Цейтнот

Прим. Автора: во-первых большое спасибо Viktoriya_O за то, что взялась за нелегкую работу — править мою авторскую пунктуацию и прочие огрехи работы. во-вторых это глава вышла несколько стекольной, но она является связующим звеном, в котором мы начинаем понимать какие чувства друг к другу испытывают наши герои. по прежнему — читайте с осторожностью. надеюсь Вам понравится.

pov Мерцелла.

      Гул в ушах. Слух возвращается с перебоями. Крики. Затем звенящая тишина. Снова крики и мольбы о помощи. Дотрагиваюсь рукой до лица. Пальцы пачкает что-то липкое. Не сразу понимаю, что это кровь. Чья кровь? Моя? Я не понимаю, стою я или лежу. Перед глазами пелена из серой пыли. Наверное, все-таки лежу, потому что чувствую, как меня задевают ногами бегущие в разные стороны люди. Я пытаюсь что-то сказать, но грудная клетка и легкие словно забиты ватой. Не понимаю, что происходит.        — Мер-а? В-сы-ше-м-я? (Мерцелла? Вы слышите меня?)       Слова в голове как каша. У них нет смысла. Я так устала. Мне бы чуть-чуть поспать.        — Де-сь з м-я. (Держитесь за меня) Ощущение полета, но люди не умеют летать. Что происходит? Назойливый голос не дает мне провалиться в дрему. Как же хочется спать. Как же хочется. Я так устала.

***

      Разве может болеть все тело сразу? Каждая его клеточка. Каждый участок. Мне кажется сейчас у меня болят даже кончики волос. Глаза разлепляются с трудом. Передо мной черный потолок. В комнате прохладно и пахнет лекарственными травами. Как я здесь оказалась? Последнее, что я помню, — это раскрытые в удивленные глаза Айена и громкий звук. Взрыв?       Осознание приходит быстро, бьет по голове. Тревожно путает мысли и заставляет подскочить на кровати. Стоит ли говорить, что от резких движений в глазах темнеет от боли и я вновь падаю на прохладные простыни, подвывая на высокой ноте. Пытаюсь поднять руку, но она, вся обвитая прозрачными трубочками не слушается. Пытаюсь пошевелить ногами, с неимоверным облегчением понимаю, что чувствительность сохранилась. Но помимо страха за сохранность собственной дееспособности из глубин поднимается куда более существенный страх.       «А что, собственно, вообще случилось. Как мама? Папа? Астория? Что с Мейо и Айеном? Что вообще произошло. Теракт?»        Я еще раз дергаюсь в постели, на этот раз настолько сильно, что с тумбочки падает и разбивается в дребезги бокал с какой-то мутной жижей. На шум в помещение входят близняшки и на этот раз, наверное, впервые за все мое пребывание в этом доме, на их лицах нет язвительных улыбок. Их лица отображают брезгливое равнодушие. Пожалуй, так я могла бы охарактеризовать тот взгляд, которым они меня наградили.       — Леди Мерцелла, не стоит шуметь.        Я пытаюсь заговорить. Получается не с первого раза. Такое ощущение, что я сорвала связки. Звуки выходят из моего горла хриплым лаем. Сколько прошло времени? Как долго я молчала?       — Что произошло? Где Айен-шаар? Почему я здесь?       Нора и Тора смотрят на меня как на душевнобольную и явно не спешат отвечать на мои вопросы. Вместо этого одна из них, та, что с уродливым шрамом поперек глазницы, подходит ко мне и, придерживая за шею, помогает выпить вязкую, словно кисель, жидкость. Она горьким месивом проваливается мне в пищевод, а дальше я не успеваю понять как, но я снова погружаюсь в темноту собственного сознания. И больше нет ничего.

