Я не умер

      В Москве я не задержался. Я вообще плохо помню, с кем там тусил. У меня была с собой трава, благодаря которой меня радостно приняли в компанию. Я всё ещё боялся рисовать. Не знаю, почему. А ещё мне казалось, что я недостоин ничего хорошего, ничего человеческого. Я постоянно думал о тех парнях, которые погибли на заставе, и о том, что боевики сделали с их телами после. Я воображал это слишком ярко и вскоре мне уже казалось, что я видел всё своими глазами. Или даже написал жуткое полотно, где воссоздал всё в мельчайших деталях.       Вскоре я совершенно опустился от богемной своей жизни. Смутно припоминаю, как отсасывал кому-то за дозу… Лучше б совсем ничего не помнил. Спасли меня киношники. Они об этом, конечно же, не догадывались. Я помогал им рисовать раскадровки для какого-то исторического сериала и случайно обмолвился, что подходящую для съёмок натуру видел в Нижнем Новгороде, где побывал как-то со школьной экскурсией. Тогда мне дали фотоаппарат и отправили в Нижний. Меня даже оформили официально, по договору. Я не вдавался в подробности своего трудоустройства, но впервые после Таджикистана вспомнил, что живу по поддельному паспорту.       Мне по-прежнему не нравились ни фамилия, ни имя. Имя я решил заменить калькой с латыни на греческий: Виктория — богиня победы и Ника тоже. Так неофициально я стал для всех Никитой, потому что Николай, как мне казалось, попахивал нафталином. Фамилию я просто сократил и представлялся теперь Ником Невмером. Знаю, это тоже звучит не лучшим образом. Но поржал над моим псевдонимом только один хохол, который спросил, похрюкивая от смеха: «Это выдержка из заключения судмедэксперта?» Ну да, получился этакий манифест: Ник не вмер! То есть: Ник не умер. Клеймо Каина: они умерли, а я нет.       Нижний сначала нервировал меня своими холмами, по которым улицы ползли либо вверх, либо вниз и редко когда − параллельно горизонту. Но меня потрясла широченная как море Волга, совершенно бескрайняя в том месте, где она сливается с Окой. Я прижился в этом купеческом городе, снял комнату в старинном кирпичном доме с высоченными потолками и толстенными стенами, благодаря которым на подоконнике можно было сидеть как на кушетке. Я и сидел: курил и глядел во двор. Потихоньку я снова начал рисовать. Киношники уехали, мне надо было зарабатывать себе на жизнь. Я побродил по городу сначала с блокнотом для эскизов, потом с мольбертом. Почему-то хотелось писать именно дома́, а не природу. Я заметил, что часто рисую пустые дворы, куда заглядываю в приоткрытые ворота или арки. Меня притягивали солидные старые двери с потёками бурой краски — многослойной и многоцветной в местах сколов — там, где она облупилась до деревянной основы. Во всех этих домах люди жили так долго, сменяя друг друга поколение за поколением, что память о прошлом пропитала стены насквозь, настоялась до духоты. Здесь нельзя было просто жить: минувшее вторгалось в твою реальность как в каком-нибудь триллере. Каждый закуток населяли духи и призраки.       Я влился в ряды местных художников, которые продавали свои картины в центре города преимущественно туристам. Не сказать, что торговля шла очень бойко. В кармане моём было то густо, то пусто, поэтому я брался за любую халтуру: реставрация, роспись стены в игровой комнате детского сада, копии известных картин по желанию заказчика. И всё равно мне иногда приходилось разгружать продукты в магазине. Последнее было, конечно, немилосердно по отношению к себе. На принца я уже не был похож в своих рваных по моде джинсах, чёрной майке и с завязанными в хвост сильно отросшими волосами, но субтильность моя богатырским телосложением от этого не обернулась. Собственно поэтому в тот день я писал очередную таинственную подворотню в повязанной на талии ветхой до мягкости джинсовке, под которой скрывался старушечий пуховый платок, что грел мою сорванную спину.       − Наконец-то мы встретились, − услышал я прямо над ухом. И еле удержался, чтобы не отскочить.       Приветливо улыбаясь, рядом с мольбертом стоял Григорий.       Я молчал и нервно теребил кисть, потому что не знал, что сказать. Во мне рос совершенно животный страх. Григорий единственный в этом городе знал, что я дезертир и что документы у меня фальшивые.       − Чего ты хочешь?       Этот вопрос вылетел сам собой. Потому что именно об этом я думал и это хотел поскорее узнать.       Григорий не удивился. Он склонил голову набок и осмотрел меня сверху донизу очень внимательно.       − Давай посидим где-нибудь, выпьем и поболтаем, − предложил он самым нейтральным тоном. — Я очень рад видеть тебя, Женя.       − Я больше не Женя! — прошипел я, боязливо озираясь. — Теперь меня зовут Ник.       − Так ведь и я больше не Григорий. — Он сунул руку во внутренний карман пиджака и вынул оттуда визитку.       «Манов Василий Дмитриевич. Ритуальные услуги», − значилось на ней. Я невольно захихикал:       − Манов? Ты приманиваешь или обманываешь? Или всё вместе? Или это намёк на мани, что хрустят у тебя в кармане?       − Приятно иметь дело с творческим человеком, − почти искренне одобрил тот, кто только что был для меня Григорием. − Столько версий и одна другой увлекательней. Но ты забыл про манию. Может быть, в этой фамилии кроется намёк на то, что я маньяк?       Признаться, я поступил по-детски: бросил кисть и тряпку, которой вытирал руки и побежал в сторону самой людной улицы. Я нёсся как лань, рассекая толпу. Лёгкие мои горели, пот заливал глаза. По лестнице я почти уже полз, цепляясь за грязные перила и глотая ртом воздух. Но мысленно я хвалил себя за скорость, за реакцию и выдержку. Ведь я ни разу не остановился, удирая, и потому прямо сейчас буду уже в безопасности. Отдышусь, покидаю вещи в сумку и свалю из этого города в любой другой, куда идёт ближайший поезд.       Я еле попал ключом в замочную скважину, добрёл до своей комнаты и ввалился в неё как в нору — надёжное своё укрытие. И тут же отшатнулся, натыкаясь спиной на ребро двери: у окна стоял Манов, а его охранник или просто какая-то шестёрка сгружал брошенный мной в подворотне мольберт в угол возле окна.       Манов указал ему подбородком на дверь, тот обошёл меня и невозмутимо удалился, прикрыв её за собой.       Я ждал, что этот лжеМанов (или лжеГригорий?) вынет сейчас из-за пазухи пистолет и прикончит меня. Зачем? Этого я себе объяснить не мог, но мысленно приготовился к смерти. А Манов подошёл и просто меня обнял.       − Эх, Женя-Женя, − выдохнул он в мои растрёпанные волосы. — Удивительные у тебя всё-таки понятия о флирте.       И я мысленно сгорел со стыда, потому что понял: побег мой выглядел дурацким кокетством, способом раздразнить хищника. А был ли Манов хищником? Ведь он мне помог. Тогда. Он никого не убил, ничего не украл. Что я себе вообразил? Что Манов мафиози? Похоронная контора это, конечно, отличный бизнес для бандита, но это всё лирика. А где доказательства?       А вот этот щекотный поцелуй в шею и горячие руки, ныряющие под завязанную на талии куртку были, пожалуй, убедительней идиотских подозрений.       − Что это? Ты замёрз? — развязав узел из рукавов на моём животе и наткнувших на влажный от пота пуховый платок, удивился Манов.       − Худею, − буркнул я, обнимая его за шею. — Эффект сауны, все дела…       Манов фыркнул от смеха и я, целуя, чувствовал губами его улыбку. И снова всё было стремительно, но словно бы не здесь, не в том мире, где есть время. Я опять нырнул и вынырнул, застав себя распластавшимся без сил по телу Манова. Сидел я на нём верхом, прижав собой к спинке дивана, и сперма моя засыхала на его рубашке в районе живота.       − У меня есть для тебя работа, − поглаживая мою поясницу, невозмутимо сказал вдруг Манов. И это со спущенными штанами! Потрясающая выдержка у человека. — Видишь ли, ритуальные услуги это вовсе не похороны, как ты наверное подумал. Ритуалы бывают разными и для многих из них важен символ, правильно начертанный рукой мага. Я не шучу! — весело выгнув брови, запротестовал он, когда я приподнял голову, чтобы заглянуть ему в глаза.       − Я уже понял, что ты никогда не шутишь, Вася. Или всё-таки Гриша? Как мне тебя звать-то?       − Прости, что у меня нет для тебя имени, которое ты мог бы произнести, − серьёзно сказал Манов. И чувствовалось, что он в самом деле сожалеет.       Я не нашёл слов, чтобы достойно ответить на это. Да и не разговаривать с ним я сейчас хотел. Поэтому молча присосался к его губам поцелуем и завалил Манова на диван.