Над пламенем всегда завесой – дым

      Томаш шагнул вглубь пещеры, и каменная плита с грохотом сомкнулась за ним, отрезая последний лучик света. Воздух стал густым, словно застывшим во времени. Он замер, прислушиваясь к тишине. Даже дыхание казалось громким, как крик в пустоте.         Пальцы скользнули по стене — шершавый лед, покрытый инеем, словно кожа древнего зверя. Вспыхнул небольшой электрический фонарь, который был у него в рюкзаке со снаряжением. Луч выхватил из тьмы своды, испещренные рунами, похожими на замерзшие слезы. Туннель уходил вниз, петляя между колоннами, обрушенными под тяжестью веков. Каждая трещина в камне напоминала шрам, каждый изгиб — застывший вопль.         «Приветствую в царстве призраков, Томаш», — усмехнулся он про себя, ступая осторожно. Сапоги скрипели по насту, оставляя отпечатки, которые тут же затягивались инеем. Холод пробирался под многослойную одежду, цеплялся за ребра, выдыхался белым паром. Он вспомнил, как Би-Хан учил его выживать в ледяных пустошах, поэтому затянул воротник и капюшон, задышав через нос. В рюкзаке термос с горячим чаем, спасательное одеяло, шоколадка, аптечка и огниво. Ничтожно малое количество припасов и снаряжения, если он здесь задержится больше чем на сутки.        Своды пещеры расширились, открыв зал, где время сплелось в узор из льда и камня. Гигантские статуи воинов в доспехах, покрытых сизым налетом, возвышались по бокам. Их лица были обращены к центру зала — к трону из черного базальта, увенчанному кристаллом, мерцавшим тусклым синим светом. На ступенях трона — фигуры, застывшие в позах отчаяния: одни сжимали мечи, другие — лица. Все они были обернуты ледяными саванами, словно смерть настигла их мгновенно.         Томаш провел рукой по ближайшей статуе. Лед осыпался, обнажив лицо женщины с пустыми глазницами. Ее губы были приоткрыты, будто в последний миг она пыталась что-то крикнуть. Томаш отшатнулся.        Он двинулся дальше, минуя арки, украшенные барельефами: сцены битв, ритуалов, жертвоприношений. Криоманты воздевали руки к небу, из их ладоней вздымались ледяные спирали. Но чем глубже Томаш продвигался, тем мрачнее становились изображения. Лед превращался в оковы, воины — в скелеты, а боги — в тени с клыками. Последний барельеф изобразил город, поглощаемый трещиной: люди бежали, а их крики застывали в воздухе ледяными иглами.         Внезапно фонарь мигнул. Томаш остановился, прижавшись спиной к стене. «Неужели батарея?» — он постучал по корпусу, и свет вспыхнул вновь, но слабее. Как назло именно запасные батареи он и не взял. В темноте что-то шевельнулось. Не звук, не движение — скорее, сдвиг в самом воздухе, будто пространство перед ним вздохнуло. Он выхватил кинжал, но вокруг лишь дрожали тени.         — Воображаешь врагов, чтобы не чувствовать себя дураком? — пробормотал он, пряча оружие. Голос эхом раскатился по залу, и статуи словно наклонились ближе.         Дальше туннель сузился, превратившись в лабиринт ледяных зеркал. Сотни отражений Томаша смотрели на него: одни — усталые, другие — насмешливые, третьи — с глазами, полными страха. Он шел, и зеркала множились, искажая фигуру, дробя ее на части. В одном он увидел себя ребенком — худым, в рваной одежде, сжимающим руку сестры-близнеца. В другом — воином Ширай Рю, чье лицо было скрыто маской. В третьем — тенью с пустыми глазницами, держащей кинжал у собственного горла.         — Хватит, — прошептал он, закрывая глаза. Когда открыл — зеркала стояли неподвижно. Но в одном из них, в самом дальнем, мелькнул силуэт: высокий, в синих доспехах, с лицом, скрытой маской. Томаш рванулся вперед, но отражение рассыпалось, оставив лишь ледяную стену.         Сердце бешено колотилось. Он прислонился к зеркалу, чувствуя, как холод прожигает кожу сквозь ткань.        «Ты ищешь его даже здесь?» — мысль обожгла сильнее насмешки. В кармане нагрудника лежала эмблема клана — копия той, что братья подарили Би-Хану в день его рождения. Томаш сжал ее, пока металл не впился в ладонь.         Лабиринт вывел его к обрыву. Внизу, в пропасти, мерцал город — не руины, а целый, будто замороженный во мгновение катастрофы. Башни из черного льда вздымались к сводам пещеры, мосты из хрусталя соединяли их, а на площадях застыли толпы: фигуры мужчин в плащах, женщины с детьми, даже пара собак, бегающих у самых ног. Лед сохранил даже выражения их лиц — удивление, ужас, покой.         Томаш спустился по ледяным ступеням, каждое прикосновение к перилам оставляло на коже ожоги. Улицы города были усыпаны предметами, брошенными в панике: разбитые кувшины, рассыпанные монеты, игрушечный меч, вмерзший в лужу крови. На стене одного из домов он нашел надпись, высеченную дрожащей рукой: «… сгубила… гордыня».       В центре города возвышался храм, его купол напоминал гигантскую снежинку. Внутри, на алтаре, лежал свиток, завернутый в кожу змеи. Томаш развернул его, и древние символы вспыхнули синим — язык криомантов. Он всматривался, узнавая знакомые руны из тренировок Би-Хана: «Врата... жертва... баланс...».       Внезапно свиток вырвался из рук, завис в воздухе и рассыпался в прах. Из тьмы за алтарем выползла тень — не существо, а сама пустота, лишенная формы. Она тянулась к нему, и холод стал таким острым, что боль превратилась в оцепенение. Томаш отступил, натыкаясь на статую жреца. Его рука нащупала на поясе гранату с символом Ширай Рю — подарок Куай Ляна.         — Нет, — прошептал он, сжимая гранату. — Не сегодня.         Он швырнул ее в тень. Взрыв огня разорвал тьму, осыпав зал искрами. Когда дым рассеялся, на стене за алтарем зияла трещина, а из нее сочился черный туман. Томаш направил свет фонаря в то место — в глубине трещины мерцало что-то металлическое. Сердце. Нет, артефакт: вросший в лед кинжал с рукоятью из кости, обвитой серебряной проволокой.         Он протянул руку, и в тот же миг стены храма задрожали. Лед начал трескаться, статуи рушились, а с потолка посыпались осколки. Город пробуждался — или умирал окончательно.         — Вот и дилемма, — Томаш схватил кинжал, чувствуя, как холод пронзает руку до кости. — Здесь же всё рухнет из-за того, что я заберу этот кинжал?        Стоило ему, вытащив артефакт, повернутся к выходу из храма, как путь преградила стена льда. В ее толще, словно в зеркале, отражался он сам — но не ниндзя, а мальчик, дрожащий в снегу.         «Ты всегда выбираешь неправильно», — сказало отражение.         Томаш вздохнул и вонзил кинжал в лед.         Тень позади шевельнулась снова — на этот раз не в воображении. Из трещин в стенах у алтаря выползли силуэты, полупрозрачные, как дым над костром. Криоманты. Их глаза светились синевой вечной мерзлоты, а пальцы, длинные и костлявые, касались льда, оставляя на нем узоры из инея. Они не говорили. Они звучали— скрипом льда под сапогом, шепотом метели, гулом трескающихся ледников.         Томаш отступил к стене, кинжал в руке дрожал, но не от страха — от холода, въевшегося в кости. Первый криомант махнул рукой, и потолок вздрогнул. Своды обрушились градом ледяных кинжалов. Он бросился в сторону, пригнувшись, осколки впивались в  верхнюю одежду, царапали шею. Один клинок пробил наплечник, застряв в броне.         — Хорошее начало, — выдохнул он, вырывая ледяной осколок. Кровь на руке тут же застыла алой жемчужиной.         Криоманты исчезли, оставив после себя лишь узор на стене — стрелки, ведущие вглубь храма - тоннель за алтарем. Ловушка? Приглашение? Томаш двинулся, стиснув зубы. Стены сужались, дышать становилось тяжело. Воздух густел, превращаясь в ледяную крошку, которая резала легкие при каждом вдохе. «Как будто сам город не хочет, чтобы его нашли», — подумал он, вытирая кровь с губ.         Второе испытание ждало на мосту из хрусталя, перекинутом над пропастью. Лед под ногами был прозрачным, как стекло, а внизу — бездна, усеянная острыми сталагмитами. Томаш сделал шаг, и мост затрещал. Криоманты возникли по бокам, их пальцы водили по перилам, и лед начал таять.         — Серьезно? — он рванулся вперед, едва успевая переставлять ноги. Каждая плита расползалась под ним, как сахар в горячей  воде. За спиной грохот — мост рушился, куски льда падали в пропасть, звеня, как разбитые зеркала. Последний прыжок — и он вцепился в край платформы, ногами болтаясь над пустотой.         — Ненавижу высоту, — прошипел он, втягиваясь наверх. Ладони онемели, но криоманты уже ждали. Третий — ребенок с лицом, покрытым трещинами, — протянул к нему руку. Воздух вспыхнул голубым, и Томаш ощутил, как холод сжимает горло. Ледяные щупальца вползли под кожу, цепляясь за вены.         — Нет! — он рванулся, вырвавшись из пут ценой кожи на руках, оставшихся на льду и рюкзака, лямки которого порвались, и он упал в пропасть. Томаш бежал, не оглядываясь, через залы, где статуи поворачивали головы, следя за ним пустыми глазницами.         Город содрогался. Своды трещали, обрушивая глыбы размером с дом. Томаш нырнул под арку, прикрыв голову руками. Камень врезался в землю в метре от него, разбрызгивая осколки. Впереди — площадь, где толпы ледяных фигур застыли в бегстве. Среди них он заметил выход — узкий проход между башнями.         — Туда! — крикнул он сам себе, но голос потонул в грохоте.         Он прыгал через трещины, скользил по льду, обходя падающие колонны. Воздух звенел от напряжения, как натянутая струна. Внезапно земля ушла из-под ног — скрытый под снегом провал. Томаш успел схватиться за край, повиснув над бездной. Внизу, в темноте, мерцал тусклый свет — вода? Ловчие нити?       — Не время проверять, — он подтянулся, мышцы горели. Но лед под пальцами треснул. Падение. Ветер засвистел в ушах, и он инстинктивно вонзил кинжал в стену. Лезвие прорвало лед, замедлив падение, но не остановило. Кинжал вырвался из руки, и Томаш полетел вниз, ударившись боком о выступ. Боль пронзила ребра, как раскаленный клинок.         Он приземлился на склон, скатившись в груду обломков. Все тело горело, в глазах плясали искры. Попытался встать — правая нога не слушалась. Вывих? Перелом? Неважно. Сверху летели камни, один угодил в плечо, сбив с ног.         — Хватит... — прохрипел он, отползая к укрытию. Кровь сочилась из раны на боку, окрашивая снег. Голова кружилась, но он заставил себя сфокусироваться.        Грохот стих. Томаш лежал на дне пропасти, в кольце обломков. Своды над ним сомкнулись, отрезав путь назад. Фонарь погас, оставив лишь тусклый свет льда. Он закрыл глаза, вдруг поняв, как стало тихо. Даже боль притупилась.         — Эй, — его голос звучал чужим. — Ты все еще здесь?         Эненра не ответил. Лишь холод обнял его плотнее.  