***

       Ожидание беды всегда намного хуже, чем сама беда. Ты накручиваешь себя настолько, что ни одна из мыслей не дает тебе спокойно выдохнуть. В голове проигрываются настолько страшные сценарии, что я была бы готова к любому из них, если все, о ком я беспокоюсь оставались живы. Сознание ускользает от меня, как вода сквозь пальцы. Когда мне кажется, что я достаточно окрепла, чтобы попробовать встать с постели и выяснить наконец, что происходит, я вновь проваливаюсь в сон без сновидений. Мне сложно понять прошел день, неделя или всего несколько томительных часов. Но когда в комнату заходит Ценнария, я готова броситься ей на шею, настолько сильно во мне бурлит чувство облегчения и тревоги.       Конечно же меня хватает только на слабую улыбку. Лицо по-прежнему болит, должно быть я сильно ушиблась падая.       — Я рада, что ты идешь на поправку, — ее голосом можно резать бумагу.       Не смотря на положительный контекст этой фразы, я понимаю, что особой радости она не испытывает.       Мне удается приподняться на локтях чтобы занять более-менее вертикальное положение и заглянуть в ее усталые глаза. За то время, что я ее не видела у Ценнарии, кажется, прибавилось несколько новых морщин. Она присаживается на край кровати, и делает что-то немыслимое — кладет свою ладонь, поверх моей руки. Прохладные пальцы несильно сжимают. Я нахожу в себе силы чтобы произнести почти на грани слышимости:        — Что случилось? Где все остальные? Айен, семья?        Кажется, ее лицо немного смягчается, когда она слышит беспокойство в моем голосе. Я начинаю считать про себя, пока жду её ответа. Секунды растягиваются.        — Произошел запланированный теракт. Мы не учли все риски при подготовке. Не думали, что им хватит смелости напасть в присутствии Автарха. К счастью, пострадавших не так много, как они планировали, — я нервно закусываю губы. — Твои родители и сестра в безопасности. Большая часть инвесторских домов покинула сектор. Мы настаивали на том, чтобы и Гроссмейстер Истри поступил благоразумно, но они отказались улетать, пока не убедятся, что ты пришла в себя.       То, что она не упоминает семью Атрау, больно колет меня в солнечное сплетение. Я не рассчитывала, что хотя бы номинально меня будут принимать за равную так скоро, но иррациональная обида ранит сильнее незаживших ран.       Кажется, все мои мысли зеркально отражаются у меня на лице, и, недолго подумав, она произносит:        — Алластарий успел вывести твою сестру с матерью, Эйнигель с сыном, до того, как началась зачистка. Они не пострадали. Айена ранили, но он идет на поправку. Как и Браннистарх с Габбасом. Очевидно, целью повстанцев была ты. Убрав тебя, они легко посеяли бы смуту между некрепкой позицией дома Атрау и другими представителями империи. Возможно, они также планировали зацепить кого-то еще, и им это почти удалось.       Она отпускает мою руку, и я прижимаю ее ко рту. Айен ранен. Он кричал, чтобы я бежала. Кажется, я слышала его голос перед тем, как потеряла сознание.       — Играть сейчас свадьбу будет по меньшей мере попыткой добровольного суицида. Мы с Габбасом приняли решение, что для твоей безопасности будет лучше на какое-то время вернуться на Гексос вместе с родными, — я вижу, как она открывает рот.       Слышу то, что она говорит, но, как и в тот день, когда мне сообщили о том, что Ланмеи расторгли помолвку, слова в моей голове никак не хотят складываться в предложения. Вы когда-нибудь чувствовали жгучую обиду? Настолько жгучую, что она буквально способна принести физическую боль? Словно в ваши внутренности вставили ржавый прут, но не удовлетворились тем, что уже нестерпимо больно, следом стали шевелить данным прутом из стороны в сторону, затрагивая все внутренности, буквально перемалывая их в кашу. Нет? Я знала, чувствовала, что ко мне относятся как к балласту, но мне казалось, что Айен не такой.       Несмотря на то, что он часто игнорировал меня днем, его поведение наедине не давало сомнений, с его стороны есть такой же как у меня, зародившийся росток симпатии. Да, своеобразный, и не совсем мне понятный, но есть. Возможно, он не привык к иному проявлению чувств. К сожалению, любые попытки завести с ним разговор, до сих пор заканчивались одинаково. Ну а сейчас? Сейчас меня планируют отослать обратно домой. Чтобы что? Чтобы также как и Ланмеи ранее переносить помолвку до того момента, пока смысл в женитьбе не отпадет?       Через усилие я поднимаюсь еще выше, так чтобы принять сидячее положение и стать на одном уровне с Ценнарией. Стараюсь придать голосу ровное звучание. — Я не считаю нужным возвращаться       обратно. Мне кажется, это будет в высшей мере проявление слабости — трусливо бежать, поджав хвост. Да, возможно Вам я кажусь слабой и ни на что негодной, но я не привыкла отступать от трудностей. Что сказал на это Айен?       Кажется, впервые за все мое прибывания на Церере я вижу в глазах будущей свекрови что-то похожее на уважение. Хотя это чувство быстро сменяется прежним хладнокровным спокойствием.       — Мы все приняли это решение. Тут нечего обсуждать. Твой отец также посчитал это наиболее благоприятным развитием событий.       Ну конечно же. Для успокоения собственной совести пойти на этот поступок, опять не спросив моего мнения. Разве это не лучшее решение? Лучший выход из ситуации. Меня накрывает истерический смех. Я не могу сдержать нервные смешки, в то время как чувствую, что от бессилия мои глаза наполняются слезами. Но я не дам никому такого удовольствия.       — Могу я поговорить с Айеном перед тем, как покину Цереру?       Ценнария поднимается с постели и идет в сторону выхода.       Оборачивается только перед дверью. И произносит словно приговор:       — Он сейчас не в том состоянии, чтобы быть готовым к визитам. Это значит нет. Такое же холодное и жестокое нет, как и все, что было до этого. И я снова остаюсь одна на один со своими мыслями и чувствами. Кажется, одиночество стало моим постоянным спутником.

