняешь меня в неправильных выводах. - Ты не поймешь, - в его голосе мешается толика агрессии с какой-то печалью, - Даже Тряпка не понимает, а ты кто? Гадкая паучиха, что лишь мечтает стравить нас наркотиками, чтобы мы как послушные лабораторные крысы прыгали под твою дудку, - вся спесь спадает с двойника и он отворачивается, начиная сверлить взглядом пол. - Птица, - аккуратно зову его я, но тот на свое имя лишь щетинится, - Ты ведь даже не попробовал. Понимаешь, моя задача не издеваться над вами сейчас, а помочь тебе с Сережей пройти кризис, который вы самостоятельно преодолеть не в силах. Альт на мои слова остается тих, он угрюмо смотрит в пол, даже не пытаясь как-то ответить на мою реплику. Собственно, буду надеяться, что он хотя бы меня услышал. - Уходи, - через две минуты молчания говорит он, я в это время записываю в блокнот нюансы сегодняшней беседы. – Не хочу тебя видеть. - Уверен, мы могли бы обсудить твои эмоции сейчас. - Нет, проваливай, паучиха, - И я спокойно поднимаюсь и выхожу. Пусть самостоятельно все обдумает, а уже потом будем решать, что делать с этим пернатым господином. *** Сережа опять сидел на подоконнике и смотрел на парк. Это было одно из немногих развлечений, доступных ему сейчас. Палата находилась на 4 этаже и со своего «насеста» он мог рассмотреть большую часть парка, которая относилась к территории больницы и даже часть забора. За пределами учреждения находился такой же хвойный лес, что и на территории, наводя на мысли о загородном местонахождении. Птица после прихода Ады с утра был подозрительно тихим, а потом пропал, растворившись в белой дымке. И у Разумовского появилось некоторое время в одиночестве обдумать утренний инцидент. То, что его от нервного напряжения просто выкинет из тела он и подумать не мог. Хотя кажется такое случалось и раньше, давно, еще по юности в университете, тогда он был намного ближе с двойником. Сейчас вот так просто отдавать контроль было страшно. Пусть Аида явно показала, что скрутить Разумовского даже в агрессивной форме не составляет труда, но Сережа все равно переживал. Вдруг именно сегодня Птица выкинет какую-то гадость спокойно пережить которую будет невозможно? И он снова будет повинен в каких-либо злодеяниях. И кроме тяжких дум, по поводу поведения двойника его волновало собственное отношение к глав врачу клиники. После ужасно реалистичного сна, подкинутого двойником, смотреть на девушку и не вспоминать эпизоды оттуда было практически невозможно. Умом Сережа понимал, что все реакции, ощущения касаний и поцелуев были игрой его воображения. Гадкой подачкой от Птицы, которому лишь бы его смутить и выставить идиотом. Но телу объяснить такое было сложнее. Жажда физического контакта иногда буйным ураганом налетало на него, ломало надвое словно шхуны, уплывшие в шторм, но сделать он ничего не мог. Нет, Разумовский точно не тронет Аду, он скорее отгрызет себе руки, чем позволит навредить хоть кому-то. Но одновременно с этим Сережа боялся. Подстегиваемый Птицей, стакан здравомыслия мог лопнуть в любой момент, оставив наедине с необдуманными поступками и устрашающими последствиями. И как вообще можно бороться с этим ощущением он не знал. Оставить все как есть и просто помнить, как когда-то давно Ада обнимала его в истерике? Тешить и лелеять это воспоминание, пока оно не покажется отвратительно вульгарным? Сережа устало утыкается лицом в колени, обхватывая их руками. Ему очень нравилось в новом месте пребывания, тут было тепло, светло, никто не издевался (ну кроме Птицы разумеется), как-то человечнее что ли… И иногда страшно представить, что это просто затянувшийся сон и совсем скоро он вновь проснется в своей камере у «доброго доктора», перед приемом лекарств или очередной пыткой. Сережа как мог гнал такие ощущения. И каждый новый день в больнице, каждое «доброе утро» от приходящей с утра Ады, каждое новое прикосновение подаренное, пусть и в сугубо профессиональной обстановке, дарило Разумовскому силы и желание продолжать держаться на плаву, не давая погрузиться в беспросветные пучины океана отчаяния.