***

Youth Novels - Blue

      Боль в боку пульсировала, синхронно с ударами сердца, будто кто-то вгонял раскаленный гвоздь глубже с каждым толчком крови. Томаш лежал на спине, впиваясь взглядом в свод пещеры, где ледяные сталактиты свисали, как клыки исполинского зверя. Каждый вдох отдавался хрипотой — ребро, должно быть, треснуло. Правая нога горела от колена до бедра, но он боялся проверить, цела ли кость.         «Гениально, Врбада, — мысленно усмехнулся он. — Выбрал идеальное место для могилы: ни цветов, ни плача. Только лед и тишина». Рука сжала эмблему клана так, что зубцы врезались в ладонь. «Приемыш. Слабак. Никогда не станешь одним из них». Голос в голове звучал как Би-Хан, но это был его собственный шепот, отточенный годами.         Он закрыл глаза, и тьма стала гуще.         Вспышка.       Пламя кусаригамы Куай Ляна разрезало ночь, осветив его улыбку — дерзкую и бесшабашную. Они сидели у костра после тренировки, смеялись с потрескавшимися губами и делились бутылкой рисового вина.         — Ты слишком серьезен, — толкнул Куай его плечом. — Расслабься. Даже лед иногда тает.       Томаш фыркнул, но в груди что-то дрогнуло — теплое и незнакомое.       Кровь побежала по венам, тепло накрывало волнами, и вновь под закрытыми шторами век — вспышка.       Чужие пальцы скользнули по его груди, срывая застежки доспехов. Дыхание на шее — горячее и прерывистое. Губы, прижатые к ключице, зубы, впивающиеся в кожу так, чтобы оставить след. Нежность и боль, сплетенные воедино.        — Не смей исчезать, — шепот, смешанный со стоном. И отчаяние, что разрезало воздух. Чей голос? Он не видел лица — только тень, силуэт, что преследовал его в зеркалах.         Томаш дернулся, как от удара током. Глаза распахнулись, легкие глотнули воздух, острый как лезвие.         — Твою мать... — прохрипел он, впиваясь пальцами в лед. Тело вспотело, несмотря на холод.         Он приподнялся, стиснув зубы от боли, и снял верхнюю одежду. Рубаха под жилетом промокла от крови — темное пятно расползалось по ребрам. Дрожащими руками разорвал ткань на полосы, обмотал торс, стараясь стянуть рану. Каждый вздох теперь напоминал удар ножом. Натянул влагозащитную куртку обратно.       — Если сдохну... — он закашлялся, сплевывая розоватую слизь. — Они... достанут меня даже в аду.         В кармане штанов нашлась щепотка болеутоляющего  — горького, как правда. Он с трудом проглотил его, и стал ждать, пока огонь в желудке перебьет дрожь в теле.         Он попытался использовать дым, чтобы подняться, но бестолку. Силы как будто… оставили его.       Подъем начался с ползка. Каждый метр давался ценой черных пятен в глазах. Ноготь сорвался, оставив кровавый след на стене. Перчатки уже промокли насквозь и мало помогали. Ледяные ступени, обрушенные мосты, завалы — все слилось в бесконечный кошмар.         — Не... остановлюсь... — он повторял это как мантру, цепляясь за выступы.         Сверху посыпались камешки — город снова содрогался. Томаш прижался к нише, когда глыба размером с повозку рухнула в пропасть и чуть не снесла ему голову.         — Нет уж, — он выдохнул, вытаскивая из ножен последний кинжал. — Я... еще не закончил.         Он видел лица братьев перед глазами, и это вызывало иррациональную боль и гнев. Хотелось вернуться и приложить хорошенько обоих о землю.       Выбравшись на уступ, он увидел свет — не сияние льда, а тусклый отсвет факелов. Голоса. Шаги.         Томаш замер, прислушиваясь. Сердце бешено колотилось — от боли или надежды.         Но то, что он увидел, заставило его напряженно вдохнуть и застыть на месте.       Призраки матери и сестры стояли перед ним, словно вырезанные из лунного света. Лица — те самые, что годами горели в его кошмарах: мать с морщинами усталой нежности, сестра-близнец с веснушками, как россыпь звезд на щеках. Их ноги четко касались земли, но одежды колыхались в незримом ветре. Томаш замер, сердце сжалось так, что дыхание перехватило.         — Ты вырос, — сказала мать. Голос ее звучал как шелест высохших листьев. — Но все еще носишь отголосок вины в сердце.         Сестра протянула руку, и Томаш инстинктивно шагнул назад. Ее пальцы прошли сквозь его грудь, оставив ледяное жжение, и… раны, которые валили его с ног, начали частично заживать, отчего он непроизвольно застонал от облегчения.       — Мы не проклинаем тебя, — прошептала она. — Ты выжил. Этого достаточно.         Горло Томаша сдавило. Слезы застыли на ресницах, превратившись в крошечные кристаллы. «Я не смог вас спасти», — он хотел выкрикнуть это, но слова застряли, как ком льда. Вместо них вырвалось хриплое:         — Я... не заслужил.         Мать покачала головой. Ее тень коснулась его щеки, и на миг он почувствовал тепло — настоящее и человеческое.         — Ты заслужил жизнь, — сказала она. — Прекрати жертвовать своим счастьем и жизнью ради других.         Сестра улыбнулась, и в этой улыбке была вся их потерянная юность: тайные побеги в лес, смех под одеялом, пальцы, сплетенные в темноте.         — Иди, — кивнула она к туннелю за спиной Томаша. — Они тебя ждут.         Они растворились, оставив после себя лишь мерцание, похожее на падающие звезды. Томаш упал на колени, сжимая горсть снега.        — Я не могу... я не... — но в груди, под слоями льда и ран, что-то дрогнуло.         Эненра шевельнулся где-то в глубине души. Томаш почувствовал, что тот наблюдает: оценивающе и как будто с насмешкой. Но демон молчал. Он встал, прикусив губы от боли, и направился к храму.       У развалин алтаря он нашел обрывки промасленной ткани, сухие ветви, вмерзшие в лед. Руки дрожали, когда он высек искру стальным изделием, что также нашел в храме. Огонь вспыхнул, желтый и хрупкий, но с каждым вздохом он рос, пожирая тьму.         — Хорошо, — прошептал Томаш, поднимая факел.       Он вновь направился вниз по тоннелю, но после пошел по другой дороге, не той, что вела к испытаниям.       Эненра внутри него засмеялся — звук, похожий на треск ломающихся костей.         Потому что туннель вновь раздваивался, как змеиный язык. На стенах, покрытых сизым инеем, мерцали руны: «Первый путь — смерть. Второй — ответы». Томаш прислонился к камню, пытаясь заглушить боль в боку. Факел дрожал в его руке, отбрасывая прыгающие тени, будто сама тьма насмехалась над его нерешительностью.         Голос пришел внезапно — не извне, а из самой глубины черепа, словно кто-то провел когтем по кости.         — Пылинка.       Томаш вздрогнул. Последний раз он слышал этот голос в тринадцать лет, когда старейшины Лин Куэй водили его по закопченному подземелью, а Эненра шептал обещания сквозь дым ритуальных трав.         — Ты все еще веришь, что способен что-то изменить? — звук напоминал шелест крыльев мертвой птицы, смешанный с грохотом обрушивающихся пластов земли.         — Молчи, — прошипел Томаш, впиваясь ногтями в ладони. — Ты не властен надо мной.         — Властен? — демон рассмеялся, и в сознании Томаша вспыхнула боль, как от удара раскаленным прутом. — Я — причина, по которой тебя пустили сюда. Твой долг не выплачен.       Томаш прикрыл глаза, пытаясь отгородиться от голоса, но образы хлынули волной: алтарь в подземелье Лин Куэй, чаша с пеплом, старейшины, чьи лица скрывали маски с клыками. «Ты станешь сильнее, — шептали они.       — Чего ты хочешь? — выдохнул он, чувствуя, как Эненра обволакивает его мысли, словно смола.         — Ответов, — Демон протянул слово, наслаждаясь каждой буквой. — Ты всё ещё веришь, что спасешь его?       Томаш замер. Голос демона, молчавшего годами, теперь звучал ясно, будто кто-то водил когтями по его сознанию.         — Он презирает тебя. Отрекается. А ты ползешь, как червь, ради крохи надежды. — Смех Эненры рассыпался эхом, заставляя Томаша сжаться. — Слабость. Но... забавная.        — Не твоё дело, — прошипел Томаш, прижимая ладонь к ране на боку.         — О, моё! Моё! — Демон материализовался в виде тени, колышущейся на стене. — Ты мой сосуд. И я требую плату.       Томаш отвернулся, зашипев.        — Не играй со мной.         — Игра? — Тень сгустилась, обвивая его шею. — Я тебе нужен. Поэтому ответь: что отдашь за спасение Би-Хана?       Вспышка: пальцы старшего брата, сжимающие его запястье во время тренировки. «Слабее, чем щенок», — голос Би-Хана жестокий, но глаза... глаза тогда блестели не злобой, а досадой.        — Он... — Томаш сглотнул ком в горле. — Не просил о спасении.         — А если бы попросил? — Эненра вложил в вопрос яд, от которого сжалось сердце. — Отдал бы душу? Предал бы тех, кто назвал тебя братом?       Томаш выпрямился, стиснув факел так, что дерево затрещало.         — Если он сделает шаг навстречу — я отвечу тем же. Но я не стану... — он запнулся, подбирая слова, которые годами хоронил в себе, — ...не стану жертвовать собой ради его гордыни.         Тишина. Даже лед перестал трещать.         — Ха-ха-ха!— смех Эненры сотряс сознание, как землетрясение. — Ты вырос, пылинка.       Томаш почувствовал, как демон шевелится в его груди — холодная змея, обвивающая ребра.         — Направо, — процедил Эненра, и в уме Томаша вспыхнула карта: трещина в стене, скрытая за ледяной завесой.       Голос исчез, оставив после себя звон в ушах и горький привкус пепла. Томаш шагнул к указанному месту, раздвинул ледяные сталактиты — за ними зиял узкий лаз.         — Не благодарности, ни совета... — он усмехнулся, протискиваясь внутрь.       Эненра не ответил. Но где-то в глубине, за слоями льда и страха, Томаш почувствовал — демон улыбнулся.