***

pov Айен.

      Перманентная усталость — вот что я испытывал на себе в течение долгого времени. Нет, меня никто не просил выпрыгивать из кожи вон, чтобы что-то доказать. Да и что, а главное, кому доказывать? Собственную состоятельность? Значимость? Силу? Все определено заранее. Истина в том, что каждому воздастся по его поступкам. Довольно-таки справедливо, согласитесь. Однако то, что одному дается с легкостью, второму приходится выгрызать зубами раздирая плоть. Чаще всего свою собственную плоть.       В семье с молоком матери нам прививалось, что любое проявление слабости может быть вывернуто наизнанку и использовано против тебя. Долг должен стоять превыше всего. Чувства могут ранить, дают повод пробить хитиновый покров, дают повод убить. Именно поэтому главная слабость Атрау — в семье.       Стоит ли рассказывать, что самый искренний ужас я увидел в глазах у Бранниса, когда тот потерял из виду беременную жену и ребенка во время того, как обезумевшая толпа пыталась найти выход из резиденции, чтобы спастись? Мой брат может голыми руками завалить с десяток амфиморфов, но растерянно и беспомощно ищет взглядом самого близкого себе человека. Можно ли в этот момент его убить? Любой, кто видел бы этот момент, мог бы сказать, что да. Он бы даже не защищался. Наверное, еще несколько недель назад я бы счел это жалким зрелищем. Не стоит терять концентрацию ни на минуту. Никому не будет легче, если ты бессмысленно пожертвуешь своей жизнью. Станет ли легче Эйни, когда она узнает, как безрассудно он себя повел в тот момент.       А что сейчас? Мне кажется, я слышу, как сердце пропускает несколько ударов перед тем, как оглушительно начинает стучать у меня в ушах барабанами, практически причиняя боль. Из-за его стука я не слышу криков вокруг. Не слышу, как рушится потолок осыпаясь под ноги. Глаза застилает красная пелена ярости, но я впервые, не хочу ее контролировать.       На сетчатке отпечатываются испуганно-распахнутые золотистые глаза, в обрамлении светлых ресниц. И рот, приоткрытый будто в удивлении. Мерцелла не успела даже понять, что произошло. Не успела услышать мой крик. Я не вижу ее.       Толпа, словно стая обезумевших муравьев, движется по своим законам. Ударная волна поразила только центр зала и место, которое было отведено под столы для делегации из четвертого сектора. Следовательно, не нужно долго думать о том, на кого был рассчитан весь этот теракт. Если бы я не пригласил ее на танец. Если бы не Ланмей. Если бы. Мысли непривычно путаются. Я руками расталкиваю людей, не боясь причинить боль. Где-то на периферии моего зрения мелькают алые флаги. Останавливаюсь только тогда, когда кто-то бесцеремонно, с силой хватает меня за локоть. Я тут же вырываюсь из хватки, с нескрываемой злостью смотрю на остановившего меня человека. Передо мной стоит Ланмей, и в его глазах я вижу отражение своего беспокойства. Кровь стекает у него по лицу, падая на некогда — безупречно вылизанный, пижонский наряд. Пачкает его волосы.       — Где Мерцелла? Где ты ее бросил?       Если бы у меня было время я мог бы ему ответить. Но времени не было. Был только метроном в голове, отсчитывающий секунду за секундой.       — Позаботься о ее родителях, остальное я сделаю сам.       Впереди вижу Коя, который, кажется, добрался до места где она стояла намного быстрее меня. Вижу, как он делает мне знак рукой, что нашел ее. Мне кажется, но впервые камень, что я ношу внутри моей грудкой клетки идет трещинами, и я могу искренне улыбнуться.       Несколько шагов вперед, а потом острая боль в правом подреберье. Боль, сменяющаяся полным онемением. Теперь я не чувствую ничего. По инерции прикладываю к себе руку, и пальцами чувствую липкое и горячее. Кровь? А потом вижу человека в белой маске, сжимающего в руке клинок из остро заточенного талласита. А дальше — темнота.

***

      Светло. Вокруг так светло, что мне приходится зажмуриться, пока зрение не привыкнет. Белые, почти прозрачные занавески колышутся под порывами теплого ветра. Я чувствую, как моей обнаженной груди касаются по приятному-прохладные пальцы. Обводят сосок, спускаются вниз по ребрам, накрывают рукой пресс, нежно поглаживая дорожку темных волос, спускающуюся к паху. Как мягкие, теплые губы целуют место над ключицей. Зубы прикусывают кожу, влажный язычок зализывает место укуса. Рука же идет ниже, преодолевают преграду в виде плотно-прилегающей к подвздошным косточкам резинки спальных штанов. Пальцы плотно обхватывают член, двигаются вверх-вниз по бархатистой и влажной коже. Мне не хочется ее останавливать. Большим пальцем она массирует уздечку, размазывая смазку, заставляя меня, буквально заскулить от острого удовольствия. Я хочу коснуться ее. Тяну руки, но они тянутся к пустоте. Мне никак не удается поймать ее. От нарастающего возбуждения вкупе с неудовлетворенным желанием, я, кажется, впервые в жизни готов начать выть. Губы же целуют линию челюсти, прямо по свежей щетине. Я хочу посмотреть на нее. Впитать в себя эмоции, которые отражаются сейчас у нее в глазах, но мне не повернуть голову. Тело будто облеплено паутиной. Будто парализовано ядом паука. Пальцами другой руки, которая не занята тем, что мучительно медленно водит по стволу члена, сжимает его у основания, она ведет по моему боку, чтобы потом резко воткнуть их в разорванную плоть. Погрузиться в мягкое и беззащитное. Она будто сжимает мое сердце, и не дает ему больше биться. От резкой боли меня подкидывает на кровати, и я просыпаюсь.