Я не умер

      Момент, когда Манов набрасывался на меня прямо с порога, уже успел стать привычным, но всё равно остро нравился мне. Если я что-то лепетал про душ, Манов прерывал меня уверенным: «Я хочу так». И я бессовестно расслаблялся и просто отдавался ему.       Потом я бродил по его квартире, обёрнутый в огромную махровую простыню, или долго лежал с ним в обнимку, то задрёмывая, то полупросыпаясь снова. Манов никогда меня не гнал и терпеливо придерживал одной рукой, перекладывая второй листы отчётов, полученные от своих экспертов.       Меня удивляло, что его просторная квартира с хорошей отделкой была почти не обжита. Я как-то спросил у Манова, почему он обитает в собственной квартире по-походному, хотя у него и бизнес идёт хорошо и не похоже, чтобы он собирался из Нижнего уезжать.       − Не чувствую себя здесь дома, − просто ответил Манов. — Хотя с тобой тут становится намного уютнее.       Я хотел тогда спросить у него, где же он чувствует себя дома, но почему-то не стал. Наверное я просто боялся сблизиться с ним. Не верил, что это надолго и избегал врастания в другого человека, которое всегда оборачивается болью при неизбежном расставании. Вместо этого я поинтересовался, почему в его доме нет ни картин, ни фотографий, и даже зеркало всего одно — в ванной.       Манов молча открыл дверь в кладовку, порылся там, чихнув пару раз, и вынул небольшую пастель, глядя на которую, я едва не умер. Я будто снова оказался в чужих раскалённых горах, и пот стекал по моему лбу прямо на переносицу, пока я увлечённо шоркал пастелью по грунтовке. И ничего ещё не было: ни боя, ни смертей, ни моего предательства, ни того офигенного секса с Григорием, после которого меня так срубило, что я забыл обо всём важном, о чём нельзя забывать никогда. И вся нынешняя жизнь растворилась в окружавшем меня пекле, испарилась под злыми лучами белого солнца. Она уже казалась мне сном, подробностей которого я не мог припомнить, да и не старался, потому что сам сон почти растаял. Ещё минута и я бы спросил, кто такой Григорий? Я уже забыл, забыл то, чего ещё не было, но тут Манов повернул картину к стене и я очнулся.       − Как видишь, одна картина в моём доме всё-таки есть, − спокойно сказал он. — И даже не проси, не отдам. Пойдём, сварим кофе?