***

      Тоннель справа внезапно осветился синим сиянием. Томаш шагнул в него, не оглядываясь. Стены сомкнулись за ним, и через несколько минут он вышел в пещеру, от которой перехватило дыхание.         Пещера вздымалась куполом, словно череп исполина, выточенный из синего льда. Своды искрились миллионами кристаллов, отражая тусклый свет странного камня, что покоился на троне из черного обсидиана. Трон был испещрен рунами — не криомантскими, а древнее, будто высеченными когтями самих богов. Камень пульсировал, как сердце, заключенное в глыбу льда. Его свет мерцал от кроваво-алого до мертвенно-синего, и с каждым всплеском в воздухе вибрировали голоса — шепот, плач, проклятия.         — Красиво, не правда ли? — голос Эненры прокрался в сознание, словно дым сквозь щель. — Каждая душа здесь... отчаянно цеплялась за жизнь. Как и ты.       Томаш шагнул вперед, снег хрустел под сапогами, будто кости. Рука сама потянулась к Камню, но едва пальцы коснулись поверхности, боль пронзила тело — тысячи игл впились в нервы. Он отдёрнул ладонь, на которой уже выступили кровавые волдыри.         — Предупреждал же, — пробормотал демон. — Камень Душ обжигает.       Томаш оторвал от термобелья кусок ткани, пропитанной потом и кровью, и обернул им Камень, приглушив свечение. Но даже сквозь слои материи тот жег, как угли.         — Почему «пылинка»?— спросил Томаш внезапно, сжимая ношу. Гнев придал сил. — Ты с детства меня так зовешь.         Демон замер, будто удивленный. Потом засмеялся — звук напоминал скрип веток под тяжестью шагов.         — Для меня вы все — пыль на крыльях мотылька. — Голос смягчился, став почти... ностальгическим. — Но именно пыль рисует узоры на стекле веков. Криоманты. — он сделал паузу, и в воздухе зазвучал звон мечей. — верили, что сила в холодном разуме. Ошибались. Их спасли те, кто чувствовал слишком много.       Томаш двинулся обратно, спина горела под тяжестью взглядов призраков.         — Значит, ты выбирал... слабых?         — Нет.— Эненра прошелестел в его висках. — Я выбирал живых сердцем, а значит — сильных. Тех, чьи сердца бились вопреки. Как твое. Когда кто-то бежит от чего-то, его называют трусом. Но вы люди все извратили, превратив банальный страх столкнуться с собственными эмоциями и неумение их проживать в отображение невероятной силы духа. Что просто смешно. Во всем нужен баланс.       Они вышли к развилке. Ветер, гулявший по туннелям, принес запах дыма — человеческого костра. Томаш остановился, вдруг осознав:         — Ты мог говорить все эти годы. Почему молчал?         — Ты не был готов услышать. — Демон будто ухмыльнулся. — А теперь... ты готов столкнуться с собой лицом к лицу. И мы можем говорить.       Томаш не ответил. Но в груди, рядом с ледяным комом Эненры, что-то теплое дрогнуло — крошечное и непобежденное.         — Иди же, — демон засмеялся. — Покажи своим братьям, что ты нёс в себе больше силы, чем они оба вместе взятые.         Томаш не ответил. Он шёл обратно, чувствуя, как Камень Душ бьётся в кулаке, словно пытаясь вырваться. Где-то впереди ждали Би-Хан и Куай — два полюса его разрывающейся души. И он нёс им не ответ, а новую загадку, которая, возможно, станет началом конца. Или началом чего-то большего.