***

      В офисе «Ритуальных услуг» в тот день случилась какая-то подозрительная суета. Античный секретарь-полубог в золочёных очках каждые три минуты отвечал на звонки, бросая в трубку короткие загадочные реплики. Он уже пару раз поднимался из-за своего стола и что-то сдержанно шептал боссу в приоткрытую дверь. Я сам себе не поверил, углядев испарину на его высоком лбу. Но красавчик вынул из кармана платок и промокнул лицо, приподняв очки. Взгляд у него был шалый.       Я принёс Манову очередную унылую подворотню, которые продолжал писать пачками. Все предыдущие Манов скупил у меня оптом. Я позволил себе вслух усомниться в его художественном вкусе, когда он расплачивался со мной за эти шедевры, на что получил ответ, что главное — настроение и детали. Мол, важна моя тоска, которая создаёт устойчивую вибрацию для той стороны, откуда приходят на зов и куда уходят такие как он.       − Какие? — не понял я.       − Деловые, − усмехнулся он.       − А какие ещё бывают? — силился я понять его сложную метафору.       − Если ты про наших конкурентов, то это филологи. Эти цепляют всякую нечисть пачками и вынашивают её как драконье яйцо, которое частенько убивает их, вылупляясь.       Я озадаченно поморгал, да и передумал углубляться в эту тему. Думание никогда не было моей сильной стороной.       Когда секретарь сказал мне «проходите», я уже утомился сидеть в приёмной и собирался потихоньку свалить. Манов встал мне навстречу, не глядя забрал картину и сунул мне в карман стандартные пятьсот баксов.       − Женя, − ласково начал он, приобняв меня за плечи и подводя к дивану, − ты помнишь, я на твоё имя квартиру купил?       − Это которую ты у меня потом взял в аренду? — хмыкнул я. Бизнес-схемы Манова были для меня непостижимы.       − Ну да. Но сейчас важно то, что владельцем по всем документам значишься ты.       Манов усадил меня на диван, всё так же заботливо обнимая и внимательно, словно психиатр, заглядывая в глаза.       − И что? Я задолжал коммунальным службам?       − Нет. В квартире случилось убийство и тебе лучше не встречаться пока с правоохранительными органами.       У меня пересохло в горле.       − Убийство? Чьё?       − В квартире жили наши чернорабочие. Гастарбайтеры. Они обдолбались чем-то и перестреляли друг друга. Неприятно, конечно, но никакого криминала.       − Зачем же мне тогда прятаться?       − Потому что тебе в принципе ни к чему привлекать к себе внимание полиции.       − И… куда мне деваться?       − Сейчас Гена тебя отвезёт ко мне на квартиру. Там тебя точно никто не станет искать. И мне будет спокойней, когда ты у меня на виду.       − Гена? Что ещё за Гена? — нахмурился я.       − Ты ревнуешь, что ли? — развеселился Манов и чмокнул меня в висок. — Гена местный издатель. Я обещал спонсировать его книжку про наш Кремль. Там ересь, конечно, сплошная, но есть и кое-что ценное. Потом расскажу, если тебе интересно.       Гена оказался слишком подобострастным и блёклым, чтобы к нему ревновать. Пока он вёз меня на квартиру Манова, я немного расспросил его об убийстве. Всё-таки для провинциального города это из ряда вон выходящее событие, наверняка о нём писали все местные газеты.       − Выходцы из Таджикистана, − небрежно сообщил Гена и я почувствовал, как стальные пальцы пережимают мне горло. — Сначала была версия, что они торговали на рынке и не поделили чего-то с кавказской диаспорой, но потом выяснилось, что там вообще нет криминала. Сами друг друга постреляли, а зачем, уже не узнать.       В квартире я сразу полез в кладовку и достал свою пастель. В этот раз она была как отключённый от сети телевизор, который слепо бликует экраном и ничего не показывает. Но я всё равно таращился на раскалённые горы, надеясь найти ответы. Гриша-Гриша, что за дела ты проворачиваешь? Случайно ли эти рабочие оказались родом оттуда, где навсегда остался Женя Казарин и где он похоронил свою совесть?       Думать мне по-прежнему удавалось только какими-то клочками, поэтому я просто нашарил в баре бутылку виски и опустошил её до донышка, закусывая кислющим лимоном в толстой шкурке.       Я смутно помню, как Манов бережно укладывал меня в постель и нежно, сладко целовал. Или это я целовал его? Снились мне какие-то эсеры и кадеты, революционные барышни с астеничными фигурками и крошечными пистолетами в муфтах. Я помню, как шарахнулся от экипажа, который вдруг оказался за моей спиной, как прогарцевал мимо какой-то полицейский чин с карикатурно закрученными усами. Я прихватил покрепче мольберт, что висел у меня на плече на широком ремне и стал жаться поближе к стенам домов. Я снова шёл рисовать его. Эту фреску в Соборе я приметил недавно, но уже успел изучить до малейшей трещинки на штукатурке. Среди заморских послов выделялся один: гордым разворотом плеч, уверенным взглядом. Я влюбился как идиот и писал теперь его портрет, где он был во фраке и атласном галстуке, стоящим в полутёмном кабинете возле массивного стола с бокалом шампанского в руке. Так я его увидел и развидеть никак не мог. Это смуглое лицо и испанский профиль, седина в чёрных волосах и внимательный взгляд волновали меня самым паскудным образом. Я ненавидел себя и всё равно работал над этим «портретом» как одержимый. Впрочем, им я и был.       Манов подошёл в этом сне ко мне со спины и глухо, как в выключенный микрофон, сказал, касаясь губами моего уха: «Как не прийти, когда тебя так отчаянно призывают?». Я в панике оглянулся и зашарил глазами по фраку и атласному жилету, которые облегали фигуру Манова как идеально вылепленный манекен. Проснувшись, я пытался унять сердцебиение, от которого всё тело мелко и противно тряслось. Манов помог мне сесть, прислонил к губам стакан с пляшущей в воде шипучей таблеткой, мелкой взвесью шибающей лимоном в нос. Я всё послушно выпил и привалился к груди Манова, который почему-то никуда не спешил, но так и сидел со мной в постели, пока меня не отпустило совсем.       − Мы раньше встречались? — спросил я, совершенно не думая о том, что Манов не видел моего сна и вряд ли поймёт, о чём я его спрашиваю. Но он с любопытством уточнил:       − Что ты имеешь в виду, когда говоришь «раньше»?       Я только пожал плечами.       − Не знаю. В другой жизни. В другой реальности.       Манов молчал так долго, что я решил, что он не ответит. Но он всё-таки отозвался:       − Если два человека или просто два существа связаны, то один всегда водит другого за собой на верёвочке сквозь все реальности и все свои жизни. Даже если он этого не понимает.       Я глубокомысленно помолчал, делая вид, что понял, и давя тревогу от тех мыслей, что разбудили во мне его слова. А потом просто пошёл в душ. «Пить вредно, − сказал я себе, подставляя лицо прохладной воде. — Пить очень вредно. Не напивайся больше так, Жень. Завязывай. Хватит бухать».